Текст книги "Десять железных стрел"

12. Где-то

– Ты ранена!

Я помню эти слова.

Я не всегда помню ее голос – иногда он был полустертым воспоминанием, а иногда столь острым, будто вонзившийся мне в голову нож. Но эти слова, в тот день, сказанные так…

До того, как она произнесла эти слова, никто не вел себя так, будто я умираю.

– Разве?

Включая меня саму.

– Хм. Точно. – Я глянула на свою руку и красующийся на ней глубокий порез. – Как так вышло-то? Явно не в битве. Никто из этих нолей так близко не подобрался. – Я щелкнула пальцами, осознав. – Точно. Я должна была потребовать у штабного командира сдаться, думала, что присутствие Алого Облака его напугает, а он попытался меня убить.

Дарришана уставилась на меня, уронив челюсть, изумленно распахнув глаза, потрясенная. Я кашлянула, переступила с ноги на ногу и глянула через плечо на вздымающиеся в небо столпы дыма.

– Он, э-э… в общем, не смог.

Еще утром там стояла крепость. Впечатляющая, если верить революционерам, которые ее воздвигли, и имперцам, которые бо́льшую часть месяца пытались ее взять. Построенная на холме с дюжиной пушек, из-за которых даже лучшая имперская кавалерия с крепчайшей защитой не могла преодолеть и половины пути.

Что, впрочем, ни хера не значило против Алого Облака.

Так меня звали в те времена. Во времена, когда у меня еще была магия. Когда я все еще была Дарованием, любимицей Госпожи Негоциант настолько, что та никогда не требовала Мены за мою силу. Я просила небо, и она давала его мне. Я просила свет, и она давала его мне. Я просила пламя…

И Алое Облако его низвергло.

На ту крепость. На сотню крепостей. На сотню, тысячу солдат, чей пепел взметнулся в небеса, когда я с ними разделалась.

Вот все, что от меня, от Алого Облака, требовал Империум. И все, что я ему давала. Взамен меня осыпали медалями, титулами, песнями, в которых нет рифм, и легендами, в которых нет романтики. Мне было плевать. А им нет. Они были под впечатлением.

Почти все.

– Сколько? – спросила Дарришана.

– Что сколько? – отозвалась я.

– Сколько ты сегодня убила?

– Не спрашивай об этом, – застонала я, проходя мимо нее к офицерской палатке. Взмахом руки отправила офицера – какую-то усталую женщину, которая отдала этой волне лучшие годы – куда подальше и угостилась ее вином. – Их сверху не видно.

Я откупорила бутылку, нахмурилась. «Милость Алтона» – неплохое, насыщенное красное вино, которое давали высшим чинам. Вкусное, но она ненавидела красные вина – дескать, слишком грубые. Так что я сперла какое-то дешевое белое дерьмо и налила нам по бокалу.

– Мне сказали, что завтра мы выступаем, – продолжила я. – Все мы. Ты, я, Джинду, Враки. В какую-то крепость нолей. Как там ее звали? Всенощная? Не знаю. Но между тут и там куча городов, так что я подумала, может, отметим прежде…

Когда я развернулась, она на меня не смотрела.

Ее глаза были устремлены на погребальный костер на далеком холме, дым от которого змеился, свивался кольцами в небесах, на людей, которые однажды были воинами, а теперь стали холодным пеплом на затхлом ветру.

Из-за меня.

– Сколько? – повторила Дарришана.

– Я же сказала, я…

– Сколько ученых?

– А?

– Сколько медиков? Сколько фермеров? Сколько плотников? Маслобойщиков?! Молочников?! – Дарришана развернулась с влажными от ужаса глазами, с кривящимися от боли губами. – Сколько людей, которых там не должно было оказаться? Сколько ты убила, Салазанка?

Я сощурилась, вылила вино на землю.

– Это была крепость. В крепости сидят солдаты. Солдаты пытаются нас убить.

– Я… да, – она вздохнула. – Да, солдаты пытаются убить нас…

– Убить тебя.

– Нас! – рявкнула Дарришана. – Но солдаты не делают хлеб. Не делают обувь. Не пишут книги. – Она указала на пытающие руины. – В той крепости были люди, которые не пытаются нас убить. Но они все равно обратились в пепел.

