Текст книги "Дойти и рассказать"

Когда после очередной полусотни ходок с грузом навстречу ему попался Игорь, они, сманеврировав, благо никто не смотрел, начали таскаться от машин к домам вдвоём. Никто не придрался.

– Говорила мне мама, учи английский… – пробурчал любитель штанги и спортивной медицины, отряхивая плечи от мучной пыли в ту минуту, когда они расслаблено волоча ноги, плелись за очередной порцией.

– Без разницы. Здесь это без разницы.

Игорь был одним из немногих бойцов его бригады, не относившийся к «тяжёлой артиллерии», как внутренние шутки Первого Меда обозначали людей, знающих английский на уровне «I am a table» и неспособных подняться выше, несмотря на все свои старания. И в данной ситуации он был прав. Ранее непонятный местным язык был нужен самим пленникам, и тот факт, что кто-то его здесь, оказывается, знает, следовало обдумать в более спокойной обстановке. А вот лишний раз обращать на себя внимание в их положении было неразумно. Полезнее для здоровья было молчать в тряпочку, стараться быть незаметными и ждать момента. А пока работать.

Было даже удивительно, какое количество явно ценных вещей переходило из рук в руки без видимого учёта, расписок или чего-то подобного. Мешки, коробки и ящики не кончались очень долго. Уже начинало темнеть, когда движение замедлилось, и всё больше людей начало ходить от машин к домам и обратно не с ношей, а просто так, убивая время, а другие просто стояли покуривая и наблюдая за работающими. После того, как движение остановилось совсем, расползающихся в разные стороны обессилевших русских почти беззлобно погнали прочь – в сторону дома, где они проводили ночи. По пути никто не разговаривал, да и дорога была короткая, и лишь в самом конце дороги Игорь всё же неосторожно произнёс пару коротких английских фраз в опасной близости от Анзора. Николай напрягся – само существование непонятного языка местные воспринимали со злобой. Но повезло, всё обошлось. Им дали сходить «до ветру», выдали бачок с кукурузной кашей и в течение пяти минут загнали в подвал с мисками в руках.

– Игорь, ты бы поосторожней всё-таки, – заметил Николай, когда треть перекочевавшей из бака в миски каши была заглочена, приглушив ноющую голодную боль в желудках. – Я тоже обратил внимание, что их только двое, но числительные – слишком простая вещь, а Анзор – боец бдительный. Старайся в похожих случаях использовать менее тривиальные слова.

– Например?

– Ну… Couple. Pair. Такого типа. А то «one-two-three» все ещё с детских песен наизусть знают.

– Да ладно тебе…

Николай пожал плечами. Может и ладно. А может, и нет. Но переборщишь с осторожностью – про себя назовут трусом. А недооценишь лишнего свидетеля обмена непонятными фразами – получишь по затылку. Просто для профилактики. Русский язык считается единственным, в котором есть идиома «Больно умный!». Но многим людям такие идиомы и не нужны, это просто один из принципов, по которым они живут.

Вначале вообще почти смешно получилось. Когда они только начали с Игорем перекидываться короткими замечаниями на английском, состоящими на две трети из рэперских междометий, Хамид, уловив что-то непонятное поинтересовался, что они там такое болтают по-свиньи. «Латынь, – объяснил со вздохом Шалва. – Все врачи обязаны по-латински говорить, иначе из института выгоняют. Вот и повторяем». Удивление на лице конвоира было почти детским, и только через пару минут сменилось на злость. Он, видимо, всё же понял, что над ним смеются. Позже Николай, поразмыслив, пришел к выводу, что кавказец просто решил, что такого языка нет и быть не может. А вообще Шалва молодец, лишнее напоминание о том, что они медики, может оказаться полезным. Глядишь, и выпадет день-другой более квалифицированного труда.

– Ну что, объявляем вечерний военный совет?

Игорь, судя по звукам, доскоблил свою кашу, и теперь вгрызался в кисловатую корку лепёшки. Вокруг бубнили голоса тех, кто пришёл с работы раньше, и разговаривать можно было без большой опаски. Всерьёз теоретические упражнения их четвёрки всё равно никто уже не принимал, даже молодые. Слишком долго это всё уже длилось, и слишком долго не появлялось никакого просвета.

