Текст книги "Прозрачная тень"

Настя

Я стоял и, наслаждаясь тихой весенней погодой, писал залитую солнечным светом тропинку в Горелом лесу. Я сюда часто прихожу именно весной, когда приезжаю на Валаам. В это время года здесь редко кто бывает, потому как нечем поживиться – нет ни ягод, ни грибов, а мне только этого и надо. Люблю творить в полной тишине, чтобы ничто и никто не отвлекал меня от этого удивительного и таинственного процесса – живописания, который я и сам-то до сих пор не могу толково объяснить. Сиреневая тропинка вьётся между молодыми белоствольными берёзками и серыми, покрытыми лишайником, гранитными валунами, когда-то, многие тысячи лет назад, хаотично разбросанными тут и там растаявшим ледником. Лес в это время года выглядит молодым и прозрачным, и моя душа радуется и трепещет от соприкосновения с этой непостижимой Божественной красотой… Вдруг я услышал странные звуки за спиной: будто кто-то вопит что есть мочи и произносит моё имя при этом. Вздрогнув от неожиданности, я обернулся и увидел девушку в розовом платье, нелепо размахивающую руками и стремительно приближавшуюся ко мне. Я уже приготовился ещё более стремительно удрать, но, внимательно присмотревшись, узнал в экспансивной, беспрерывно вопящей особе экскурсоводку Настю, с которой познакомился ещё в прошлом году.

– Настя, ты ли это? Тебя трудно узнать. Я даже хотел сначала скрыться в ближайших зарослях, подумал было, что какая-то невменяемая особа покушается на мою жизнь, мало ли что может случиться весной в Горелом лесу.

– Что, плохо выгляжу, – насупилась подбежавшая Настя, – или ты, как всегда, пытаешься острить, Бусахин, так вот знай: у тебя это плохо получается!

– Наоборот, ты так похорошела, что я подумал сначала: «Уж не Ангел ли спустился с небес?» – такое странное впечатление ты на меня произвела, когда подбежала поближе.

– Хватит врать, Бусахин. Я все твои фантазии давно изучила.

– Когда это ты успела их изучить? Зимой мы с тобой не виделись, а прошлым летом ты, по-моему, провела на Валааме всего два месяца и уехала на переэкзаменовку, или я опять попал впросак и это очередная моя фантазия?

– Значит, ты думал обо мне, раз так хорошо это запомнил! – радостно и с какими-то таинственными нотками в голосе произнесла Настя.

