Текст книги "Семеныч и Катенок"

Все время она не переставала удивляться людям. Выходила, бывало, на улицу и слышала, как одно их общее дыхание: «Хочу, дай, хочу….». Это была как большая грозовая туча, и молниями, разряжающими ее – были ангелы и нейтральные существа, которые пытались удовлетворить хоть сотые доли процента этой кучи. Они – бедные, мотались и метались без отдыха, потому что невозможно угодить всем и вся, не попадая при этом впросак с выполнениями этих самых желаний, и не вредя другим. Это настолько трудно. И, если бы люди знали об этом, они никогда ни о чем не просили.

Катенок понимала всю бесполезность этого процесса, всю его никчемность и ненужность. Сейчас ее это мало трогало. У нее появился стержень – Семеныч. Но как только появляется день, появляется и ночь. Страх потерять его по любой из причин, которой могло быть и простое разочарование, не давал наслаждению быть наиболее полным.

Жить сегодняшним днем? Но что такое счастье без будущего – несчастье. Также как и беда без будущего – не беда. Получается, что всё, не имеющего продолжения – всего лишь точка. Стоит ли о ней беспокоиться…

Хотелось бы, чтобы любая неприятность оставалась этой точкой, а счастье было лучами, уходящими в бесконечность…

Она ходила по городу, наблюдала, изредка помогала, чем могла, иногда к ней приходили знакомые и друзья из прошлой жизни. Надолго она с ними не убегала больше, но с удовольствием общалась и скучала порой без них, если они пропадали.

Катенок была довольно вредно-веселой, и подурачиться была не прочь всегда. Наверное, она слишком нашалила и там… Оказавшись здесь, в теле кошки, это явно была уже не случайность, а выполнение наказанного урока… в назидание… так сказать.

В хорошем настроении Катенок любила поиграть. Просматривая людей, шалила беззлобно. Вытаскивая ключи из кармана мужчины, который утром несправедливо накричал на жену, пусть после работы подождет ее в подъезде пару часов. Какой-то начальник застревал в лифте, а телефон Катенок заставляла забыть его на работе, потому что он слишком нагрубил уборщице, которая за ним же, в том числе, и туалет убирала. В общем, и лифт-то останавливала сама Катенок. Жалела какого-то мальчика, заигравшегося до ночи во дворе, и сваливала с гриппом его учительницу, только потому, что этот мальчик не выучил ее урок. Подсовывала в магазине испорченные продукты какой-то женщине, потому что она очень завистливая, и больно горазда всех осуждать. Не любила Катенок жадных, она подкидывала им непредвиденные и бесполезные траты с неистовым упорством.

Так, иногда беззаботно, иногда слишком серьезно, проходили ее дни.

Единственное, что удивляло Катенка – то, что никогда не встретила она настоящего человека, довольного, честного, справедливого, спокойного… Ну, настоящего. Человека с большой буквы. Неужели таких нет? В этом мире, наверное, и не может быть… Одно притворство с разной степенью количественной стороны. У кого-то больше, у кого-то меньше.

* * *

В один из почти весенних дней, когда он еще похож на ледяную и ветреную зиму, но все знают, что это уже конец одной поры и начало другой… когда это витает в воздухе, как ощущение, но невидимо еще снаружи…

Катенок пришла к работе Семеныча. Забралась на дерево и стала смотреть в ту сторону, откуда должен был появиться Семеныч. Почему-то, именно сегодня, во дворе ей не ждалось.

Семеныч вышел не один. Он был с хорошей особью женского пола. Они шли к машине. Катенок затаила дыхание, вернее оно затаилось само, потому что нормально не дышалось.

Они, разговаривая, сели в машину, которая резко тронулась с места и уехала. Катенок, не чувствуя шевеления ни единой мысли в голове, медленно слезла и пошла в сторону дома.

Через пару улиц она наткнулась на его машину. Она шла, опустив голову, и подняв ее, уперлась в его машину. Сбоку была гостиница. Большие, освещенные изнутри, окна ресторана. За ними картина стала ужасней.

