Текст книги "Семеныч и Катенок"

Что-то тревожило Семеныча. Не сильно, но настойчиво. Он не мог понять, что его тревожило. И от этого слегка злился… И слегка радовался. Одновременно. Семеныч никогда еще одновременно не злился и не радовался. Тем более по одной и той же причине.

«Надо бы с Ней как-то встретиться. Чтобы сбросить это наваждение. Чтобы убедиться в том, что Она обыкновенная. Что Она такая же, как и все», – с этой успокаивающей мыслью Семеныч и заснул. Но перед тем, как окончательно отключиться, первым сновидением прилетела к Семенычу в полусне еще огромная черная птица и, сильно ударив его огромным клювом по голове, сказала: «Ну, и дурак же ты!»

– Катенок! – позвал Семеныч.

«Ну?» – нескоро отозвалась она.

– Что это было? Кто Она?

«Жизнь. Спи», – исчезла Катенок. А Семеныч спал и не спал. Его злило то, что он не мог понять. Он злился на Катенка. Ему показалось, что говоря отгадку, Катенок в ней прячет еще тысячу загадок.

Как матрешки эти загадки. Как только откроешь одну, так тут же видишь… Не-ет, это еще не все. Это еще не конец. Дальше еще одна матрешка. А дальше еще… И, правда, жизнь. В жизни можно никогда до отгадки и не добраться. Это только в книгах и в фильмах на любой вопрос обязательно будет ответ. А в жизни не всегда так бывает.

* * *

Было утро. Семеныч поехал на машине. Остановил ее, вылез и стал ходить по той дороге, где вчера они увиделись. Он ждал Ее. Она торопилась к нему. И вновь была встреча. Было меньше слов и больше мыслей. Меньше друг друга и больше одного. Одного его. Одной Ее… и еще одного чего-то общего. Того, для чего нет слов, потому что словами можно объяснить только то, что имеет название.

Но все-таки это были мужчина и женщина. И у Семеныча все еще было желание убедиться, что ему все это показалось, что Она такая же, как и тысячи других, окружавших его в его жизни, и с этим желанием было еще одно. Вполне обычное, впрочем, желание, которое нормальный мужчина испытывает к красивой и волнующей женщине. «Как бы спросить Ее про вечер…чтобы не обидеть», – подумал Семеныч.

«Здесь нет ничего обидного, я вечером около семи буду идти обратно, и мы можем увидеться», – улыбнулась Она. Но Она ничего вслух не произносила, как и он. Она услышала его мысли и ответила ему так же. И он понял Ее!

Он понял Ее без слов. И он явно осознал также, что и Она почувствовала это! Или прочитала. В мыслях… Семенычу стало не по себе, посмотрел на Нее, Она улыбалась. Она понимала, что происходит, а он нет. Он стал злиться на себя, а злость эта сразу же начинала переходить на все вокруг.

И это Она поняла, и поспешила попрощаться. Семеныч просто почувствовал себя раскрытой книгой, где можно все прочесть. Ему это не понравилось.

– До вечера? – спросил он, пока Она не захлопнула дверь его машины, чтобы убедиться еще раз в том, что Она слышала его мысли.

– До вечера! – рассмеялась Она.

«Я не знаю как себя с Ней вести! Как будто, все в первый раз… Глупость какая-то!» – Он был растерян как маленький ребенок, впервые столкнувшийся с неразрешимой задачкой по математике. Он еще злился на Нее, и злость, мужская злость толкнула его на другую мысль: «На ночь останешься?» … и тут же моментально вспотел, ожидая резкого и вполне ожидаемого отказа, а то и разрыва еще не начавшихся отношений.