Всё произошло случайно в Скалистой бухте, где я так же в одиночестве писал этюды. Это место всегда привлекало меня своей дикой первозданной красотой и романтичными видами, кроме того, не каждый мог обнаружить едва заметную тропинку через густой тёмный лес, которая приводила сюда, и у заезжего туриста просто не хватило бы время не только разыскать её, но ещё и дойти сюда… Вдруг передо мной возникла смущённо улыбающаяся девушка и, поздоровавшись, назвала меня по имени. «А вы, собственно, кто будете?» – задал я глупый вопрос. «Меня зовут Настя, и я экскурсовод», – весело ответила она. «Что-то я вас не помню. Я здесь всех экскурсоводов знаю и тоже вожу экскурсии». – «Вы меня не запомнили, а я в прошлом году у вас на экскурсии была и под впечатлением от этой красоты и вашего рассказа решила тоже водить здесь экскурсии. Приехала домой в Санкт-Петербург и записалась на курсы экскурсоводов, и вот я здесь. Вы меня извините, я, наверное, отвлекла вас. Я только искупаюсь и сразу же уйду». Я продолжил писать этюд, но не прошло и десяти минут, как я услышал плачущий голос моей новой знакомой: «Я, кажется, ногу порезала. Сергей, вы не поможете мне!» Я оставил этюд и быстро подошёл к ней. Она сидела на камне и, положив ногу на ногу, испуганно смотрела, как на луду падают, одна за другой, крупные капли крови. На подошве ноги я увидел небольшой порез. «Это ерунда. Потерпите, я сейчас принесу чистую тряпку и перевяжу вашу “страшную и беспощадную” рану». Промыв рану, я перевязал её, ненароком обратив внимание на стройные ноги с тонкими щиколотками пострадавшей девушки. «Спасибо вам, – плачущим голосом произнесла она, – не знаю, что бы я без вас делала». – «Пустяки. В следующий раз будьте осторожнее, когда в воду заходите. Такие красивые ноги надо беречь. Видите, что тут происходит. Кто-то приезжает на Валаам водку пить, а потом на радостях в пьяном безобразии пустые бутылки о древние луды бьют. Ритуал, что ли, у них такой?» – После этого «мудрого» предположения я оставил раненую Настю и было пошёл дописывать этюд, но она почти требовательно остановила меня: «Я, наверное, одна не дойду. Мне больно наступать. Помогите мне, пожалуйста». «Этого ещё не хватало, – с досадой подумал я, – хотел здесь целый день провести – и нате вам», а вслух сказал: «Помогу, конечно, только ещё потерпите немного. Я этюд допишу, и мы вместе отправимся в Воскресенский скит. Вы ведь там проживаете, где и все экскурсоводы?» – «Да, конечно. Я подожду. Пишите, сколько хотите»… Потом мы с трудом доплелись до скита, где-то мне даже пришлось нести её на себе, что было совсем не просто, если учесть, что мой этюдник, набитый картоном и свинцовыми тюбиками с краской, имел довольно внушительный вес. Вот так оригинально состоялось наше знакомство. Это нас сразу же сблизило, и в дальнейшем мы уже общались, как будто были давно знакомы и чуть ли не близкими друзьями. Настя оказалась очень милой и общительной девушкой и часто заходила ко мне на чердак хозяйственного корпуса скита, где находилось моё жилище и мастерская: просто поговорить или посмотреть мои новые работы – и при этом всё время упрашивала как-нибудь взять её с собой на этюды. Но я постоянно отнекивался, так как понимал, что это будет отвлекать меня и не позволит полностью сосредоточиться на творчестве. В жизни мне уже не раз приходилось сталкиваться с подобными женскими капризами, и, как правило, ничего путного из этого не выходило. Но однажды она всё же уговорила меня, и мы вместе отправились на этюды, и как раз туда, где так странно познакомились, – в Скалистую бухту. Откровенно говоря, я был недоволен уже тем, что она значительно сдерживала мой темп передвижения, а значит, невольно разрушала то состояние природы, которое я хотел передать в этюде. Солнце не стояло на месте, и освещение ландшафта постоянно меняется. Не все понимают, что живописец пишет не всё подряд, а, как правило, тот образ, который он хорошо продумал, и здесь важны и погода, и освещение, и время дня, и многое другое… Придя на место, я начал писать этюд, а Настя, постелив полотенце, разделась и улеглась на луду, подставив своё худенькое тело под тёплые утренние лучи валаамского солнца… и случилось то, что и должно было случиться в таком романтичном и уединённом месте между мужчиной и женщиной. Страсть часто неподвластна разуму. Умение владеть собой – это тоже талант, и постоянно делать вид, что тебя не волнует обнажённое тело красивой девушки, невозможно… Этюд в этот день я так и не закончил. С Настей мы ходили на «этюды» ещё около месяца, а потом она уехала в Питер, как она мне сказала: «на переэкзаменовку». Она училась на третьем курсе педагогического института. Наши отношения были так скоротечны, что любовью это назвать вряд ли возможно: увлечение, страсть, каприз, но только не любовь. У меня уже давно не было женщины, и Настя, так внезапно потянувшаяся ко мне всем своим существом, без особого труда вызвала во мне ответное чувство. Оно оказалось взаимным и поэтому вспыхнуло, как зажжённая спичка, но так же быстро и погасло. Через несколько дней после её отъезда я почти не вспоминал о ней.

И вот мы с нова вместе, и я рад видеть её, такую красивую и сияющую, – в этом розовом платье – лёгкую и непредсказуемую.

