Текст книги "Сказки на новый лад"

Анжелика Горбунова

Анжелика Владимировна Горбунова родилась в 1969 году, 28 июня, в Ичалковском районе Республики Мордовия, в семье кадрового офицера и педагога (мама).

Анжелика рождена в семье известных литераторов Кривошеевых и является продолжателем литературной династии.

Прабабушка Ефимия Петровна (1867–1936) – первая народная мордовская (эрзя) сказительница, уникальный народный поэт-импровизатор, не знавшая ни единой буквы, но произведения, созданные ею, известны во всем мире.

Дедушка Илья Петрович Кривошеев (1898–1967) – сын сказительницы и основоположник эрзянской профессиональной поэзии.

Фамилию Кривошеевы дал роду А. С. Пушкин.

Анжелика начала писать в детстве, с девяти лет, окружённая атмосферой любви к русской классической, народной и мировой литературе, Слову, Поэзии и многонациональной культуре мира.

Стихи печатались в газете Ичалковского района и в журнале «Мурзилка».

В настоящее время – член Союза писателей России, кандидат в члены Интернационального Союза писателей, сотрудничает с Объединением православных учёных, печатается в журнале «Странник», во многих изданиях Российской Федерации, ведёт общественную просветительскую работу в защиту достоинства Русского Языка от сквернословия.

Лист и Снежинка

На землю, покрытую только что выпавшим снегом, упал жёлтый лист. Он последним из своих собратьев-листьев слетел с берёзы и ярким жёлтым пятнышком украсил чистое полотно снега.

«Скоро и я совсем исчезну, – грустно подумал Лист, – и никто не узнает обо мне».

Он вспомнил своих друзей, листиков, как они радовались, когда народились весной и тянулись к солнышку, как были счастливы теплу и птицам, отдыхающим на ветвях их берёзы.

Вспомнил он и о своей мечте – летать. Ещё совсем маленьким Листик всегда с восторгом смотрел на летящих бабочек и птиц, и ему тоже хотелось оторваться от ветки и лететь подхваченным ветром, в дальние дали, ввысь, где сияют солнце и звёзды.

«Вот и полетел!» – горько усмехнулся Лист, лёжа на стылой земле.

Вдруг поднялся ветер, и из тучки, зависшей над берёзой, брызнула серебристая стая, смеясь и кружась в воздухе. Одна сверкающая частичка отделилась и легко приземлилась рядом с Листом.

– Кто ты? – спросил заворожённый Лист.

– Я Снежинка! – сверкнула новая знакомая и спросила: – А отчего ты такой грустный?

– Я вспоминал свою жизнь и свою мечту. Скоро я истлею, а я так и не смог её осуществить.

– А какая она, твоя мечта? – живо заинтересовалась Снежинка.

– Я всегда хотел летать, – печально улыбнулся Лист. – Когда был совсем юным, пытался оторваться от ветки, потом завидовал тем листьям, которые опадали с берёзы, а сейчас сам понял, что полёт их был недалёк.

– Но у тебя сейчас есть возможность полететь! – озорно засияла Снежинка.

– Сейчас? – удивился Лист. – Ты смеёшься надо мной?

– Нет, смотри! – Снежинка указала вверх. – Сейчас поднимется ветер, он подхватит нас – и ты узнаешь счастье полёта! Возьми меня за руку! Ведь я тоже скоро растаю, но я исполню и свою мечту – подарить радость, чтобы меня запомнили!

Снежинка устроилась на Листике, как маленький капитан на носу корабля, налетевший ветер подхватил их и понёс над землёй.

Город остался далеко внизу, а спешащие куда-то люди выглядели просто песчинками.

Лист летел и понимал, что никогда не был так счастлив.

Вдруг из-за тучи вышло солнце, и маленькая Снежинка с таким большим сердцем засияла под его лучами, как яркая звезда.

Она произнесла:

– Сейчас я растаю, но моя влага останется на твоих ладонях. А ты лети и помни, что даже в самый последний момент ты можешь исполнить свою мечту и помочь в этом другим.

