Текст книги "Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката"

Чемпион

В пятницу, 15 февраля 2008 года, около полудня мне позвонил Лимонов. Телефон, как обычно, не определил его номер, но такой «неизвестный» номер среди моих абонентов был лишь один, и я, опередив Эдуарда с его привычной фразой: «Сергей, приветствую, это Лимонов!», сказал: «Здравствуй, дорогой!»

– Сергей, приветствую, это Лимонов! – все же произнес по инерции Эдуард и после взаимного обмена дежурными вопросами о здоровье и делах предложил вечером сходить поужинать.

– Давай, – согласился я. – А куда?

– Я буду вечером в твоем районе. Давай там, часов в восемь. Куда мы ходили несколько раз, помнишь? За парком…

Он по привычке шифровался, опасаясь прослушки.

– А, к азербайджанцам! – догадался я.

– Там ведь нормально? И тебе не надо ехать на машине, выпьешь…

– Договорились.

Сейчас на Краснопролетарской улице, на том месте, где в те годы находился азербайджанский ресторан с совсем неазербайджанским названием «Чемпион», зияет асфальтовая плешь размером около ста квадратных метров. А тогда, с середины нулевых, это пустующее место занимал кривенький, неказистый с виду особнячок, воздвигнутый самостроем азербайджанскими умельцами при небескорыстном содействии муниципальных чиновников. И таких «избушек на курьих ножках», где, кстати, подавали прекрасные кавказские блюда, выросло тогда в лужковской Москве немало. «Хурма», «Шеш-беш», «Сим-Сим», «Гладиатор», в котором мы с Лимоновым и нашими друзьями провели не один вечер и которому он посвятил позднее целую главу в своей книге «В Сырах», и вот – «Чемпион». А этот «Чемпион» был хорош не только нейтральным, ничего не значащим, как и «Гладиатор», названием и неплохой кухней с дюжиной разнообразных шашлыков и свежими бакинскими овощами, но еще имел и второй, «черный», выход во внутренний двор, откуда через узкий проход между домами можно было в случае необходимости сразу выйти во 2-й Щепиловский переулок, а там, через Делегатский парк – на Делегатскую улицу или в 1-й Самотёчный, где удобно было оставить машину. В те годы для Лимонова, за которым постоянно следили спецслужбы, эти вещи имели существенное значение. А еще тут же рядом, в 1-м Самотёчном переулке, в маленькой двухкомнатной квартире жила с детьми его жена Катя. Да и я жил здесь же поблизости – на Делегатской. Так что ресторан «Чемпион» (а вообще-то, официально это заведение значилось как «кафе», и именно так и было написано в его меню) находился в самом подходящем для нас месте, и мы в 2007–2008 годах часто его посещали. Не столь часто, конечно, как несколькими годами ранее ресторан «Гладиатор», поблизости от которого, в Сыромятниках, жил тогда Лимонов, но всё же. Так что, мои уважаемые друзья-армяне, мы не специально выбирали азербайджанскую кухню, это получилось случайно.

Итак, пятничным вечером 15 февраля 2008 года в назначенный час мы с Лимоновым встретились на Краснопролетарской у кафе «Чемпион», а еще через мгновение с наслаждением вдохнули острые шашлычные запахи аутентичной кавказской кухни.

И как всегда, народу здесь было полно. В двух небольших залах, разделенных между собой стеклянной перегородкой, стоял сплошной гул голосов отдыхающего московского люда, весело звенела посуда и носились между столиками услужливые кареглазые официанты.

Придя сюда впервые в ноябре 2007 года, мы с Лимоновым, точно так же, как и в этот раз, едва нашли свободный стол. Правда, тогда нам помог младший брат Владимира Познера – Павел Владимирович, такой же улыбчивый и очень похожий на своего известного брата-телеведущего. Павел Владимирович увидел из-за перегородки, где он сидел в компании друзей, Лимонова и, подойдя к нам, посоветовал пройти во второй, меньший по размеру зал.

– Там еще есть места. И там удобнее, – сказал он, приглашая нас широким жестом, будто был хозяином этого заведения. – И тут, если вы впервые, очень хорошая кухня. Обращайтесь, с удовольствием подскажу, что выбрать.

– Спасибо, спасибо, – смутился Лимонов, никак не ожидавший, что его здесь, в этой азербайджанской «забегаловке» кто-то узнает да еще, не дай бог, будет мешать отдыхать, заглядывая в тарелку или в рюмку.