– Разве тебя можно забыть? Мы всё же не чужие люди. Такое не забывается… – И вдруг я, к своему удивлению, увидел, как Настя, достав кисет, принялась уверенно скручивать «козью ножку» и набивать её табаком, потом чиркнула зажигалкой и прикурила. Сделав затяжку, произнесла голосом заядлого курильщика:

– Моршанская!

– Что значит «моршанская»? – ошарашенный её странными действиями, спрашиваю я.

– Махорка моршанская. Самая лучшая. Её в этом городе производят – в Моршанске, а ты что, не знал этого?

– И давно ты приобщилась к столь экзотическому продукту или только передо мной комедию ломаешь, чтобы таким изощрённым способом вывести меня на чистую воду?

– А чего тебя выводить. Я же вижу, что ты мой. Здесь даже лупа не нужна, – и, выбросив окурок, обняла меня, прильнув ко мне всем своим хрупким и лёгким телом…

Вскоре на остров повалили любознательные туристы, и с Настей мы встречались только в трапезной скита или на лекциях, которые читали нам приглашённые специалисты по тем или иным вопросам, связанными с Валаамом. Расширяли, так сказать, наш кругозор в этой области. Настя делала вид, что не замечает меня, и, не глядя в мою сторону, проходила мимо. «Обижается, что я не приглашаю её на этюды, – успокаивал я себя. – Какие этюды! Когда я занят по горло: всё время приходится водить бесчисленных гостей игумена. У меня уже и сил после этих подвигов ни на что не остаётся».

Наконец, однажды вечером, Настя пришла ко мне на чердак со своим кисетом, набитым её любимой махоркой, молча села на кровать и, деловито скрутив «козью ножку», закурила, пуская дым в открытую мной по этому случаю форточку. Дым от Настиной махорки почему-то меня не раздражал и даже нравился, напоминая, не знаю почему, далёкое детство. Может быть, кто-то из соседей курил её…

– Ну что, Бусахин, так и будем в молчанку играть, или ты таким наглым способом задний ход даёшь? – ледяным голосом спросила меня Настя.

– Какой-то у тебя жаргон странный появился. Видимо, махорка на тебя отрицательно влияет. Не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, и потом – перестань называть меня по фамилии, мне как-то неловко от этого. У меня же имя есть, в конце-то концов! – Я начинал сердиться.

– Ну извини, это как-то само собой получается, наверное, оттого, что ты значительно старше меня. Буду тебя теперь только по имени называть. – Она села ко мне на колени и, обняв одной рукой за шею, другой продолжала смолить «козью ножку». – Как тебе больше нравится: Сергей, Серёжа, Сергуня или, может, Сергунька? – весело захохотала Настя и выбросила окурок в форточку.

– Знаешь, как говорится: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь». Сергей мне больше всего подходит, и кажется, я догадываюсь, почему ты на меня злишься. Ты должна понять, что здесь я не совсем свободный художник, мне приходится водить экскурсии с ВИПами, а это будет посложнее, чем с простыми туристами. Здесь одним текстом не отделаешься… Уже и сил после этих подвигов не остаётся… Пока их много приезжает на Валаам, и моё плачевное физическое состояние не позволяет тратить энергию на безнравственные деяния. При таком сумасшедшем жизненном ритме я уже почти в астрал вышел. Ты, как умная девочка, должна это понимать.

– Ладно, хватит витийствовать. Считай, что оправдался, и я тебя простила, – перебила меня Настя. – Проще надо быть.

После этих слов мы «безнравственно» повалились с ней на кровать… Потом мы сидели, обнявшись, и болтали о разных пустяках. Настя прижалась ко мне, и, чувствуя тепло и в то же время слабость и незащищённость её тела, я вдруг испытал к ней такую нежность, что с удивлением посмотрел в треснувшее окно, где в небесах сияли звёзды, а сквозь верхушки сосен рвалась ввысь сияющая луна, и мне захотелось, чтобы это блаженное состояние, этот дивный вечер длился бесконечно.