За столиком сидел он и она. Они сидели боком к окну, пили, разговаривали и смотрели друг на друга. Катенок не двигалась, она смотрела на его глаза, в которых был смех, радость, лукавство и кое-что еще… то, как Семеныч никогда не смотрел на Катенка. Это было желание и вожделение мужчины к женщине. Оно пылало такими буквами, что и слепой бы смог прочитать.

Кошка. Женщина. Мужчина. Любовь. Двое стали лишними в этот момент времени. Катенок медленно повернулась и пошла, быстрее, еще быстрее, бегом сменился ее шаг. Беги Катенок, убегай прочь! Есть то, чего ты не сможешь взять или отдать. Есть то, что взяв, не сможешь сберечь. Это мир, жестокий физический мир. Беги отсюда, Катенок. Ты не сможешь здесь находиться, у тебя слишком большое сердце и глубокая душа. Уходи Катенок! Скорее.

Она помчалась, то был не бег за любовью. То был бег от нее.

* * *

Катенок не знала, что Семеныч, напившись, останется один сидеть за столом, даже взглядом не проводив ту женщину, с которой пришел, и которую прогнал. В его глазах не будет ничего, кроме алкоголя, его большого количества.

* * *

Посидев какое-то время, подозвав официанта и расплатившись купюрами, которые неловко сминались его красивыми пальцами, Семеныч встал и, пошатнувшись, пошел к выходу. Остановился на пороге. Осмотрелся, нашел к чему прислониться, стал рыться в поисках сигарет в кармане. Они валились из его пьяных рук, ломались и падали. Наконец, ему удалось закурить, последнюю. В душе была тоска, которую не затмил пьяный угар. Пошел снег, превращаясь в дождь. Покурив не более половины, выбросил. Захотелось придти домой, уткнуться в кошачью шерсть лицом и замереть. Семеныч пошел, медленно и сильно шатаясь, к дому.

* * *

Семеныч не знал, что через несколько улиц, в сугробе лежит растерзанное и раздавленное машиной, тело его Катенка, что на одном колесе какой-то из машин еще крутится кровь, перемешанная с кошачьей шерстью…

Глава 2. Она

Снегодождь шел все сильнее, Семеныч шел все медленнее. Внимание его было сосредоточено на том, как бы, не повалиться вовсе. Тяжело ходить, когда к твоему пьяному телу так и подбирается земля. Он остановился и… увидел Свет.

Свет был не от фар автомобиля. Свет был не от фонаря и не из окна… Свет был не от чего-то. Свет был везде. Семеныч огляделся по сторонам. Сквозь свет едва-едва виднелись очертания домов, проходящих мимо людей, проезжающих автомобилей. Потом эти очертания становились все менее заметными… Пока не пропали совсем. Вместе с очертаниями привычного окружающего мира пропал и звук.

Вернее Звук был, но это был не привычный уличный шум. Звук был мягким, убаюкивающим, но не усыпляющим, а как бы наоборот… Звук напоминал одновременно и музыку, и шум моря, и шелест листвы, и свист ветра. И в то же время Звук был ни на что не похож. Но это было и не важно. Звук был, но в то же время ни с чем не идентифицировался. Звук был… таким, каким и должен был бы быть звук до того, как кто-то придумал, что звук должен быть следствием чего-то, следствием какого-то физического действия.

Свет и Звук были такими, какими они были изначально. Такими, какими они были до того, как появилось Слово. Такими, какими они были до того, как появился Мир.

Семеныч стоял и смотрел широко открытыми глазами. Но ничего не видел. Был только Свет. Семеныч также ничего не слышал. Был только Звук.

Так пропал мир…

* * *

И появился вновь…

Он стоял на перекрестке. Был зеленый свет, но сил перейти дорогу не хватало. Семеныч привалился к светофору и стоял, тяжело дыша и глядя на идущих людей.

Машины стояли на линии, их заведенные моторы сливались в один многоголосый шум дороги. Взгляд Семеныча уперся в крайнюю машину, стекло пассажирского места было наполовину опущено.

