Текст книги "Журнал СовременникЪ № 11. Спецвыпуск. 2023"

Лев Шабанов

Лев Викторович Шабанов, занимаясь поэтическим творчеством, попадал в шорт-список конкурсов «Модель для сборки» с рассказами о сыщике Иване Ильине (киберпанк), 2016–2017; конкурса научно-фантастического короткого рассказа «Земля – Заря», 2022.

Печатался в нескольких поэтических сборниках, в том числе «Литературная Евразия», «Поэты России».

Лауреат московской литературной премии «Поэзия-2019» за сборник «Империя».

REC. Моему поколению

 
Я служил на Жёлтой субмарине
И ходил в далёкие моря.
Было дело, замерзал в пучине,
Но при этом помнил про тебя.
Как вернусь я из далёких странствий
В непогожий ветреный денёк,
Без таможни и других инстанций
Загляну к тебе на огонёк.
Я приду к тебе, слегка не бритый
И в какой-то степени седой,
Может, даже кем-то и забытый,
Но не тобой – я знаю – не тобой!
Я приду к тебе порой дождливой,
Лихо расплатившись по долгам.
И спою тебе про субмарину
И про очень Тихий океан.
 

Утро в раю

 
Утро. Контрастный душ. Смена белья.
Зеркало. В зеркале – я:
Не брит, не причёсан. За окном мороз —
Я стряхиваю сон, как пряди волос.
Я знаю соседей, они смотрят в глазок.
И каждый уверен, что он одинок.
И каждый боится, что он – это он.
Ведь там, где болтун, рядом будет шпион!
А мне не до них… Ключи. Дверь. Замок.
Я выпал на улицу как колобок.
За поворотом ищу свою тень
И превращаюсь в живую мишень.
 
 
Я снова на улицах города с именем Рай,
Там сыро и пусто, вокруг меня старый хлам.
Бродячие псы лижут кровь тел на алтарях,
И некому дать новой жертвы голодным богам.
 
 
Светает. Ты слышишь: будильник в часах
Тебя вырывает из мира во снах.
Пробежка на месте даст новый заряд,
И волосы гладко ложатся назад.
Причёска легка, не болит голова.
Глаза! Или зеркало – это глаза?
Но важно успеть – теперь только вперёд,
Движение – льгота для тех, кто живёт,
Маршрутка, киоск, эскалатор, метро,
Блеск ламп турникета, цвет света табло,
Как будто блесна зацепила зрачок,
И я попадаюсь к тебе на крючок.
 
 
В серебряном небе кровавой полоскою взрыв —
Луч Солнца хлестнул сонный город
                                             по крышам домов.
И Тот, просыпаясь, как сказочный конь златогрив,
Встаёт и хватает зубами цветы облаков.
 

Царская пляска

 
Как задышится сегодня,
Заколышется ветвями!
Ходят люди, пляшут кони,
Отбивая такт ногами!
Грозный царь Иван Васильич
Смотрит строго, но не шибко,
Как орёл глядит ‘сподлобья,
Обращается с улыбкой:
«Ты ходи, гуляй, опричник!
Распотешь царя ты плясом!
С нас с тобой никто не взыщет,
Мы под Небом и под Спасом!»
 
 
Ветер веет плевел с зёрен —
Вот и царское веселье!
Грозный царь Иван Васильич
Отмечает воскресенье!
 
 
Так жених сидит на свадьбе —
Русь одета как невеста:
Золотом да жемчугами,
Во главе стола ей место!
Круг опричников несётся
Хороводом с облаками,
Царь, довольный, засмеётся,
Запоёт за гуслярами:
«Русь на нас глядит святая,
Бог ступает над Россией,
Ножками идёт босыми
Солнцем красным – Небом синим!»
 

7 Ноября

 
Я сижу в осеннем парке,
Мимо едут иномарки.
Город мой побило ноябрём.
Голубей дворовых стая,
Словно лето вспоминая,
На асфальте мокнет под дождём.
 
 
Тихой парой здесь гуляют
Дядя Толя с тётей Алей,
Смотрят на площадку для детей.
Тётя Аля повздыхает,
С крошками пакет достанет
И покормит сизых голубей.
 
 
Дядя Толя сядет с краю
И закурит, вспоминая
То, что было раньше и прошло, —
Когда жили все достойно,
Жизнь текла вполне спокойно
По советским меркам – хорошо!
 