– Погнали… Шалва, Шура, сползайтесь.

Они сползлись. Света в подвале уже почти не было, и искать друг друга на заваленном тряпками полу приходилось на ощупь. Глухо звякнула отставленная недостаточно далеко в сторону пустая миска, кто-то из парней ругнулся.

– Итак, господа военнопленные. Что мы имеем сегодня на повестке дня? Новости, слухи-сплетни, изменение режима конвоирования, заначенный в канавку гранатомёт?

– Звиняйте, хлопцы, бананьев нема.

– Не согласен. Под бананьями можно сегодня понимать то, что на шесть человек, бредущих до дому, до хаты, пришлось всего двое охранничков. И что на посту не оказалось Андарбека с его собакой Баскервилей. Мораль?

– Мораль в том, что в кишлаке полурота бойцов, которые с удовольствием развлеклись бы с нами, вместо того, чтобы отправляться на встречу с федералами. И Турпал с Усамом понимают это на все сто, поэтому и расслабились. А Андарбек – фуфлогон, просто свалил поглазеть на героев. Может за это и огрести от своих, если у тех будет почему-то плохое настроение.

– Не будет. У меня оно испортилось сразу, как я этих ребят увидел. Круто выглядят.

– Круто…

– У меня брат двоюродный в армию пошёл. Дохляк-дохляком. Ему и с одним таким не справиться.

– Мда…

Все помолчали.

– Ну ладно, уйдут они завтра, и что тогда? Нас в последнее время гоняют на работы группами по двое-трое, причём от самой работы это никоим образом не зависит. Так?

– Так. Мне тоже показалось. Такое ощущение, что это их внутренние политические разборки. Дескать, если ты меня уважаешь, то получишь на одного работягу больше. А ты – завтра. И так каждый день.

– Верно. Но это не всё. Вторым моментом можно считать то, что двух или трёх человек вдесятером сторожить смысла нет, и на самом объекте нас охраняют сейчас заметно слабее, чем раньше. По дороге с ночлежки или обратно – чуть лучше, потому что приходит кто-то вроде разводящего. Плюс Андарбек на периметре. Это, мне кажется, некоторый прогресс. Но вот что из этого можно получить…

– Это зависит.

– Молодец. That depends. Если в нашу двойку-тройку попадают Тяпа или Саня, то можно расслабиться и работать до упора, не глядя даже в сторону сияющего Казбека. Эти ребята не побегут, даже если мимо них с барабанами и тамбурмажорами будет маршировать Таманская дивизия.

– Не надо так. Им здорово досталось.

– Нам всем здорово достаётся. Но мы не говорим слово «хозяин» с придыханием.

– Прекрати. Всё равно не надо. Табу.

– Ладно. Табу. Поехали дальше.

– Давай.

– Это зависит также и от того, кто на вассере. Если Анзор – можно, опять же, расслабиться. Он шансов не даёт. Не стоит даже и пытаться. Другое дело – некоторые прочие. Умалт, например, явно ширяется. Зрачочки плавают, слюнка течёт… И опять другое дело – если где-нибудь поблизости видели Турпала. Бр-р-р…

– Вот именно. Бр-р-р. Странно вообще: что человек вроде него делает в этой дыре? Видно же, что отличается от, например, Усама. В любой банде мог бы карьеру сделать, а сидит здесь. И никто ему, вроде, это в упрёк не ставит. Какую-то непонятную функцию он у них выполняет.

– Контроль за лояльностью?

– Умное слово вспомнил какое…

Николай усмехнулся, умные слова, вроде этого, в их разговорах встречались всё реже.

– С лояльностью у них здесь всё в порядке. Примеры нужны?

– Нет. Я сам могу полдюжины навскидку привести. Поставь нас с тобой посреди села без охраны – одни клочки полетят.

– Полетят… Дождёмся ли мы, интересно, возможности пройтись по этому селу с автоматами?.. Поливая по сторонам от пуза. И по-ло-жив сверху на гуманность и права человека. Как они.