На него смотрели. Неотрывно, пристально, пронизывающее. Был бы он трезв, его разделил бы пополам этот взгляд, такой силы он был, он бы его просто разрезал, и края были бы ровного среза с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазера. Но Семеныч был пьян, и пьян изрядно, душа его была смята еще более. Он смотрел и не понимал, кто на него смотрит. Это была Она. Девочка, девушка, женщина. Семеныч плохо соображал сейчас своим разумом в такой алкогольной заливке. Он смог определить пол, но больше ничего, ни возраста, ни внешности, ни цвета волос, кожи, глаз. Только видел, как сжигают его до самого сознания такие же светлые глаза, с каким напряжением они смотрят на него.

Всё замерло и исчезло на это мгновение, которое длилось безвременно вечно, как показалось Семенычу, и вечность эта была не более полутора минут, как показалось миру, из которого Семеныч вдруг выпал.

* * *

Он перестал ощущать себя в этом мире. Он не слышал звуков, словно оглох; он не чувствовал мокрого снега и пронизывающе-холодного вечера, словно умер; он не чувствовал никакого вкуса, его вдруг перестала мучить жажда, словно вкус тоже исчез, вместе с миром; он не чувствовал запаха машин и весенней зимы, которыми бил его ветер в лицо; он не видел и не различал сейчас ни людей, ни машин, ни домов, ни ночной темноты сверху, перебитой огнями снизу. Исчезли все пять признаков мира вместе с самим миром.

Осталась одна прямая, начало которой было в этой машине, в этой паре Ее глаз, и конец которой упирался в его глаза.

Вечность кончилась внезапно, совпав с прекращением зеленого света для пешеходов и началом зеленого света для движения. Машины трогались, словно в замедленной съемке, и эта машина тоже. Но это происходило как обычно, а не медленно, как ему казалось, казалось так реально, что он словно прочувствовал, как начинается любое движение ближайших одушевленных и неодушевленных трехмерных предметов. Это так возвращался мир в сознание Семеныча.

Ее взгляд так и был устремлен на него, до тех пор, пока это было возможно, и пока машина не исчезла, прямая растянулась в пространстве невообразимо, но Семеныч смотря уже в направлении уехавшей машины, чувствовал, что она осталась так же точно, как и неожиданно возникла.

Мир возник полностью обратно. Дорога шумела, красный человек напротив, мигал ногами, мокрая одежда давила на тело, снег пах сыростью, горлу захотелось вновь обжигающего вкуса водки.

Зеленый свет неприятно намекнул на продолжение движения в пространстве, тогда как неожиданно вдруг захотелось его прекратить.

Семеныч перешел дорогу, вкус горячего и снимающего тревогу, привел его к какому-то бару, где он выпил еще и еще, рассчитывая, наверное, на еще большее исчезновение всего вокруг. Но голова стала отдельным элементом, при большем пьянении тела, она стала лучше соображать. Бессмысленно стало дальше пить, заливать то, что оказалось не заливаемо. Семеныч вызвал такси и вскоре добрался до дома.

* * *

Во дворе Катенка не могло быть, но Семеныч этого не знал, поэтому эта фраза звучала для него иначе. Во дворе Катенка не было.

Семеныч вошел в квартиру, скидывая на ходу вещи, упал на постель и забылся тем избавлением, которое присуще только этому миру и доступно каждому, бедному ли, богатому, подлецу, или праведнику – сном. Это наркотик, естественный и необходимый любому человеку. Он смягчает беды и горе, немного нейтрализует радость, чтобы не рвать разум и сердце, недостаток его действует как ломка, и это второе, после дыхания, без чего человек жизнь человека может оборваться, потом идут, вода, еда и прочее. Разница в этой естественной зависимости от сна, только в том, что она приносит пользу, а передозировка ничем не грозит.