Лист протянул к ней ладошки, но Снежинка, как и сказала, превратилась в чистую капельку живой воды, сумевшую напоить его душу. Рядом появились ещё капельки – это были его слёзы.

Лист летел, уносимый ветром, а в капельке воды, оставшейся от Снежинки, отразилось солнце, и получилась разноцветная радуга.

Люди внизу поднимали головы и изумлённо и радостно показывали друг другу на яркую радугу, раскинувшуюся в небе в самом конце декабря.

Лист не знал, куда принесёт его ветер и где найдёт он свой последний приют, но он точно знал, что Мечта и Доброта – это и есть крылья, благодаря которым возможно летать.

Андрей Канавщиков

Родился 5 июля 1968 года. Окончил факультет журналистики Ленинградского госуниверситета. Заместитель председателя правления Псковского регионального отделения Союза писателей России. Председатель литературно-художественной творческой группы «Рубеж». Заслуженный работник СМИ Псковской области.

Публиковался в различных изданиях: «Литературная газета», «Литературная Россия», «Смена», «Север», «Аврора», «Дон» и др.

Автор 47 книг. Лауреат множества литературных премий: «Сталинград», «Чернобыльская звезда», им. М.Н. Алексеева, им. А. К. Толстого, им. С. А. Есенина «О Русь, взмахни крылами!» и др.

Гран-при фестиваля поэзии «Форпост». Четырежды лауреат премии администрации Псковской области. Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств. Входил в состав делегации Псковской области по получению грамоты «Города воинской славы» для Великих Лук. Член общественных советов при ОМВД России по г. Великие Луки и по вопросам историко-культурного наследия при комитете культуры администрации г. Великие Луки. Автор предисловия к третьему тому проекта «Солдаты Победы», член редакционно-издательского совета «Великолукской книги».

Радуга и Митяй

Жила на небе девица-Радуга. Её братья, хмурые по натуре, простуженные в сырости, Гром и Дождь, не любили сестру – уж больно она весела и к людям приветлива. Бывало, сговорится с дедушкой Солнцем и сверкает в его лучах разноцветным сводом – поди тут грохочи, всё одно никого не напугаешь. И решили братья спрятать её у дядьки Водяного. Застучал по воде Дождь:

– Эй, открывай, соня!

Выплыл Водяной на соме верхом, за усы рыбьи держится:

– Здорово, братья! Не надумали ещё сестрицу мне в жёны отдать?

– Добро, Водяной! – сказали братья. – А выкуп за неё дай туч две дюжины, да чтобы почернее были.

Сходил Водяной в кладовую, тучи самые тяжёлые выбрал, да и отдал их братьям.

Сидела однажды Радуга в небе и ногами в пруду побалтывала. Подкрался к ней Гром да как гаркнет сзади по-вороньи, точно в бочку пустую ударил. Испугалась Радуга, да и упала в воду. А Водяной не дремлет, хвать её за золотые косы да в омут тянет.

– Всё у меня там внизу зелёное, липкое, лягушки все пучеглазые, русалку обнимешь – а она холодная, как булыжник. Наконец-то и я заживу.

– Отпусти меня, дяденька, – просила Радуга. Но куда там: у Водяного уже и столы свадебные накрыты, и гости приглашены, а воду сверху он тиной заплёл, точно в темнице.

Но, на свою беду, торопился Водяной и не заметил, что у Радуги гребёнка из волос выскользнула и прямо на бережок упала. Идёт на ту пору парень Митяй, песню поёт, птичьи слушает, захочет – в ноздре ковыряет, захочет – кидает в звёзды камешками. Видит Митяй – гребень лежит и светится весь. Золотая, небось, вещь, то-то хозяину расход.

Пошёл Митяй к самому знатному князю в их краю и говорит:

– Так и так, сударь, нашёл я гребень золотой, а чей не знаю. Не твой ли будет?

Князь, как гребень увидел, даже подпрыгнул, глаза заблестели.

– Мой это гребень, давай его сюда быстрее.