Она уже уходила вперед по дороге. «Останусь!» – с вызовом донеслось до него, зло и упрямо. Он не мог тронуться и смотрел, как Она уходит. Он смотрел Ей вслед. Смотрел во все глаза. Он не мог оторвать взгляд от Нее. Но вдруг между ними что-то пронеслось. Или кто-то. Как будто кто-то пробежал, маленький и не очень заметный. На самом ли деле или показалось? Что-то похожее на кошку, на его кошку, на Катенка. Семеныч смотрел Ей в спину и понимал, кто это, возможно, пронесся между ними. Внезапно Она остановилась, обернулась и с такой ненавистью посмотрела на возможную траекторию кого-то, возможно, пробежавшего по ней. И тут же, резко, быстрыми шагами пошла вперед.

«Я сошел с ума!» – мысленно застонал Семеныч, завел машину и тронулся.

* * *

Семеныч не думал о Ней весь день. Он работал. Достаточно успешно у него сложился рабочий день. Он много успел сделать из того, что раньше как-то не получалось завершить. Он провел долгие, трудные, нудные переговоры тоже, достаточно успешно. Во всяком случае, лучше, чем ожидалось. Семеныч не думал о Ней весь день. Она весь этот день просто не выходила у него из головы. И не только из головы…

* * *

Вот и вечер. Обычный вечер для всех. Только двое на этом свете с волнением ждали его. Смотрели в течение дня на часы и желали одновременно, чтобы время так не летело. Оба понимали всю скоропалительность принятого решения. Боялись разочарования и хотели вечера.

«Что я так нервничаю? Вроде бы ничего особенного. Ну, встретились двое, понравились друг другу… Мы же взрослые люди… Но что я так нервничаю?» – думал Семеныч.

«Ну, и дура же я», – думала Она.

Семеныч ходил по тротуару возле гостиницы взад-вперед, ожидая Ее. Он понимал, что еще рано, что Она все равно раньше не придет, но… Семенычу было приятно ждать Ее. Он ходил и курил, слегка нервничал, но это было приятное волнение. Он ходил по улице, туда и обратно, и в это время как будто стирался у него из памяти весь прошедший день… работа… и семья… дома он сказал, что уезжает в командировку.

Она вскоре показалась вдалеке. Она пришла раньше. Она шла сначала быстрым шагом, потом медленнее, заметила его и пошла еще медленнее.

Волновались, боялись…и дальше пошли вместе, улыбаясь друг другу. Хотя улыбки были несколько натянутые.

Поднимались наверх по лестнице. О чем-то говорили.

«Зачем я согласилась?»

«Почему мне так напряженно? Она прелестна. А у меня даже язык, как будто, с трудом поворачивается».

«Надо отдать ему должное, ведет себя вежливо, достойно. Знал бы он, как мне страшно. Что я наделала? Передо мной чужой незнакомый мужчина, уверенный в себе. Зачем я здесь? Может уйти, пока не поздно?» – подумала Она, посмотрела испытующе на Семеныча.

Семеныч поглядел на Ее, слегка зарумянившееся от волнения, лицо, на закушенную нижнюю губу и, не желание обладать женщиной возникло в нем, а желание погладить, утешить, поцеловать это милое существо, обнять и успокоить… Она немного, совсем еле заметно, но все-таки тревожно смотрела на Семеныча.

Они уже поднялись в маленький номер, сели у столика, и довольно уже беззаботно разговаривали, горели две ночных лампы, одна возле них, другая возле постели. Большой свет не зажигали. Был создан маленький уютный мир двоих. Никто из них даже не догадывался о том, что этот мир двоих был создан не только на эту ночь, о том, что этот мир двоих будет дальше расширяться самостоятельно, поглощая тот мир, который был раньше. Так, наверное, наступила первая ночь после создания мира. Нового мира. Мира двоих.

Семеныч осторожно посмотрел на Нее:

– Иди ко мне?

