Текст книги "Восход черного солнца"

Таррант был там. Он стоял, прикрыв глаза и прислонившись к скале, – иначе бы наверняка упал. Он не услышал приближения Дэмьена – или, быть может, у него просто не было сил как-то отреагировать. Время от времени его сотрясала мелкая дрожь – от усталости или от боли.

– С вами все в порядке? – тихо спросил Дэмьен.

Посвященный вскинулся; возможно, он хотел сказать в ответ какую-то резкость, но все-таки сдержался. В следующий миг напряжение оставило его, он обмяк и снова привалился к скале.

– Нет, – ответил он. Его голос был еле слышен. – А вам не все равно, святой отец?

– Если бы мне было все равно, меня бы здесь не было.

Джеральд Таррант ничего не ответил.

– Вам плохо.

– Как вы наблюдательны!

Дэмьен готов был вскипеть, но заставил себя успокоиться.

– Я вижу, вы изо всех сил стараетесь, чтобы помочь вам было как можно труднее.

Охотник искоса взглянул на него. Запавшие глаза блестели в лунном свете.

– Так вы пришли, чтобы помочь мне?

– Отчасти.

Охотник отвернулся и снова прикрыл глаза.

– Завеса высосала меня досуха, – прошептал он. – Вы это хотели услышать? Заклятие, поддерживающее мои силы, нужно восстанавливать медленно, минуту за минутой, среди бурных и непредсказуемых потоков. Так удивительно ли, что я выбился из сил? Чудо, что я вообще еще жив!

– Значит, вам просто нужно отдохнуть?

Охотник вздохнул.

– Святой отец, после трудной работы вы должны есть, чтобы подкрепить свои силы. Мне тоже нужна пища. Только еда у меня другая. Не беспокойтесь, я не покушусь на вас и ваших друзей, если вы об этом. Бог знает, годятся ли ракхи на то, чтобы употреблять их в пищу… Но потоки говорят мне, что за Завесой есть и кое-что другое. Я не собираюсь умирать с голоду, – заверил собеседника Охотник.

– А что вам нужно? – неуверенно поинтересовался Дэмьен.

Охотник глянул на священника. В его глазах вспыхнул злой огонек, и меж ними пролетел холодный ветер.

– Что вам до этого? – выдохнул Таррант.

– Я хочу помочь.

– Вряд ли вы пойдете на это.

– Попробуйте. Что вам нужно?

Посвященный не ответил.

– Кровь? – прямо спросил Дэмьен.

– Кровь? Нет. Кровь – это просто аперитив. Сила, поддерживающая мою жизнь, по сути своей демоническая, и я, как и настоящие демоны, питаюсь жизненной энергией людей. Отрицательными эмоциями: тоской, отчаянием, страхом. Особенно – страхом, святой отец. Страх сытнее всего.

– Потому вы и Охотник.

– Да.

– Это вам и нужно?

Таррант нехотя кивнул.

– Кровь, конечно, поможет – ненадолго, – но лишь чтобы остаться в живых; необходимо же мне человеческое страдание. – Ледяные глаза уставились на Дэмьена. – Вы можете предложить мне это?

– Почему бы и нет? – отозвался Дэмьен ровным тоном.

– Вы отважный человек, – вздохнул Таррант. – И глупый…

– Я предложил.

– Вы мне так доверяете?

– Нет, – резко ответил Дэмьен. – Но я не думаю, что вы захотите меня убить или вывести из строя в ближайшее время. С другой стороны, и вы бесполезны для нас в таком состоянии.

«И я хочу поднять тебя на ноги, пока еще кто-нибудь не решил помочь. Сензи этого не выдержит. У Сиани не хватит сил…»

– Если это можно сделать – один раз и без того, чтобы… – Дэмьен замялся, подыскивая нужное слово.

– Не убивая вас? – Таррант кивнул. В его голосе прорезались какие-то другие, более пронзительные нотки. Голод? – Можно. Сны. Кошмары. Я могу создать их в вашем разуме, чтобы вызвать нужные эмоции… Но для этого потребуется особая связь. И она не исчезнет с восходом солнца. Готовы ли вы связать себя со мной таким каналом – на всю жизнь?