– Как они… Дождёмся уж как-нибудь… Шалва, тебе никаких авансов так и не делали?

– Не-а… Только всякие слова говорили про меня, да про моих родственников, да про их деньги. И где они их видели, и в какой форме, и по сколько раз каждую купюру. Если бы я четыре года в России не прожил – не сдержался бы, честное слово.

– Такое ощущение, что для них удовольствие ощущать себя большими и сильными на нашем фоне значит гораздо важнее каких-то там денег…

– Ну, не скажи. Деньги – они где-то там. А мы – конкретные, и здесь.

Посмеявшись, компания начала расползаться по сторонам, устраиваясь на ночь. Зарываясь в свитера и положив под голову рюкзак, Николай уже сонно додумывал остатки каких-то мыслей. Ему пришло в голову, что Умалт не ширяется в основном значении этого слова, то есть не вводит наркотики внутривенно. Скорее всего, покуривает. Что там по фармакологии было на эту тему? Ох, слишком давно это было, и слишком поверхностно. Если течёт слюна… Все местные растительные наркотики, как бы они не назывались – гашиш, ханка, конопля, маковая соломка, – все они есть производные старого доброго опия. Опиатные рецепторы как-то сопрягаются с симпатикой или парасимпатикой, вот слюна и течёт. А вот увеличивается ли мышечная сила, потеет ли кожа, позволяя выскользнуть из захвата…

Чёрт его знает. Теория здесь не значит ничего. Разве что можно предсказать, что к боли такие люди малочувствительны – значит, при попытке что-то устроить надо не сгибать, а ломать конечность. А после неё шею. И уходить. Домой… И страшно пытаться, и надо… Дома мама. Трамвай, заворачивающий с Петропавловской на Льва Толстого, хрустящий белый халат, доставаемый из сумки… Как всё далеко, просто тысяча лет… Страшная сшибка в центе до-джо, под взглядами трёх десятков пацанов, не прощающих неумения, с бокеном против двух копейщиков, когда темпа едва хватает, чтобы уводить от ударов корпус, откручиваясь то от одного, то от другого. Копьё – единственный вид доступного крестьянину оружия, представляющий опасность для самурая… Ко наримасита… Пусть так и будет… Пальцы девятнадцатилетнего Горячева, второй гитары мира, перебирающего струны в невероятной скорости двух ведущихся одновременно мелодий фламенко, почти не касающихся друг друга… Неужели этого не будет уже никогда?.. А умереть за это можно. Но не сейчас. Завтра. Всё. Сон…

Семь

Это случилось, наверное, в самом начале сентября. Ни у кого из их компании не уцелело календариков – и в том, какое нынче число, мнения расходились дня на три-четыре. Как спросить «Какое сегодня число?» Николай уже выучил – «Ху тиирах джиалла?», но ответы местных на этот так ни разу и не заданный им вопрос наверняка разнились бы от ещё более-менее вежливого «шинар» (вторник) до просто «таксан» – «сегодня». Впрочем, какая разница? Если от времени суток ещё что-то зависело, если часами определялась работа, еда и сон, то число не значило ничего. Смысла ждать конца вахты, расчёта и триумфального отъезда домой со значком ударника на лацкане обтрёпанной строевки – не было, и не могло быть.

В день, когда впервые совместились все возможные параметры, составляющие понятие «шанс», Николай работал вдвоём со стоматологом Шалвой в одном из домов на восточной окраине села. Работа была не особо тяжёлая: керамзит да стяжка, но зато бетонный раствор приходилось делать самим, причём небольшими порциями – чтобы он не застыл, пока они затаскивают носилки на второй этаж, заливая и разравнивая очередную ячейку сетки из выложенных на подушку реек.