От него веяло нежностью. Мужчиной. Ласковым мужчиной. Сильным мужчиной. Она встала со стула, подошла к нему. Он притянул Ее к себе на колени. Сердце билось отчаянно. Он обнял и поцеловал Ее… Он целовал Ее долго и бережно, вдыхая Ее почти неощутимый трогательно нежный аромат. Он ощущал Ее дыхание на своих губах. Он целовал Ее губы, Ее щеки, Ее шею. Он дышал Ей и не мог надышаться…

Она целовала его, словно, поцелуй был первый в Ее жизни. Она пробовала губами его губы, уголки губ, крылья носа, глаза, брови, то сильнее, то еле касаясь. Она знакомилась с его запахом, кожей, ощущениями. Быть в таких сильных руках, которые с такой нежностью касались Ее, казалось волшебством.

До постели было не более метра, который все-таки пришел к ним навстречу, или они незаметно перебрались на постель. Он разделся. Такого красивого тела не было на свете. Его просто не могло быть, настолько он был совершенен. Она смотрела на него. Теперь Она смотрела на всего него. Она боялась. Страх был до невозможности приятен, это был страх перед мужчиной, перед таким мужчиной. Он приблизился к Ней.

Приблизил свое лицо к Ее лицу. Внимательно посмотрел в Ее почему-то печальные глаза. Обвил руками. Медленно, чуть-чуть неуверенно поцеловал. Бережно положил Ее на спину и все продолжал целовать и целовать… Он гладил Ее как котенка. Он обнимал Ее и не мог оторваться. Он испытывал к Ней такую странную и необъяснимую, вдруг вырвавшуюся из глубины души нежность, что… Ему этого было бы вполне достаточно, но… мужчина. А мужчина должен соответствовать принятым стереотипам. Если уж пригласил даму, и она согласилась, то отсутствие стремления к близости может быть расценено как нерешительность или того хуже, как мужская несостоятельность.

Семеныч медленно начал расстегивать пуговицы у Нее на блузке. Она дотянулась и выключила лампу. Она стеснялась света, ей хотелось полностью насытиться им, его запахом, его таким божественным телом, чтобы свет не вскрывал Ее наслаждения процессом, чтобы темнота дала то расслабление, которое никого свидетелем не сделает. Ему хотелось видеть Ее лицо, такое милое и невыразимо приятное. Не хотелось ему выключать свет. Но он, конечно же, ничего не сказал.

Теперь они полностью обнажены, полумрак комнаты был их одеждой, их миром, их любовью, в котором они постепенно исчезали. Ощущение поцелуя как будто передалось всему телу Семеныча. Как будто все его тело, целиком… целовало Ее тело, тело его Катенка… такого маленького и хорошенького, такого независимого и строптивого.

Возник тот самый момент, когда мужчина становится обладателем, когда он входит в Нее, и Она с готовностью и желанием поддается его первому проникновению. Это произошло неспешно и восхитительно, Она сдалась полностью, Она отдалась его силе, его власти, его красоте. Его руки гладили Ее лицо, блуждали по Ее телу, пальцы касались Ее губ, и тут же губы его закрывали Ее поцелуями вновь и вновь, и все его тело любило Ее. Ей казалось невероятным такое растворение в нем, Она не чувствовала уже границ двух тел, словно оно было одно. И имя ему было желание и страсть. Желание близости еще и еще. Не останавливаясь, но замирая ненадолго, словно растягивая момент наслаждения.

Ему было настолько хорошо и удобно с ней! Каждое его движение как будто отражалось Ее телом, подхватывалось и удесятерялось в своей нежности. Он целовал Ее и гладил, гладил все Ее упругое, упоительное тело, моментально ласково отзывавшееся на любое его мимолетное прикосновение. Она трепетно отвечала на все его движения прерывистым дыханием, нежной судорогой раскинутых рук и ног… И опять эти страстные обоюдные поцелуи, которые не прекращались ни на минуту во время всего этого восхитительного слияния.

Она скользила руками по нему. Трогать его было также приятно, как и смотреть. Хотелось запомнить его руками, ногами, пальцами, губами, кожей. Хотелось запомнить это наслаждение надолго, сохранить эти мгновения в памяти, настолько это было здорово… Ее руки подскользнули под его ладони, и он сжал Ее пальцы своими, словно говоря в ответ, что ему также хорошо. Он будто понимал все Ее движения. То он приникал к Ней с силой, то отстранялся, оглядывая это наслаждающееся в неге тело.