«А что я могу поделать? – думал я. – Она будит во мне такую страсть, что порой я не в силах сдерживать себя и полностью отдаюсь в её власть. Она это поняла и пользуется этим. Женщина всегда чувствует, когда она подчиняет себе мужчину, и тогда она или уходит от него, теряя к нему всякий интерес, или остаётся и, наслаждаясь своей властью, отнимает у него волю. Посмотрим, что у нас получится. Страсть – это настоящий наркотик, и чей-то голос нашёптывает мне: “А как же тело, материя? Она же дана человеку Богом, значит, Он что-то имел в виду по этому поводу: чувства, страсть, нежность, наслаждение, любовь разве не зависят друг от друга, разве не успокаивают нас и не делают нас гуманнее и добрее?” Было бы идеально, если бы чувства и разум гармонично взаимодействовали в нашей жизни, но, к сожалению, далеко не все наделены такими способностями…»

Когда Настя ушла, я ещё долго не мог успокоиться и поэтому решил почитать книгу наставлений старца Паисия Святогорца и в ней обратил внимание на такое высказывание: «Человек духовный от соприкосновения со святым изменяется – в хорошем смысле этого слова, а от плотского человека не воспаляется. Он видит его, страдает за него, но сам не повреждается. Человек, находящийся в среднем духовном состоянии, от человека духовного изменяется к добру, от человека плотского тоже изменяется, но ко злу… и от человека плотского воспаляется».

«Вот, второе – явно про меня», – подумал я, а чей-то голос опять нашёптывал мне: «Однако он тоже человек – Святогорец-то. Он не Господь Бог. У него своя земная жизнь, и он смотрит на всё через призму только своей жизни. Не так уж ты и “воспаляешься” от плотской Насти, да и сам-то ты пока из плоти состоишь, а то прекрасное чувство нежности, которое ты испытал после так называемого “плотского воспаления”, разве это “зло”? Ты же после этого не побежал с ножом на улицу…»

Я так люблю творить в одиночестве – только Природа и больше никого. Я не спешу и спокойно готовлюсь к созданию этюда. Вот он первый красочный мазок, он словно камертон, который даёт настрой будущему произведению, и от него зависит и цвет, и тон, и даже композиция. Пишу этюд, а из головы не выходит старец Паисий Святогорец. Сидит он у себя в келье на Святой Горе Афон и, на чей-то взгляд, ничего не делает, но на самом деле он своим тихим и чистым светом, светом души, одухотворяет всё вокруг, и у него творчества побольше, чем у нас – художников. Мы материально творим, а он – духовно. Здесь тонкий невидимый мир присутствует…

На следующий день, вечером, пришла сердитая и уставшая Настя. Она без стука вломилась ко мне на чердак и плюхнулась на кровать, задрав ноги в пыльных кроссовках на её металлическую спинку.

– Эти паломники – просто вампиры какие-то, – с гневом в голосе проговорила она. – Все силы у меня высосали. Никаких чувств не осталось, даже всё тело от них болит. Я у тебя немного отдохну, а то мои соседки своей постоянной болтовнёй не дадут мне этого сделать.

В это время я сидел за столом и поправлял этюды, которые написал сегодня. Её нахальное вторжение сначала разозлило меня, но вскоре я успокоился и рассказал ей о моих размышлениях по поводу старца Паисия Святогорца. Настя смотрела на меня такими сонными и пустыми глазами, что я начал понимать, что все мои слова уходят куда-то в пустоту, и вдруг она не выдержала и сердито выкрикнула:

– Хватит! И ты туда же! Меня паломники достали своим фанатизмом, а тут и ты начинаешь. Мне сегодня ещё на всенощную придётся идти. Дай отдохнуть хоть немного. – Настя закрыла глаза и вскоре заснула.