Поэтому Семеныч спал долго, очень долго. Его никто не будил в следующее утро, день и вечер. Во время своего странного и долгого сна Семеныч был нужен многим. Очень многим. Он был нужен по важным делам и не по очень важным. Он был нужен по срочным вопросам и по вопросам, не очень срочным. Он был нужен начальникам и подчиненным, просто знакомым, родственникам и родителям. Многие хотели было позвонить Семенычу… Но никто не смог этого сделать. Как только у кого-нибудь появлялось желание позвонить Семенычу, как только чья-то рука тянулась к телефону, или как только открывался рот, чтобы дать задание немедленно соединить с Семенычем, как сразу же… У всех моментально находились какие-то более важные, не терпящие отлагательств, абсолютно срочные дела. Мысль о Семеныче сразу же исчезала… и в результате никто из тех, кому Семеныч был нужен, так и не потревожил его странного и долгого сна.

* * *

Когда Семеныч проснулся, он понял, что что-то изменилось. Даже не что-то, а… почти все. Это было не внешнее изменение. Все, что окружало Семеныча, осталось таким же, каким и было до этого долгого странного сна. Изменилось не внешнее. Изменился сам Семеныч. Изменилось его восприятие мира. Семеныч вдруг понял, что того маленького котенка, который непонятным образом вошел в жизнь Семеныча уже нет и не будет больше. Но тот котенок, который так сильно любил Семеныча и которого так сильно любил сам Семеныч, не исчез, а даже как будто и наоборот… Та, любимая Семенычем, Катенок где-то совсем рядом, и стала кем-то значительно больше подходящей для любви мужчины.

Семеныч не понимал того, что произошло, но чувствовал, что то, что произошло, не было трагедией. Семеныч не знал, что Катенок, понимая, что кошкой не сможет дать Семенычу всей полноты своей любви… просто изменила форму своего существования.

Догадки, предположения, размышления….в них, может, есть зернышко реальности, а, может, и пустой орешек… не узнаешь, пока не расколешь.

* * *

Домашние все легли спать, ну, а Семеныч выспался. Стараясь не потревожить жену, тихо достал телефон из кармана одежды, уже аккуратно повешенной на вешалку, прошел на кухню. Налил себе кофе и, включив телефон и прочие, связующие с миром коммуникации, с каждым горячим глотком стал всё более возвращаться в привычные рамки себя.

Взглянул в окно – Катенка не видно во дворе. Вроде по привычке посмотрел, вроде и не ждал. Что-то успокоилось пространство вокруг Семеныча. Вроде и прошло не более суток, а как будто он уезжал очень надолго, и вот вернувшись, соображает, кто, где, зачем…

Как будто проснулся. И всё сном казалось. И Катенок. И жизнь до нее. С последним глотком вспомнил Семеныч ту странную машину и ту, что смотрела на него. Вдруг он явно ощутил, что волосы у нее темные, глаза светлые, возраст средний, одежда светлая, машина черная. Странно, что вчера он этого не видел.

На улице мело, дуло и завывало. Семеныч приоткрыл окно, закурил на кухне, замерцал экран стартовой страницы, означая успешное подключение к интернету. Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду…и вновь пойдет отсчет дальше.

* * *

Вернее, должен был пойти дальше. По всем законам физического мира – должен. Но не пошел. Часы остановились. Все. На стене, в компьютере, в телефоне, на дисплее микроволновой печи… Отсчета времени больше не было. Но Семеныч почему-то нисколько этому не удивился. Он как будто знал, что ничего необычного не произошло. Он как будто знал, что время ждало его. Время ждало, когда Семеныч позволит ему пойти дальше и покорно стояло на месте.

А Семеныч вспоминал ту Женщину, что смотрела на него из машины. Ее можно было назвать красивой, но… красивых не так уж и мало. Что-то в ней было большее, чем красота. Что-то в ней было такое, что напоминало Семенычу жизнь. То есть не вообще жизнь, а его собственную жизнь. Даже не саму жизнь, а… Женщина каким-то абсолютно непостижимым образом напоминала Семенычу все, к чему он когда-либо в жизни стремился, что искал и… не находил. А вот теперь нашел.

Вдруг резко дунул ветер в открытое окно, открытая створка окна хлопнула, мигнули дружно все электронные устройства… и отсчет времени возобновился.