– Большое спасибо, – поблагодарил Познера и я, – мы только по шашлычку. Шашлыки здесь нормальные?

– Здесь великолепные шашлыки, и еще советую вам люля. Люля-кебаб здесь просто выше всяких похвал!..

Мы сели с Лимоновым за свободный столик подальше от компании Познера, боясь как бы эта его учтивость не перешла в навязчивость.

– А ты знаешь, кто это? – тихо спросил я.

– Нет, – ответил Лимонов.

– Это брат Владимира Познера. Он, кажется, ученый, востоковед. Правда, похожи?

Эдуард глянул в сторону, где сидел Познер со своей компанией, но промолчал, – нам как раз принесли меню.

Однако Павел Владимирович Познер оказался не только любезным, но и крайне деликатным человеком: он оставил нас в покое и напомнил о себе лишь перед самым своим уходом, когда снова подошел к нашему столику и с той же своей фирменной познеровской улыбкой, озорной и слегка ироничной, поинтересовался, понравилась ли нам здешняя кухня.

– Неплохой мужик, – заключил в итоге Лимонов.

Это было в середине или конце ноября 2007 года. А через неделю-другую мы снова встретились с Павлом Владимировичем в «Чемпионе».

– Странно, – сказал я. – У них же с братом есть свой ресторан. А он постоянно торчит здесь, у азербайджанцев.

– Ресторан? – переспросил Лимонов. – У них ресторан?

– Да, французский. Я там бывал.

– Наверное, французская кухня ему уже осточертела, – пошутил Эдуард. – Хорошему мужику нужно мясо! Хорошее свежее мясо!..

В те же дни к нашему столику однажды подошел актер Борис Хмельницкий – российский Робин Гуд, как его некоторые называли. Высокий и болезненно худой, с седой густой бородой и усами, он вырос внезапно из-за спины Лимонова и, склонившись над ним, заглядывая в лицо, хрипло произнес:

– Эдуард, добрый вечер! Я Хмельницкий, Борис… Таганка, Таганочка…

Лимонов, державший в руках нож и вилку с уже нанизанным на нее маленьким бакинским огурцом, улыбнулся и закивал головой.

– Помнишь, да? – обрадовался Хмельницкий. – Эдик, ну, я желаю тебе здоровья! Здоровья и успехов! Ты – молодец…

Такие же истории с узнаванием Лимонова там и здесь людьми известными и неизвестными случались часто. И началось это после его освобождения из лагеря в 2003 году. До этого автор всемирно известного романа «Это я – Эдичка» и множества других книг ходил по московским улицам, оставаясь практически неузнанным. Я помню, как однажды мы шли с ним вдвоем по осенней Москве пешком из Бункера на 2-й Фрунзенской в ресторан «Пегас», расположенный в знаменитом особняке Союза писателей на Комсомольском проспекте, и никто даже там не обращал на него никакого внимания! Это именно в «Пегасе» – пафосном, буржуазном по отделке и стилю московском ресторане, Лимонов, подняв рюмку водки над тарелкой густого борща, впервые при мне провозгласил тост за революцию, что вызвало у меня, сибарита, некоторую оторопь. Правда, потом я привык к подобным тостам национал-большевиков. И было это еще в далеких 90-х.

Я помню, как тогда же, но уже летом, и все так же без охраны, мы долго шли ночью с Лимоновым в компании девушек из центра Москвы через Красную площадь, мимо ГУМа и храма Василия Блаженного по Большому Москворецкому мосту (на котором в 2015-м, почти через двадцать лет после этого, застрелят Бориса Немцова) в какой-то модный ночной клуб у отеля «Балчуг Кемпински». И вождь НБП зажигал там вместе со всеми на тесном танцполе.

