Текст книги "Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката"

Он был сенсационным: Савенко-Лимонова и Аксенова суд оправдал и по статье «терроризм», и по статье «создание незаконного вооруженного формирования», и по статье «призывы к свержению конституционного строя в России»!

Мало того, суд вынес еще и частное определение в адрес Директора ФСБ России и Генерального прокурора РФ с указанием многочисленных грубых нарушений уголовно-процессуального законодательства, допущенных при проведении расследования данного громкого дела.

Освобождение

13 июня 2003 года я получил письмо от Лимонова из колонии, датированное им 30 мая.

На маленьком тетрадном листке поверх рукописного текста стоял синий штамп, подтверждающий, что данное письмо было подвергнуто цензурной проверке оперативной службой лагеря.

«Сарат. обл. г. Энгельс Учр. УШ382/13» – значилось на оттиске синего штампа.

А в письме, помимо нескольких личных просьб, Лимонов сообщал мне следующее:

…28-го здесь в колонии меня посетили представитель (советник) президента по помилованию Приставкин и с ним Ландо и другие лица. Приставкин звучал очень уважающе, сказал, что «мне стыдно, я при галстуке, а вы в робе». Жали руки и сказали, что сделают все для досрочного освобождения… 29 мая я был вызван на административную комиссию по УДО. Мне сказали, что решение переносится на сле дующую комиссию… Здоровье, самочувствие и настроение: все в порядке. Много воздуха. Лицо и руки загорели… Обнимаю…

Мне было понятно, что все эти подробности последних майских дней, при всей их важности, Лимонов, уже превратившийся в опытного зэка, написал в большей степени для лагерного начальства, чем для меня.

Позже, в 2005 году, в своей книге «Торжество метафизики» он подробно опишет и посещение колонии «патрицием» Приставкиным, и все перипетии, связанные с его условно-досрочным освобождением, и о своих взаимоотношениях с «хозяином» зоны и его подчиненными.

Могу лишь пояснить относительно упомянутого Лимоновым Ландо.

Я хорошо и давно знаю этого человека. В тот момент, о котором идет речь, Александр Ландо занимал должность уполномоченного по правам человека при администрации Саратовской области. Экстравагантный губернатор области Дмитрий Аяцков любил людей тоже экстравагантных. Ведь до этого Ландо был простым преподавателем административного права в Саратовском юридическом институте, но прославился в 90-х годах призывами легализовать проституцию и начать этот процесс с родного города.

Вообще, вероятно, желание быть первыми в вопросах секса свойственно саратовцам. После октябрьского переворота 1917 года (Великой Октябрьской социалистической революции), как известно, именно в Саратове местный Совет рабочих и крестьянских депутатов первым принял решении об обобществлении женщин. Тысячи горожан бросились тогда бежать из Саратова на юг к белым, увозя с собой своих жен и дочерей. И вот после очередного развала страны в 1991 году именно из Саратова прозвучал первый призыв к легализации проституции!

Слухи о возможном открытии в Саратове первых публичных домов всколыхнули общественность всей страны: Ландо ругали и поддерживали, обливали грязью и осыпали лепестками роз, предавали анафеме и возносили до небес! А Аяцков взял да и назначил его главным по правам человека в области.

А вообще-то Ландо – неплохой мужик. И помощница у него была тогда высший класс: очаровательная огненно-рыжая Жанна!..

Но вернемся к письму Лимонова. Оно шло ко мне две недели – слишком долго. И я понял, что необходимо снова срочно отправляться в Энгельс.

После этого был еще один суд, который проходил прямо в колонии и где непосредственно решался вопрос об условнодосрочном освобождении Лимонова, о чем он также рассказал позднее в своей книжке, и у меня нет желания это повторять, хотя, безусловно, некоторые вещи я видел и воспринимал несколько иначе, чем Эдуард.

А в пятницу вечером, 27 июня, мы вместе с писателем и журналистом (а тогда еще и телеведущим) Дмитрием Быковым выехали скорым поездом Москва – Саратов встречать Лимонова. Судебное решение о его условно-досрочном освобождении должно было вступить в силу на следующий день – 28 июня.