– Твой так твой, – отвечал Митяй да пошёл себе. Гребень, он, конечно, хорош, когда по клюкву идти, да не охотник был Митяй до клюквы.

Только Митяй за дверь – а князь гребешок в руках вертит, любуется. Жену зовёт: «Иди-ка скорее, гляди, что я у дурака-мужика забрал». Пока этак жену звал он, глядь – а гребешок уж не золотой, оловянный. Жена в крик: «Так-то ты меня привечаешь! Полушка цена твоему зубнику». Митяй тем временем со двора уж выходит.

– Эй, мужик, – кричит ему в окно князь, – что ж ты, охальник, дал! Не надоть мне этот гребень. – Да и швырнул его прямо Митяю под ноги.

Митяй удивился: что такое, лежит на земле оловянный гребень – зубцы гнутые, мхом взявшиеся, а иных и вовсе нет. Поднял всё же – а гребень в руках у него сразу золотым стал.

Догадался Митяй, что дело тут непростое. Сел на камень придорожный и думает, как дальше быть. Тут мимо идёт дедок, аж пополам, бедный, согнулся, еле на посошок опирается, а одежды худей и не бывает.

– Эй, дедушка! – кричит ему Митяй. – Садись, отдохни. – И место уступает.

– Благодарствую, сынок, – отвечает тот.

– На-ко вот тебе, дедушка, малость хлеба. Я в деревне дрова колол, вот и заработок. Я б тебе гребень подарил, но ты не гляди, что золотой, потому как в других руках он сразу оловянным делается.

И точно: взял старичок гребень в руки – потускнел он, совсем дрянной сделался, на такой и не позаришься. Посидел дедок, отдохнул, да и говорит Митяю:

– Что это за гребень, я не знаю. Но за добро тебе спасибо. Вот тебе ведёрко волшебное, сколь туда ни наливай, всё пустое будет, а сколь ни выливай из него – всё полное.

Сказал так и исчез. Подумал Митяй над словами старичка, не понял ничего, ведёрко, однако, в котомку положил и порешил ведьму отыскать. Ну, раз гребень колдовской, то и разгадка в колдовстве должна быть.

Идёт по дороге, запыхаться не успел – вот уже и ведьма. Помелом машет, глазами сверкает, космы нечёсаные.

– Иди-ка, – говорит, – сюда, а я тебя съем.

– Да ты что, бабушка! – изумился Митяй. – Я с тобой даже поздороваться не успел, а ты уже есть меня.

Застыдилась ведьма:

– И правда твоя, касатик. Совсем в лесу одичала, лица путного не видючи. Быть уж по-твоему: накормлю я тебя, напою, сказку расскажу, а наутро съем.

«А что, – думает Митяй, – поесть совсем бы и неплохо, а завтра я, бог даст, и убегу». Наелся, напился до отвала Митяй, сказку послушал, ведьма захрапела, а не спится парню: ну как и взаправду съест? Встал, по избушке походил: окна заговорной травой запечатаны, дверь кот зеленоглазый стережёт. Митяй к коту:

– Скажи-ка, как живёшь-поживаешь?

– Да трудно, брат, – отвечает кот. – Жадная старуха всё сама съедает, редко когда корочку в воде для меня размочит. Обидно, брат.

– То-то я и гляжу, у неё всего один зуб остался. Все до корней проела. А скажи-ка, котик, как бы твою хозяйку исправить? Уж больно она сурова.

– То бы хорошо, брат, – отвечает кот, – да она ведь ведьмой сделалась потому, что мать прокляла. Она ещё в тягости ходила да из-за живота своего кочки на дороге не разглядела. Ушиблась больно да говорит: «Чтоб тебя, нутряного, лихоманка взяла». А лихоманка, понятное дело, тут же и взяла да в ближайший сочельник в камешки нечистому и проиграла. Вот и мучается она с тех пор.

– Что же делать-то надо? – спросил Митяй.

– Дело-то известное, – говорит кот, усы лапой разглаживая. – Надо мать её найти, да пусть она проклятье-то назад и заберёт. Вот только померла мать её, да кто же храбрец сыщется, чтобы к мёртвым пойти?