– Они революционеры, – прорычала я в ответ. – Они ноли. Они враги!

– А ты – Дарование! – Пусть она не обладала сильным голосом, но когда срывалась на крик, было впечатляюще. – Любимица Госпожи Негоциант! Ты могла бы сделать своей магией что-нибудь другое.

– Например?

– Что угодно!!! – заорала Дарришана. – Ты могла заморозить их на месте, подчинить парализующими чарами, ты могла… не знаю, держать их в воздухе, пока не сдадутся.

– Я такого не могу.

– Откуда ты знаешь? – Больше никакого крика. Больше никакой злости. Выражение лица, с которым Дарришана на меня посмотрела, было мягким, нежным и полным боли. – У тебя больше сил, чем практически у любого другого мага Империума, столько, что ты способна сделать что угодно, повлиять на что угодно, быть где угодно.

Она вытянула руку к дымящимся руинам на холме.

Сверху, когда я пролетала, крепость казалась самой обычной – сборищем силуэтов и точек, смутно напоминающих поселение. Сверху все они выглядели именно так, слишком маленькими и далекими, чтобы быть настоящими.

Но теперь, даже когда от холма нас отделяли многие мили, она была слишком близко. Я видела огни, сотни алых пастей, хохочущих, изрыгающих в небеса столпы дыма. Я чуяла запах, этот живой привкус, всегда сопровождающий магическое пламя. И если бы я закрыла глаза и умолкла, интересно…

Услышала бы я их крики?

– Ты их сожгла, – прошептала Дарришана. – Как сожгла и предыдущих. Как сожжешь следующих. Вся эта сила… и ты не можешь даже…

– Назови мое имя.

Я помню и эти слова.

Они приходят всякий раз, когда она возникает у меня в голове, точкой в конце каждого предложения каждой мысли о ней. Воспоминания со временем померкли, иногда я даже не могу представить ее лицо.

Но я помню, как мы первый раз возненавидели друг друга.

– Назови, – повторила я.

Дарришана сжала губы. Я знала имя, которое она хотела назвать, имена, которые мы давали друг другу за завтраком, когда она плясала от радости, если с пайком подавали бекон, или когда я билась на дуэли с шестью магами подряд, если кто-то оскорбил ее прическу.

Но это все не мое имя.

Не мое настоящее имя.

– Алое Облако, – прошептала Дарришана.

Как имя божества. Вселяющее страх, мстительное, кипящее презрением.

– Я – Алое Облако, – проговорила я, отрывисто и холодно. – А это – Шрам. И мы – Империум. Меня отправили сюда не нежничать с нолями, не предаваться детским фантазиям. Меня отправили сюда покончить с войной.

– Они не…

– Они да! – рявкнула я. – Вот так и выглядит окончание войны. Это тебе не дешевая опера, где злодеи осознают, насколько были неправы, а потом мы все беремся за руки и поем о красоте или еще каком дерьме.

Я ткнула в кострище на холме. В людей, обратившихся в пепел. В небо, окрашенное огнями в алый.

– Вот, что это такое. Эта крепость, другие крепости, столько, сколько понадобится, чтобы все это кончилось, чтобы ты смогла устроиться поудобнее вдали от всего этого и трясти своей сраной башкой, как будто это что-то изменит.

Я, закусив губу, ждала, когда Дарришана примется меня проклинать. Или кричать на меня. Или схватит что-нибудь под рукой – ту же бутылку, например – и запустит мне в голову. Я ждала, когда все перерастет в ссору, драку. Мы ссорились и раньше. В драке я могла победить. Ссору я могла пережить.

Но Дарришана не разразилась руганью. Не стала кричать. Даже не шелохнулась.

Она просто… смотрела на меня.

Как будто не узнавала. Как будто никогда не знала.

– Эта война, – прошептала Дарришана. – Что она с тобой делает? С нами? Почему мы не можем придумать ничего лучше? – Ее дыхание стало поверхностным, взгляд – отстраненным. – Мы так и будем их сжигать, а они – возвращаться со своим огнем. Они будут жечь, и мы будем жечь, пока не останется ничего, кроме… кроме…

– Тише, – подняла я ладонь. – В тебе говорит Мена. Ты использовала слишком много магии, отдала Госпоже слишком много. Видишь угрозу там, где ее нет. Все не так плохо, как…

– Нет. – Дарришана взглянула на меня; ее глаза были до боли близко и полны слез. – Все хуже.