Дэмьен задумался.

– Объясните, чем это грозит.

– Тем же, чем и любой канал. Канал – это путь наименьшего сопротивления для Фэа, по которому может передаваться любое Творение. Его невозможно будет разорвать, святой отец.

– А если он не используется?

– Сам по себе канал силы не имеет – если вы об этом. Но даже со временем он не слабеет и не исчезает. Такую связь может оборвать лишь смерть – и то не всегда.

Дэмьен подумал об этом. Подумал о том, что их ждет в противном случае. И мрачно спросил:

– Другого пути нет?

– Для меня – нет, – прошептал Охотник. – Не сейчас. А если я не получу поддержки, мои силы истают… Впрочем, мне кажется, вас это должно только порадовать.

– Вы наш товарищ, – отрезал Дэмьен. – С того момента, как мы пересекли Завесу, и до тех пор, как мы выберемся из-за нее, мы обязаны держаться вместе. По крайней мере, я так считаю. Если вас это не устраивает, лучше скажите сразу.

Таррант пристально посмотрел на него:

– Не возражаю.

– Лошади для вас, очевидно, бесполезны – иначе вы давно сделали бы что-нибудь. Воспользоваться Сиани или Сензи я вам не позволю. Точка. Значит, остаюсь я. Или же вы остаетесь как есть, и тогда мы все лишаемся поддержки вашей силы. Верно? А лично мне ваше общество не настолько приятно, чтобы я согласился возить вас с собой исключительно в качестве собеседника. Так вы скажете, что нужно, чтобы установить эту вашу связь, или предоставите мне догадываться самому?

Некоторое время Охотник молчал. Потом произнес голосом, холодным, как воды Змеи:

– Вы не перестаете меня удивлять. Я принимаю ваше предложение. Что же до канала… Могу вас заверить, что для меня это почти так же опасно, как и для вас. Если вас это утешит. – Он отодвинулся от скалы, пошатнулся, но устоял на ногах. Хотя и с трудом. – Прежде чем взяться за дело, надо убраться отсюда. Подальше от любопытных глаз и солнечного света. Найдем безопасное место, а тогда… – Он с любопытством взглянул на Дэмьена. В его глазах горел нескрываемый голод. – Давненько не пробовал я крови священника! – заявил он.

29

В самом сердце Дома Гроз, в зале, отведенном для Творения, Хозяин Лема застыл, не закончив вызов, встревоженный внезапным изменением потока. Но рука, обтянутая перчаткой, быстро взмахнула, и вышколенный разум развеял то, что появилось было в замкнутом круге, а негромко сказанный ключ восстановил Знание.

Еще миг – долгий миг – и последовал жест облегчения. И нетерпения.

– Калеста! – Имя было шепотом-заклинанием-командой. – Прими форму, Калеста. Ну же!

Из темноты сгустилась тень, уплотнилась под властью чародейской воли. Очертания ее напоминали мужчину, но ни одна деталь облика не была полностью человеческой. Кожа демона отливала тяжелым глянцевым блеском обсидиана, одежда обволакивала тело, подобно туману. Черты лица имели сходство с человеческими – насколько это возможно для резного вулканического стекла, – но уж никак не были человеческими глаза – зеркальные фасетчатые шары, отражавшие объект внимания существа в тысячах сверкающих граней.

Демон по имени Калеста молча поклонился. Но и молчанием он смог выразить уважение к тому, кому служил, к тому, кто звался Хозяин Лема… Держатель душ… Тот, Кто Связывает.

– Попробуй, Калеста! – Голодный шепот, напряженное предвкушение. – Она вошла под Завесу. Чувствуешь? И с ней другой. Посвященный. Два посвященных…

– Могу я послать за ними Темных? – Голос демона скорее можно было ощутить, нежели услышать, – скрип ногтей по сухой грифельной доске, вкус шелка, рвущегося под зубами.

– Дрянь, дурачье! – Чародей сплюнул. – Что с них толку? Даешь им душу посвященного – сытнейшее кушанье! – а они, как детки на званом обеде, бросают пищу, едва затеялась новая игра! Нет. На этот раз ты сам займешься делом, Калеста. Выясни, кто они. Куда направляются. Расскажешь мне. Потом обдумаем, как поступить с ними дальше.