– Я пойду, – говорит Митяй, – только ты, котик, научи, куда идти.

– А ты выйди на дорогу, ляг на неё, как мёртвый, и жди. И вот тебе шапка-невидимка.

Сделал так Митяй, вышел – и лежит, руки скрестив. Долго, коротко ли – летит Смерть, косой размахивает.

– Ага, – обрадовалась Смерть, – ещё вот кто-то помер.

Хвать Митяя в охапку и понесла. У Митяя только дух захватило: реки, горы над ними проносятся, а земля расступилась. Прилетели наконец. Стала Смерть покойников сегодняшних считать. Смотрит – одного нет. Опять кинулась считать. А Митяй тем временем косу у Смерти спрятал, она-то не видит его.

«Что такое?» – гадает Смерть. Нет одного покойника. Не могла же она ошибиться! Повернулась – и косы нет. Запричитала Смерть:

– Какая ж я тогда Смерть без косы! Всё, что хочешь, сделаю. Косу только верни.

Явился тогда перед ней Митяй и говорит:

– Нужно мне, матушка, с одной крестьянкой повидаться. – И имя ей называет. Смерть согласилась и тут же привела к Митяю покойницу.

– Проклинала свою дочь? – строго так у неё Митяй спрашивает.

– Грешна в этом, – заплакала женщина. – Уж и сама бы рада поправиться, да не знаю как.

Научил её Митяй, что надо делать, женщина-то и сняла своё проклятие. Успокоился Митяй и стал назад собираться.

– Вези, – говорит Смерти, – меня наружу.

– Косу давай, – не соглашается Смерть.

– Э, нет, косу отдам, когда на место доставишь.

Делать нечего. Полетели они опять к дому ведьмы. Попрощались там друг с другом, а Митяй Смерти косу из шапки-невидимки достал. Заходит Митяй в дом – не узнать ведьму. Паутину в избе размела, окна вымыла, кот сытый мурлыкает, а сама она в платье узорчатое нарядилась и солому из волос вычесала. Ну ровно не ведьма, а невеста!

– Спасибо тебе, – говорит ведьма, – что от греха отвёл. Ты думаешь, легко людей есть? Я ведь ведьма была ещё неопытная – всё бедняков ела, а у них одна кожа да кости. Спасибо тебе, парень, и за добро твоё помогу я тебе.

Поглядела ведьма на гребешок и головой качает:

– Знаю я его. Это Радуги-девицы гребешок. Дедушке Солнцу бы знак подать, да без радуги как попадёшь на небо? Придётся тебе, милый, самому к Водяному идти. Не забоишься?

– Глаза боятся – руки делают, – отвечает Митяй.

– Бери тогда мою ступу, мне-то ведь теперь всё равно другую жизнь начинать, – говорит бывшая ведьма, – она тебя куда надо отвезёт.

Поблагодарил её Митяй, сел в ступу и аккурат к тому месту попал, где гребешок нашёл. Хотел было Митяй утопленником прикинуться, да крепкая тина всё заплела, ни зайти, ни выйти. И вспомнил он тут про ведёрко волшебное. Поставил он его набок немного, воду из омута направил в ведёрко, сам сидит рядом, ждёт. Течёт вода в ведёрко, вот уже кой-где берега стали видны. Рыбы плачут, червяки и вся мелкая живность к ним в жабры прячутся, одним словом, конец света. Не выдержал Водяной, выплыл – и прямиком к Митяю.

– Ты, – говорит, – что удумал? Уноси-ка скорей своё ведёрко, а я тебе дам кошелёк богатого утопленника. Заживёшь, парень, лучше всех.

– Нет, – отвечает Митяй, – богатства нам не надо, а давай-ка ты сюда девицу-Радугу, иначе всё твоё царство в разор введу.

Думает Водяной, как бы Митяя обмануть, а пруд всё мельче и мельче делается. Ничего не придумал, плюнул:

– Забирай свою Радугу. (А сам, болотная душа, внутри усмехается. Дождя-то ведь нет. Как же Радуга на небо заберётся без ступенек-капелек?)