Но тюрьма и телевидение сделали его, политика и знаменитого писателя, узнаваемым. А это, кроме того, что, безусловно, приятно, еще и хлопотно: повсюду за тобой наблюдают чьи-то глаза, отчего необходимо постоянно себя сдерживать и все контролировать. Его стали узнавать повсюду: на улицах и в поездах, в Ботаническом саду и в саду «Эрмитаж», в клубах и на художественных выставках, в кафе и ресторанах. Так было в «Чемпионе», как до этого – в «Гладиаторе» или позднее в корчме «Тарас Бульба» на Садовой-Самотечной. Так было и в итальянском кафе «Сесто Сенсо» на месте некогда знаменитой Таганской тюрьмы – «Таганки» или ласково, по-блатному, «Таганочки», снесенной в конце 50-х годов, но имя которой вскоре перешло к созданному неподалеку театру и с ним уже разнеслось по всему миру. В том кафе готовили прекрасную пиццу с тунцом и луком, и мы обычно сидели там на террасе, курили сигары, пили виски и смотрели на заходящее солнце, заливающее охрой большой дом напротив…

А в тот февральский вечер 2008 года, о котором я начал рассказ, мы с Лимоновым, к его радости, не встретили в «Чемпионе» никаких знакомых. Официанты предложили нам на выбор столик по центру или у стены, и мы, разумеется, выбрали у стены.

После холодной улицы находиться в помещении заполненного людьми ресторана было приятно. Привычный гул голосов, звон посуды, запахи еды – обстановка, располагающая к отдыху. Но Эдуард в тот раз был как-то уж слишком напряжен. Вот и свою охрану из преданных ему нацболов он не оставил здесь же, как часто бывало, за соседним столиком, а отослал дожидаться его в машине. И чтобы расслабиться, нам потребовалось немало времени, но еще больше пива и водки, бутылку которой мы чуть ли не до конца опустошили, не дожидаясь подачи горячей закуски.

Я не спрашивал Лимонова, что произошло и что его так тревожит. По большому счету мне и так все и давно было понятно: cherchez la femme – ищите женщину, как говорится. И этой женщиной была горячо любимая, подарившая Эдуарду детей и надежду на семейное счастье Катя Волкова.

Я не собирался тогда и не собираюсь сейчас разбираться, кто из них был прав, а кто виноват, – в таких делах, как правило, виноваты обе стороны. Но этот семейный союз, который вскоре распался, создавался на моих глазах, и я был свидетелем того, как Эдуард потерял голову, влюбившись в Актрису (именно так он часто называл тогда Катю) с первого взгляда, когда она на одном из так называемых светских мероприятий (кажется, это было в Манеже), за отсутствием под руками бумаги, написала ему номер своего телефона прямо на женской прокладке. И ведь действительно – актриса!..

Но сам я с Катей в те первые дни и месяцы их знакомства общался мало. Помню лишь, как она, красивая и пьяная, пела однажды в ресторане (в том самом «Гладиаторе», куда мы большой компанией завалились после посещения в ЦДХ выставки «АРТ-МОСКВА, 2005») – пела, вскочив из-за стола и имитируя руками игру на гитаре, какую-то свою песню, где рефреном повторялась строчка, типа: «ЧеКа», – слышим мы из далека. – «ЧеКа»… И я подумал тогда, что Катя и голосом, и манерой исполнения подражает (возможно, непроизвольно) покойной Наташе Медведевой. И мне, признаюсь, это не понравилось. И еще помню, как тогда же, в «Гладиаторе», пока Лимонов ходил в туалет, она рассказывала нам, что надеется на его помощь в раскручивании ее музыкального проекта, но вообще-то не хочет быть «просто очередной его девушкой». И, эпатируя публику, страстно целовала его потом, когда он вернулся к столу…

Однако я часто и подолгу в тот период общался с самим Эдуардом. И помню, как восторженно он всегда о Кате отзывался. Рассказывал, какая она и красивая, и талантливая, какая добрая и умная, и как любит его, и как хочет от него ребенка. А уж он-то сам как хотел ребенка! И не скрывал этого. И когда Катя забеременела, как он взволнованно суетился, консультируясь у меня, можно ли поскорее получить справку о смерти бывшей жены Наташи Медведевой, чтобы оформить брак с Актрисой!.. Я помню как он, 62-летний суровый мужик, прошедший войны, тюрьмы и зону, порхал на крыльях любви (вот уж действительно банальное, но какое точное выражение!), появляясь то там, то здесь на светских тусовках со своей беременной красавицей Актрисой, как рассказывал о ее поездке в Харьков и встрече там с его совсем старенькой матерью. И позднее пересказывал их с матерью телефонные разговоры, в которых та постоянно расспрашивала о родившемся в 2006 году в день Октябрьской революции долгожданном внуке.