Тот, Кто Связывает вновь проверил поток. И дрожь возбуждения пробежала по телу, словно только что впрыснутый наркотик вызвал буйство адреналина в крови.

– Посвященные мои, – прошептал Хозяин.

30

«Сумерки. Уходит за горизонт бледное, вспухшее солнце. Пыль заметает пустынную землю, голые безжизненные холмы бесконечной чередой уползают вдаль. Резкий треск раскалывает воздух, ритмичный, как барабанный бой. Смерть.

Он брел, пошатываясь, по полю битвы, измученный острой болью в боку. Слева от него прогремел гром, земля вспучилась и рассыпалась, оставив на склоне холма рваную рану. Взрывчатка. Они используют взрывчатку. Чуть поодаль новое извержение, облако пыли расплылось в тускнеющем воздухе. Охранная взрывчатка, решил он. Заложили, чтобы сработало, если что-то живое подойдет слишком близко. Очень опасное Творение, требующее редкой отваги; и то, что враг применил такое средство, многое говорит и о его искусстве, и о его самонадеянности.

Еще сотня ярдов, и он ступил в настоящее месиво плоти. На земле в беспорядке валялись обломки человеческих тел, выброшенные извержением из растерзанного кратера. Куски рук и ног, осколки вдребезги разбитых черепов усыпали землю, насколько доставал взгляд, – некоторые тела еще судорожно подергивались, и этого хватало, чтобы сполна почувствовать боль истекающей в пыльную землю крови и жизни. Он задержался у одной из жертв, моля о силе, чтобы устоять, о власти, чтобы Исцелить. Огонь взрыва, как резкий удар барабана вдали, и тут же – залп сотен револьверов, совершенно синхронно. Острый приступ страха после звука, от какой-то его ненатуральности. Какое же Творение нужно применить, чтобы сотня стволов выстрелила в один и тот же миг, с таким точным расчетом? Такого он никогда не видел и не мог даже представить.

Опухшее солнце, тревожно-желтое, смотрело в молчании, как он опустился на колени перед первым телом, как он собирался с силами для Творения. Женщина, лежавшая перед ним, тихо стонала, ее лицо наполовину скрывала кровь. Очень болезненное ранение, но не смертельное: если он сможет собрать достаточно Силы, чтоб остановить кровь, у нее появится неплохой шанс выжить.

Он Творил.

Или пытался.

Отклика не было.

Потрясенный, он глянул на поле битвы. На юге за его спиной внезапно взлетел к небу фонтан черной земли, сопровождаемый громовым раскатом взрыва. Он попытался задействовать Видение, Увидеть, на что похожи здешние потоки – ведь место чужое, незнакомое; быть может, следует проверить схему Фэа, прежде чем Творить, но он не увидел никакого Фэа, он Творил без Видения, вокруг него были только мертвые и умирающие. Ничего, что дало бы ему власть или надежду.

Он задрожал, хотя воздух был теплым.

Он с усилием заставил себя подняться на ноги и перешел к следующему телу. Мужчина с оторванной левой рукой. Тысячи мелких осколков изранили его, и многие еще торчали в теле. Он коснулся трепещущей плоти и взмолился, чтоб пришла власть, чтобы она послужила ему, он применил все свое мастерство, что копил годами. Он сосредоточился на своей жажде Творения, на крайней необходимости Целения – отчаянной необходимости – и на вере, что помогала ему пройти сквозь боль, сквозь смерть, вела в свои владения, куда только священное могло вступить…

И ничего не отозвалось. Абсолютно ничего. Планета была мертва, она не отвечала на его желания. Он ощутил первый холодный удар отчаяния, а потом такой страх, какого доселе не испытывал. Опасность, с которой он имел дело, смерть, которой он противостоял столько раз, ничуть не походили на эту… абсолютную безнадежность в обличье человеческого страдания. Внезапно он осознал, что его желания здесь не имеют никакого смысла, что он сам не имеет смысла, что у него не больше власти повлиять на линии судьбы, чем у истерзанной плоти на этом поле, у холодеющей крови, что на глазах превращала сухую землю в грязь под его ногами.