Они никак не могли остановиться. И их тела, и простыня под ними были полностью мокрыми. Они как будто обезумели. Как будто они оба превращались в единое сверхъестественное существо. Как будто они его образовывали своим желанием и укрепляли своей энергией, а оно было им благодарно за свое появление, и в благодарность дарило такое наслаждение, которого прежде не довелось им испытывать…

Но им пришлось остановиться, их остановил тот самый сладкий момент разрыва всех нервных окончаний, когда исчезает мир, когда исчезают мысли, сердце гулко стучит, отдаваясь в теле вибрацией, дыхание становится глубоким, полным, и невозможно отдышаться. Когда два тела перестают двигаться и замирают, слившись. Она столкнула его руки так, чтобы он полностью лег на Нее. Он поцеловал Ее. Она поцеловала его. Это уже был другой поцелуй, не первый поцелуй знакомства, это был первый поцелуй любви. Ее любви. Его любви. Это был поцелуй наслаждения. Это был первый поцелуй их странного союза, который начавшись, как все подобные отношения обычно и начинаются, в результате изменил не только их самих, но и все, что их окружало. Ни один из них, желая эту встречу, не ожидал того, что произошло.

Его дыхание приходило в норму. Она смотрела в полутемную комнату и неосознанно прижала его к себе. Еще не приобретя его, Она впервые побоялась его потерять. Такое наслаждение подарил он Ей, что Ей стало страшно. Как такое могло случиться и что теперь делать? Забыть это уже невозможно. Но как жить дальше… А будет ли дальше? Наслаждение сменилось нехорошей тревогой, Она скользнула в ванную.

* * *

Потом, после первого, ни с чем несопоставимого восторга, Она еще долго не давала ему спать, поднимая его на новые волны нежности. Это были другие ласки. Она ласкала Семеныча и от его возбуждения загоралась желанием сама и еще, и еще… Пока вновь не разрезало ступни током пополам, колени сводило, что Она соскальзывала с него и легонько отталкивала на несколько секунд, пытаясь пересохшими губами снова прильнуть к нему, вдыхая его удивительный запах мужского тела и чувствуя вкус его разгоряченной кожи, с которой стекали струйки пота, смешиваясь с каплями на Ее влажном теле, когда вот-вот близится то самое… Теперь Она скользила по его телу, целуя, заставляя закрывать глаза, трогая пальцами все его черточки, изгибы, мышцы, руки, плечи, предплечья, грудную клетку, спускаясь ниже и поднимаясь вновь. Касаясь его руками, губами, кожей, телом, ощущениями, чувствами. Любя его. Приникая к нему. Наслаждаясь им. В результате Она выпила его до капли в последний раз, уже на рассвете…

* * *

С рассветом, одевшись и умывшись, Она вызвала такси.

– Я провожу, – начал одеваться Семеныч.

– Не надо, ложись, отдохни, – слегка нахмурилась.

– Почему не надо?

– Не надо.

– Ты по какой-то причине не хочешь, чтобы я проводил тебя до машины? – Семеныч подумал, что Она, являясь замужней женщиной, может иметь все основания для того, чтобы не появляться вместе с ним ранним утром из гостиничных дверей.

У Семеныча в жизни было много женщин. Он любил женщин, но не ставил целью их «коллекционировать», поэтому не считал. Несколько десятков, наверное. Она это почувствовала, и это провожание показалось Ей завершающим актом вежливости, после которого, он вряд ли Ей позвонит. Она вполне могла обойтись без него, если это был последний час, когда они были вместе.

– Нет никакой причины. Если хочешь, провожай.

Семеныч проводил Ее вниз, они покурили у входа, Семеныч поцеловал Ее на прощание, Она села в такси и уехала.

Он поднимался назад в номер и вспоминал Ее мокрое тело. Он ведь трогал Ее везде, и там, где трогать было особенно приятно, Она была очень влажная. Не просто влажная, а как будто только что вынырнула из волшебной влаги любви.