Я не знала, как это делается. Не знала, как помочь бороться с врагом, которого не вижу, который оставляет раны, которые не появляются на ее теле.

Это была не ссора. А что-то мне незнакомое. Это меня нервировало. Я подошла к Дарришане, протянула руку. Песнь Госпожи зазвенела слабой нотой.

– Дарришана…

Моя ладонь на что-то наткнулась, прежде чем успела коснуться ее руки. Воздух перед ней замерцал, свет выгнулся и стал плотным, словно оконное стекло. Я зарычала, сжала кулак и врезала по барьеру, взявшемуся из ниоткуда. А она смотрела на меня, и глаза ее слабо светились фиолетовым.

Сраные мастера щита.

– Дарришана! – заорала я.

– Не надо, – прошептала она.

– Не твори глупости, мать твою!

– Не творю, – отозвалась она, так же холодно, как и я прежде. Резало ли столь глубоко, когда я так говорила? – Не произноси это имя. Я дала его Салазанке. Не Алому Облаку.

– Я и есть Алое Облако.

– Да. И мне жаль, что мы обе не другие люди. – Дарришана развернулась и зашагала прочь, пока не стала казаться очередной крошкой пепла на ветру.

* * *

В жизни никогда не бывает как в опере. Истории не заканчиваются, когда занавес опускается, а зрители расходятся. На сталь отвечают сталью, на кровь – кровью, а огонь горит, пока есть чему гореть. И неважно, что говорится в операх, нельзя забыть то, что ты сделал.

Но можешь изо всех сил постараться.

Дом Кропотливого остался далеко позади столпом дыма, который растворялся в ночи, словно последние обожравшиеся вороны, лениво разлетающиеся от обглоданного трупа. Осталась там же и стража, явившаяся для расследования – ни один не был достаточно вдохновлен или глуп, чтобы отправиться за мной следом. Оцепенение, охватившее меня от холода и векаина, не утешало, но это было хотя бы что-то. Пробираясь по улицам наедине с темнотой и падающим снегом, я улучила время выдохнуть, подумать.

– Не-е-ет!

Ну, разумеется, какому-нибудь говнюку просто нужно было все испортить.

Я пошла на звук этого визга, который, как мне показалось, издал ребенок, и обнаружила взрослого мужика. На коленях, посреди небольшой площади, Урда с блестящими глазами зарылся по локоть в сумку и потрошил ее содержимое, разбрасывая перья и листы прямо по снегу.

– Нет, нет, нет, нет, НЕТ, НЕТ, НЕТ! – скулил он в сумку, словно внутри жило сострадательное создание, которое можно тронуть настолько, что оно его пожалеет и выдаст искомое. Когда этого не произошло, Урда стиснул кулаки и тщетно заколотил себя по черепушке. – Его не… его… его…

– Да твою ж налево, я сказала, мне жаль! – Его сестра стояла поблизости и попеременно орала то на него, то на Джеро. – Для меня-то это все одинаковые сраные каракули!

– Это были чертежи кораблей! – ткнул ей в лицо пальцем Джеро. – Да как, мать твою, ты можешь не знать, как они выглядят?!

– Они зашифрованы, сэр Говноштейн! – отмахнулась от него Ирия. – И нечего мне тут наждачкой зад тереть, потому что ты забыл упомянуть этот скромный факт.

– А он тут на что? – с издевкой повернулся Джеро к Урде, который стонал, уткнувшись в ладони. – Он дешифровщик. Поэтому мы и взяли его с собой.

– Он был занят, – проворчала Ирия.

– Занят? – фыркнул Джеро, двинувшись к нему. – Так занят, что пустил под откос весь…

Фразу и шаг резко оборвала Ирия, вклинившись между Джеро и братом. Она и сама по себе не самая приятная личность – смеялась она, на моей памяти, только когда кто-то пердел, истекал кровью или делал это одновременно, – но ее лицо так исказилось злобным оскалом, будто она же его и прорезала ножом.