И первый раз в своей жизни он познал отвратительный вкус ужаса. Не предвиденный страх рассчитанного риска, но безграничный ужас абсолютного, всеохватывающего неведения. Ружейный огонь еще раз полыхнул вдали, и впервые с тех пор, как попал сюда, он осознал, в чем причина этой расчетливой регулярности. Человеческая воля не имела здесь власти – она не могла ни убить, ни исцелить, ни изменить мир, ни приспособиться к нему. Весь этот мир был смертью для человека, смертью для его мечты, смертью, равнодушной к его нуждам и мольбам и даже к его страху. Даже представить жутко, невозможно. Он почувствовал, что стоит на коленях и бормочет ключ, вновь и вновь пытаясь задействовать Фэа, найти какую-то точку опоры в этой чуждой вселенной. Ничего. Ответа не приходило. Здесь не было ни капли Фэа, которой он мог бы воспользоваться, чтобы связать свою волю с остальной вселенной. Мир сомкнулся вокруг него, как мертвая рука смыкается вокруг плоти. Клаустрофобия полнейшего отчаяния захлестнула его. Он перестал дышать. Он…»

Пробуждение. Судорожный вздох, дрожь. Испарина холодным бисером покрывала лоб, а сердце колотилось так, словно где-то там внутри все еще палили те памятные ружья. Еще одно долгое, болезненное мгновение он приходил в себя.

– Зен? – Его горло еле-еле выдавило из себя невнятный хрип. – Си?

Ответа не последовало. Он посмотрел вокруг, увидел постели, аккуратно сложенные у входа в пещеру. Сумрачный свет означал, что солнце садится – или уже село? – а это, в свою очередь, означало, что он проспал много часов. Слишком много часов. Несмотря на то что дежурство его закончилось задолго до полудня, он ощущал такую усталость, будто вовсе не смыкал глаз. Как будто он провел остаток дня в непрестанной битве и все мышцы его и душа все еще болели от непомерных усилий.

Он заставил себя подняться и постоял, опираясь рукой о стену пещеры, пока мерзкая дрожь не унялась, чтобы он смог двинуться с места. Как научил его Охотник, он попросил Сиани и Зена, чтобы его не будили, пока он сам не проснется. Он никогда не думал, что это растянется так надолго.

«Они будут чертовски расстроены». Сколько стоит рассказать им о том, что произошло между ним и Охотником? С одной стороны, это без толку растревожило бы их, с другой – если установлен какой-то постоянный канал, разве не имеют они права знать? Голова Дэмьена кружилась, и он никак не мог принять решение.

«Держись, Райс. Шаг за шагом. И еще шаг».

Его воля сдерживала непослушные ноги словно клещами; он уже видел вход в пещеру. Там, укрывшись под гранитным навесом, сидел Джеральд Таррант – смежив веки, расслабив мышцы, удовлетворенно дыша. Внизу на пляже (если это можно было назвать пляжем) мерцал крохотный костерок, над ним склонилась темная фигура. Сиани, догадался он. Сензи должен быть на страже.

Он взглянул на Охотника, и очевидное довольство этого человека ударило по его нервам сильнее, чем все кошмары, вместе взятые.

– Надеюсь, тебе достаточно, – хрипло прошептал он.

– Вполне. – Таррант повернулся к священнику, в светлых глазах блеснуло вялое злорадство. Он напомнил Дэмьену хищника, лениво разглядывающего добычу. – Вы, кажется, удивлены, святой отец, что я смог внушить вам такой страх? Если так, вы зря разуверились в себе. Это была моя седьмая попытка, и далась она нелегко. Мои жертвы обычно более… уязвимы. – Его голос упал до шепота, и он добавил с мягким нажимом: – Это была Земля, знаете ли.

– Ваше представление о Земле.

– Это мечта, которой вы служите. Будущее, которое Церковь надеется сделать настоящим. Земля, на которой Фэа не властно изменить судьбу или человека… Как это на ваш вкус, а, святой отец? Приятно было попробовать бессилия землян?