Я подошёл к ней, осторожно снял кроссовки и накрыл её своей испачканной краской курткой, в которой обычно хожу на этюды. Потом сел за стол и, глядя на безмятежно спящую Настю, вдруг подумал: «Всё же хорошо, что она ко мне приходит, даже вот так – вваливается, плюхается без спросу на мою постель, задирает ноги на спинку кровати. Уже не стесняется меня, словно мы уже давно знакомы и между нами нет никаких тайн и нам нечего скрывать друг от друга. В такие минуты хочется подойти к ней, сесть рядом и, гладя её светлые, золотистые волосы, спеть ей тихим голосом песенку, чтобы она хорошо выспалась и отдохнула и со спокойной душой отправилась бы на всенощную…» Настя спала часа два, слегка посапывая, словно маленькая девочка. Я разбудил её на ужин. После ужина она укатила на автобусе вместе с другими экскурсоводами в центральную усадьбу монастыря.

Вскоре Настя уехала на несколько дней «по делам» в Питер. Я же писал этюды, водил экскурсии и, конечно, скучал, то и дело вспоминая свою бесцеремонную и грубоватую, курящую моршанскую махорку, но ставшую такой милой моему сердцу девушку Настю. В свободное от трудов праведных время, когда всё валится из рук и хочется просто бездельничать, я бродил в одиночестве по острову с пустой головой и, манерничая, вглядывался в окружающую меня затейливую природу: сныть, лопухи, крапива и прочая отшельническая снедь радостно кивали мне в ответ и тихо светились изнутри райским светом безгрешных существ. Им-то что! Они умылись росой, и век их короток и лёгок, а иному человеку порой за всю его долгую жизнь до святой воды не добраться. Смотришь на такого весельчака и радуешься, думая, что вот наконец-то встретил счастливого жителя Земли и в душе его сплошной, нескончаемый праздник, но стоит посмотреть в его глаза повнимательнее, и сразу замечаешь, что не всё так просто и его ухарское веселье является не чем иным, как прикрытием разочарованной души… Чайки светятся на фиолетовых камнях – головки белые круглые, крылья серые. Тихо сидят, а если какая и заголосит тревожно, то остальные и не шелохнутся, словно и не слышат ничего или понимают: развлекается подруга и другим уснуть не даёт. Потом перед глазами начинают мелькать красноватые тропинки, ослепительно-белые берёзки, сосны, ели, пихтовые аллеи, таинственные скиты, отражающиеся в голубой глади лесных озер, и внезапно, словно из небытия, – бесконечная Ладога с её изумрудными островами и мистическими миражами… Я прислоняюсь к древнему громадному валуну и, глядя на эту бесконечную красоту, испытываю такой восторг, что из глаз непроизвольно начинают течь слёзы необыкновенного счастья, и я уже не ощущаю себя как нечто грубое и материальное, я перестаю чувствовать свой вес и будто парю в этом бесконечном пространстве, постепенно сливаюсь с ним в одно целое… Чудно творение Твоё, Господи! Чудно!

Я просыпаюсь с первыми лучами солнца, бьющими сквозь треснутое окно моей чердачной комнаты, но сегодня у меня свободный от экскурсий день, и я продолжаю лежать на старых и очень жёстких досках. Так бы и лежал сутками, не вставая, да всё думал и мечтал. Память моя цепко держит события двух минувших весенних месяцев в Крыму: горы, вершины, хрустальные набегающие волны, хмарь, горячее солнце и что-то щемящее и трогательное, как в детстве, среди трав и цветов, среди тополиного пуха во дворе дома № 22 по Хавской улице… Откуда я родом? Откуда родом небо или солнце? Что такое жизнь и где та нулевая точка её возникновения?

Вечером появилась Настя. Она ворвалась ко мне на чердак, радостная, возбуждённая, и, как всегда плюхнувшись на кровать, принялась деловито скручивать «козью ножку».

– Слушай, Настя, давно хочу тебя спросить: где это ты приобщилась к махорке и так ловко научилась «козью ножку» изготавливать? Просто загляденье.