А дальше постепенно началось то, что называется «любовная лодка разбилась о быт»: тесная квартира Кати, ставшая еще теснее после рождения сына, попытки как-то урегулировать вопросы быта путем аренды или покупки другой квартиры и даже маниловские планы супругов о приобретении земли в Тверской области и строительстве там настоящей писательской усадьбы.

Но всем этим планам не суждено было сбыться. И не только из-за отсутствия у Эдуарда необходимых для покупки большой квартиры или дома денег, но в первую очередь потому, что он – не граф Толстой и не обласканный властями советский писательский генерал, увешанный лауреатскими медальками и всякими орденами. Мне лично, как, уверен, и многим тысячам людей, знакомым с судьбой и творчеством Лимонова, просто невозможно представить его живущим где-то в загородной усадьбе и лениво раскачивающимся там в шезлонге, под тенью лип или посреди яблоневого сада. Как невозможно представить его и в большой элитной московской квартире среди модного хай-тека или позолоты пошлой брынцаловщины.

Да, это невозможно представить большинству людей, знающих Лимонова, но актриса Екатерина Волкова входила, видимо, в меньшинство.

А когда она все поняла, то махнула рукой и… улетела на Гоа: надо снять послеродовой стресс, отдохнуть, набраться сил… Да мало ли каких поводов можно еще найти для того, чтобы уехать из промозглой московской зимы в тропический рай, если этого очень хочется! И неважно, что ребенку, оставленному на попечение пожилой матери, всего полтора месяца от роду, а у мужа-политика, как назло, неприятности – его партию пытаются запретить, соратников одного за другим задерживают, за ним самим постоянно следят.

«Ну а чем я могу помочь?»

Действительно, чем?..

То было в начале 2007 года. И Лимонов, одиноко живя в своей большой съемной квартире в Сырах, ждал красавицу жену несколько месяцев, отсчитывая дни. А потом, когда она все-таки вернулась, не мог этому нарадоваться, но так и остался жить на два дома – у себя, в Сырах, где работал, и у нее, на Самотёке, потому что у нее для него не было места, а переезжать к нему или в другую съемную квартиру Актриса не захотела.

– Ты представляешь, – рассказывал он мне, – утром работаю у Кати на кухне, пишу. Она спит. И тут на кухню входит теща, и говорит: «Так, Эдуард, убирайте поскорее всю эту свою писанину со стола, я ребенка кормить буду». И сгребает все мои бумаги в сторону. Представляешь?..

И я представляю, как известный, немолодой уже писатель сидит рано утром за крохотным столом на пятиметровой кухне, что-то пишет, аккуратно разложив на столе свои тетради и книги, а потом растерянно наблюдает, как какая-то женщина сгребает их в сторону, называя все это «писаниной»…

И он уезжал в Сыры.

А еще, по его словам, были и пренебрежительные высказывания Актрисы о его творчестве (что, конечно, ранит любого художника) и о политической деятельности. Но, думаю, если Катя и говорила такое, то просто в сердцах. Но ведь и у него не веревки вместо нервов. Отсюда и его раздражительность, и эмоциональные срывы, грозившие разорвать их отношения еще до годовщины рождения сына. И это чуть было не произошло даже в день крестин Богдана в Ростове-на-Дону, куда все мы, участники этого торжественного мероприятия, прибыли порознь: я в качестве крестного отца прилетел самолетом, Эдуард приехал на машине, а Катя с сыном – поездом. Так же все потом и разьехались. Однако первый год жизни Богдана отметили все же вместе, торжественно-напряженно, в кругу самых близких, и Катя, будучи снова беременной, умчалась, теперь уже вместе с годовалым ребенком, опять на несколько месяцев в Индию – в любимый ею Гоа, оставив мужа праздновать Новый, 2008 год с его запрещенной партией и переживать в одиночестве очередную московскую зиму…

– Я хочу прочитать тебе мои новые стихи, – неожиданно произнес Лимонов, когда официант, заменив на столе посуду, поставил перед нами еще один запотевший графин с водкой. – Послушаешь?

– Конечно.

Эдуард взял лежавшую на соседнем стуле черную пластиковую папку, неторопливо раскрыл ее и, вынув оттуда пачку листов формата А4, начал читать.