 
Тётя Аля была кралей,
Сколько лиц по ней вздыхали,
Самых симпатичных и т. д.
Но Алина не глядела —
Всё актрисой стать хотела
Или балериной в БДТ.
 
 
Рядом с нею вился парень,
Модный, словно чисто фраер,
Самый настоящий «Потоскуй».
В жизни было увлеченье:
Заграничные теченья
И вино «Французский поцелуй».
 
 
В это время парень Толик
Прибыл из страны магнолий,
В дембельскую форму разодет.
На работу вышел скоро
И, работая шофёром,
Заимел большой авторитет.
 
 
В пятницу или в субботу
Вечерком, после работы,
Слышит возле дома у себя —
Что за девушка такая,
То танцует, то играет,
То поёт про дальние моря.
 
 
В понедельник утром рано
Напросился к ней в охрану,
Чтоб её до дому провожать.
Поднести её гитару
Или врезать хулигану,
Ежели тот будет приставать.
 
 
Правда, было осложненье,
Повлиял ей на решенье
Модный фраер вроде бы совсем…
Только фарцевать и мяться —
Не с десантником тягаться,
И фарцовщик скрылся от проблем.
 
 
Отношения шли здраво —
Толя с Алей вышли парой
Прямо под знамёна в ноябре.
Ну, а между демонстраций
От гвоздик и до акаций
Свадьбу отыграли в том дворе.
 
 
Полетели дальше годы:
От погоды – до погоды,
Чай сменили Кофе с молоком.
Когда жили все нормально,
Жизнь шагала магистрально
По советским меркам – с ветерком.
 

Ливерпуль

 
Кончилось лето любви —
так осень вошла в Ливерпуль.
– Эй, мистер, – кричит, улыбаясь,
цветной чернокожий подросток.
(Он рад мне настолько, что фиксы зияют
свинцовым отблеском пуль,
А я всё никак не пойму,
Насколько всё просто).
– Я внебрачный сын Леннона,
я вам покажу его дом;
Если нет фунтов,
я баксы возьму или евро —
Он пел про меня – была песня,
её издали потом.
«Посмертный альбом» —
про него вы слыхали, наверно?
Я отвечаю вопросом:
«Скажи, а тебе сколько лет?»
– Уже двадцать два. —
Улыбаясь, чего-то ждёт.
Потом говорит: – Это я про отца,
он умер, оставив секрет.
Всё повторял: «Рок-н-ролл никого не спасёт…»
 
 
А что у меня?
Во фляжке коньяк,
МР-3 ностальгия
и пара свободных часов.
Я здесь мотаюсь бездомным ребёнком
у «Земляничных полян»,
Чтобы купить сувениров
и майку с портретом Битлов.
Люди топают рядом.
Битловка промокла, в ботинках вода!
Я бывал здесь уже много раз:
на картах, и в книгах, и в песнях.
Ливерпуль – это замок,
который я строил столько раз из песка,
Что местные мне не нужны…
я давно уже местный.
 
 
Подходит девица – во всём унисекс
и где-то чуть-чуть рок-н-ролл.
Пытается лезть в мою душу —
такой тут навязчивый сервис.
Чего она хочет? Наркотики? Водку? Постель?
А может быть, стол?
«Лишь я не хочу ничего» —
как говаривал Элвис.
Я отвечаю: «Ай-донт-андэстенд!
Сорри, гуд-бай, мне пора!»
Она улыбается:
– Русский… я тоже русской была!
 
 
Место рождения – Псков,
место растленья – байдарка;
Там первый раз отдалась.
Так уж случилось тогда.
Ах, виновата сама,
нынче уже и не жалко —
Здесь не жалеют людей,
только зверей иногда…
 
 
…Вечерело. Играл «Твист-N-Шаут» и «Бессамимуча»,
Кто-то пьяный «Шизгару» хотел, но невнятно орал.
Я сидел и смотрел новоделы битловского путча
И не думал, с кем пил, и не ведал, кому наливал.
Да… Что у меня? Битловский дурман,
MP-3 ностальгия, развязанный галстук-шнурок.
Я здесь мотаюсь со словарём
у «Земляничных полян»,
Чтобы купить сувениров…
«Вот Ужас!» – воскликнул Хичкок.
 