«Всё?» – спросила Она сама себя – «Доигралась? Не ожидала? Отдалась в первую ночь мужчине, которому отдавались все до тебя и будут после. Ты лишь была очередной. Но как это забыть теперь? Зачем я это сделала? Я жила спокойно и уверено. Всё было и все были. Никому не отдавая сердца, просто жила по инерции, ничего уже не ожидая хорошего от этой жизни, питаясь иногда маленькими радостями и не очень огорчаясь по мелочам. Только душа была похожа на мертвеца, ждала, пока тело состарится и помрет вслед за ней. Любви ведь нет, а если и бывает ее подобие, только до нового интересного объекта, которого он пригласит в номер и будет жадно целовать. Ой, дура…»

В Ее душе было смятение, в коленках дрожь, глаза предательски защипало. Она прикрыла глаза.

– Девушка, Вам плохо? – таксист посмотрел на Нее.

– Нет, – рассмеялась Она, – мне очень хорошо.

– Было, – подумав, прибавила Она, и, достав из кармана телефон, включила музыку в наушниках, задала вопрос: «Что это было?», и отправила смс Семенычу, и снова закрыла глаза.

* * *

Он заснул. Заснул так, как должен был засыпать каждую ночь Мужчина. Рукам только кое-кого не хватало, но сон быстро перекрыл эту нехватку.

Тут же появилась Катенок и увлекла его за собой. Не было солнечного синего дня. Но это был день. Просто, другой день. Просто, другая жизнь.

Сначала был лес, не такой, какой у нас возникает в памяти, где мы прогуливаемся в поисках грибов, или ездим на охоту. Это был какой-то вечный лес. Как будто он был и будет всегда. Большие высокие мрачные темные деревья, загораживающие небо. Некоторые деревья были как голые мертвецы. Старая скрюченная кора, кривые ветки и стволы. Мягкий темно-зеленый мох проваливается под ногами до незаметного хлюпания, как будто под ним намекается на болото или приближение к нему. Все заросшее местами. Местами были пространства. Было тихо. Но слово «тихо» не подходит для этого места. Было мрачно-спокойно-пусто. Место завораживало, не отпускало, не пугало, но находиться здесь было бестревожно-жутко.

Время не текло. Оно было как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно и сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему.

Как изображения накладываются друг на друга в компьютерной программе режимом растворения. Так и здесь, наложилось другое место. Место проживания людей. Мегаполис или глухая деревня, крайний север или уютная прибрежная морская местность. Этого определить однозначно было нельзя. Семеныч их видел, но видел не как видят людей, а видел то, что они ощущают, он чувствовал сознание каждого, эмоции каждого, как свои. Это было крайне неприятно. Но это пришлось ощущать, потому что не ощущать было нельзя. Он попробовал сосредоточиться на людях. Умом. Потому что душой и телом он все чувствовал.

Это была физическая боль в разных частях тела, то тут, то там, то острее, то тише. Были муки неразделенной любви. Предательство чье-то стискивало горло. Горе от потери близкого сжимало сердце. Ощущение голода и холода попеременно физически некомфортно возникало в теле. Ощущение собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает выполосканное белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в руках, которые тянулись к горлу для удушения. Мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, больными, черными и дрожащими. Все желания были абсолютно невыполнимы, но достаточно сильны, чтобы заставлять сворачиваться кровь. Страх был подобен эритроцитам в крови, и пульсировал по всему кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить все органы, которые он питал и насыщал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать сигналы дальше, от которых опять сжимался, и тошно болел внутренний мир человека.

Хорошо, Катенок была рядом, иначе Семеныч бы рехнулся. Но он вдруг почувствовал, не только присутствие Катенка. Где-то рядом иллюзией возник кто-то родной. На доли момента времени. Остро захотелось к… Ней. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь только что, как будто заглянула в эту дверь и тут же захлопнула.