 
И Юлианский календарь…
Над зыбкой розовый фонарь…
Качаемая мною зыбка!
В тебе рождается улыбка,
Мой тихо лающий сынок,
Я знаю, хочешь на Восток…
Круглоголовый, круглоглазый,
Востока следуешь приказу.
– Малыш, я твой седой отец!
– Я обезьян, вожак у стада.
Маманю теребить не надо
За терракотовый сосец…
Бог создал Землю, говорят,
И населил толпами стад,
Успешно поедавших друга.
Жена могла сожрать супруга…
То, что и делает твоя
Маманя по стопам зверья.
Она как самка паука,
Самца съедающая прямо.
Осеменил? Наверняка?
И тихо жрёт супруга дама…
Что и случилось бы вконец,
Но твой всезнающий отец
Избегнул страшного укуса.
И вот сидит во тьме улуса
московского. Привет, сынок!
Мы встретимся с тобою вскоре,
Поговорим о Пифагоре,
Но выплюнь маменькин сосок!
 

Мы пропустили по рюмке за детей.

Отложив приборы, Эдуард выудил из своей пачки листок с очередным стихотворением и продолжил чтение.

 
Я не светская игрушка,
Я – тяжёлый человек.
У меня свисала пушка
С портупеи целый век
Я в казарме спал, как дома,
Я стреляю в темноте,
Отдалённо мне знакома
Та фигура на кресте.
Перешла ты мне дорогу,
Зря, возлюбленная всласть,
Не имея долга к Богу,
На тебя могу напасть…
 

– А вот еще одно короткое. Называется «На пляже Гоа. Февраль 2008», – пояснил Лимонов.

 
Одна из жён Лимонова,
Самая простая,
Бродит там беременная,
Вовсе никакая!
Потеряла милая
Не от косички бантик,
Потеряла женщина
Голову как крантик!
 

– Ещё.

 
Жена, ребёнок были у меня…
Затем исчезли, как в воронку
Всё грохнулось среди рожденья дня
Богдану, годовалому ребёнку,
Успел купить китайский автомат,
И пистолет, и рацию, и кепи…
Он вырастет, и будет он солдат,
И мою славу он своей укрепит.
Богдан, когда ты вырастешь большой,
Скрути-ка мать и к двери привяжи!
И выпори! Ей с чёрною душой,
«Зачем отца лишила?» – ей скажи.
 

В этих стихах, лишенных куртуазного изящества, – боль души отвергнутого женщиной поэта. Но тут передо мной сидел не просто поэт (я знаю, эстетам подавай «высокую» поэзию), а убитый горем мужик, каких миллионы, потерявший всякую надежду на сохранение семьи и изводящий себя воспоминаниями. И то обстоятельство, что мужиком тем был Эдуард Лимонов, ничего не меняло. Ну, разве что в некоторые мгновения я воспринимал эти его стихи как продолжение его же прозы – грубо зарифмованной автобиографической прозы, где он, как обычно, не щадит абсолютно никого, а себя прилюдно выворачивает наизнанку, нисколько не заботясь о том, как при этом выглядит со стороны.

– Вот тоже из недавнего. Богдану. – Лимонов откашлялся и глотнул пива.

 
Вот я сижу на кухне, сынок,
При галстуке, зол, спокоен.
Прибудет охрана. И в нервов комок
Сжатый, уеду я, воин…
Под утро затихла ссора с женой,
С мамой твоей больной…
Я не увижу тебя никогда!
Прощай же, моя звезда!
Вырастешь умным, красивым, Богдан,
Ну, а отец твой, умру я от ран,
Вот что тебе напишу я на скатерти:
«Не принимай никогда, будь смутьян,
Сторону матери!..
Матери тёплое вьют гнездо,
Сладко в гнезде валяться,
Только мозгов разжижения до
Нужно с гнездом расстаться!
Мальчик, беги! Мальчик, беги!
От баб убегай скорее!
Пусть бабка суёт свои пироги,
Пусть мать вся улыбками реет,
Плюнь на улыбки и на морщины,
Бабы – не участь мужчины!..
Да, я тебя от любви зачал,
Только объект желанья
Быстро чудовищем яростным стал,
Весь ощетинился, заклокотал,
Не только любить меня перестал,
Но гложет меня, как пиранья…
(Может, другого себе нашла,
Вся психопатией изошла!
При этом тобою она прикрывается:
Якобы бедный Богдан нуждается
В обширной квартире, в поездке в Гоа,
А без Гоа, ни «ау!», ни «уа!»)
На самом-то деле всё мать твоя лжёт,
Её там мужчина, возможно, ждёт…
Она изрыгает зловонную ложь!
Ты на меня должен быть похож…
Так убегай от них, взявши нож,
Чтоб только не жить в их фарватере,
О, покидай, покидай, покидай!
Этот вонючий, слезливый рай —
Сторону матери!»
 