Эльфы

 
Танцующие с эльфами
Беспечные счастливые
Не знают счёта времени —
Не помнят о судьбе.
Они считают эльфиков
Невероятно милыми,
Неимоверно щедрыми
И добрыми вполне.
 
 
А эльфы улыбаются
Под масками забавными,
Хватают руки мальчика
И тянут в хоровод.
Песок стекает времени
Пластами и барханами:
Состарятся любимые,
Пройдёт за годом год.
 
 
Лес спрячет тебя листьями,
Зима найдёт снежинками,
И лето разрыдается
Бездонное дождём,
Пока ты будешь с эльфами
С прыжками и ужимками
Кружиться и куражиться —
Забудешь обо всём.
 
 
Старушка на завалинке
В расшитом сарафанчике,
Проснувшись, удивилась вдруг,
Вздыхая тяжело:
Неужто правду маменька
Мне пела песнь о мальчике,
Что в лес гулять за эльфами
Ушёл давным-давно?
 

Ангелы

Часть I

 
Двери закрой, погаси в доме свет.
Где бы ты ни был – тебя больше нет.
Слышишь, злой ветер шумит в проводах,
В комнату тихо падает страх.
Ангелы пляшут
На кончиках башен,
Крылья метут белый свет.
Ветром рождённый,
В землю влюблённый,
Падает, падает снег.
 
 
Видеоплёнка погасших огней
Скроет в глазах уличных фонарей
Этот день,
Твою тень,
И твой след на земле
Исчезнет совсем, его скроет снег.
И где бы ты ни был – тебя больше нет.
Пусть ветер бьёт в окна и кажет кулак,
За дверью на лестницах бродит чужак…
 
 
Но, может быть, память тебя сохранит?
Да, только она слишком часто молчит,
На цыпочках ходит, стоит на часах,
Уносит, уводит, гудит в проводах.
 

За Пашиной кухней

 
Мы лежали за Пашиной кухней —
Лучше не было мест на Земле.
Обнимая и не понимая,
Что рисует нам дождь на стекле
(картинки-узоры
и льдинки, как шторы) …
 
 
Мы сидели за Пашиной кухней,
Отлежав друг об друга бока.
Наблюдая за листьями чая,
Оставляя себе два глотка.
Считая не строго —
Теряли не много…
 
 
Мы стояли за Пашиной кухней,
Подгоняя друг друга вперёд.
У тебя начинаются будни,
А меня уже ждёт самолёт.
Былицы и небыль,
Как птицы по небу —
Босиком…
 

Кот Ферапонт

 
Гуляла в небо, поясок теребя,
Купала невод, а поймала тебя —
Вниз головою неудобно лежать…
Я поздравляю – ты родился опять!
И в день рожденья мы остались на дне,
Внизу, где тени от кругов на воде.
И глупо думать за ступенью ступень,
Кто здесь реальней – человек или тень?
Кому ты протянешь пай чёрствого хлеба,
Последнюю спичку, огарок свечной,
     Когда не расцветит привычного неба
          Вчерашнее Солнце над твоей головой?
 
 
Мудрец не смотрит в календарь, верь-не-верь,
Дурак не глянет ни в окно, ни за дверь.
Твои игрушки просочатся сквозь щель,
Заподлицо, на параллель.
Сегодня-завтра и Сегодня-вчера —
Ни то, ни это не придёт никогда:
Кто за затылком – никогда не узнать:
Ты хочешь сказать, что будешь скучать?
Кому ты протянешь пустые ладони?
    Куда ты придёшь, когда двинешься в путь?
        И хватит ли сил, уходя от погони,
            Эмалевой кружкой воды зачерпнуть?
 
 
Кот Ферапонт лежит на полу —
Кот Ферапонт созерцает Луну:
Она блестит на дне миски пустой
И никак не хочет становиться едой.
Но ведь Луна-то (как всегда) хороша!
Как рыба-мясо или рыба-лапша!
Залей её чуть горячей водой —
И наслаждайся готовой Луной!
 

Постой!

 
Земля – сухая, небо полно водой,
Вдыхая Воздух, утекает Огонь,
И лишь Осина у оврага стоит —
Старое дерево долго скрипит.
Про время падать и время вставать,
Про время бить и время бежать…
И вот опять ты упёрся ногой
В странное небо вниз головой.
 