– Они достигли звезд, – парировал Дэмьен. – Менее чем за двенадцать веков наши земные предки прошли путь от варварства до колонизации Галактики. А что мы сделали за такое огромное время? Заселили два континента на одной-единственной планете – и только. И вы осмеливаетесь спрашивать меня, стоит ли такой ценой восстанавливать наше утраченное наследство? Любой ценой, Охотник. Любой.

– Ваша вера сильна, – заметил тот.

– Вот именно. Это ваше наследство, Владетель. Ваши мечты. Некоторые из нас достаточно глупы, чтоб настаивать на этом. Ладно, теперь вы лучше себя чувствуете или все эти усилия были затрачены впустую?

– Не впустую, – мягко усмехнулся Охотник. – Если бы у меня было еще три ночи и полный контроль над вашим окружением, было бы, конечно, еще лучше… но мне хватило и того, что есть.

– Вы уже можете Творить?

– Если потоки позволят. Фэа едва откликается на мой зов. По крайней мере, так было, когда мы высадились. Я был не в лучшей форме.

– Но сейчас вы в порядке.

– Да. – Какое-то мгновение он, казалось, колебался. Подыскивал нужное слово? Сколько веков прошло с тех пор, как он в последний раз чувствовал себя в долгу перед обычным человеком? – Спасибо, – тихо проговорил он наконец. Слова явно давались ему с трудом. – Я… очень благодарен.

Справившись наконец со слабостью, Дэмьен пожал плечами:

– Все в порядке.

Наблюдатель не вернулся. Это была первая новость из тех, что встретили их, когда они спустились из своей потаенной ниши на скале утеса. Какое бы существо ни следило за ними, когда они выбирались на берег, оно не вернулось. Дэмьен и хотел бы порадоваться на этот счет, но судить было еще рано, а оптимизм бывает весьма опасен, если он основан на простом предположении.

Пока они ели, – тушенку из сухого пайка да мясо какой-то рептилии, которую умудрился подстрелить Сензи во время последнего дежурства, Джеральд Таррант отошел в сторонку, сказав, что проверит потоки. Когда он вернулся, лицо его помрачнело. Действительно, подтвердил он, земное Фэа здесь очень слабое, и потоки, что управляют его движением, жидкие и неплотные. Это просто невозможно, заявил он. Вообще немыслимо. Он, казалось, даже рассердился, как будто Фэа как-то нарочно сговорилось, чтобы его взбесить. Когда Сензи попытался что-то уточнить, Охотник молча пошел туда, где были свалены вещи, и вернулся со здоровенной охапкой карт, среди которых были и его собственные. Тяжелые пергаментные полотна, совершенно неповрежденные, туго скатанные и втиснутые в непромокаемые вощеные футляры.

– Вот, – буркнул он и развернул перед ними одну из своих драгоценных карт. Отблески костра дрожали на ее поверхности, пока он придавливал углы камнями. – Смотрите сами.

Карта – без сомнения очень древняя, явно вычерченная до того, как воздвиглась Завеса, – изображала местные потоки в районе, который они сейчас пересекали. Пунктирные линии вдоль многочисленных струй земного Фэа, энергетические вихри, что окружали предгорья Ниспосланных гор и восточного хребта, как это и следовало. Таррант вглядывался в карты, как будто пытался согласовать их с тем, что видел вокруг себя. Наконец он раздраженно тряхнул головой.

– Фэа здесь слабее, чем должно быть, – вздохнул он. – Никаких законов природы на сей счет я не знаю, но это так. Несомненно. А значит, все наши Творения – включая и мои – будут не так уж и эффективны.

– Как насчет нашего врага? – спросил Сензи.

– Может быть, это верно и для него. Но я бы не стал биться об заклад на свою жизнь.

– А может, все же какие-то естественные причины?

– Земное Фэа является – и всегда было – предсказуемой, упорядоченной силой. Ее направление и мощность подчиняются своим законам, и если знаешь их, Фэа можно управлять. Вы что, забыли учение своего Пророка? – сухо поинтересовался он.

– Простите, что подвергаю сомнению ваши каноны.

В светлых глазах замерцал насмешливый огонек.

– А как насчет энергии противодействия? – задумалась Сиани. – Она ведь непредсказуема?