– Не смей. Его. Трогать, – процедила Ирия. – Ты ему сказал взломать шифр – так он взломал. Сказал подделать подчерк того мертвого мудака – так он подделал. Если б хотел, чтобы он перепроверил нужный клочок, так сказал бы.

Лицо Джеро стало непроницаемым, тело под плащом напряглось. Не знаю, заметила ли Ирия – да я сама-то едва засекла. Когда встречаешь в Шраме убийцу, ожидаешь увидеть какого-нибудь орущего маньяка со здоровенным оружием и еще более здоровенным эго. Чаще всего так и есть. Однако это не истинные убийцы. Это подонки, которые видят в насилии способ добыть желаемое – деньги, еду, страх.

Настоящий убийца двигается медленно, обдуманно. Человек, который перерезал больше шей, чем целовал, не тратит время на угрозы или похвальбу. Он становится мягким, неподвижным, словно ночь, и двигается так медленно, что ты не заметишь нож, за которым он тянется, пока тот не вонзится тебе в живот. Его убийства особенные, они заслужили на то право – и он ими не разбрасывается.

И вот я, наблюдая, как рука Джеро сама собой скользнула за спину, где он хранил клинок, задалась вопросом, что же Ирия сделала, чтобы Джеро захотел его обнажить.

– У вас было свое задание, – прошептал он. – Моим было отыскать Кропотливого и убить. И я справился.

– Нет.

Рука упала. Тело расслабилось. Злость, спрятанная под маской, ушла глубже.

– Это я справилась, – приблизилась я. – А значит ты задолжал мне объяснение, что тут происходит. – Я перевела взгляд на тихонько всхлипывающего Урду. – Потому что выглядит, будто кто-то облажался.

– И облажался, – Джеро демонстративно отвел взгляд от Ирии, потер глаза и вздохнул. – Мы охотились за Кропотливым не только из-за посланий. У него были сведения о Железном Флоте. Если точнее – чертежи механизмов кораблей.

Я нахмурилась.

– Откуда ты знаешь?

Ага. Вспышка беспокойства на лице. Взгляд на кратчайший миг заметался, прежде чем Джеро нашел ответ и уставился на меня слишком внимательно. Повстречаешь достаточно лжецов, начнешь замечать эти крошечные подергивания. Даже у хороших лжецов они есть.

– Потому что он – единственный представитель власти Революции здесь, – произнес Джеро. – У кого им еще быть?

А Джеро был очень хорош.

– Я думала, что прихватила их, – буркнула Ирия, указывая на разбросанные по снегу бумаги. – Но это все дрянь. Кропотливый зашифровал подделки, оставил их так, чтоб я именно их нашла, мудак-параноик.

– Шпион-параноик. Да ладно. – Джеро проигнорировал ругательство, которое Ирия бросила ему в спину. – Как бы там ни было, эти чертежи крайне важны для нашего плана. Без них Урда не может работать.

– В смысле?

– Не могу изменить, не могу, не могу изменить… – скулил Урда, обхватив колени, а из его глаз струились слезы. – Если я не могу изменить, то я не могу исправить, и если я не могу исправить, то я не могу остановить, а если я не могу остановить, то я не могу…

– Эй.

Лихорадочное бормотание стихло. Урда уставился в землю. А его сестра рухнула на колени рядом.

– Посмотри на меня, – приказала она, взяв Урду за плечи. – Посмотри.

Ирию не назвать нежной. Не назвать даже доброй. Она жесткая и грубая, как кусок старой выделанной кожи. То, что она дала брату, когда он поднял взгляд – нечто жесткое, надежное, нечто серьезное, то, что не дало ему отвести этот взгляд.

– Мы продолбались, – произнесла Ирия. – Но мы продалбывались и раньше, и все исправляли. Продолбаемся снова – и опять исправим. И сейчас тоже исправим, хорошо?

Урда облизнул губы, вытер глаза, слабо кивнул и принялся глубоко дышать. Трогательная сцена – ну, насколько вообще можно увидеть в этом городе, – и как бы мне ни не хотелось портить атмосферу, я не могла не наклониться к Джеро и не шепнуть:

– Ничего они не исправят, да?

– Хер там, – отозвался он. – Если, конечно, не сумеют остановить корабль руганью и слезами.