Лабиринт

 
Смотрите-глядите – иду в Лабиринте,
Веду за собою Тропою народ —
Журавль-вожак Ариаднины нити,
Как руки для помощи, всем подаёт.
 
 
А за поворотом стоит Минотавр,
Он слушает тихо все наши шаги,
Он мне улыбнётся: «Ну, здравствуй, мой брат,
Кого ты ведёшь через наш Лабиринт?»
 
 
Я улыбнусь, и мой брат Минотавр
Начнёт танцевать в перекрёстке теней.
И юноши встанут, и девушки вспрянут,
И пляска пойдёт в Лабиринте огней!
 
 
Любой лабиринт под любою ногой
Является ломаной, но всё же прямой.
 
 
Очнулся у зеркала ночью один я —
Кругом отражения – тысячи Я!
И теплится свечка у стен Лабиринта,
И тысячи Зрячих всё манят меня!
 
 
Любой лабиринт под любою ногой
Является ломаной, но всё же прямой.
 

Хома в колесе

 
Тихо скрипит колесо,
Верх поднимая шутя.
Жизни струится песок,
Душами в спицах сквозя.
Мерно бежит хомячок,
Дней не считая чужих,
Вертит его колесо
Странно нелепую жизнь.
 
 
Свет разделяется Тьмой.
Ноты лежат в Тишине.
Реки пришли из одной
Капли, упавшей в дожде.
Истина – то, чего нет,
Как нет полёта стрелы.
Падает призрачный свет
В массу, где «Я» – это «Мы».
 
 
В наш людовейник земной
Смотрит бездомная Мгла.
Только скрипит колесо,
Перетирая тела.
Вот и не верит никто
Правде, доступной для всех.
То, что реальней всего, —
Бег хомячка в колесе.
 

Евгений Шантырь

Родился в 1966 году в селе Саксагань, Пятихатского района, Днепропетровской области, учился в Саксаганской средней школе, далее – в Днепропетровской медицинской академии и в Межрегиональной Академии управления персоналом, профессор психологии, доктор философии по медицине, член Российского союза писателей, резидент Национального агентства по печати и СМИ «Русский литературный центр», член Ассоциации деятелей эстрадного искусства Украины, автор двух сборников русских и украинских песен с нотами «Кораблик», публиковался в альманахах Российского союза писателей (РСП), в сборниках «Русского литературного центра», в сборнике стихов II Большого международного поэтического конкурса «Восхождение», в ряде газет и журналов.

Дипломант Всеукраинского конкурса песен о родной земле «Юнеть Дншра» (председатель конкурса Иосиф Кобзон), лауреат фестиваля авторской песни «Я родом из Днепра!», в творческом сообществе «Слово Волнует, Дышит, Живёт…» в интернет-ресурсе «Мой мир» (my.mail.ru) – награждён дипломами за первое место в конкурсе «В Новый год… навстречу своему счастью», посвящённом дню рождения Эльдара Рязанова, в Международном литературном конкурсе имени поэтессы Надежды Моториной, отмечен грамотами за первое место на фестивале «Русская осень.

Дни Сергея Есенина», в конкурсах «Цветочная поляна», «Школьные годы…», а также другими дипломами и грамотами в различных конкурсах и фестивалях, всего имеет более тридцати наград.

За вклад в развитие русской культуры и литературы награждён президиумом Российского союза писателей медалями Чехова, Ахматовой и Есенина.

Откройте первую страницу

 
Откройте первую страницу
Желанной вами книги лет
И отпустите в небо птицу
Своей любви, начав сюжет,
И память вам без передышки
Подарит первый свой рассказ
О той любви того мальчишки,
Который с вас не сводит глаз!
 
 
Начните жизнь читать сначала,
Внимая каждый её миг,
Отчальте смело от причала
Навстречу шторму из интриг,
Пусть вас судьба бросает снова
На волны вздыбленных страстей,
Вы новый смысл того же слова
Познайте в книге своих дней!
 
 
Откройте первую страницу
И там, куда мечта зовёт,
Встречайте яркую зарницу
И чувств благословите взлёт!
Вдыхайте каждое мгновенье
Взахлёб душою всей своей,
Любви примите украшенье
Из бриллиантовых камней!
 