А Митяй взял Радугу на руки, гребешок ей подал (носи, дескать, милая), в ступу посадил, и полетели они на небо прямо к дедушке Солнцу. Осерчал дедушка. Хотел даже Гром в шорох лесной разжаловать. Но тут, правда, и Митяй, и Радуга вступились за неразумного.

Успокоился дедушка Солнце. Но с тех пор, как соберутся вместе Гром и Дождь, Солнце нет-нет да и молнию в них бросит, чтобы, значит, его и порядок свой не забывали.

А Митяй женился на красавице из своего села. Жили они счастливо и радостно, а как Радуга на небе появлялась, то Митяй семью к ней в гости водил, особенно детишкам забава.

Янче Колла

Родилась 9 октября 1984 года в Херсоне, с детства жила на крайнем севере России – Нижнеянск, потом Норильск. В 2001 году переехала в Петербург, где в 2007 году окончила РГПУ им. Герцена как лингвист-преподаватель английского, японского и испанского языков. Говорю также на французском, румынском и итальянском. Много лет моя компания Leading Group в Петербурге обучала языкам топ-менеджеров самых крупных российских корпораций по авторским методикам. С 2014 по 2022 год жила в Дубае, тогда же начала писать книги и сценарии, с 2016 года работает моя творческая мастерская – «Мастерская Анче», где я обучаю писателей и сценаристов. Более 6000 учеников уже прошли мои курсы, издали романы, пишут для киностудий и театров. С 2022 года живу на Южном Кипре. Сейчас в моём арсенале шесть изданных книг, 14 снятых по моим сценариям фильмов, две театральные постановки и две режиссёрские работы. Продолжаю снимать, писать, ставить. Люблю кофе, пробежки и русские театры.

Царевна-как-есть-лягушка

– Ой ты, гой еси, зараза ты бестолковая! Да куда ж тебя черти несут, слепошарого?

– Кто здесь? – воровато присел Иван-царевич. И не крал ничего, а пригнулся. Русский рефлекс как есть.

– Глаза разуй, болотник тебя на дно утяни! Корону напялил, и всё? Можно топтать кувшинки и по чужому болоту ломиться, под ноги не глядя? – пупырчатая лягуха сидела, раздув щёки, и зло глядела на гостя.

– Жаба, что ль? Сиди и не квакай, – выпятил царевич чахлу грудь колесом, силу почуял.

– Сам ты жаба! Тоже мне, зоолог сыскался. Лягушка я. Царевна этих болот, между прочим. А коль так – ещё раз спрашиваю, чегой-то величество твоё припереться изволило? Всю медитацию на закат мне попортил.

Иван губы поджал. Повод у него был. Но не жабьего ж ума дело! Да и неловко вышло: царь-отец ерунду затеял с этими стрелами. А ему идиотом выставляться!

Бери, мол, сын мой любезный, стрелу, цельсь хошь на запад, а хошь на восток, и куды упадёт, там невесту и бери. Будто мало их и так у дворца ошивается! Но отцу перст судьбы непременно нужен был.

Братья ещё схитрить умудрились. Девушкам своим запасные стрелы отнесли, пульнули наугад, типа нашли, и вот тебе невеста, батюшка!

Иван тоже стрельнул, да не туда. Хотел на Марфино подворье, хоть она и не глядела в его сторону. Но рассудил так: царь велит – пойдёт замуж, куда денется.

Но, как говорят в народе, сила есть – ума не надо: натянул лук со всей дури – и полетела стрела за поля, за леса, за равнины, где роса, зацепила небеса, к лешему в волоса… В болотах где-то и бултыхнула. Не только Марфа ржала кобылой на всё царство! Подружки-соседушки тоже посбежались и давай зубы скалить, улюлюкать.

Иван злой отправился на болота. И только от пешей дороги на душе полегчало, как на тебе: сидит жаба на кочке и умничает. Собрался царевич объяснить нахалке, куда б ей пройти с советами непрошеными, как видит – стрела его! В кочку воткнута аккурат за зёленой бородавчатой спинкой «царевны».