Тягостное чувство потери вдруг появилось. Как будто Она не промелькнула, а ушла. Ушла… Она ушла. Она ушла от него. Она не захотела остаться с ним. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….

Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени было стремительным. Жуткий холод сопровождал это движение. Но… Тут же моментально пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась злость. Злость. Злость была настолько огромной и всепоглощающей, что казалось, все окружающее пространство в испуге замерло. Замерло даже не от силы возникшей Злости, а от ее резкости и неадекватности. Злость одним только фактом своего внезапного появления заставила покрыться серым туманом все окружающее пространство. В этом сером тумане начали мучительно извиваться силуэты деревьев, зданий, силуэты непонятных существ, которых до появления Злости видно не было, но чье незримое присутствие и вызывало тот неосознанный страх. Злость агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом, мгновенно и полностью разрушило и смяло в лепешку все, что на нем было.

Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она как будто с удивлением и с нескрываемым беспокойством смотрела на происходящее. Злость не уничтожила черную птицу только потому, что черной птицы не было. Черная птица была лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась Злость.

А Она не бросила его. Если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она ушла специально. Она знала, что только с Ее уходом появится Злость. И уничтожит зло.

Черная птица еще какое-то время будто висела в воздухе, а потом медленно исчезла…

* * *

Она пришла домой, не зажигая света, забралась под одеяло, заснула. Сон был настолько тяжелым. Она попала в жуткое до боли место. На войне, на передовой страх был бы в тысячу раз меньше от несущейся на тебя пули. Она отстранилась от страха, огляделась, увидела его. Он был растерян и ошеломлен тем, где он находился. Захотелось подойти, поцеловать, взять за руку и… показать, где выход. Преграда оказалась совсем рядом с ним, в виде кошки. Она рассердилась и сердито исчезла оттуда.

* * *

Семеныч хотел посмотреть на Катенка и спросить, он повернул голову и увидел белую мятую подушку, край тумбочки с лежавшим на ней его телефоном, часть стены гостиничного номера.

– Катенок? – позвал Семеныч.

«Это была смерть. Спи».

Семеныч стал падать в сон, как его тут же вытащил за шиворот тяжелой рукой сигнал будильника в телефоне.

* * *

Утро пришло для обоих. Оба открыли глаза одновременно. Он и Она. Всё было на месте. У него. У Нее.

После нехорошего сна открываешь глаза, и некоторое время смотришь вверх, немного приходя в себя. Начинаешь прокручивать сон, то, что можешь вспомнить, потом медленно осознаешь, что это лишь сон. Плавно закрадывается следующая мысль: «К чему бы это?». И вновь становится тревожно.

Удивительная вещь – настроение. Меняется от какой-то мелочи, до которой не сразу и докопаешься. А может это не такая уж и мелочь, если она изменила настроение? Но если подумать, и понять то, от чего оно изменилось, то все-таки, это чаще всего оказывается мелочью, просто видится в ней очень много, как сквозь увеличительное стекло, хотя на самом деле предмет может быть очень незначительным.

Связали ли они эту ночь и последующий после нее сон, один на двоих? …Конечно же, нет!

Людям вообще не свойственно пытаться объяснить необъяснимое, узнавать неузнаваемое, раскрывать нераскрываемое… Люди хотят гарантии, что получится. Что их «труды не пропадут даром». Несмотря на декларативные утверждения, люди никогда не стремились и не стремятся познать непознанные закономерности. Они только делают вид, что стремятся к новому. Люди подобны страусу, прячущему голову в песок. Сытыми и невозмутимыми обывателями, якобы все знающими и на все имеющими свое мнение, люди удобно прячутся среди гладких теплых стен сформированных стереотипов восприятия действительности. На самом деле, люди не хотят ничего узнавать, не хотят ничего менять и не хотят никуда уходить от того, что уже имеют. С точки зрения способности к восприятию нового, люди, подобно дебилам, зацикливаются на том, что уже попало «в голову» и всячески «пережевывают» это.