– У меня отец так всю жизнь курил, Царствие ему Небесное, – вот у него и научилась. Только ты никому не говори, что я курю. Никто из девочек не знает. Здесь это не очень приветствуется.

– Понятное дело. Ты мне лучше скажи: что это за срочные дела у тебя в Питере образовались, что ты так стремительно рванула туда?

– Я и пришла к тебе, чтобы рассказать об этом. Только ты не сердись… У меня в Питере есть бойфренд. Мы с ним уже больше года встречаемся. – Настя сделала паузу и внимательно посмотрела на меня, но увидев, что я никак не реагирую на сказанное ею, продолжила: – Он хочет на мне жениться, так как скоро уезжает на ПМЖ в Израиль. Он программист, и ему предлагают там хорошо оплачиваемую работу. – Она снова замолчала и нервно закурила. – Я так и знала, что ты обидишься. Когда ты вот так молчишь – это значит, что злишься и обижаешься на меня.

– Может быть, я и обиделся, но я не дурак и «мавра» из себя корчить не собираюсь. Переживу как-нибудь. Парень твой, видно, перспективный, и тебе дело предлагает, и если ты его любишь, то соглашайся, – сказал я, как мне показалось, по-мужски твёрдо и уверенно.

– Ты думаешь? – удивлённо уставилась на меня Настя, видимо решившая, что я закачу ей скандал и начну всячески отговаривать.

– Да точно тебе говорю, тем более что он программист, а это сейчас самая востребованная и хорошо оплачиваемая профессия.

Настя вдруг засмеялась и смеялась так долго и весело, что в конце концов слёзы выступили у неё на глазах. Она села ко мне на колени и, крепко обняв, прижалась всем телом, а затем принялась радостно целовать, приговаривая:

– Какой ты у меня хороший. Я таких ещё не встречала. Мне с тобой так легко и спокойно, словно мы с тобой не только любовники, но и брат с сестрой, и поэтому я могу быть с тобой сама собой. Вот скажи: что ты думаешь обо мне, только честно.

– Мне в тебе всё нравится, кроме, может быть, твоего странного пристрастия к махорке – не гармонирует она с такой тонкой и красивой девочкой, как ты. Потом, я уже в таком возрасте, что мне самому удивительно: как это ты – такая молодая и привлекательная, обратила на меня внимание, когда вокруг полно молодых парней, которые явно к тебе неравнодушны. Я же значительно старше тебя, поэтому твоя красота и молодость перекрывают все твои недостатки. Я их просто не замечаю.

Настя ещё теснее прижалась ко мне. Тепло её лёгкого трепетного тела проникало в меня и доставляло какое-то неизъяснимое чувство радости и счастья, я даже слышал, как бьётся её сердце… Мы ещё долго лежали под ватным одеялом. В комнате было прохладно. Чердак продувался насквозь. Мне нравились такие минуты, когда мы, после любовных утех, лежали голые вместе, прижавшись друг к другу, и разговаривали на разные темы. Её худенькое и горячее тельце с маленькими упругими грудями, золотистые волосы, то и дело накрывавшие мне лицо, и даже наивность, присущая молодости, – всё это доставляло мне бесконечную радость. Мне всегда хотелось продлить это безмятежное блаженное состояние.

– Ты знаешь, а у меня долго парня не было, – задумчиво проговорила Настя. – Все подруги с парнями ходили, а я всё время одна. И главное, не могла понять – почему. Очень обидно было. Вроде бы не уродина. Некоторые вообще из себя ничего не представляли, а за ними парни табунами бегали. Я переживала только из-за этого, а так со своими сверстниками мне было скучно: у них только одно на уме, понимаешь меня?

Мы ещё долго разговаривали на житейские темы: про её учёбу в институте, про общежитие, в котором она жила, и про «глупых» подружек, которые не разбираются в парнях и поэтому часто плачут, когда те их бросают, об экскурсиях, которые, как я понял, стали ей надоедать: «один и тот же текст талдычить на протяжении месяца», но про своего жениха она больше не упоминала… Наговорившись, Настя попросила меня отвернуться, быстро оделась и, напоследок поцеловав, выскочила за дверь, а я продолжал лежать и прислушиваться к тому, как легко и быстро она сбегает по лестнице вниз. Вставать мне не хочется, я ещё лежу какое-то время, чувствуя её тепло и тонкий аромат её волос.