* * *

Она сидела также в трех километрах от него. Сидела на кухне, пила чай и смотрела, не глядя на экран.

Она вспоминала вчерашний вечер. Того Мужчину. Она ехала домой с таким нежеланием попасть туда, с такой тоской и болью существования в этом мире, с такой усталостью таща на себе груз необходимости здесь находиться. По дороге видела, как впереди идущая машина сбила какую-то кошку, не было ни жалости, ни сожаления, когда она увидела, как тело кошки отлетело от колес на обочину и упало в снег, окрашиваясь красным цветом. Она не любила животных. И сейчас была на таком этапе жизненного пути, когда уже все равно, что происходит вокруг него, да и сам этот этап, похоже, был отрицательной направленности. На нее навалилась такая усталость, что физически в теле ее можно было почувствовать и в глазах увидеть. Взглядом, проводив дугу, описываемую кошкой, равнодушно пожалела, что не Она на ее месте оказалась и искренне ей позавидовала.

Потом был перекресток, где она увидела все свои чувства и ощущения бренности и ничтожности мира в глазах того Мужчины, который пьяно стоял, опираясь на столб светофора.

Мужчина был хорошо одет, красивой внешности. Это был именно Мужчина. Их усталости и еще что-то встретились в ту минуту. Встретились… и расстались. Не было мыслей в голове ни у Нее, ни у него. Один передал другому свою душу, другой ее принял и в ответ отдал свою. Так просто. И так сложно.

Дети и муж спали, а Она думала. Без мыслей. Одна. Она любила быть одна, Ей было хорошо в одиночестве. Хотя одна, она бывала только в редкие ночные часы, в остальное время Она была женой, матерью, любовницей, сотрудником, другом, подругой – всем, кем положено быть в тридцать один год, только в этом всем, чаще всего было отсутствие Ее самой…

Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду…и вновь пойдет отсчет дальше.

* * *

…но так же, как и у Семеныча, отсчет времени дальше не пошел. Время ждало, когда Она позволит ему пойти дальше и покорно стояло на месте. Она. Женщина. Или не женщина? Она вдруг поняла, что не может себя однозначно идентифицировать. Она почувствовала, что как будто с той, сбитой машиной кошкой, что-то в ней оборвалось, что-то исчезло. И что-то появилось. Она перестала быть той, которой была до этого нелепого неприятного происшествия. Она почему-то вдруг изменилась. И это изменение было непостижимым образом связано и с погибшей кошкой, и с пьяным мужчиной, который опираясь на столб светофора, посмотрел на нее и передал ей свою душу.

Как только Она это поняла, отсчет времени возобновился. Но это было уже другое, это было уже новое время.

* * *

К утру Семеныч прилег на пару часов перед рабочим днем. Только стал проваливаться в сон, как кто-то коснулся его привычной мягкой шерстью.

– Катенок!

«Здравствуй, Семеныч! Здравствуй, как ты тут?»

Семеныч открыл глаза, но в комнате Катенка не было, вроде не было, но Семеныч его ощущал. Смутная тревога подкралась к его сердцу. И Катенок незамедлительно подтвердила ее.

«Я не приду к тебе больше. В том виде, в котором ты меня помнишь. Но я смогу приходить к тебе иногда и так, пока ты не забудешь меня», Семеныч даже чувствовал мокрый нос Катенка, но ее по-прежнему не было, если напрячь ум и посмотреть туда, где плечо ощущало тепло.

– Почему? Что произошло? – извечно-глупый вопрос мужчины заставил Катенка улыбнуться.

«Меня больше нет», – рассмеялась Катенок.

– Ты умерла? Когда? Как? – Семеныч уже ничего не понимал.

«Смерти не существует, Семеныч, не расстраивайся, у меня была другая жизнь до тебя, у меня есть другая жизнь и сейчас, я все равно не могла бы с тобой долго находиться. Но я была с тобой столько, сколько тебе это было нужно. И я еще буду приходить к тебе, но недолго», – у Катенка был совсем не грустный голос, он был спокойный, он был утешающий. Как ребенку объясняют труднодоступное его пониманию, боясь испугать, так и Катенок сейчас разговаривала с ним. Ласково и любя, как и раньше.