Конвоир в течение дня у них был один. В принципе, большой новостью это не стало – случалось такое и прежде, но до сих пор каждый раз что-то другое заставляло Николая смотреть в пол, чтобы охранник не мог прочитать его мысли. В этот раз на страже был Хамид, и вонючий сладкий табак, который он курил, держал его в состоянии блаженного расслабления. Выработанный временем автоматизм не давал ему выключиться окончательно, и время от времени конвоир совершал достаточно сложные действия, подсказываемые ему подкоркой – изображал лицом напряжение, когда работники выходили во двор к корыту с раствором, поднимался к ним на этаж, пару минут расслабленно наблюдая за их трудом из дальнего угла, и так далее. Уходил он не оглядываясь, и бормоча себе под нос что-то неразборчивое, но спокойное.

– Он не получка, не аванс… Он выпадает, знаете ли, только раз… – напел Николай вслух в начале дня, как только осознал, что проводивший их до объекта Анзор окончательно «ушел». Шалва покосился и молчал, наверное, минут десять. К этому моменту Николай сам перестал напевать и начал потихоньку пропитываться напряжением.

– Турпала в округе с утра не видел? – поинтересовался грузин.

– Типа, «зайца не видали»?

Шутка прозвучала натянуто, и Николай, пожав плечами, просто сказал:

– Нет, не видел.

Работа была слишком нудная. Она не затрагивала мозг и оставляла массу времени на размышления о сложившейся ситуации. Если бы рядом находился Игорь, было бы, наверное, легче. Николай почему-то всегда полагал, что если уж им удастся бежать, то либо всей четвёркой, либо в паре с Игорем – но где тот сейчас находится, он не имел никакого понятия. Шалва, несомненно, был хорошим и славным парнем, но как напарник… Слишком худой, слишком сутулый; слишком, пожалуй, пропитанный интеллигентностью. Из тех грузин, которые становятся художниками и поэтами, а не бойцами.

– Шалва… – тихо позвал он.

Парень обернулся. Лицо бледное, губы сжаты.

– Ты как думаешь, можно что-то?.. – Николай оборвал фразу на полуслове

– Мы столько времени говорили о таком случае… Но если поймают…

Они оба помолчали. Если поймают – могут и убить. А могут и чего хуже придумать, в этом сомневаться не приходится. Николай не столько боялся смерти в прыжке, на лету, сколько страшился мучений и осознания безвыходности. Как, наверное, каждый человек – но от этого не становилось легче. Он вовсе не был уверен в себе. Сейчас все те разговоры, что они вели в тёмном подвале, отходя после работы и пытаясь игрой ума и грубыми шутками расшевелить закостеневшие от усталости мозги, – всё это казалось далёким и ненастоящим. А ситуация была здесь, под носом. Разговаривать – это одно, а вот действительно совершить что-то, рискуя при каждом неудачном движении нарваться на пулю… Да и справится с вооруженным бойцом – это лишь первый этап, потом надо будет уходить далеко и быстро, а куда – не очень пока ясно. То, как называется это проклятое место, до сих пор не удалось выяснить никому.

– Шалва!

– А?

Они разогнулись одновременно, оглядывая друг друга с головы до ног.

– Шалва, я как-то не спрашивал. Ты в какой группе на спорт ходил? В «спецназе»?

– Нет, в общей.

– Бегать много приходилось?

– Ну, случалось иногда.

– Тогда на старт…

Это была просто концовка анекдота, сказанная, чтобы снять напряжение. До старта было ещё полдня. Как оно обычно и бывает, в этом были свои хорошие стороны, но и свои плохие. Даже уже вроде бы решив рискнуть, Николай всё еще не до конца убедил сам себя в неизбежности такой попытки, он не был твердо уверен, что сумеет скомандовать «Пошёл!» самому себе. Подсознание, видимо, искало весомые причины не рисковать, а остаться в уже устоявшемся статусе. Но если слушаться подсознания безоговорочно, то превратишься в обезьяну. Или в безропотную рабочую лошадь. Постепенно, конечно…