В зале «Чемпиона», как я уже сказал, было шумно, и потому Лимонов постоянно повышал голос, стараясь перекричать полсотню человек.

 
Она не читала роман «Овод»,
Она читала роман «Обломов»,
Она не поймёт, что я вечно молод,
Ей не понять, что я без изломов.
Она низка, у неё нет высот,
Она – возлюбленная наоборот,
У неё есть живот, да, но два крыла
Ей эта поганая жизнь отсекла.
 

И тут в какой-то момент я вдруг уловил наступившую в зале тишину. И в ней срывающийся в крик голос Лимонова:

 
А я летаю! Вам удивительно?
Хотя и летаю я очень мучительно.
Но я не тяжелый, и два крыла,
Моя звезда для меня сберегла…
 

Лимонов замолчал. И три-четыре секунды после этого тишина в зале все еще сохранялась. Люди не поняли, что произошло. Не уверен, что кто-то из них узнал Лимонова, хотя, возможно, кто-то и узнал. Но человек, читающий в кабаке стихи, сейчас, согласитесь, редкость. Дикий крик, пьяное пение и даже драка не привлекли бы к себе такого внимания окружающих.

– Выпьем, – предложил я.

– Сейчас. Еще одно, – ответил Эдуард, перебирая свои листы. И, набрав в легкие побольше воздуха, продолжил, но уже тише.

 
Тебя мучает ревность со злобой, тоска,
Ты не видел два месяца с лишним сынка,
Ты болеешь, простуда и астма вдвоём
Истязают тебя этим солнечным днём…
Потерпел неудачу опять ты в любви,
Неудачником, впрочем, себя не зови, —
Вся проблема твоя с этой трудной женой,
Как проблема с собакой большой…
Выбирая собаку купить чтоб в друзья,
Выбирайте детей, взрослых сучек нельзя…
Ведь у этих у взрослых, красивейших сучек
Было много несчастных, трагических случек,
Было много предательства, много грехов,
Чего нет у родившихся только щенков…
 

– А ты знаешь, – сказал я, когда мы все-таки выпили, – ведь это всё начинается еще раньше – с самого детства. Ну вот, что мы желаем своим детям с раннего возраста? Мальчикам мы желаем быть сильными, смелыми и умными, желаем им хорошо вести себя и слушаться старших. Учим не обижать младших, слабых и… девочек. Хотим, чтобы они выросли честными и справедливыми, были верными товарищами и друзьями, стали защитниками своей сестренки и младшего брата, мамы и родины. И даже пишем это всё им в поздравительных открытках по поводу самых разных праздников. Так? А что мы желаем своим дочерям? Мы желаем им быть красивыми и, в лучшем случае, умными, а то и просто обходимся пожеланием хорошей учебы. Мы хотим, что наши дочери – «красавицы и принцессы» – выросли здоровыми и обязательно нашли свое счастье. И тут ключевое слово «наш ли»: найти счастье это не труд, но удача! И никогда не напишем им в поздравительных открытках пожелания быть честными, трудолюбивыми и преданными, – преданными родительскому дому и семье. Возможно, всему этому учат матери своих дочерей в мусульманских семьях, и понятие «преданность семье» у юных мусульманок со временем легко переходит уже на собственные семьи, где к нему добавляется еще и понятие верности мужу… Но если я вдруг, поздравляя, к примеру, свою взрослую дочь с днем рождения, напишу ей: «Будь, дочка, здорова и счастлива, будь честной и верной!», она решит, что папа сошел с ума. Однако написав это же взрослому сыну, я не рискую показаться ему сумасшедшим. Ну, а если я напишу то же самое своей подруге, то можно быть уверенным, она воспримет это как оскорбление.

Лимонов слушал меня, не перебивая. И я видел, что он со мной согласен.

– А потом у нас, мужиков, и у женщин разный подход к измене, – продолжал я спьяну излагать ему свои мысли.