 
Прочтите всё, что, может, юность,
Вам не успела рассказать,
У женской власти даже слабость
Сердца умеет покорять!
Откройте первую страницу,
Отбросьте годы, как платок,
И вечной истины крупицу
Вам отыскать поможет Бог!
 

Сергей Шустов

Сергей Борисович Шустов родился в 1958 году в городе Яранске Кировской области. Окончил Горьковский госуниверситет, работал преподавателем в Нижегородском педагогическом университете. Доцент, кандидат химических наук. Автор пятнадцати учебников и учебных пособий, более двухсот научных и научно-методических публикаций в области элементоорганической химии, экологии, экологического образования, орнитологии, эдьюкологии, IT-образования. Писатель, автор пяти художественных книг и трёх сборников стихов.

Художник-анималист, иллюстратор двух томов Красной книги Нижегородской области. В 2014 году получил Национальную премию РГО «Хрустальный компас» за серию из восьми книг о природе России для детей, иллюстрированную самим автором. Музыкант-любитель, исследователь творчества И. С. Баха. Лауреат премии Нижнего Новгорода (1996) в номинации «Высшее образование и наука». Лауреат премии им. В. Найденко в области экологического образования и просвещения (2016).

Директор учебно-исследовательского полевого стационара «Серёжа» в Нижегородской области.

Забор

У Петровича, соседа по даче, внезапно умерла жена. Виктор Юрьевич и Петрович, хоть и были соседи, а не любили друг друга. Нет, нужно сказать не так – были они соседями по дачам, потому и не любили друг друга. Редко соседи любят ближнего своего.

Но вот померла Лиза, жена Петровича. Чёрт знает – от чего. Поговаривают, ковидом начала, а уж чем закончила, одному Богу известно… Дочь Виктора Юрьевича позвонила утром на сотовый, что-то наговорила на бегу, впопыхах, и, между прочим, сообщила, что вот – скоропостижно. Может, даже и причину назвала. Но Виктор Юрьевич не обратил внимания. В его мозгу сразу вспыхнула фраза, недостойная светского человека: «Вот мы и уравнялись!» Было в ней, конечно, и злорадство. Немного, может быть, но – было. Не отнять!

Фраза, сообщённая дочкой, заслонила для Виктора Юрьевич весь предстоящий день. К событию этому он подходил, кумекая и так, и этак. Непроизвольно оно стало для него лейтмотивом всего дня. «Уравнялись! И как же быть дальше? Мы-то с несчастным Петровичем остались на белом свете. Нам-то что предстоит с ним?»

Пока тюкал дровишки для бани, пока растоплял, пока воды начерпал из колодца да навозил в старом молочном бидоне (с фермы подарили, помнят!) на двухколёсной тележке, мысль точила его. И он вспоминал, какой была Лизавета.

А та была – под стать мужу, Петровичу. Держала его генеральную линию. Собачились вместе. И потому перевес был на стороне команды соперников. 1:2 – как часто себе под нос бормотал Виктор Юрьевич после очередной ссоры. Подводя черту, скорее, не под счётом победы или поражения в стычке, а упирая именно на численный перевес в стане врагов. Тем самым – несколько утешаясь.

Ничего хорошего в память усопшей не мог выдавить из себя Виктор Юрьевич, пока возился с банёшкой. Откашливаясь от едкого берёзового дыма, вылезал он в предбанник от печурки, и в мозгу с новой силой, ярко и зло, вспыхивали картины исключительно тяжб и сутяжничества. Впрочем, такими словами Виктор Юрьевич не пользовался. В его представлении противостояние соседей виделось ему скорее высоким геополитическим явлением. Этаким стоянием на Калке. И даже, возможно, битвой при Каннах.

«Был бы у меня боевой слон! – нередко мстительно в этаком духе мечтал ночами Виктор Юрьевич. – Ужо он потоптал бы у этих басурман смородину заодно с клубникой! И ничего бы мне не было. Так как держать одно домашнее животное всяко закон разрешает! А уж какое именно – уточнений нигде не прописано! Как у Гоголя, ей-бог, вот дураки…»

Гоголя он вспоминал всякий раз, когда ссора с соседями вспыхивала вновь. Но что там делили Иван Иванович с Иваном Никифоровичем – он, убей, не помнил. Давно читал. Но про слонов Гоголь точно не упоминал…

Словом, бабёнка Лизавета была крикливой, никчёмной, бестолковой! Так решил окончательно Виктор Юрьевич. И хотя, как человек интеллигентный и набожный, прекрасно осведомлённый, что о покойниках следует говорить только хорошее (либо вообще не говорить!), не мог побороть в себе этого ярого убеждения.