– Замуж не пойду, – будто прочитав его мысли, заявила лягушка. – Худой, рябой, ещё и хамло редкостное – на кой мне такое счастье?

– А я прям мечтаю о твоих бородавках! – возмутился Иван. – Тьфу, гадость!

И осекся. А ведь можно ещё всё по-своему повернуть! Предъявить креативному папаше такую невестку – пусть думает впредь, что приказывает. Заявить, мол, всё! На жабе женюсь! И на саммит повезу, и японского императора принимать с нею буду. Тут-то он и сдуется. Марфу уже к завтра снарядят под венец особым приказом царским. Подумано – сделано. Схватил стрелу и брыкающуюся лягуху и зашагал обратно во дворец.

– У, окаянный! – злилась лягушка, в сопливый Иванов платок замотанная. – Ну, дай-то срок!

И расплакалась: ей бы за реки к любимому Кощеюшке!

Не его ли ждала на дальних болотах все эти годы?! А судьба привела дурачину…

Лягушка проснулась и сразу поняла: что-то не так. Вчера её сморило в Ивановом кармане, а как добрались до дворца, он и давай ею трясти да орать – женюсь! А царь возьми и согласись.

Свадьбу назначили на следующий день. Аж сразу три – старшего брата с купеческой дочкой, среднего с боярской, и их с Ванькой. Не было таких ругательных слов, которых она потом суженому в отдельных покоях не проквакала. Даже ускакать пыталась. Но на дворе шум-гам-телеги, того и гляди раскатают по мостовой – только шкурка и останется. Вернулась.

А царевич сидит, закручинился, дырку в носке ковыряет. И стало лягушке жалко непутёвого. Предложила поутру подумать обо всём: как ни крути, а мудрёнее оно ночи-то. Легли спать. Жених – на лавку о ста пуховых одеялах, невеста – в коробочку из-под зефира с игольной подушечкой под бородавчатую щёчку.

А поутру – незадача. Всё тело болит, затекло, лежит лягушка поперёк стола, под боком – ошмётки зефирной коробки, под головой рука – ой! – человеческая! А напротив Иван сидит. Зенки вытаращил, рот раззявил, в руке шкурку лягушачью держит.

Спрыгнула царевна со стола, туда, сюда – рост огромный! Зеркало в углу отыскала – ух ты! Вот оно как, оказывается, бывает. Была лягушка болотная – стала девица неземной красоты. А всего-то ночь вдали от гнилых испарений…

– Женюсь! – промямлил Иван, заливаясь краской.

– Щас, – ответила краса ненаглядная. – Ты-то за ночь никак не переменился.

А про себя подумала – на эдаких резвых ногах и бежать из ненавистного дворца можно.

– Я переменюсь! Что скажешь – сделаю! Каким захочешь – буду! Влюбился! – подпрыгнул Иван.

Задумалась лягушка. Куда ей идти? На болотах краса увянет. За стенами дворца не ждёт никто, Кощей на неё и не глядит. А тут готовый жених слюной брызжет, на всякие подвиги готов. Хиловат, конечно. Хамоват. И веснушки эти – не Джон Сноу, вот никак (лягушки в болотах много про него квакали, ловя кувшинкой вай-фай). Ну да ладно. Зато благородной крови.

Объявили они царю-батюшке, что свадьба переносится до видимых улучшений со стороны жениха. Царевна пока в отдельных покоях поживёт, на роялях поиграет, библиотеку дворцовую полистает, словарь квакского наречия составит (всегда науками заняться мечтала), а Иван на подвиги рванёт: на край земли за тем-не-знаю-чем-но-очень-тяжёлым, чтоб мышцы подкачать, да в Королевство Вежливости на трёхмесячные курсы. А веснушки уж пусть остаются. Царь дара речи и так лишился, как увидал ночную лягушкину перемену. А потому не возражал.