– Подержи лопатень…

В оставшуюся половину дня Николай пытался напомнить телу вколоченные в мышцы комбинации движений. Получалось вроде бы нормально – но это всё теория, опять теория… Ни в одном до-джо, какой бы продвинутый сенсей в нём не преподавал, не будут использовать в качестве учебного пособия автомат Калашникова. Но автомат – это данность. На одном его конце находится обкурившийся гашишем враг, а на другом, «рабочем» – тот, кто очень хочет домой. К маме, в том числе. Знаете, какое самое опасное место на земле? Это место между матерью и её ребенком. А с какой именно стороны опаснее – это в каждом отдельном случае определяется способностями обоих. Мама у Николая была в своё время альпинисткой, но бить человека по голове совковой лопатой ей, наверное, никогда не приходилось. Сам он драться умел, но сейчас не менее полезным оказалось бы умение лазать по горам. Вот ведь ирония…

– Давай ещё раз подумаем чуточку.

Не стараясь выровнять дыхание, Николай забрал у Шалвы лопату и несколько раз крутанул её вокруг себя.

– Анзора нет. Турпала не видно. Нас охраняет один из двух самых слабых бойцов команды. Мы на краю села, причём на том краю, на котором нужно. Так?

– Так.

– Что в минус?

– Автомат.

– Отберу я автомат, как ты думаешь?

– Легко сказать.

– Угу…

Двигалось Николаю, вроде бы, легко, но как оно будет на самом деле…

– Подстрахуешь меня? Лопатой по башке, знаешь ли… Радикальное средство.

– Понял…

Шалва облизал губы. Тоже нервничает. Слишком много времени у них было, это тоже плохо. Лучше бы как на экзамене: проснулся, пошёл, сдал. Пережёвывать же внутри себя одни и те же мысли столько времени не есть приятно. И не есть полезно. Ладно. Ко наримасита.

По их подсчётам, до конца рабочего дня оставалось часа полтора, когда Хамид загремел на первом этаже ведром, допивая остатки воды и шумно отплёвываясь. Время было почти идеальное – достаточно близко к наступлению темноты, и в то же время дающее небольшую паузу до того момента, когда беглецов начнут искать. Если, конечно, им удастся пройти хотя бы первый этап…

Заготовленная для стяжки порция раствора медленно загустевала в корыте, и Николай с Шалвой почти машинально шуршали гранулами, перегоняя керамзит с место на место, – в ожидании момента, когда охранник заглянет к ним с очередным визитом вежливости. Тот, однако, не торопился и продолжал бурчать и фыркать внизу, изредка вставляя в свой монолог несложные русские междометия. Бывшему бригадиру пришло в голову, что вода кончилась, а пить охраннику наверняка хочется, поэтому Хамид может соблазниться мыслью разнообразить свой рабочий день и пригласить посторожить их кого-нибудь ещё, пока сам он ходит, предположим, по воду. Не желая даже думать о такой возможности, и со стыдом осознавая, что она вызовет у него даже некоторое облегчение, Николай громко и отчётливо произнёс фразу из середины «Гуадеамуса»: «Vita nostra brevis est, brevi fineetur»^[8], после чего перестал шуршать лопатой и застыл. Шалва последовал его примеру и занял позицию метрах в полутора справа. Результат был именно такой, на который он рассчитывал. Ещё пару раз шумно сплюнув, Хамид начал с кряхтением подниматься по лестнице. Когда опухшая рожа бойца Аллаха появилась в тёмном дверном проёме, Николай постарался придать лицу робкое и просительное выражение, одновременно уронив лопату себе под ноги. Хамид остановился не выходя из-под косяка, и задал какой-то короткий вопрос. Через секунду он понял, что сказал это по-чеченски, и переспросил: «Чего надо?».

– Ситсурей симас!^[9] – с такой же робкой интонацией сказал русский раб, протягивая к нему пустые руки.

– А?

Хамид сделал всего полшага навстречу, по-прежнему демонстрируя лицом недоумение и непонимание происходящего, но этого Николаю хватило.

Надо отдать Хамиду должное – как бы расслаблен он ни был, но отреагировал почти мгновенно, пытаясь одновременно отшагнуть назад и дёрнуть руку к висящему на плече автомату. Если бы он ограничился только первым, то, возможно, и сумел бы вписаться в дверь спиной, рискуя рухнуть с начинающейся в метре позади лестницы, но это ему почему-то в голову не пришло.