Охотник колебался – без сомнения сухой, насмешливый ответ готов был сорваться с его губ. Но он с некоторым усилием проглотил его и лишь сказал:

– Нет. Совершенно предсказуема. Человеческое Творение осложняется тем, что у человеческого сознания слишком много уровней, а земное Фэа не различает их. Если страх человека звучит громче, чем его мольба, он и определяет, что получится в результате. Поэтому-то причина ошибки внутри нас, леди, дело тут не в Фэа. – Он глянул на землю перед собой и коснулся ее тонким пальцем: проверяет поток, решил Дэмьен. Использует Зрение посвященного, чтобы определить его силу. – С каждой новой вспышкой сейсмической активности земное Фэа поднимается к поверхности планеты. В итоге оно собирается в скопления, вихри и потоки, которые мы можем нанести на карту. Кроме тех случаев, как сейчас, когда они должны быть, а их нет. Вообще нет. – Он остановился и посмотрел на всех по очереди – изучал их реакцию? – По-моему, это говорит о вмешательстве извне.

«Но масштаб! – думал Дэмьен. – Какое существо – или какая сила – способны на такое?» Он представил, как пульсирует огромная атомная печь – сердце планеты, как тонны магмы рвутся вверх сквозь планетарную кору, пока сами континенты не сдвинутся с места, а земля прогнется, вспучится, растрескается под чудовищным давлением, и сейсмическая ударная волна высвободит мощь, что зовется Земной Силой, Фэа, в количестве столь непомерном, что ни один человек не осмелится прикоснуться к ней. Ведь она так могущественна в своей чистой форме, что попытайся он Творить – и она сожжет его до углей. А здесь она искусственно ослаблена. Как? Каким образом? Что случилось здесь в те века, когда ракхи завладели этой землей, что изменило самую природу Эрны?

«А может, Фэа недостает только в нашем понимании? – размышлял Дэмьен. – Может, мы просто не видим какого-то ключа? Может, мы просто не знаем, куда смотреть?»

Джеральд Таррант осторожно извлек из чехла следующее полотно. И по тому, как он обращался с ним, по глубокой почтительности, с которой он бережно разворачивал его и придавливал углы гладкими, отполированными водой гальками, можно было судить о его значении.

Поначалу Дэмьен не смог разобраться, что это такое. Подвинув одну из ламп поближе, он увидел тонкий абрис континента, разделенного несколькими резкими красными линиями. Очертания берегов были незнакомы ему, но чуть погодя, присмотревшись только к основным формам, он уловил знакомые контуры. Восточные земли. Земли ракхов. Змея. Вздрогнув, Дэмьен внезапно понял, что Стикс на карте течет скорее к западу, а не на север, и впадает в море у Меренты. Лета также сдвинулась, да и береговая линия близ Сета заметно отличалась.

– Древняя карта, – прошептал он.

Охотник кивнул:

– Ей более двенадцати сотен лет. И она не предназначалась для длительного хранения. Если б не мое Действие, она бы давным-давно рассыпалась в пыль.

– Двенадцать веков? – ошарашенно переспросил Сензи. – Это значит…

– Это обзорная карта, – сообщил Охотник. – Тектоническая экстраполяция. Сделана с борта земного корабля перед Высадкой. У меня хранится документ, согласно которому это было стандартной процедурой на борту таких судов. Они проверяли возможные места приземления на сейсмическую активность – и прочие факторы, – чтобы оценить опасность, с какой могут столкнуться колонисты. На то, чтобы определить, годится ли планета для колонизации, обычно уходило от пяти до десяти земных лет. На Эрне понадобилось девяносто. – Он положил ладонь на карту. – И вот причина.

– Сейсмическая активность, – невесело подытожил Дэмьен.

Охотник подтвердил:

– Достаточная, чтоб сделать колонизацию затруднительной, если не вообще невозможной. Может быть, если бы у них был выбор, корабль вообще бы ушел отсюда. А может быть, у них не оставалось выбора. Они зашли так далеко, отказались от стольких планет на своем пути, что, если бы отвергли и эту, идти было бы уже некуда. Они зависли на самом краю Галактики, и ничего кроме тьмы впереди, и только два варианта – высадить колонистов и расселиться здесь или двинуться дальше. Возврата нет. Пути домой нет. Таковы были законы.