Но приехав в Саратов, мы узнали, что по субботам, согласно инструкции ГУИН (тогда – Главное управление исполнения наказаний, предшественник ФСИН), осужденных не освобождают. А значит, Лимонова могли выпустить из лагеря теперь только в понедельник.

Саратов летом – курорт, чем мы и не преминули с Быковым воспользоваться.

Собираясь в эту поездку и зная, какая нестерпимая жара стоит летом в Саратове, я не захотел облачаться в костюм: надел кроссовки, джинсы (правда, джинсы от-кутюр) и морковного цвета рубашку с короткими рукавами. В таком виде я и прибыл в Саратов, к удивлению встречавших нас на вокзале местных адвокатов и журналистов. Видимо, общее впечатление от моего несерьезного, прямо скажем, раздолбайского вида в такой ответственный момент еще усиливали и татуировки, упрямо вылезавшие наружу из-под рукавов рубашки.

Дима Быков тоже был одет под стать мне – в черную футболку с Че Геварой на груди.

В понедельник, 30 июня 2003 года, около 11 часов Лимонов вышел через проходную учреждения УШ382/13 на свободу под аплодисменты и приветственные выкрики встречавших его людей.

Перед этим я поднялся на второй этаж административного корпуса лагеря к его начальнику, который встретил меня как старого приятеля и пообещал, что они не будут затягивать процедуру освобождения Лимонова. В свою очередь он попросил, чтобы я объяснил людям, толпившимся с раннего утра у лагерных ворот с телекамерами, фотоаппаратами и бутылками шампанского, что «устраивать здесь митинг или пикник не следует».

И все-таки бутылки с шумом были откупорены и шампанское под радостные возгласы выпито прямо под окнами «хозяина» зоны.

Лимонов, с коричневым от загара лицом, коротко стриженный и гладко выбритый, в черном пиджаке и черной рубашке, ответив на несколько вопросов журналистов, поблагодарил за поздравления и поддержку всех присутствующих.

Через минут пятнадцать мы сели с ним и с Анатолием Тишиным (тогда – руководителем московской организации НБП и вторым человеком в партии) в машину, которой управлял местный адвокат Андрей Мишин, и поехали на Волгу купаться.

Еще сидя в Саратовской тюрьме после приговора, Эдуард сказал мне, что мечтает сразу же после освобождения смыть с себя в Волге всю грязь и тяжесть тюремной жизни. И вот эта его мечта сбылась!..

Несколько машин с журналистами попытались было следовать за нами, но нам удалось от них оторваться.

На берегу Волги, куда привез нас Мишин, мы с Лимоновым разделись и пошли купаться. Тут же, на берегу, мы распили с ним бутылку Hennessy, которую заранее приготовил предусмотрительный Андрей.

И разумеется, мы опьянели. Но светило солнце, у наших ног плескалась прохладная волжская вода, мы сидели на теплом песке, смотрели на видневшийся за рекой Саратов, и нам было хо-ро-шо!..

И с трудом верилось, что еще буквально три месяца назад, в марте, Лимонов сидел в своем овчинном тулупе, с бородой и длинными волосами в мрачном, холодном «третьяке» Саратовского централа, а я тайком от охраны фотографировал его «для истории» на черно-белую пленку маленького фотоаппарата.

Лимонова привели тогда ко мне на свидание и, поместив в тесную камеру с истертым узорчатым каменным полом и грубо закрашенным масляной краской плесневым грибком на стене, приковали наручниками к узкому железному столику. Фотография запечатлела и тот обшарпанный пол, и облупившуюся от влаги краску на стене, и длинноволосого пожилого писателя в наручниках, меховом тулупе, тельняшке, спортивных штанах и домашних тапочках.

Глядя на этот снимок, опубликованный потом в «Коммерсанте» и широко разошедшийся по миру, видно, что сделан он был не во Франции и не в Америке – нет там таких тюрем и такой одежды у заключенных. Сразу понятно, что перед нами родной наш ГУЛАГ и наш русский человек в нем.