Если бы Семеныч не был человеком… Если бы Она не была человеком…

Но они были людьми. Поэтому ни хрена умного им в голову и не пришло.

Но все-таки Семеныч был не совсем обычным человеком. Но все-таки Она была совсем не обычным человеком… или не только человеком. Поэтому «ни хрена умного им в голову не пришло» только в этот, первый раз. Только в этот, первый… Только в этот…

Только…

* * *

Только утром они не встретились. Он поехал на работу сразу, хотя мог бы заехать на ту улицу, где они уже были. Но он не поехал. Она могла бы опять идти той дорогой. Но Она не пошла.

Рабочий день встретил их приветливо. Они встретили его враждебно. Они не думали друг о друге. Все казалось, что это был сон. Хороший сон, перед плохим. Они очень старались не думать друг о друге. И у них получалось. Ровно на долю секунды из каждой минуты.

Он позвонил в обед. Она от волнения толком не слышала, что он говорит. И в свою очередь что-то говорила сама, почти бессвязно.

Возникло чувство, что все идет правильно, что все идет так, как надо… туда, куда надо… и с тем, с кем надо… Хотя, если бы кто-нибудь случайно подслушал этот их телефонный разговор, то очень бы удивился бессмысленности его содержания. Это если бы случайно подслушал. Тогда да. Но никто их разговор случайно не подслушивал. После того, неожиданно мощного энергетического возмущения, которое возникло во время их первой ночи, их случайно уже никто не мог подслушать. Этого бы не допустили те, кто их стал подслушивать специально…

А вечером все-таки они пошли той улицей. Она шла медленно, присматриваясь к прохожим. Ее настигли его быстрые шаги. Она обернулась и попала в его руки, обнявшие Ее. Они стояли. Он посмотрел на Нее. Она уткнулась в него.

Стало тихо и светло. Свет проник везде и он шел от них, непрекращающимся потоком в стороны и вверх, как будто распахивал небо, как окна. Сначала Она очутилась внутри, и тут же рядом появился он, касаясь ее, оберегая, защищая, любя.

Она была такая хрупкая и беззащитная, такая… маленькая, такая милая, что сердце Семеныча наполнилось, ранее не встречавшейся, нежностью. Глодавшая Семеныча тревога стала потихонечку отступать. Странное чувство сопровождало его последнее время. Как будто в груди у Семеныча образовалась «дырка», куда неторопливо, но неизбежно, вытекала его жизненная энергия. Но когда Она попала в руки Семеныча, когда он обнял Ее, прижал к себе и начал дышать Ее дыханием… «Дырка» в груди Семеныча начала потихонечку уменьшаться в размерах.

Но Семеныч был более человеком, чем Она. И, как большинство людей, он не верил в то, что чувствовал. Не верил упрямо. Как баран. Как человек.

Визг тормозов, неподалеку от них, вернул мир обратно. Они все также стояли. Трудно было сказать, ощущали ли они что-нибудь, кроме друг друга. Вновь взгляд. Упрямый с одной стороны, нежный – с другой. Но взгляд один. Из одной пары глаз в другую.

Они пошли каждый своей дорогой. Они пошли по домам. Его ждала дома жена. Ее ждала дома семья. У них были разные дороги. Он уходил по своей. Она приостановилась и посмотрела ему вслед, прижимая руки к губам, которые еще пахли им.

* * *

Он шел к дому и думал: «Что происходит? Как будто первая любовь… или первая женщина. Все вроде бы и как обычно, но почему-то, во много раз сильнее, и от этого совсем даже и не как обычно. Ладно, я, но как Она так легко может уходить от своей семьи на целую ночь? Для чего Ей это надо и зачем именно я Ей нужен?»

Семеныч этого не понимал. Он вообще много чего не понимал. Если взглянуть шире, Семеныч вообще ничего не понимал. Он не понимал главного. Он не понимал, как жить дальше.