Я сощурилась.

– Чертеж показывает, как остановить корабль?

– Не совсем, – вздохнул Джеро, почесывая шею. – Проскользнуть под орудиями корабля довольно легко – пока у тебя с собой нет огромной Реликвии невообразимой силы. Но как только раздобудем эту штуку, станем легкой мишенью для любого из кораблей.

– Если что-то их не отвлечет, – задумчиво протянула я.

– Именно.

– Судя по охренительному гемору в моей выдающейся заднице, которым стал этот ваш план, просто уничтожить их – явно не вариант.

– Чтобы вынести весь Флот, в мире, не говоря уже о Шраме, не хватит магов. А у нас не будет ни времени, ни инструментов, чтобы влезть в двигатели. – Джеро указал на Урду, который с помощью Ирии медленно поднимался на ноги. – Все наши надежды на этого мелкого говнючилу.

Я уставилась на Урду. Тот споткнулся о кусочек льда и шлепнулся лицом вниз. Я фыркнула.

– Так что мы в жопе?

– По сути, – вздохнул Джеро. – Чарограф способен убедить меч в том, что он должен вспыхнуть огнем, или плащ, что он крепок, словно сталь…

Осознание прилетело камнем по башке.

– Или корабль, что он не способен кого-то преследовать.

Джеро кивнул.

– Несколько сигил – и Урда мог бы застопорить их двигатели или удержать пушки. Настолько, чтобы мы, по крайней мере, успели уйти вместе с Реликвией. Но он не может убедить вещь в том, что она нечто иное, если не знает, что она такое изначально.

В чем бы тебя ни убеждали мои многочисленные травмы, я не считаю себя особенно глупой. Но я и правда предпочитаю простые вещи: крепкий виски, прямолинейных любовников и проблемы, которые можно решить мечом или, в случае особой сложности, взрывом.

Именно из-за вот такого дерьма.

Чарография – искусство сродни математике. Формально точное, но по большей части – птичье дерьмо. Процесс основывался на глубоком понимании объекта для росписи, и чем сложнее этот объект, тем больше возможность, что что-нибудь пойдет не так – поэтому чарограф не мог, скажем, превратить котенка в огнедышащее чудище.

Хватит и прошлого раза, во всяком случае.

И пусть строение корабля не столь сложное, как биология живого организма, он все-таки достаточно большой и мудреный, и попытка его изменить требует досконального понимания внутренних процессов. Сам по себе Урда попросту это не вытянет.

А она могла бы.

То, как я улыбнулась при мысли о ней, мне не понравилось. Улыбка должна быть уверенной, непринужденной, подобающей скитальцу. А та, в которой растянулись мои губы сами собой, оказалась глупой, как у влюбленной малявки. Так уж она на меня влияла. Заставляла думать всякое, когда я сама этого не осознавала. Как я и подумала о ней тогда.

О ее глазах, карих, серьезных, таких больших за стеклами очков. О ее волосах, всегда столь аккуратно собранных, за исключением пары черных прядок, что она никогда не могла усмирить. О ее лице, всегда столь суровом и строгом, пока я не скажу верное слово, верную шутку, не подмечу в ней верную черту, и она не улыбнется мне так же широко и глупо, как я тогда.

Интересно, что сказала бы Лиетт, если бы оказалась рядом.

«Безусловно, – расслышала я ее голос как наяву, – аэробль слишком крупный и трудноуправляемый, чтобы предусмотреть возможность ошибки, которую способно вовлечь стилистическое решение. И если учесть, что Революция как владеет единственными существующими экземплярами, так и является сборищем недальновидных подавленных пропагандой выродков, мы можем полагать, что их ограниченные способности к созиданию аналогичным образом не позволят им создать нечто чрезмерно сложное. Отсюда нам нужно всего лишь вывести наиболее очевидный способ сконструировать корабль, допустить, что они следовали именно ему, и экстраполировать все необходимое».

А потом она бы на меня посмотрела – а у меня эта широкая, глупая улыбка, которую вызывала сама мысль о ее лице, – поправила бы очки и поинтересовалась, с чего это я улыбаюсь. И улыбнулась бы в ответ. И я бы ощутила, как ноют шрамы на теле, и как давят тяжестью имена из списка…

И задалась бы вопросом, сколько еще пройдет, прежде чем она посмотрит на меня и снова увидит лишь чудовище.