Николай взял его на «катагаиши», палочку-выручалочку начинающего рукопашника. Вцепившись ногтями в ложбинку за мякотью большого пальца свободной руки конвоира, он изо всех сил закрутил своё тело вправо – и тут же, боясь, что сил для завершения приема может не хватить, пошёл в обратное движение, переставив ноги и изломив кисть в кругообразном развороте, имитирующем движение вводящего весло в воду байдарочника. Хамида швырнуло вверх, он почти подпрыгнул, перевернувшись в воздухе и тяжело рухнув на бок, до самой земли провожаемый захватом Николая.

Хэкнули оба, и сопровождавший падение громкий хруст остался почти неслышным. Это мог бы быть и керамзит, и сломавшиеся от грубо проведённого приёма кости предплечья – но останавливаться, чтобы прислушиваться, было некогда. Следующим движением он выломал упавшему руку из плечевого сустава, а ещё через полсекунды оказавшийся рядом Шалва с громким шипением рубанул лопатой Хамидову шею. Выдув ртом целую вереницу слюнявых пузырей, Хамид прогнулся, пару раз дёрнул ногами и затих. По-прежнему не отпуская хватку – один на кисти лежащего, другой на рукояти лопаты, студенты, когда-то посвятившие себя самой гуманной профессии, переглянулись. Затем Николай разогнулся, потрогал упавшего за шею, немного пошарил пальцами и отрицательно покачал головой. Пульса не было. Только после этого Шалва вытянул совок лопаты, прижимавший шею убитого к земле наподобие рогульки змеелова, и выпрямился, оглядываясь на дверь.

– Уф-ф…

Николай, честно сдавший в своё время полагающиеся зачёты на соответствующие разряды, всё это время, оказывается, не дышал. За такое перворазряднику вставляют бо-ольших пистонов – но сданный зачёт лежал прямо перед ними, медленно остывая, поэтому укол недовольства собой был мимолётным.

Теперь автомат. Ремень зацепился за пуговицы на рукаве убитого, и отдирать его пришлось с силой. Рука Хамида вяло соскользнула с потёртого ложа, и Николай не сумел побороть желание ещё раз проверить пульс на его шее. Нет, всё нормально.

– Магазины.

Стоматолог вылущил изогнутый чёрный магазин из нагрудного кармана лежащего и начал шарить по другим. Стоя у дверного проёма со взведённым автоматом в руках, Николай смотрел на товарища, деловито переворачивающего труп и выкладывающего на бетон всякую мелочь. Спички. Жестяная коробочка – видимо с табаком, несколько автоматных патронов россыпью по карманам. Короткий выкидной нож. Всё.

Так же молча и слегка пригибаясь Николай обошёл все окна на этаже, разглядывая окрестности. Вокруг было тихо. Шалва, отодвинув свою добычу в сторону, уже копал той же самой лопатой аккуратную ямку в керамзите. Лезвие её было чистым, хотя на шее Хамида, теперь смотрящего застывшими глазами в дальний угол, багровела синюшная полоса подкожного кровотечения. Почти колющий удар тупой совковой лопаты, с силой опущенной сутулым грузинским интеллигентом на шею профессионального вояки, не прорубил кожу, но явно сломал пару позвонков. Поэтому, наверное, Хамид и умер так быстро.

Вдвоём они споро и деловито, в полном молчании, уложили тело убитого в окопчик, вырытый в застилающей комнату керамзитной подушке, и, выровняв рейки, начали забрасывать его шлепками уже суховатого цементного раствора. Работа продвигалась быстро, и замазав пол вровень с уже сделанной частью комнаты, они тут же передвинули рейки дальше, используя весь раствор без остатка над уже нормальным керамзитом.