Зато Семеныч прекрасно знал, что ничего просто так не бывает. Но во всем, что касалось Ее, все происходило как-то иррационально, без логики, спонтанно… само по себе. Казалось бы, что само по себе. Но ведь естественно, что это «само по себе» было чем-то обусловлено. Но Семеныч не мог понять, чем именно. Пока не мог понять. И злился от этой своей временной неопределенности.

* * *

Она ничего лучше не придумала, чем зайти в магазин и взять себе то, что делает боль не такой острой. От чего сразу становится горячо, теплеют и исчезают проблемы и не кажутся такими уж глобальными. На улице было совсем тепло. Вечер совсем опустился на город. Она чуть повеселела. Стояла и смотрела на темное-темное небо. На витрины, на магазины, на людей, на машины. Было странно, что все двигалось, а Она – нет. Ей показалось, что Она смотрит кинофильм, только не с начала, а с середины, плавное движение кадров, где не понимаешь уже смысла, потому что не видела того, с чего всё начиналось.

Стало тоскливо и грустно. Потому, что он ушел. Не обернувшись. Она отхлебнула из горлышка. Приятно обожгло. Глубоко задышала, напиток все-таки был крепкий. Еще глоток, еще. Уже не жгло. Вечерний город стал казаться не таким одиноким. Достала телефон, чтобы позвонить подруге. Потом подумала, что общаться сейчас не в силах, потому что что-то незнакомое поселилось в Ее сердце, о таком не расскажешь, а говорить о чем-то другом, это незнакомое, которое заполнило всю Ее, не позволит. Еще глоток. Фонарь Ей уже приветливо поклонился. «Пора домой», улыбнулась Она. – «А то нехорошо выйдет, если я напьюсь тут с фонарем и приду домой с ним же». Она рассмеялась сама себе и пошла к дому. Город уже был совсем весел.

Пройдя, стараясь не задеть двери и косяки в коридоре, тихо скинула сапоги, прислушалась. Муж в детской укладывал детей, оттуда доносился его ровный голос, читающий какую-то сказку. Она не любила сказки. Достав недопитую бутылку, прошмыгнув к холодильнику, похватав какую-то еду на тарелку, медленно прошла мимо прикрытой комнаты в ванную. Включила воду, скинула с себя одежду. Залезла с ногами на стиральную машинку, прислонившись спиной к стене, стала отпивать из бутылки. Вскоре воды стало достаточно, и Она почти спрыгнула в ванную, блаженно растянувшись в горячей воде. Ей было хорошо, Она глядела на льющуюся воду, подставляя под нее ноги. Еда и питье кончились. Пора было пробираться к постели. Она вышла из ванной, было уже темно. На кухне горел свет.

– Привет.

– Привет, устала?

– Спят?

– Да, уснули.

– Я пойду, устала.

Прошла в комнату и нырнула под одеяло. Это самый сладкий момент, когда голова касается подушки, ноги вытягиваются, одеяло уютно укрывает тело. «Как же хорошо!» – Подумала Она и тут же уснула.

Во сне она увидела тьму. Это было странно, потому что все видится на фоне чего-то. Светлое видится на фоне темного, темное видится на фоне светлого… Тьма, которую она увидела во сне, не была ни на каком фоне. Тьма была сама по себе. Тьма была полной и самодостаточной. Ей уже не хотелось делать то, что она делала, но тьма не давала ей прекратить начатое…

* * *

Они стали встречаться, что неожиданно стало, прежде всего, для них обоих. У Семеныча вновь утро вошло в хорошую привычку, состоящую из дороги и любимого провожатого. Только теперь не Катенок бежала до угла, а он ехал на машине два квартала для того, чтобы подождать Ее на той улице, пройти с Нею некоторое расстояние, затем вернуться, сесть в машину и уехать на работу. Для Нее же утро начиналось с его силуэта, ждавшего Ее. Смысла, нормального человеческого смысла, в этих десяти минутах, конечно же, не было. Для кого-то другого, только не для них. Это было начало их дня. Оно становилось необходимым.