К тому же, в отличие от известного снимка автора «Архипелага» Александра Солженицына в зэковской шапке и телогрейке с лагерным номером, сделанного им в ссылке – уже после освобождения из зоны, фотоснимок Лимонова не постановочный, а самый что ни на есть настоящий, документальный. И сделан он был с большим риском для нас обоих…

Так, искупавшись в Волге недалеко от Энгельса и чуть посидев на берегу, мы поехали в Саратов, где нас уже ожидали журналисты.

Но прежде чем идти к ним, мы еще немного прогулялись по центру города, почтительно постояли у памятника Николаю Чернышевскому, зашли вдвоем с Эдуардом в здание консерватории – в туалет (другого, более подходящего для этого места мы почему-то не нашли) и уже на пресс-конференции в Издательском доме встретились с Быковым и остальными нашими друзьями.

После пресс-конференции, в окружении местных и московских журналистов, мы вновь отправились по городу. Бритого и коротко стриженного Лимонова никто из прохожих не узнавал, и мы могли спокойно пройтись по саратовским улочкам и тенистым аллеям воспетого Константином Фединым парка «Липки», а обедать всю эту ватагу я пригласил в ресторан «Мистерия-буфф» на Кировском проспекте.

Оформленный в футуристическом стиле, этот ресторан, расположенный в подвальном помещении одного из старых саратовских домов, был на тот период, пожалуй, лучшим в городе. Здесь, среди плакатов «Окон РОСТА», подшивок журнала «Огонек» за 30-е годы прошлого века и книг Ленина, Сталина, Маяковского, Хлебникова и Асеева, я очень часто ужинал, коротая вечера во время многомесячного судебного процесса. Здесь же мы сиживали по выходным с моими саратовскими друзьями. Здесь же однажды я встретил, в компании московских чекистов, сексота Артема Акопяна, приехавшего в Саратов для дачи показаний в суде в качестве свидетеля обвинения. Мое внезапное появление тогда в «Мистерии-буфф» явно испортило им всем аппетит: они поспешно расплатились и ушли.

Но до сих пор я сожалею, что за год до этого, когда в Саратов для участия в процессе приезжал Александр Андреевич Проханов, мы поленились с ним пройти лишний квартал по раскаленному на солнце Кировскому проспекту и в итоге остановились обедать не в «Мистерии-буфф», а в каком-то пафосном, с рыцарями при входе, но на самом деле самом обыкновенном провинциальном кабаке.

Однако я помню восторженный возглас Проханова, когда мы вышли с узких, кривых саратовских улочек на широкий пешеходный проспект, а по нему косяками фланировали красивые девушки в коротких шортиках и цветных топиках. Увидев вдруг все это великолепие, Проханов воскликнул:

– Так это же рай!

Потом мы долго сидели с ним в том самом кабаке, я рассказывал о ходе процесса над Лимоновым и о своих взаимоотношениях с Жириновским, он расспрашивал меня об известных криминальных авторитетах, генералах милиции и губернаторах, с кем мне приходилось в те годы параллельно работать.

– Какая профессия! Какая невероятно интересная работа!.. – снова не удержался от восклицания Александр Андреевич. – Ведь ты, как демиург, управляющий потоками. И создающий из всего этого нечто свое…

И в этом весь Проханов: эмоциональный, впечатлительный, весьма и весьма глубокий, но и очень ироничный, легкий человек.

А мы с Лимоновым, друзьями и журналистами после обеда в «Мистерии-буфф» снова всей гурьбой пошли по городу. Лимонов, которому уже было ни до чего, терпеливо знакомился с местными достопримечательностями.

Мне хотелось провести Эдуарда к зданию областного суда (бывшего обкома КПСС), чтобы он увидел его теперь не изнутри, а снаружи. Но нас поджимало время (через час мы должны были сесть в поезд, отправлявшийся в Москву), поэтому дошли мы лишь до здания местного Управления ФСБ, с провокации сотрудников которого, собственно, и началось «дело Лимонова». Уже закончился рабочий день, и выходящие из здания чекисты оторопело останавливались, увидев среди шумной людской толпы на противоположной стороне улицы «террориста» Лимонова! Вот они-то его узнали сразу!..