В последние месяцы им редко когда приходилось работать в таком темпе, но опыт сделал своё, и отличить тот участок, где под слоем бетона покоился труп Хамида, от соседних было теперь невозможно. Бетон такой марки застывает часов за шесть. Поднявшись и рассовав по карманам ненужные теперь Хамиду мелочи, Николай и Шалва на секунду застыли в углу комнаты. Переглянулись. Где-то треть пола оставалась ещё не залитой, но корыто для раствора уже опустело. Для заглянувшего сюда логично будет предположить, что они просто закончили работу и ушли. Уже идя к двери, бригадир бетонщиков приостановился и быстрым движением пальца вывел на краю бетонной отливки пару устаревших скорописных иероглифов. «Советский Союз», «Страна от востока до запада». Уходя, он улыбался. Думайте, ребята.

* * *

Темнеть начало почти сразу после того, как они выскользнули за пределы села, и последние, уже редко стоящие дома исчезли за кустами, буйно разросшимися на спускавшемся к реке откосе. Похоже, что висевшее целый день в воздухе напряжение сжало нормально идущее время, оставив до заката меньше минут, чем предполагалось. Но теперь они бежали молча и сосредоточенно, метрах в трёх друг от друга, каждые десять минут передавая в протянутую руку отчаянно мешающий автомат. На пути к реке им не встретилось ни одного человека, и Николай, поначалу готовый в любой момент либо нырнуть в кусты, либо начать стрельбу, в конце концов счёл, что бежать дальше по камням с поставленным на боевой взвод оружием неразумно.

Постепенно они втянулись в ритм бега, перемежаемого козлиными прыжками через время от времени попадавшиеся валуны. Река петляла, как сумасшедшая, быстро заслонив от них чёртов кишлак – где всё ещё, наверное, работали остальные «спартанцы». Шалва бежал хорошо, балансируя руками и глядя прямо перед собой. Большого выбора среди возможных направлений побега не имелось, и они сразу же ринулись вниз, вдоль по течению реки, стремясь покрыть как можно большее расстояние до того, как стемнеет окончательно.

Очень быстро Николай понял, что такой бег не имеет ничего общего даже с теми стайерскими дистанциями, которыми гордились «ориентаторы» Первого Меда. Группа спортивного ориентирования – вещь для студента удобнейшая: можно почти не ходить на сами занятия по физподготовке (которые, кстати говоря, ведутся в их мединституте вплоть до пятого курса). Сдать бассейн, плюс кроссы на время, плюс силовые комплексы – и свободен. Но зато большую часть выходных ориентаторы проводят в лесах, в пределах двух-трёх часов на электричке от метро «Девяткино» или от Балтийского вокзала, стремясь уложиться в верхнюю десятку, в верхнюю тройку дистанции, попасть в сборную, сдать на разряд. А для этого нужно уметь бегать. И бегать много, не только по выходным. В Питере любят показывать институты Лесгафта^[10] и Павлова в виде двух кукишей: один – пальцем вверх, изображающий непомерную ширину плеч спортсменов, и один – пальцем вниз: громадная голова на тщедушном теле. Раньше Николай считал, что его способность легко пробежать восемь-двенадцать километров по карельскому лесу с компасом и картой несколько приближает его к «настоящим» спортсменам, но здесь явно была не Карелия. Чёртовы камни цеплялись за ноги, заставляя постоянно спотыкаться, а крупные валуны выскакивали из сумерек всё более и более неожиданно, так что дыхание сбивалось от каждого прыжка. Весящий уже килограммов пятнадцать автомат бил по бедру, мотаясь из стороны в сторону, и пристроить его так, чтобы он хотя бы не мешал бежать, оказалось невозможно. Попытка применить нормальное стайерское упражнение – исполнение «про себя» какой-нибудь ритмичной и глупой песни с повторяющимися словами, вроде «Ясный мой свет», оказалась неудачной; после пары попыток хотя бы минут пять продержать какую-нибудь другую мелодию в голове, Николай мысленно махнул рукой. Оставалось только бежать.

Несколько раз они сходили с галечного берега и пробегали метров пятьдесят, шлёпая по щиколотку в ледяной воде. Иногда наоборот – уже неразличимые в темноте фигуры выбирались на свободный от кустов участок откоса, срезая очередной изгиб реки. В паре мест, где течение воды в русле становилось почти незаметным, они переходили ее вброд, держась за руки. На сухих участках Шалва время от времени передавал Николаю автомат и на бегу растирал между ладонями хлопья табака, щепотью доставаемые из кармана, обсыпая себя и камни под ногами.