– Они были безумны, – выдохнул Сензи.

– Может, и так. Как и те мужчины и женщины, что бросили вызов восточному морю, чтобы выяснить, что лежит за ним. Как те, кто отправился к Новой Атлантиде, не испугавшись тамошних непрерывных извержений… Как эта леди, что прошла под Завесой, чтобы исследовать запретные земли. Человеческое безумие – жажда знаний, жажда нового, тоска по запретным пределам. Но хотя мы и их дети, я бы сказал, что у нас есть некоторое право на критику. – Он постучал по карте тонким указательным пальцем, отметив точку в трехстах милях восточнее. – Если наш враг действительно существует, – закончил он тихо, – его нужно искать вот здесь.

– Почему?

– Просто потому, что здесь нет лучшего места. – Палец Охотника обвел красную линию, что проходила через восточную горную цепь и под острым углом пересекалась с другой. – Следите за пунктирной линией. Три континентальных плиты встречаются здесь, и каждая давит на другие с силой, которую трудно себе представить. Плиты сталкиваются, материки сминаются в горные цепи, реки меняют русло… и каждый раз высвобождается громадная неукрощенная энергия. – Он небрежно очертил круг около пересечения пунктирных линий, приблизительно сорок миль в диаметре. – Вот что называется энергетическим узлом – неиссякаемый источник земной Фэа, и если что-то в этой земле потребляет Фэа или Творит – оно должно быть там. Где-то внутри этой границы.

– Почему не в самой точке? – спросила Сиани.

Охотник искоса взглянул на нее, и что-то в его глазах заставило Дэмьена насторожиться. Не обычное глумливое веселье, с которым он игнорировал вопросы, не привычная насмешка над остальными, нет. Что-то неуловимое, вкрадчивое. Интимное. Дэмьен уловил волну соблазна – как от гипнотизирующего взгляда змеи.

– Только глупец мог бы построить крепость на самом разломе, – веско проговорил Таррант. – Одно дело – уберечься от толчков землетрясений, и совсем другое – пытаться сохранить строение, когда часть фундамента внезапно поднимается или опускается или трещина разрывает его. Даже посвященный погибнет, если рухнет кровля и раздавит его, леди. Особенно если это случится в тот момент, когда он побоится прибегнуть к Действию, чтоб спасти себя.

– Я знаю, – прошептала она.

– Это означает, – Охотник свернул карту, – что впереди у нас трудное путешествие.

– И враг, который знает о нашей высадке, – печально добавил Сензи.

Таррант вскинул голову, изучая скалы; глаза его сузились, словно он думал, что увидит наблюдателя, если достаточно внимательно присмотрится.

– Не могу понять, чей это след, – пробормотал он. – Какого черта здесь такие слабые потоки! В Лесу я сразу сказал бы вам, кто это был, кто видел нас и чего он хотел… он или она…

– Или оно, – вставил Дэмьен.

Порыв ледяного ветра пронесся над Змеей. Какое-то мгновение царила тишина, только лошади с хрустом жевали корм. Сиани принялась засыпать костер песком.

– Верно, – откликнулся наконец Таррант. Ему явно не нравился ни вкус слова, ни его смысл. – Он, она или оно.

– Пошли, – сказал священник. – Пора выступать.

Никогда прежде Сензи и помыслить не мог, что он окажется самым сильным из всего отряда. Ну не сильным… Самым полезным. Приспособленным.

Может быть, это накапливалось подспудно. Многие годы он всматривался в потоки там, дома, сосредоточенно следя за переливами энергии, томимый неутолимой жаждой – понять, ощутить их мгновенные изменения, как бы утверждая этим свое искусство. Многие годы он наблюдал за Творением Сиани, оттачивал свое Зрение, пока она совершенствовала более тонкие искусства, и знал, что все, за что бы он ни взялся, она сделает лучше и легче. Все, что угодно. Как бы то ни было, в результате, здесь и теперь, Сензи Рис был в силах сделать в точности то необходимое, чтоб провести своих товарищей из одного места в другое, минуя всяческие опасности.