– Мне нужно разобраться с этой парочкой. – Джеро мягко опустил мне на плечо ладонь. – Тутенг вон в той башне. – Он указал на вздымающуюся в ночное небо в квартале отсюда постройку. – Хватай его и передай, что мы готовы.

Я бросила на него унылый взгляд.

– Я только что чуть кровью не истекла. Почему это я должна?

– Предпочтешь остаться и иметь дело с близнецами?

Я сжала губы. Сощурила глаза.

– А тебе когда-нибудь говорили, Джеро, – произнесла я, – что ты уж больно часто напрашиваешься на зуботычину?

– Все время слышу. – Он подмигнул, отворачиваясь. – Обещаю, что когда все кончится, я напрошусь на что похуже.

13. Терассус

Так, не дай моему разочарованию тебя одурачить, мне уже доводилось участвовать в налетах.

Некоторые даже заканчивались без всеобщих смертей.

Например, в Последней Хвали Севрика меня и несколько господ определенных талантов и переменчивых нравов убедили устроить засаду на караван. Не бери в голову, как так вышло или кто кого пырнул первый – эта часть не важна, да и ты не докажешь, что это была я. А важно то, что я прекрасно понимаю, что для заговора нужна масса людей с массой талантов – одни применяются возложением рук, а другие держанием оных подальше.

Так что не пойми неправильно, я прекрасно осознавала, что Тутенг наверняка делал нечто очень важное.

Я просто не была уверена, важно ли оно настолько, чтобы не врезать Джеро, который заставил меня тащить свою избитую задницу по всем этим ступенькам.

Или, может, я просто была в плохом настроении.

Чертежи. Все свелось к рисункам на сраном клочке бумаги. Все наши замыслы создать лучший мир, все мои стремления найти имена из списка, все пошло прахом, потому что Урда не смог разобрать, какой из сраных клочков нужный. Агне не могла не убить единственного человека, способного нам помочь, а Джеро не удосужился рассказать мне план, чтобы я это предотвратила.

Все впустую. Все. Каждый труп, каждый шрам, каждая капля крови. Всё, что я сделала, все, кого я убила, все, кого я потеряла, всё привело в этот тупик. И все, что мне осталось – это окружившие меня тени и ждущие за спиной призраки.

Может, это меня и взбесило – нет, не взбесило, а привело в отчаяние; в груди поселился холодный спазм, который появлялся всякий раз, как люди разочаровывали сильнее, чем я сама, – когда я поднялась по ступеням башни и обнаружила Тутенга на самом верху.

Или, может, потому что пока я решала, мать их, вопросики, он свою ручную птичку наглаживал.

– Там не так уж далеко, – нашептывал Тутенг шеккаю в своих руках. – Честно. Иначе никогда бы не попросил…

Он поднял взгляд, вдруг заметив мое присутствие. В полумраке чердака костяные обрубки на месте рогов казались еще одной парой глаз, распахнутых и удивленных. В отличие от настоящих глаз, воззрившихся на меня с раздраженным безразличием.

– Мы отправляемся, – сказала я. – Стража на подступах.

Уши Тутенга дернулись. Он задумчиво хмыкнул.

– Еще есть время.

– Нет у нас сраного времени, – вздохнула я. – Это место кишит…

– Людьми, – перебил Тутенг. – А они кишат везде. Если Джеро хочет, чтобы его план сработал, то подождет. А теперь, если не возражаешь…

Он продолжил мрачно пялиться на меня, намекая, чтобы я помалкивала. Обычно я бы не стала слушать, но его птица тоже пялилась и… ну, если б тебе довелось увидеть ее взгляд, тебе бы тоже захотелось оставить их в покое.

Тутенг пробормотал птице еще несколько слов, и та тихо чирикнула. Он улыбнулся, кивнул, потом подошел к окну. Встряхнув руками, отправил птицу в полет. Та взмыла в ночное небо, но Тутенг продолжил ждать, наблюдая.

Как будто хотел убедиться, что шеккай благополучно выбрался.

– Куда он отправился? – поинтересовалась я.