Когда человек бежит, он не слишком много думает. Спортивное ориентирование является редким исключением – бегающий, как укушенный пчёлами Винни-Пух, но полностью отключивший мозги ориентатор далеко не уйдёт. Но когда направление задавалось такой примитивной вещью, как разбитая на грани набережная Малой Невы или неизвестно как называющаяся река, текущая сквозь темноту, думать было не о чем. Надо было просто бежать и бежать, стараясь забыть про уже подступающую усталость. Ритм бега был выматывающим, ненормальным. То и дело приходилось приостанавливаться и вглядываться себе под ноги или вперёд. В один из моментов, когда слабо светящий месяц полностью ушёл за ползающие по небу невидимые облака, Николай все-таки не удержал на бегу равновесие и так здорово приложился о камни, что правая рука онемела от самого плеча. Шалва услышал шум и, уже успев отбежать вперёд, вернулся, помог подняться.

– Спасибо, – одно слово он всё же сумел буркнуть, прервав на секунду своё шипение. Боль была неслабая. Больше слов они не тратили, продолжая бежать молча, тяжело и со свистом дыша. Извилины мозга выключались одна за другой, высвобождая ресурсы, позволяющие двигаться. Как умирающий от истощения организм отключает не слишком важные в данный момент органы в попытках сохранить мозг, так и поставленный в экстремальные условия мозг отключает – или, скорее, приглушает – немалую часть самого себя. Главными тогда становятся мозжечок и мышцы. Движение и его контроль. Зрение сузилось, выхватывая только несущиеся под ноги метры, слух отключился почти совсем, заменившись пульсацией несущейся по височным сосудам крови. В те немногие секунды, когда Николай осознавал себя целиком, он мог радоваться, что у него болят разрываемые нехваткой воздуха лёгкие, болят мышцы ног, забитые с трудом проталкиваемой сквозь себя кровью, но бока все еще молчат. Печень и селезёнка выдали всю накопленную кровь и пока просто ждут, когда расплавленные бегом эритроциты начнут умирать. Семь километров в день, от общаги Хим-Фарма до домика Петра Первого и обратно по тёмным набережным. Только вместо проклятого, оттянувшего все руки, мотающего из стороны в сторону «Калашникова» – спрятанные в рукаве нунчаки. Пригодилось, значит.

Шалва бежал тяжелее, и то, что они всё чаще переходили с бега на трусцу, а затем на расслабленный шаг, помогало уже совсем плохо. Автомат Николай окончательно забрал себе и теперь просто терпел, понимая, что стоматологу ещё хуже, чем ему самому. Сколько они бегут? Два часа? Три? И сколько это будет стоить, если перевести в километры?

То, что происходит что-то ненормальное, Николай осознал не сразу. Они как-то одновременно остановились, всхлипывая и озираясь по сторонам. Через секунду зрение сфокусировалось, и блуждающие по тёмному горизонту зрачки вперились в блеклое световое пятно впереди – там, куда они бежали.

– Машина, – вдруг произнёс Шалва почти нормальным, спокойным голосом. – Спереди идёт. За нами?

Николай не ответил, но потянул напарника вбок, к взбирающимся на галечный откос кустам. Судя по звуку, это действительно была медленно, натужно идущая машина. Над рекой, в абсолютной тишине, ее мотор был слышен очень хорошо.

– Завывает-то как…

– Тише…

Мотор действительно выл неслабо, потом стало различимо и скрежетание, шуршание разбрасываемых колёсами камней, чих не справляющегося со своей работой глушителя. Раньше Николаю не приходило в голову, что обмелевшая часть русла реки, покрытая слежавшейся галькой, изредка перемежаемой камнями покрупнее, может служить дорогой для автомобилей. Впрочем, почему бы и нет? Ездили же раньше по булыжнику… Хороший полноприводной «джип» здесь вполне пройдёт. А вот кто в этом «джипе» может сидеть – это уже вопрос…