На Павелецком вокзале Москвы 1 июля 2003 года Лимонова встречала огромнейшая толпа народа, среди которой были не только нацболы, съехавшиеся со всей страны, но и известные депутаты, литераторы, артисты, художники, журналисты.

Едва поезд успел остановиться, как на платформе у дверей вагона, в котором находился Лимонов, уже стояли в ожидании его депутаты Виктор Алкснис, Василий Шандыбин, литературный критик и публицист Владимир Бондаренко и многие другие, кого я просто не успел рассмотреть в мгновенно образовавшейся здесь толчее.

Тысячеголосая толпа тут же начала скандировать: «Наше имя – Эдуард Лимонов! Наше имя – Эдуард Лимонов!..»

И эти слова приветствия разносились эхом над всем вокзалом, оглушая и потрясая своей мрачной торжественностью и несокрушимой решительностью всех, кто там тогда находился: нас самих, пассажиров поезда, пассажиров других поездов и электричек, встречающих и провожающих их людей, грузчиков, таксистов, милиционеров – абсолютно всех!

А ведь кроме этого приветствия, над вокзалом еще громоподобно звучало: «Нам нужна другая Россия!» И конечно: «Россия без Путина!»

Ну как тут не остановиться, разинув рот, приехавшему в столицу обывателю? Как тут не замереть в испуге милиционеру?..

До сих пор я отчетливо все это вижу, помню те возбужденные, радостные лица и тот невероятный по своей мощи и энергетике слаженный хор людских голосов, приветствующих Эдуарда Лимонова и одновременно посылающих проклятия действующему в стране режиму.

Признаюсь честно: ничего подобного, ничего близкого по накалу страстей, мощи, сплоченности и решительности мне не доводилось ни слышать, ни видеть ни до, ни после этого.[1]1
  В мае 2014 года мы с Лимоновым снова приехали в Саратов – Лимонов был приглашен туда для встречи с читателями, а я поехал, можно сказать, за компанию. Город уже изнемогал от жары, женщины ходили в широкополых соломенных шляпах и длинных легких юбках, какие носят на курортах, а свежую весеннюю листву уже успела посеребрить городская пыль. Мы гуляли по хорошо знакомым улицам, где Эдуарда на этот раз узнавали и приветствовали прохожие, прошлись мимо тюрьмы, заглянули в суд и даже покатались на катере по Волге. Мы встретили там старых друзей и обрели новых – писателя Алексея Колобродова и поэта Андрея Руфанова-Сокульского. Но прекрасного ресторана «Мистерия-буфф» в Саратове уже не было.


[Закрыть]

Харьковская одиссея

Примерно месяц спустя после освобождения Лимонов решил поехать в Харьков, чтобы навестить своих родителей.

Эдуард говорил со мной о необходимости сделать это несколько раз, чуть ли не с первого дня, как только вышел за ворота колонии. Но были сомнения: пустят ли его на Украину? Ходили слухи, что после последней поездки Лимонова в эту страну и выступлений там с речами о принадлежности к России «города русской славы», каковым является Севастополь, демократические власти Украины якобы объявили его персоной нон грата. А если это так, то ехать туда одному Эдуард разумно опасался.

«Вот если бы с тобой…»

Я согласился. Но отправляться в Харьков поездом мне не хотелось, и поэтому я предложил поехать на моей машине: «Возьмем пару твоих ребят и рванем с утра пораньше. Да и в случае чего на машине возвращаться будет легче, – развернулся и всё. А на поезде с билетами может возникнуть проблема…»

Так и договорились сделать.

Но дела, навалившиеся на Лимонова после освобождения из заключения, все никак не давали ему возможности оставить Москву. Ему нужно было получить паспорт, где-то зарегистрироваться, встать на учет в отделении милиции по месту своей регистрации. И так далее. Все это требовало не только времени, но и немалой беготни.