Меня мучили сомнения: продолжать ли встречаться с Настей или «дать ей от ворот поворот» и одним разом порвать эту зависимость, которая, как я начинаю понимать, задевает моё мужское самолюбие? Я превратился в эдакого возрастного бойфренда – на время, на туристический сезон. Потом, если я раньше думал только о живописи и уделял ей всё своё свободное время, идя, как я думал, по благородному пути самосовершенствования, то теперь эта порочная связь овладевает мной всё больше и больше, и я начинаю думать только о ней. Неужели такой сложный и трудный жизненный путь к своей мечте – стать хорошим художником и достичь на этом поприще определённых успехов – ничего не стоит по сравнению с этой, внезапно овладевшей мной страстью. Я прекрасно понимал бесперспективность наших отношений. Закончится туристический сезон, и мы разъедемся по разным городам и, скорее всего, больше никогда не встретимся. Настя выйдет замуж за этого будущего эмигранта, намылившегося в Израиль, а вероятнее всего – в США, как многие из них делают, а там двери открыты… Она мечтает разбогатеть, вырваться из этой серой жизни, жить в своём доме на берегу океана и пользоваться всеми благами западной цивилизации. Конечно, в моём понимании, это примитивные мечты девочки, насмотревшейся глянцевых журналов: рекламы несуществующей жизни. Так же мечтали барышни в прошлые времена: о принце на белом коне или о рыцаре, например, с именем Роланд, который посадит её на своего коня, и, в обнимку с ним и осыпанная его горячими поцелуями, она унесётся в страну грёз и мечтаний, и непременно в красивый замок на вершине высокой горы, и, просыпаясь каждое утро в блаженстве и неге, будет кушать мороженое, например эскимо на палочке, и, глядя на опустевшую палочку, будет ждать своего ненаглядного из очередного крестового похода… а про металлический «пояс безбрачия» и не думает, не думает и о том, как она там будет жить, чем заниматься, а главное, сколько времени этот воинственный Роланд выдержит её присутствие и не спустит ли однажды её вместе с опустевшей палочкой с этой горы, привезя из очередного похода другую, осыпанную горячими поцелуями, барышню-мечтательницу. Вот ведь на какие сюрпризы не рассчитывают любительницы глянцевой жизни…

Короче, я решил прервать наши затянувшиеся отношения и при первой же возможности хватал этюдник и убегал на весь день в самые отдалённые уголки острова, чтобы только не видеть её, мою «музу», которая вместо вдохновения будила во мне страсть и похоть. Но не всё так просто: наступил день, когда я не смог улизнуть от моей вездесущей подруги из-за проливного дождя, который начался именно в тот момент, когда я, собрав этюдник, с замиранием сердца открывал дверь. Делать было нечего, и я остался на чердаке, надеясь, что дождь скоро кончится… Вдруг раздался стук в дверь и голос Насти:

– Хватит притворяться, что тебя нет дома. Открой же дверь, наконец, а то я закричу. Ты хочешь, чтобы сюда весь скит прибежал? Открой немедленно!

Обречённо вздохнув, я открыл дверь, и в комнату ворвалась, вместо обычно весёлой Насти, разъярённая фурия: брови нахмурены, глаза злые, ноздри раздуваются.

– Сволочь ты, Бусахин. Я чувствую, что ты сливаешься. Несколько дней не могу тебя дома застать. Что я такого тебе сделала, что ты начал сливаться?

– Во-первых, сядь и успокойся, а во-вторых, я не понимаю твоего жаргона: что значит «сливаешься»? Объясни мне нормальным русским языком, что с тобой происходит, и я постараюсь тебя понять, я же всё-таки творческая личность и у меня есть свои закидоны.