И расселась царевна в самых лучших покоях, а Иван отправился в путь-дорогу…

Долго ли, коротко ли ходил Иван по белу свету, пообтесался. Тяжёлого много добыл, а всё, казалось, не то. Ну не годится для подвига ни оглобля, ни наковальня, ни каменюка путевая, что на развилке трёх дорог мхом поросла. Впрочем, былинный указатель Ивану понравился. «Направо пойдёшь – ни черта не найдёшь, налево пойдёшь – шиш обретёшь, прямо пойдёшь – башку о камень расшибёшь» – самое оно в стольном граде такое посередь площади установить. Но как ни подпрягался – тяжёл камень, не унести. Решил чего полегче сыскать. Отправился налево – один шиш куда, при таких-то прогнозах! А там деревня обнаружилась. Невелика. О двадцати избах, не боле. И первая же – кузня. То что надо про тяжёлое выспросить.

– Здрасьте вам в вашей хате! – поклонился Иван в пояс, радикулит попридержав да со скрипом разогнувшись (камень-то был не про всякую царскую спину!).

– И тебе не хворать, добрый молодец! – кивнул кузнец.

– Какая у вас деревня красивая, залюбовался ажно! – начал светскую беседу царевич.

– Слышь… – кузнец утёр лицо рушником. – Ты чё зашёл-то? Як по делу, так коротко, ясно излагай. А коль языком чесать – так мне оно некогда.

– По делу, – спохватился Иван. Люд простой долгих бесед не любит, а рабочий человек и взашей погнать может незваного разговорчивого гостя – так рассудил. – Мне б чего тяжёлого сыскать… тут.

– А? – кузнец так вытаращил глаза, что ещё чуть – и из орбит выскочат да под печь укатятся. – Шальной, что ль?

– Не, – Иван распрямился получше. – Царевич я.

– Ну я и говорю – шальной.

– Да нет! Подвиг бы мне. На ратный не дюж, да и мирно всё у нас в королевстве. Так что богатырский выбрал. Силушку показать мне б.

– Да что ж показывать собрался, коли не дюж? – усмехнулся кузнец.

– Так изобразить надо бы, что дюж, – скис Иван. – Влюблён – сил нет. А она – рябой, хилый, хамло… Неси мне то-не-ведаю-что-да-потяжелее…

– Неужто так хороша девица? – кузнец даже молот отложил.

– Лягушка-то?

– Какая лягушка? Ты ж про девицу говорить взялся.

– А. Ну да. Так она сначала лягушкой была, на болоте я её сыскал, а потом в девицу – ррраз – и перекинулась.

Отвернулся кузнец, за работу снова взялся да пробормотал:

– Как есть шальной. Ты ступай, болезный, ступай. Подобру-поздорову.

Понял Иван, что ловить тут боле неча, да и отправился по улице дальше.

И вдруг видит – девица идёт. Нет, не идёт – ступает! С коромыслом наперевес, а походка как есть царская! Румяная, белолицая, голубоглазая. Песню напевает да сама своим мыслям посмеивается. Замер Иван, вмиг забыл, кто он, зачем и почему. И лягушку из памяти выронил. Чует – пропал, влюбился. А девица взглянула, да и коромысло опрокинула. И так бывает – на крещенскую ночь с подружками по свечам гадала да Ивана в зеркале увидала. Ещё сомневалась, мол, откуда такой? И рябые никогда ей по нраву не были, и чужестранец. А потом присмотрелась: глаза добрые, улыбка открытая. И ждать стала наречённого. Лето пришло, чужестранцев в их края так и не занесло. И ждать отчаялась, а вот же! Идёт, спину чухает, а то вдруг замер – столб столбом – и зенки пялит. Но те самые ж! Добрые!

Звали девицу Варварой. Иван да Варвара. Варвара да Иван.

И поняли они, что не хотят более расставаться, ни за что, никогда.

Да только невеста Ивана в королевстве ждала. Три дня и три ночи мучился царевич, тайну храня, на свидания с ромашками бегая, себя от счастья забывая. А потом решил-таки признаться любимой, мол, прости, свет очей моих завидущих, Варварушка, другой обещался. Расплакалась Варенька, раскричалась, кочергу о многострадальную царскую спину погнула. И прочь выгнала.