Он молчал. Он не знал, что сказать. Задержать? Попросить остаться? Что это за решения, кто их принял в одиночку, не беря в расчет Семеныча?

– Катенок, останься со мной, почему ты ушла? Ведь я любил тебя. Я совсем не хочу, чтобы ты исчезала. Ты нужна мне, необходима. Какими словами еще просить тебя? Почему ты говоришь, что будешь приходить недолго, приходи ко мне каждый день, каждую ночь, ну и пусть, что тебя нет, для меня ты есть, я слышу и чувствую тебя. Мне плохо без тебя.

«Тише, тише, что ты?» – Катенок согревала его своим теплом, успокаивала, убаюкивала, – «Ты любил совсем не меня, и скоро ты об этом догадаешься, и меня, как таковой и не было в твоей жизни, я не могу сейчас тебе этого рассказать, ты не поймешь. Мне нужно уйти было, и тебе это было нужно. Не воспринимай это как плохой факт. Вот увидишь, дальше все пойдет как нельзя лучше. Тебе будет хорошо так, что вскоре забудешь меня. Ты сейчас не сможешь воспринимать мои слова, да и вспомнить их – у тебя не получится, потому что ты человек. Ты только поверь мне. Ведь ты мне всегда верил. Поверь в то, что так надо. И так произошло. Я не могла дать всего того, что нужно тебе. В этом никто не виноват. Так иногда происходит. Скоро рассвет, спи, Семеныч, закрывай глаза. Сегодня у тебя будет чудесный день, поверь мне. Спи, пожалуйста, я очень тебя люблю, когда тебе будет плохо, если тебе будет плохо – я обязательно буду рядом, но этого не должно случиться, я буду стараться, чтобы тебе не требовалось мое присутствие. Спи».

Последние ее слова Семеныч не слышал, он крепко спал.

Очень крепко. Семеныч редко когда не видел снов. Но сейчас не видел. Во сне Семеныч ничего не видел. Совсем ничего. Но слышал. Он слышал какие-то хлесткие звуки. Не видя, что является их источником, тем не менее, Семеныч понимал, что это звуки бича, опускающегося на истерзанные тела рабов. Рабов, окровавленными ладонями из последних сил гребущих по бокам греческой галеры… Семеныч слышал шум морских волн, крики чаек, злую хриплую ругань на непонятном для Семеныча языке. Много разных непривычных Семенычу звуков слышал он в этом сне. Но все эти звуки неожиданно были сметены, заглушены, заменены, смяты и стерты из памяти единственным волшебным звуком… Мягким, мощным, красивым и настораживающим одновременно. Звуком, заставляющим спокойно вздохнуть и тут же беспокойно забиться сердце от предчувствия неизведанного ранее восхитительного блаженства. Звук уносил Семеныча из сна в чудесную страну чувственных наслаждений… Семеныч испытал настоящий восторг, тело его резко напряглось и… как будто опало, расслабившись до изнеможения. И, проваливаясь в наступающую тишину, Семеныч краем затухающего сознания понял, что это была песня сирены…

* * *

Можно было бы предположить, что утро для него будет неожиданным, приятным. Но нет, он проснулся раздраженный. Проснулся поздно, позднее, чем всегда, но достаточно рано для начала рабочего дня.

Проглотив обычный утренний кофе, подумал, что машина его так и осталась возле той гостиницы. Прошло всего два дня вечности. Стал собираться без особого энтузиазма, да вообще без всего. Просто оделся и вышел. На улице, тем не менее, было превосходно, тихо и не холодно. Угол. Поворот. Никто не бежит рядом. Все-таки есть неизменные вещи в этом мире, доказывающие его существование. И есть – появляющиеся ниоткуда и исчезающие в никуда, ничего не доказывающие.

Город показался каким-то тихим, Семеныч шел, смотря вперед себе под ноги, наблюдая, как одна нога меняет в шаге другую и как слаженно они работают.