«Дык и не говорю я ничего! Только думаю! – утешал себя. – А думать, опять же, никакими законами: ни гражданскими, ни божескими – не запрещено!»

В бане мылся зло. Натирал себя двуручной мочалкой так, словно год не мывшись провалялся под забором. Еле домой приполз. И, не ставя чайник, не зажигая света, бухнулся спать. Сон был под стать дню и мыслям: беспокойный и бессердечный.

* * *

Вдовствующий Петрович явился на девятый день. Оно и понятно. Нужно всё сделать в городе в память Лизоньки. А потом – на дачу. Скорее! Чтобы горюшко перебить какими-нибудь делами. Иначе – свихнёшься в городе от безделья и слабоволия, ходючи из комнаты на кухню да обратно по сто раз в час. Переставляя в прихожей и на комоде туфли да дарёные когда-то фарфорово-фаянсовые статуэтки…

Виктор Юрьевич, тщательно подсчитавший дни задолго до приезда соседа, с крыльца, из-за занавесочки, подглядывал за вдовцом. Тот что-то разгружал из своего старенького «Москвича», какие-то тряпки, какие-то баулы и потёртые чемоданы. Возможно, уже более никому решительно не нужные. Вид у Петровича был скукоженный какой-то, ссутулившийся.

«Оно и понятно!» – мрачно подумалось Виктору Юрьевичу.

Сам он, хоть убей, не помнил реакции соседа на смерть своей Танюши. Хотя та держала оборону забора не хуже его Лизаветы. Бились тогда двое на двое! Честно, достойно! Силы были почти равны. И, хотя именно Танюша вызывала дважды земельный комитет, не чувствовал он вкуса победы ни тогда, ни сейчас уж тем более. Земельный комитет в лице двух невзрачных тётенек, помнится, ничьей позиции так и не занял. Хотя Таня и пирог им испекла, и за водкой бегали. Скорее, унизил комитет всех разом, заявив, что нужных документов, подтверждающих надел земли и её границ, нет (и не было!) ни у той, ни у другой из враждующих сторон. Да и какие документы?! Скажите на милость! В те времена, когда дачи ещё только раздавались желающим в погибающем сельце, ни о каких кадастровых реестрах и слыхом не слыхали! Сходили в сельсовет своими ноженьками – выдали там рвану-мяту бумажку, написанную от руки зампредседателя, шлёпнули на подпись чуть видимую даже на просвет печать – на том и кончились все оформления!

Не помнил он реакции соседа! Хоть убей! Наверное, потому что уже пять лет прошло, как Тани нет. Да и горюшко навалилось тогда такое, что пил Виктор Юрьевич, всегда считавший себя ярым трезвенником и язвенником, беспробудно две недели. Пока дочь с зятем за грудки не стали трясти: «Очнись, окстись, папа! Эк тебя змей подмял!»

* * *

Линия злосчастного забора длилась почти сто метров! Эти метрашечки в горле встали двум соседям. Довершали безрадостную картину груши да вишни, которые ранние владельцы, видимо, никаким образом между собой не враждовавшие, посадили сдуру на этой полосе. Выходило так, что три груши и целые заросли бестолкового вишенья (которое всё равно склёвывали в августе тучи полевых воробьёв!) принадлежали сейчас вроде как и Петровичу, и Виктору Юрьевичу одномоментно! Но такого же не могло быть ни по каким законам! Не рубить же эти чёртовы груши?

Вспомнилось Виктору Юрьевичу вдруг сейчас вот, когда он из-за занавесочки следил за выгружающим «Москвич» соседом, как вместе с милой Танюшей так же вот, таясь и стараясь ничем себя не выдать, подслушивали из пристройки – о чём тарахтят соседи с земельным комитетом? Какие сулят блага невзрачным тёткам? Что замышляют? Какие у них козыри в рукаве припасены супротив наших?