А вот новый французский паспорт выдали Лимонову во французском посольстве в Москве без всяких бюрократических проволочек.

Кстати, на прием к послу мы с Эдуардом поехали вдвоем, так как до этого, пока он сидел, я уже дважды встречался и с послом, и с консулом, которых очень беспокоила судьба гражданина Франции месье Лимонова. Теперь же оказалось, что в посольстве новый консул: новоизбранный президент Франции Николя Саркози расставлял повсюду своих людей. И этот дипломат тоже захотел с нами познакомиться, поздравить Лимонова с освобождением, а мне задать ряд вопросов, связанных с прошедшим в Саратове судебным процессом и освещением его в прессе.

Затем консул любезно устроил нам небольшую экскурсию по зданию посольства, показав галерею портретов всех французских послов в России, начиная, кажется, еще с наполеоновских времен…

Когда мы покидали посольство, охранник у ворот (совсем не тех, через которые мы туда заходили) – простецкого вида дядька в униформе – вдруг негромко, с почтительной улыбкой на лице, произнес: «Adieu, monsieur Limonov!»

Такое внимание и уважение, проявленные французами к его персоне, искренне порадовали и даже развеселили Лимонова.

Но с соотечественниками дело обстояло несколько сложнее. Вниманием со стороны простых россиян Лимонов теперь, после суда и триумфального возвращения в Москву, обделен не был, но на уважение со стороны официальных лиц ему рассчитывать пока не приходилось.

И тем не менее, несмотря на массу важных дел в Москве и различных сложностей, ехать в Харьков все же было необходимо.

Престарелые родители Лимонова, обрадованные освобождением сына и заждавшиеся его, плохо себя чувствовали. Особенно отец, который уже практически не вставал с постели. И надо было торопиться, чтобы застать его в живых.

– Ну что – едем? – в очередной раз спросил меня Лимонов.

– Едем, – подтвердил я.

– Проскочим? Ты как думаешь?

– Попробуем. В любом случае, попытаться надо.

– Да, хотя бы попытаемся…

Участковый милиционер – высоченный капитан, кабинет которого находился в районе метро «Алексеевская», без лишних вопросов разрешил Лимонову покинуть Москву, чтобы повидать родителей. Да и впоследствии он никогда не препятствовал ему уезжать из города – в Питер или куда-то еще, когда это было необходимо.

В ближайшую субботу, в 5 часов утра, я подъехал на своем недавно купленном «лексусе» на Космодамианскую набережную Москвы-реки – к огромному светлому «сталинскому» дому, где в квартире, предоставленной политологом Станиславом Белковским, жил в тот период Лимонов.

Эдуард, а вместе с ним Анатолий Тишин и Дмитрий Нечаев уже ожидали меня наверху, в квартире, в полной готовности.

Ребята погрузили в машину сумки со своими вещами и книжками Лимонова для харьковских нацболов, и мы вчетвером поехали по летней, еще только просыпающейся, безлюдной и оттого вдвойне прекрасной Москве в направлении Симферопольского шоссе.

Лимонов расположился, как обычно, когда ездил со мной, на переднем сиденье, ребята – сзади, я полностью открыл окно со своей стороны, и прохлада июльского утра вместе с этим огромным городом, сверкающим на солнце и разбегающимся в разные стороны от бесшумно и плавно несущейся вперед тяжелой машины, наполнили нас ощущением свободы, здоровья и ожидания приключений. А что еще нужно человеку? Хорошие, счастливые минуты были, скажу я вам!..

И вообще в те годы мы все были моложе; то, что произойдет с Россией в скором будущем, нам, опьяненным свободой и успехом, было неведомо; и фраза «Мясо, водка, женщины, война!» была тогда чуть ли не любимым нашим тостом, наравне с шедшим всегда первым по очереди «За нас здесь!», затем «Мы – русские! Какой восторг!», а у лимоновцев еще и «За революцию!»

Под словом «нашим» я имею в виду не только нацболов, но и свое собственное окружение – художников, литераторов, журналистов, музыкантов и даже близких мне по духу адвокатов, каковых было и есть немало.