Пошёл Иван-царевич куда глаза глядят, буквицей «зю» изогнувшись – знатно его девица-краса огрела по хребтине. Слёзы застилали ему дорогу, да не спина была тому причиной. Сердце в нём плачем заходилось. И жить более не хотелось без Варва-рушки. Шёл он, под ноги не глядя, коровьи лепешки не минуя подошвами. Забрёл в тёмную чащу леса да набрёл на избушку.

Стоит себе – куриными лапами в землю упирается.

– Вот те раз! Яга, – Иван даже рыдать забыл.

– Ну, допустим, – раздалось из-за спины.

Обернулся Иван и обомлел. Как есть она! Стоит, на ступу опирается, клык наружу.

«Сожрёт», – пронеслось в Ивановой голове. А следом припомнил он судьбу свою горькую, да и рукой махнул:

– Ну давай. Жри меня, нечисть лесная.

Яга аж фырнула:

– Да на кой же ты мне, любезный, сдался? Шо за предубеждения? Может, я вообще вегетарианка!

– Правда? – изумился Иван. И в глазах промелькнула надежда.

– Неправда, – заявила Яга. – Но и тебя жрать не собираюсь. Пришёл, разорался, худой-рябой-костлявый, ещё и навозом от тебя смердит. Деликатес нашёлся. Тьфу!

– Ой, а сама-то! – собрался было Иван в перепалку вступить, но вдруг осекся. – А лучше б сожрала. Всё одно жизни мне нет.

– Чегой-то ты помирать вздумал?

И рассказал Иван Яге о своей беде. А как закончил, начала смеяться ведьма лесная. Аж обида молодца взяла – вот же свинское рыло, а не баба! Он ей о горе-кручине, а она реготать взялась на весь лес. Смешно ей, видите ли! И не унимается, аж икота пробрала. Махнул рукой Иван и прочь пошёл. Гоготнула Яга ещё раз да следом кинулась:

– Не серчай, царевич! Не со зла я! Это про меня наговаривают, что доброго во мне нет. А я в любовь верю!

– А чего зубы тогда скалишь? – зло бросил Иван.

– Да того, что беда твоя – не беда вовсе.

– Как это?

– А ты как ушёл – много ли слыхал про своё королевство да невестушку, в царских покоях оставленную?

– Ничего не знаю, – признался Иван, – а что? Беда какая приключилась?

– Не беда. Смех и грех, да и только! Красавица твоя с Кощеем сбежала, сразу как ты уехал. Пока лягушкой болотной была – плевать он на неё хотел с высокого дуба, а как красавицей сделалась, тут и нарисовался. Смерть на игле в коробочке подарил, царство своё к ногам бросил. Сбылась мечта. Сдристнула невеста из царских покоев, и поминай как звали! Отец твой, царь-батюшка, водкой с горя ужраться изволили, песни цельну ночь орали на все палаты. А как проспались – погоню снарядили. Да только поди сыщи Кощея, коли ему глаза отвести угодно. Не нашли. А как теперь сыну признаться, что не уберёг его счастья, – и не знает.

– Так я могу к нему с Варварой! – подскочил Иван.

– А то как же!

– Да только не пустит меня теперь Варвара. Не простит… – закручинился царевич.

– Вареньку с детства знаю, горяча она нравом да на руку тяжела. Но не дура. И коли любит тебя – выслушает и примет.

А так и вышло. Простила непутевого. И бабка лесная кстати вмешалась, словечко замолвила.

Привёз Иван невесту в царство своё, государство. То-то радости было!

Свадьбу сыграли развесёлую! А поутру, с пира отоспавшись, вышли молодые на главную площадь да подарок яговский нашли: стоит себе посередь стольного града камень вещий, ото мха заботливо очищенный, и гласит: «Направо пойдёшь – ни черта не найдёшь, налево пойдёшь – шиш обретёшь, прямо пойдёшь – башку о камень расшибёшь», дабы всяк дурак, кто дорогу к счастью спрашивает, помнил, что нет к счастью пути означенного. У каждого свой. А компас – в сердце.