– Уэйлесс, – ответил Тутенг. – Куда Джеро пожелал. Куда я ее попросил.

– Попросил? – Меня прошибло осознанием, глаза удивленно распахнулись. – Ты звероуст.

– Люди это так называют. – Он рискнул бросить на меня взгляд. – Знаешь много руккокри?

– Достаточно, чтобы знать, что те единицы, которые работают с людьми, в свои кланы больше не возвращаются. – Я дернула подбородком, указывая на его лоб. – Как рога потерял?

Тутенг улыбнулся – или нахмурился, с ним сложно понять, честно говоря. Но выражение все равно осталось недовольным.

– Деньги. Как и у всех.

– Продал?

– Можно сказать и так, – он вздохнул, снова выглядывая в окно. – Люди любят убивать друг друга. Но больше всего они любят неравные схватки. Когда у них ни царапины, так легче думать, что их войны – это хорошо. Так что, когда одни решали устроить засаду на других, я показывал им дорогу через дикие места. За металл.

Я поморщилась.

– Империуму?

– И Революции. Несколько раз даже Обители. Мне было без разницы. – Тутенг любовно провел по обрубку пальцем. – Как и моей матери, когда она их срезала и вышвырнула меня за порог. Никто из нас не скажет тебе, имперцы ли, революционеры ли разрушили наш дом, сожгли земли, убили моего племянника. Все, что она видела – это людей. И как я им помогал.

– Звучит жестко.

– Изгнанный из единственного дома, который знаешь, отверженный своим народом, вынужденный работать с теми же существами, из-за которых потерял рога? – Он фыркнул. – Ага. Маленько.

Я помедлила, не уверенная, хочу ли знать ответ.

– Чем Два-Одиноких-Старика тебе платит за все это?

– Многим.

Я пожала плечами.

– Со многим можно многое сделать.

– Можно. Матушка сделает еще больше, впрочем, когда я ей все отправлю.

– Что? На кой ляд тебе это делать?

– Потому что она моя мать. А они – мой народ. А ты – нет. – Тутенг продолжил пялиться в окно, в пустоту, где еще недавно был шеккай. Потом устало вздохнул и зашагал к ступеням. – Больше никого у меня здесь нет. И не будет, когда меня возьмут вороны.

Он помедлил у лестницы, взглянул на меня этими его темными глазами. Глазами, что видели страдание, мне неведомое, особенную боль, что звенела иной песнью, нежели мои шрамы.

– Что у тебя останется, когда тебя возьмут вороны?

Я не знала, как ответить. Когда я на все это подписалась, у меня было столько всего: лучший мир, освобожденный от войны, имена людей, подаривших мне эти шрамы, конец призракам, теням, кошмарам…

Но теперь…

Я просто уронила челюсть, пытаясь найти ответ.

– Шучу. – Тутенг улыбнулся, хлопнул меня по спине и зашагал вниз. – На самом деле мне плевать.

И на этом он меня оставил. Без ответа. Без причины продолжать. Без ничего, кроме одного слова, повисшего тяжестью.

Вороны.

И оно породило мысль.

* * *

– Нищий.

Будешь заниматься такими вещами достаточно долго, плохие идеи станут рефлексом. Слово сорвалось с губ, перед глазами вспыхнул образ – попрошайка в лохмотьях, съежившийся в переулке неподалеку от «Жабы», с крупной птицей на голове.

С вороной.

– Чего? – спросил Джеро.

– Нищий, – повторила я. – Которой болтался возле «Жабы». С вороной. Помнишь? – Я подняла взгляд. Мы пробирались по улицам. – Он сидел в точно таком же переулке.

– Ага, он там все время. И что? – Джеро хмыкнул. – Что, думаешь, он подойдет нам больше, чем Урда? – Он сощурился на близнецов, спешащих впереди. – А знаешь…

– Слушай. – Я взяла Джеро за плечи, заставила посмотреть мне в глаза. – Эти чертежи ведь секретные?

– Совершенно секретные.

– То есть за них заплатят кучу денег, верно?

– Да, но…

В его глазах, широко распахнувшихся, я увидела осознание. Он помнил нищего, помнил жирную ворону. Как и я, знал, кто они такие. И понимал, что я сейчас предложу.