Уже сумерки спустились на майскую землю, потянуло снизу, от речки, черёмухой и сыростью, когда Петрович зажёг в доме своём свет. И чем-то загремел в чулане. Виктору Юрьевичу не елось, не пилось. Ходил, думал. Достал зачем-то из комода Танины фотографии, всё перебирал, да и не видел лиц. Сколько времени прошло? Годы? Полчаса? Одна фотокарточка выпала из общей кучи. Тут они с Танюшкой молодые, ещё до покупки дачи, где-то в городском парке, у фонтана. Тогда она там часики потеряла крохотные, это он запомнил очень хорошо. Искали долго, все брюки о траву зазеленил. Потом, где-то через месяц, купил ей новые. Вот они, кстати, в том же ящике комода, с фотографиями, и лежат. А самой Танюшки нет на свете.

Петрович всё гремел какими-то железяками у себя, было слышно через забор, который они так и не достроили, потому как не признали границ. Потом всё стихло. Совсем уж в сон стало клонить Виктора Юрьевича на диване, под светом маленькой настольной лампы. Вдруг:

– Сосед! А сосед? Выгляни-ка!..

Вроде Петрович? Кольнуло в груди, встрепенулся. Нужно отозваться! Нашарил уличные тапочки-навздёвыши, накинул куртку – захолодало к ночи. Вышел на крылечко. Звёзды, туман. Петрович у забора маячит с фонариком.

– Виктор Юрьевич, зайди ко мне… На минутку… Помянуть бы Лизу… Нет у меня её больше.

Сначала сидели молча. Виктор Юрьевич пытался что-то говорить, но сосед махал руками на него и только закрывал ладонями красное лицо. Наливали водку. Закусь нехитрая стояла, грибы какие-то, картошка. И почему-то много красной рыбы.

– Сестра покупала. Осталось с поминок. Народу пришло с гулькин хрен. Зато все свои. Тридцать шесть лет вместе прожили, ты понимаешь?! – Петрович быстро захмелел и с трудом ворочал языком, пытаясь сказать немудрёные, короткие фразы. Намаялся, было видно, за это печальное время.

– Сам-то как?

– Да сердце, куда без него. Шалит. Давит. Особенно – ночами. Спать не могу.

– Куда свезли? Федяково? Там ведь и моя лежит уж пятый годочек… Давай и её помянем!

Короче, назюкались под самую завязку. Еле на крыльцо выползли. Освежиться.

– Курить не будем! – решительно заявил Петрович, пошатываясь и хватаясь за перила. – Так постоим, подышим!

– А пойдём-ка в баню, я сегодня растоплял, жаркая стоит ещё… – вдруг вспомнил и встрепенулся Виктор Юрьевич. – Я тебя веником обихожу, дубовым. Ты у меня и в банёшке-то не бывал! Сердчишко-то выдержит?

– Да где мы бывали?! Где?! – вдруг зло и неожиданно громко ответил Петрович. – Просрали всю жизнь! На работе всё за идеи боролся, тут вот за забор, будь он проклят! Ты вот на ферме здешней сколько добра им сделал? И кто там тебя вспоминает добрым словом? Флягу дали? Вот и цена нашей всей суеты – фляга из-под молока!

Виктор Юрьевич молчал. Болела голова с непривычки от такого количества зелья. Мутило. «Что он к фляге-то привязался? Завидует? Сам-то, небось, баню замахнулся не в пример моей делать, да силёнок не хватило. Второй год стоит без крыши… Каким-то новомодным душем, слыхать, пользуются внутри домка своего…»

Петрович спустился с крыльца, хватаясь за всё, что под руку попадёт. Нашарил в темноте около крыльца лопату.

– Пойдём, сосед!

– Куда ты, пьяный совсем! Иди-ка спать… Оставь лопату, убьёшься!

– Забор пойдём сносить! На хрен! Не буду я к тебе в баню зигзагом ходить, через улицу!

Забор рухнул на удивление быстро. Заскрежетало железо, гвоздь из столбушки вышел с противным длинным скрипом – и забор ахнул всем своим двадцатиметровым полотном… Через два дома зажглись огни. Залаяла заполошно вдалеке собачонка.

– Вот так-то справней будет! – удовлетворённо просипел Петрович, отряхивая руки. – Пойдём в дом, Лизоньку помянем! Где-то душа её сейчас бродит?.. Чай, на нас, дураков, дивится-матерится…

* * *

Молодой тонкий месяц глянул в окно, посмотрел на двух старых плачущих людей – и молча спрятался за набежавшую тучку.