Семеныч будто бы увлекся этим малоинтеллектуальным занятием. Он ни о чем не думал. Вообще ни о чем. Он просто шел и смотрел себе под ноги. Семеныч шел не спеша. Он не торопился, чувствуя, что это последние шаги в той жизни, которая с каждым шагом близилась к завершению.

* * *

Она встала с постели. Заваривая чай, обжигаясь им, глотая, размышляла, что лучше, то, что она не особо выспалась перед работой, проснувшись раньше обычного, или то, что можно прийти на работу быстрее и сделать кое-какие дела, пока еще никого там не было. Допив чай, она проснулась окончательно, решив, что второе все-таки лучше, быстро оделась и выскочила из дома. Это неудивительно, насколько медленно Она к нему приближалась, настолько же и быстро оттуда выбегала.

На улице хорошо, но зябко. Хотя, вроде тихо. Пошарила в карманах, где денег как всегда, не было. Сейчас Она почувствовала себя очень несчастной. Когда не было денег на такси, Она чувствовала себя очень бедно. И беднее Она чувствовала себя, если на улице было холоднее. Для Нее это почему-то было связано. Пришлось бежать на остановку. Надо было бы еще купить краску для печати, на нее денег хватало, и Она свернула во дворы, раздумывая уже о том, работает ли уже союзпечать, и что вообще было бы хорошо, если бы вся торговля круглосуточно…

Это совпало с поворотом на улицу, и мысль Ее остановилась. Впереди шел он. Не быстро шел. Она замедлила шаг. Это был тот мужчина, которого она видела на светофоре в тот вечер, и про которого думала ночью. Как Она узнала его со спины, было неясно. Но дыхание сперло, и Она шла за ним, в двух шагах. Шла и смотрела, как красиво он идет. Он был высокий, и походка его завораживала.

* * *

Семеныч услышал стук шагов сзади, они были не какими-то спешащими или идущими по своим делам. Он шел и слушал Ее шаги. Они шли точно за ним, в такт. Иногда сбиваясь, но опять, как дыхание, восстанавливались в ритме шагов Семеныча. Это ему напомнило идущую рядом Катенка. Он этой мысли он остановился и резко обернулся. Перед ним стояла Она. Они улыбнулись друг другу. И не знали, что сказать. Они обрадовались друг другу. И узнали друг друга.

Но узнали не так, как люди узнают своих знакомых. Не так, как узнают кого-то давно потерявшегося и случайно встретившегося… Они узнали друг друга так… Как будто в тяжелом сумрачном сне, когда тусклые тени мечутся и совершают какие-то малопонятные действия… Когда среди этих тусклых теней вдруг обнаруживаешь себя.

У Нее потемнело в глазах и стало тяжело дышать. Семеныч услышал песню сирены из своего странного сна. Их сердца запульсировали одновременно и начали входить в резонанс… а потом резко и очень сильно упругая волна неведомой энергии их буквально отбросила друг от друга. Но было поздно. Это уже ничего не изменило. В мире стало лучше. Они уже познакомились.

* * *

Они встретились второй раз на том же перекрестке. Ночью в одно и то же время они думали друг о друге. Это было бы странно для кого-нибудь, но они не успели подумать об этом. Потому что, напряженно стали выискивать тему для беседы, чтобы не улыбаться друг другу, как идиоты. Не сговариваясь, пошли дальше рядом. Разговор вроде немного пошел, но они не слышали, что говорили друг другу. От волнения так бывает, говоришь и не понимаешь, о чем говоришь, слышишь, и не понимаешь того, что слышишь. Но тут было не волнение, а занятость мыслями друг о друге. Мысли были беспорядочны и хаотичны у обоих.

«У нее кольцо на пальце», – отметил Семеныч.

«У него улыбка замечательная, и стоит ему посмотреть на меня, как она тут же появляется, застенчивая, извиняющая улыбка», – отметила Она.

«Она смотрит исподлобья, а если суметь все-таки взглянуть Ей в глаза, то все меняется. Как будто открывается бездна», – подумал он.

«Смотрит как странно… Как будто снизу пытается заглянуть в глаза», – Она их нарочно опустила.