– Мужик не считает изменой жене какие-то мимолетные, случайные связи с другими бабами, – говорил я. – И только когда мужчина начинает проявлять к новой знакомой какие-то знаки внимания – дарит ей цветы, милые безделушки или дорогие подарки – это свидетельствует о том, что он начинает сравнивать эту женщину со своей, и сравнение – не в пользу последней. Только с этого момента мужчина сам психологически осознает, что изменяет своей женщине… Ты улавливаешь мою мысль?

– Улавливаю, – Лимонов смотрел на меня не моргая.

– У женщин, как мне кажется, все иначе. Всё! Женщина изменяет мужу и осознает это сразу, как только сближается с новым партнером: вдыхая его пот, прикасаясь к его телу… Она тут же невольно начинает сравнивать любовника со своим мужем. Нет, потом она, конечно, будет еще думать и, возможно, даже так и не примет решения в пользу любовника, но факт измены уже для нее состоялся. И ей придется с этим фактом как-то жить. Улавливаешь?.. Не поэтому ли с древних времен люди относились к женской измене иначе, чем к мужской? Строже…

– Эх! – громко выдохнул Лимонов. Я вопросительно взглянул на него.

– Нет, – пояснил он, улыбнувшись. – «Эх!» – так называется стихотворение.

– Читай!

 
Я давал ей большую рубашку,
Она в ней тепло спала.
Я давал ей большую чашку,
Она чай из неё пила…
Я поил её чаем с мёдом,
Ей укутывал ноги пледом,
Всё равно она стала уродом,
И подвергла меня лишь бедам…
 

Было уже около полуночи, зал ресторана постепенно пустел, но Лимонов продолжал читать свои еще не опубликованные стихи.

 
Я бы писал стихи о гладиолусах,
Или о шляпках, может быть, писал,
Я пел бы Вам о шапках и о волосах,
Я б по-английски это напевал.
Я бы с ребёнком в парке бы прогуливался, —
Спокойный и приятный человек…
(А воздух бы на время обеспуливался!)
А ты глядела б мирно из-под век…
Я Вас сжимал в объятиях и ласках,
Вас никому в миру не уступал,
В сложнейших и завязках и развязках
Я своё тело с Вашим сопрягал.
Стремился внутрь я Вашей влажной глуби,
Топтал Вас словно бык и злой мужлан!
А что я получил? Она не любит!
Зачем тогда был этот балаган?!
Зачем родили бедного Богдана?
Чтоб ты его с отцом разорвала,
Чтоб у меня в груди зияла рана
И я глядеть боялся в зеркала?
Тяжёлая жена моя, тяжёлая,
Какая ты бесчестная, двуполая…
Как злой мужик, как оборотень вдруг!
А я-то верил, ты мой страстный друг!
А я-то верил, красоту мы делим,
И ненависть внутри себя не селим…
 

Расстались мы далеко за полночь. К этому времени в «Чемпионе», кроме нас двоих, уже никого не было, а парни из охраны Лимонова, встретившие своего вождя на улице, думаю, изрядно тогда промерзли.

Когда исчезли за поворотом габаритные огни черной лимоновской «Волги», я пошел через освещенный снегом Делегатский парк домой.

После столь много выпитого спал я в ту ночь плохо. А утром позвонил Лимонову.

– Ты жив? – спросил я его.

– Да, всё нормально, – бодрым голосом ответил Лимонов. – Сижу, работаю, – в понедельник надо две статьи сдать…

А в полдень по каналам новостей пришла печальная новость.

«Сегодня, – сообщили СМИ, – в 10.30 утра на 68-м году жизни скончался популярный актер театра и кино Борис Хмельницкий. Артист в последнее время тяжело болел и победить недуг, увы, не смог. Борис Алексеевич умер в своей московской квартире на улице Дурова…»

Улица Дурова, Самотёчная, где находилась первая московская квартира, в которой поселился Лимонов с Анной Рубинштейн по приезду из Харькова в далекие 60-е, а рядом – 1-й Самотёчный переулок, где через сорок лет будут жить его жена Екатерина Волкова и их дети, и Делегатская, где после развода он будет прописан, и Краснопролетарская, где стоял «Чемпион», а теперь красуется пустая заасфальтированная площадка… Посмотрите на карту Москвы – это все в одном месте, друг возле друга. Вот и задумаешься: случайно ли?