И вы знаете, к этим брутальным тостам всегда с удовольствием присоединялись и наши женщины, и… адвокаты евреи! А слова «война» и «революция» для большинства из нас означали именно «приключения»!

Успев выехать за город до появления в Москве первых потоков машин и автомобильных заторов, мы помчались на юг.

Окончательно проснувшиеся от свежего ветерка ребята заговорили между собой, а когда начинали разговаривать мы с Лимоновым, они уважительно умолкали, стараясь нам не мешать и прислушиваясь к тому, что рассказывал их вождь.

А он, естественно, больше рассказывал о том, что пережил за последние два с половиной года, о тех людях, с кем познакомился в тюрьмах и в лагере, говорил с ребятами об их совместных партийных делах и ближайших планах.

Я включил радио. Болтая, мы периодически прислушивались к тому, что передавало «Эхо Москвы». Потом, когда отъехали подальше от города и сигнал «Эха» до нас уже не доходил, в ход пошел CD-чейнджер.

Мы слушали поздние альбомы The Beatles, о которых я не раз говорил с Лимоновым, когда он еще сидел в Лефортово, и Эдуард начал вдруг переводить тексты их песен.

– Да, – сделал он чуть погодя вывод из прослушанного, – Леннон посерьезней и интересней будет, чем Маккартни.

Я, конечно, был рад такому повороту в восприятии Эдуардом творчества Леннона, но не подал и вида, а ребята, не знавшие о наших давнишних спорах, ничего, конечно, из последних слов Лимонова не поняли, кроме сказанного.

Потом мы слушали музыку других исполнителей, не снижая «планку», установленную битлами: от Alan Parson's project до The Police, от Led Zeppelin до Yes. Дорога до Харькова длинная – через четыре области: Тульскую, Орловскую, Курскую и Белгородскую, да еще через половину Московской! К сожалению, в моем музыкальном кейсе в машине не оказалось в тот момент ни Ramones, ни Sex Pistols, ни других, любимых Лимоновым, панков или представителей новой волны. Но в целом нам и музыки, и разговоров вполне хватало, чтобы не замечать, проезжая по российской глубинке, ее безликих городков и грязных рабочих поселков, убогих деревянных домов с покосившимися заборами вдоль дороги и черными сараями в глубине их дворов.

Когда Лимонов прочитал нам одно из своих новых стихотворений, я позволил себе прочесть свое, но более старое:

 
Прощайте, безобразные поля,
Нагие, обезумевшие вербы,
И проводов натянутые нервы,
И деревень ослепшие глаза.
Я ухожу. Прощайте навсегда.
Прощайте, безобразные пейзажи.
Я не любил вас, ненавидел даже,
А то, что плачу, это – ерунда.
 

Я читал, глядя прямо перед собой, в тот момент, когда мы на бешеной скорости пролетали мимо вот таких же точно безобразных полей, деревень и всего прочего, что может вызвать только тоску и уныние. Когда закончил читать, Лимонов с нескрываемым удивлением посмотрел на меня, даже развернувшись ко мне корпусом.

– Это – мое, – пояснил я и снова включил музыку.

Часам к десяти мы захотели перекусить и остановились было в поселке с весьма характерным для этих мест названием – Чернь. Но придорожные заведения общепита там были слишком подозрительны. И мы поехали дальше, мечтая найти какой-нибудь трактир с нормальной домашней кухней.

Уже ближе к полудню, в деревне под названием Курицы мы, разумеется, нашли то, что искали. Вывеска на одной из изб прямо говорила, что здесь «Вкусная еда».

– Если деревня – Курицы, значит, по крайней мере, яичница там будет, – предположил я. – А еще я хочу густой деревенской сметаны. Целый стакан.

– Коров тут что-то не видать, – сказал Лимонов, вылезая из машины.

– Только пусть посмеют нас не накормить! – угрожающе прорычали ребята, разминая затекшие руки и плечи.

Но тем не менее в этом трактире (хотя в прейскуранте он значился по-советски привычно столовой), оказалась действительно очень вкусная домашняя еда. И там, как по заказу, была и яичница, и настоящая деревенская сметана, и какие-то румяные пирожки, блины и все остальное, что в ресторанных гидах обычно называется «аутентичной русской кухней».