– Нет, – голос Джеро стал тихим, встревоженным, глаза скрылись в тенях, когда он наклонился ниже. Заметив, что я собираюсь возразить, он поднял ладонь. – Да, ты права. Этот нищий именно тот, о ком ты думаешь. И нет, мы не станем к нему обращаться.

– У нас нет выбора, – отозвалась я. – Без чертежей нам ни за что не удрать с Реликвией. Сам сказал.

– Сказал, но…

– Ни у кого, кроме них, чертежей быть не может, верно?

– Нет никаких гарантий, что…

– И если мы не попытаемся, то все на хер зря, так?! – рявкнула я. – И весь тот монолог про лучший мир – это просто второсортная опера, м? Без Реликвии мы вернемся прямиком к тому, что было – к убийствам, к бойням, к… к…

«К тому ее взгляду, – просочились мне в голову мысли, которые я не могла изгнать. – Перед тем, как я ушла, чтобы снова убивать».

– К мести? – спросил Джеро.

Я холодно выдохнула.

– И к ней тоже. – Я наклонила голову к плечу. – Так что, Два-Одиноких-Старика их боится, или как?

Лицо Джеро стало непроницаемым.

– Наш покровитель предпочитает, чтобы его имя не упоминали на людях. Он осознавал присутствие лиходеев в этом городе еще до того, как сюда прибыл. Его мнение – и я с ним согласен, – что наша операция и без того сложна, чтобы привлекать к ней смертоносных, жадных воров, которые…

– Которые не мы?

– Которые не знают иной верности, кроме как другим смертоносным, жадным ворам. – Джеро покачал головой. – Должен быть иной выход.

– Он был.

Чуть ниже затылка пробежали мурашки. Такое случалось всякий раз, как меня собирались туда пырнуть. Я шагнула к Джеро, постаралась, чтобы голос зазвучал так же жестко и низко, как удар между ног.

– Мог бы и раскрыть мне план.

Что бы мы там себе ни говорили, чтобы почувствовать себя чем-то бо́льшим, чем просто ходячей кучей зависти и сожалений, почти все, что тебе нужно знать о человеке, ты выяснишь в первые пять минут разговора – а именно, хочет ли он тебя убить, насколько сильно и как скоро.

Джеро был не таков. Тот, кто носит морщинки как шрамы и улыбается так легко, просто обязан хранить массу тайн. Но когда я заговорила с ним так, когда увидела, как дрогнула его легкая улыбка, когда он ответил мне лишь пустым взглядом, я поняла, как он умудрился столько их сохранить.

Он мне не доверял.

Полагаю, удивляться тут нечему – вряд ли тебя поставят во главе секретного налета с целью свергнуть империи, если ты доверишься любому. Но удивительно, впрочем, то, что я ощутила укол боли. И возненавидела себя за него – я занимаюсь всем этим слишком долго, чтобы ждать, что Джеро вот так просто мне доверится.

И слишком, слишком долго, чтобы меня задело обратное.

Но… не знаю, наверное, просто очень уж приятно находиться среди людей, которые не смотрят на меня как на чудовище. Во всяком случае, хоть какое-то время.

– Ты права.

Я моргнула, пораженная. Этого я тоже не ожидала.

– Во всем этом, – Джеро вздохнул. – Мне стоило раскрыть тебе план. И у нас нет другого выхода. – Он глянул на Урду, нахмурился. – Чтобы был хоть какой-то смысл, Урде нужны эти чертежи. Или нечто максимально приближенное.

Джеро снова посмотрел на меня. Без легкой улыбки. Без глубоких морщин. И определенно без доверия.

Но, по крайней мере, уже ближе к тому. И боль отступила.

Во всяком случае, хоть на какое-то время.

– Ты правда считаешь, что мы сможем найти нужное? – спросил Джеро. – Вороний рынок не терпит зевак.

Как я уже сказала, будешь заниматься тем же делом достаточно долго, и плохие идеи станут рефлексом. Я бы подумала, что Джеро из тех, кто это понимает. И все же, запахивая палантин поплотнее и отправляясь дальше, я вряд ли могла винить его за осторожность.

В конце концов, просить о помощи убийц – это всегда плохой знак.

Особенно – Пеплоустов.