Устало шлепая по неприветливым осенним волнам, чаще верхом, иногда пешком, он беспрестанно всматривался в многочисленные прибрежные водовороты, пользуясь Зрением, чтоб прочувствовать потоки, прятавшиеся под соленой пеной. Он использовал Зрение, чтоб разглядеть подводные камни, о которые можно споткнуться, тончайшие трещины и заполненные галькой полости, что могли податься под тяжестью путников. Все это отражалось в земном Фэа, как будто просвечивало сквозь воду, все имело свой особый аромат, свой особый блеск. Как он вел яхту через мели у берега ракхов, так же теперь он вел свой отряд вдоль побережья, по мелкой гальке природных пляжей, через нагромождения наполовину погруженных в воду валунов, через волны, порой захлестывавшие их до пояса. И никто не мог сделать это лучше него. Это точно. Священник разбирался в Целении, искусстве жизни; посвященный Джеральд Таррант, со всей его внушающей страх властью, казалось, изнемог после легчайшего Действия, попытавшись проложить путь через воду, и предпочел переложить эту обязанность на другого. А Сиани… Парня ранила сама мысль, что он воспользовался, как милостью, ее беспомощностью. Но что делать – никогда прежде он не испытывал такого удовольствия, такой абсолютной уверенности в том, что он нужен, что он обладает именно тем мастерством, которое необходимо, что он может наконец-то проявить себя. Только он один. Годы, проведенные с Сиани, прошли в плодотворной работе; в испытаниях родилась настоящая дружба, но только сейчас он осознал, чего стоило ему быть в ее тени все эти годы. Сколь многое в нем не жило до этого момента.

Шаг за шагом, препятствие за препятствием четверо прокладывали путь на запад, к устью Ахерона. Временами берег выглядел почти гостеприимным, узкие пляжи из обкатанной гальки и раздробленных ракушек покрывал толстый слой водорослей, что позволяло им ехать достаточно быстро. Но удобный путь внезапно обрывался, сплошная стена скал отвесно уходила в воду, и им приходилось пробираться через глубокую ледяную воду, их лошади мучительно выискивали опору среди рытвин, уходящая волна пенилась у ног, под черной водой скрывались ямы… Это был опасный маршрут, полный напряжения, но он, Сензи Рис, упорно вел их вперед. Обходил по краю смертельные ямы-ловушки, которые прибой выбил в подножии стен утесов, выбирал единственно верную дорогу в жидкой грязи, нащупывал пустоты, в которых таились ядовитые твари, выяснял, что скрывается под холмами гниющих водорослей… На губах его все время было слово Творения, и некое чутье помогало ему читать тончайшие вариации земного Фэа, и он использовал это Видение, чтоб найти единственный безопасный путь среди тысяч смертельно опасных. Это была изматывающая работа, и в конце ночи его голова звенела от боли и напряжения. Но это была восхитительная боль. Опьяняющая боль. Боль, что казалась утонченным сексуальным наслаждением, точно он впервые входил в женщину, и жажда, и головокружительный страх, и чувство правоты сливались в одной ослепительной агонии изнеможения.

«Вот для чего я рожден, – думал он, поднимая руку, чтоб растереть пульсирующий болью висок, – чтобы идти там, где спотыкаются посвященные».

Лишь однажды они остановили коней – надо было хоть немного перекусить и подумать, что делать дальше. Лошади без всякого удовольствия хрустели калорийными лепешками. Они взяли корм из своего собственного рациона, и это было лучше, чем ничего, но животные явно не испытывали наслаждения. Дэмьен пробормотал, что надо бы найти нормальное пастбище, прежде чем их невеликие запасы иссякнут. Им хотелось хоть ненадолго остановиться, пока позволяют условия, но на самом деле выбора не было: участие в экспедиции Тарранта означало, что днем они не могут путешествовать, а значит, должны пройти за ночь столько, сколько смогут. Так что они выжали одежду и подождали, пока священник достаточно подчинит себе земное Фэа, чтобы защитить их от усталости, и приведет в норму температуру их тел – никакой гарантии в таких потоках, предупредил он их, но лучше уж так, чем вообще ничего не делать. И путь продолжился.