Весьма скромная (даже бедная) обстановка внутри помещения не портила общего впечатления от заведения, так как, во-первых, и комната (обычная небольшая комната самой обыкновенной деревенской избы) и две пожилые поварихи (они же и подавальщицы, так как в столовых официанток не бывает) выглядели очень аккуратными, а во-вторых, мы были голодные и злые, как стая волков.

Лимонов решил выпить немножко водки. Под такую закуску – не грех! Я не мог составить ему компанию, так как находился за рулем, а ребятам не полагалось, что называется, по службе, ведь они выполняли функции охраны Лимонова. Поэтому ему пришлось пить одному.

Впрочем, насколько я помню, Толя Тишин вообще тогда к спиртному не прикасался. А Лимонову и в самом деле необходимо было расслабиться, потому что впереди его ждал волнительный день, и ни наши беспечные разговоры в дороге, ни музыка не могли все равно отвлечь его от тревожных мыслей.

После обеда в Курицах мы понеслись навстречу приключениям с удвоенной силой.

Ближе к теплым южнорусским краям, где-то начиная с Курской области, мимо нас то и дело стали мелькать какие-то небольшие речки, пруды и прочие водоемы, на зеленых и песчаных берегах которых белели обнаженные тела загорающих людей. По обочинам дороги, помимо старух, продающих местные фрукты и овощи (а когда мы с Лимоновым ехали по этой же трассе в апреле 2008 года, те же самые старухи продавали бананы, – тоже, видимо, местные), нам все чаще стали попадаться бредущие гуськом в обоих направлениях дети с родителями и компании юных девиц в модных купальниках, с пляжными принадлежностями в руках.

– Дачники, – определил опытным взглядом Тишин. – Может, искупаемся?

Я не возражал. Но Лимонов не хотел терять время, и ребята, только что плотно поевшие, быстро заснули под равномерное покачивание машины.

К контрольно-пропускному пункту на российско-украинской границе мы приехали около трех часов дня. Российский погранпост мы прошли без осложнений: у нас проверили паспорта и быстро пропустили. Но на украинском посту начались приключения, которых мы и ждали.

Во-первых, нужно было оформить въездные документы на машину и купить у украинцев страховку на себя и всех, кто был со мной. Машина была новой, поэтому ее страховать, слава богу, не пришлось. Меня вынудили даже купить у них в магазинчике, расположенном тут же, рядом, наклейку на стекло с буквами «RUS», как будто это было и так не ясно по номеру моей машины.

– Бизнес по-хохляцки, – прокомментировал стоявший следом за мной в очереди мужик, которого не переставая дергал за руку мальчишка лет шести.

Во-вторых, потребовалось заполнить кучу формуляров и каких-то анкет на каждого из нас четверых. В-третьих, это сами очереди, которые были здесь везде, а к погранпункту – просто огромные!

Наконец мы преодолели все эти препятствия и вышли «на финишную прямую».

– Последний дюйм, – объявил я, одновременно вспомнив и название любимого с детства фильма Эдуарда.

«Трещит земля, как пустой орех…» – пелось в том фильме.

И точно – земля, наша единая всегда земля трещала по милости политиков, настроивших на ней пограничные полосы и посты.

Чтобы лучше понять то, что натворили в 1990–1991 годах прошлого века наши политиканы, чтобы почувствовать боль двух братских народов, никогда не живших порознь друг от друга, а тут вдруг отделившихся и разделивших единую свою родину – Русскую землю на части, нужно приехать вот на такой пограничный пункт и постоять в очереди среди простых людей – украинцев и русских, послушать, о чем они говорят и какими словами ругают своих правителей.

Скажу только: у меня лично не было никакого ощущения, что мы пересекаем якобы «условную» границу, как нас о том заверяли и Кравчук с Кучмой и с Ельциным, и Ющенко с Путиным. Я видел перед собой настоящую и очень серьезно обустроенную и охраняемую украинской стороной пограничную линию, которая бугрилась и краснела, как незаживающий рубец, на измученном теле нашего единого испокон веков государства.