«Какая милая», – заметил про себя Семеныч. И вновь невольно улыбнулся.

«Какой же он красивый…»

«Такая лапочка… Как будто маленькая… И в то же время – взрослая. Ее так хочется потрогать и обнять. И в то же время погладить и успокоить…»

«Какой нежный все-таки взгляд у него, если он так смотрит на всех женщин, они должны быть все сражены, побеждены, короче, они должны сдаться», – Она улыбнулась своим мыслям и ему.

«А улыбка меняет ее полностью. Делает другой. Преображает. Улыбка превращает Ее в сирену», – Семеныч вновь улыбнулся Ей.

Они дошли до его машины. Сели в нее, он завел, чтобы прогреть. Они сидели и смотрели друг на друга. О чем-то говорили. Она невзначай коснулась его рук, взяла их в свои, трогая и перебирая его пальцы.

Он вздрогнул и посмотрел на Ее руки, перебирающие его пальцы. Она как будто сильно увлеклась каким-то полезным занятием. Иногда посматривая на него, Она полностью ушла в это… «перебирание». Как будто его ладони, его пальцы отвечали Ей на задаваемые Ею вопросы. Как будто они беседовали между собой, оставляя Семеныча немым свидетелем этой беседы.

«Какой все-таки классный мужчина», – подумала Она, глядя вслед уезжающей машине.

«А до работы не подвез», – тут же горько усмехнулась.

«Да мало ли их было, классных и не очень, все одно, чуть хуже, чуть лучше, ни к чему мне это все», – отогнала от себя все мысли о нем и пошла на работу.

* * *

Загрустил днем Семеныч, почти естественное состояние, если не было особо важных дел. Вспомнил про Катенка, про ее обещание приходить, когда ему будет не совсем, скажем, комфортно. Подошел к окну. И, неожиданно для себя, спросил:

– Ну и где же ты?

«Здесь», – это было похоже на детскую игру в прятки, когда говоришь, сдаюсь, и все появляются оттуда, где искались и не нашлись. Семеныч резко обернулся, в кабинете никого не было, кроме Катенка, которая была относительно не видна, но абсолютно ощущаема рядом. – «Что опять распустился? Я рядом».

Все погасло внезапно, как будто кто-то закрыл Семенычу глаза. Он открыл их. Перед глазами монитор рабочего компьютера. Его кабинет. Телефон разрывается…

– Да, я слушаю! – Семеныч поднял трубку, но услышал только короткие гудки. Кто-то, видимо, не дождался.

* * *

Вечером он ехал домой. Пробки. Но Семеныч не злился на пробки. Глядя на грязный борт замызганного грузовичка, стоящего перед ним, Семеныч думал о Ней. Вернее не думал. Так… мимолетное ощущение чего-то приятного… и одновременно страшного, чего-то нового… и одновременно давно знакомого. Семеныч пытался придать мыслям нечто вроде русла, в котором они могли бы «течь» более «продуктивно»… Но ничего не получалось. А потом вроде бы начало получаться…

Семеныч очнулся от громких истеричных звуков автомобилей, сигналивших ему сзади. Грязный борт замызганного грузовичка был уже довольно далеко впереди… Семеныч, чертыхнувшись про себя, быстро отжал сцепление и резко тронулся с места.

Вечером Она шла домой и плакала, от усталости или еще от чего. Никому не было дела до Ее слез. Ну, кому-то было, только до того, кому было, Ей не было дела. Перед домом задержалась, надо было успокоиться, нельзя же в таком виде являться домой. Там дети и муж. Как им объяснить, что жизнь оказалась дерьмом…

«Утром надо проснуться пораньше и пойти той же дорогой, может встречу его», – на этой мысли утешилась и вошла в подъезд.

* * *

«Странная девушка», – думал Семеныч, ворочаясь в своей постели, перед тем как заснуть, – «Вроде и обычная, а вроде и не совсем обычная. Вроде и ничего особенного. А с другой стороны, вроде и вообще ни на что не похожая… В глаза, если удастся взглянуть, голова начинает куда-то уплывать…»