Подогнав машину к будке пограничников с жовтно-блакитным флагом, я сунул им в окошко наши паспорта и заполненные формуляры, в то время как Лимонов, пересевший заранее на заднее сиденье под защиту тонированных стекол, и два наших спутника находились в машине.

В будке послышался шум и какое-то движение.

– С вами едет Савенко Эдуард Вениаминович? – спросили меня на чисто русском языке откуда-то изнутри после довольно продолжительной паузы.

– Да, а в чем дело?

– Это который – Лимонов?

– Да, Лимонов.

– Но его же арестовали в России за терроризм?

– Оправдали и отпустили. А в чем, собственно, дело?

На мой вопрос никто не ответил, но через мгновение из будки выскочили два офицера-пограничника, чтобы убедиться, что в моей машине находится именно Савенко-Лимонов. Они распахнули задние двери и увидели «великого и ужасного» Лимонова, без привычных уже бороды и усов, который спокойно сидел в кепочке и даже не удостоил их своим взглядом.

К этим двум пограничникам вскоре подошел и третий, видимо их начальник. Он тоже посмотрел на Лимонова, после чего все трое куда-то быстро ушли.

– А как же мы? – крикнул я им вдогонку, но они даже не обернулись.

Минут через пять-семь пограничники появились снова, и старший приказал мне отогнать машину в сторону, чтобы не мешать проезду тем машинам, которые стояли в очереди за нами. А Лимонову предложил пройти вместе с ним в пограничную будку.

Когда я, поставив машину туда, куда мне указали, зашел к пограничникам, то увидел Лимонова сидящим у них за столом над чистым листом бумаги и с авторучкой в руке. Он был явно подавлен, плечи опущены и внимательно слушал то, что ему говорил старший пограничник. А тот говорил, что Служба безопасности Украины запретила Лимонову въезд на территорию страны. Что Лимонов нарушил этот запрет. Что теперь они вынуждены будут решать вопрос о его задержании до трех суток с последующей экстрадицией в Россию.

Позднее Эдуард признается мне, что в тот момент он «снова почувствовал холод наручников».

– Стоп! – сказал я и постарался улыбнуться. – Господа офицеры, давайте спокойно разберемся. Мы в первый раз слышим о запрете Эдуарду Вениаминовичу посещать Украину. Это – первое. Второе – он едет сейчас сюда, чтобы навестить своих старых, больных родителей, всего на день-два, не больше…

– Я уже им это сказал, – вставил Эдуард. К тому же, как я понял, он уже успел представить им и меня как своего адвоката.

Постепенно лед начал таять. Пограничники поняли, что мы и в самом деле не были в курсе тех решений, которые приняла их Служба безопасности несколько лет назад. А следовательно, нельзя трактовать то, что Лимонов оказался сейчас в этом помещении, как «результат успешной операции украинских пограничников по задержанию нарушителя государственной границы».

Офицеры стали расспрашивать Лимонова, где проживают его родители, как долго он их не видел и все такое прочее. Они же потом и рассказали нам, что запрет на въезд Лимонову на территорию Украины установлен давно и на много лет вперед. Соответствующую отметку об этом они чуть позднее сделали в его паспорте.

– Сергей Валентинович! – обратился ко мне старший из них. – Тогда помогите пока Эдуарду Вениаминовичу составить объяснение, а мы сейчас постараемся решить вопрос, чтобы немедленно возвратить его на территорию России.

– А я-то сам могу поехать в Харьков? – спросил я больше для поддержания разговора, чем из практического интереса.

– Разумеется, можете. Хотите на машине, а хотите на рейсовом автобусе. Тут до центра города рукой подать.

Мы быстро составили с Эдуардом объяснение о том, с какой целью он хотел приехать на Украину. Потом решили, что я в любом случае его здесь не оставлю, а в Харьков на автобусе поедет Толя Тишин, который и расскажет родителям Лимонова, что произошло на границе.