– Подумаешь, какая творческая личность здесь появилась! Видали мы таких! Скажи прямо, что я тебе надоела и ты не хочешь меня видеть!

– Настя, перестань кричать, прошу тебя. Я правда не понимаю твоей злости. Ведь и раньше мы по несколько дней не виделись. Я чувствую, что с тобой что-то происходит. Садись и рассказывай. – Я подошёл и попытался обнять фурию, но она резко дёрнула плечами, села на кровать и молча уставилась в пол. Я тоже молчал, и несколько минут мы так и просидели – в полном молчании. Затем Настя, видимо успокоившись, заговорила:

– Представляешь, мой парень, о котором я тебе рассказывала, собирается жениться на другой. Написал мне дурацкое письмо, в котором несёт какой-то бред: что иммиграция в Израиль пока откладывается и что фирма, в которой он работает, якобы посылает его в двухгодичную командировку во Францию, но для этого ему надо жениться на девушке, на которую укажет эта фирма. Чушь какая-то. Что это за фирма, которая находит жён для своих сотрудников?

– Может быть, эта странная фирма входит в секту Муна, тогда всё понятно: этот главарь Мун всегда так делает. Я как-то по телевизору смотрел передачу про эту секту.

– Какая ещё секта? Он мне ни разу не говорил об этом, а тут Франция у меня из-под носа уплывает. Это же Шенгенская зона! Можно по всей Европе путешествовать. Представляешь, какие возможности открываются? – Настя смотрела на меня невидящим взором, а её сосредоточенное, словно окаменевшее лицо приобрело хищное выражение. Такой я её ещё не видел.

– Слушай, Настя, плюнь ты на него. Неужели ты не видишь, что он отказывается от тебя, зачем ты унижаешься ради какого-то мифического богатства? Лучше в бедности жить, но в любви.

– Как вы мне все надоели со своими нравоучениями. Вы не понимаете, что наступило другое время – время денег! Если ты нищеброд, то ты лузер и никому не интересен – будь у тебя хоть семь пядей во лбу. Только деньги поднимают тебя в глазах общества. Неужели ты доволен, живя на этом дырявом и грязном чердаке? – Она с презрением окинула взглядом моё романтическое жилище.

– А что, мне нравится, и потом – это временное жильё, а в Москве у меня есть отдельная квартира, небольшая правда, но зато в хорошем районе – в Сокольниках. Там река Яуза под боком, куда я на этюды часто хожу.

– Вот именно, что небольшая, а я хочу жить не в музыкальной шкатулке, где каждый соседский чих слышно, а в большом собственном доме, и чтобы дом этот стоял среди пальм на берегу океана. Понимаешь ты меня, бедная творческая личность, или что-то ещё надо объяснять? – и тихо добавила: – Я сегодня вечером срочно уезжаю в Питер. Это очень важно для меня. Можно сказать, что решается моя дальнейшая жизнь, и я своё не упущу.

Сердце моё сжалось от внезапной жалости к этому слабому, так плохо подготовленному к жизни созданию. Иногда раньше, когда я писал картину, я вспоминал Настю и думал о чувствах, которые испытываю к ней. Не поменялись ли они и люблю ли я Настю? Конечно, с каждым разом она становилась мне всё ближе. Были дни, когда я тосковал и мне хотелось, чтобы в этот момент она находилась рядом, но в то же время гнал эти чувства и боялся их. Боялся утонуть в этом бездонном омуте страстей и особенно боялся финала этих отношений, которые могли закончиться весьма плачевно, может быть, только для меня одного, и такое со мной уже происходило…

Она уехала, и наконец я остался один, чего так желал последние дни, и мне бы радоваться и спокойно заниматься творчеством, да не тут-то было, меня вдруг охватила странная щемящая тоска. В этот вечер я уже ничего не мог делать. Я слонялся без цели по скиту, спустился к Ладоге и долго стоял на берегу среди скал и камней, глядя на серое, затянутое тучами небо, на холодное озеро и на потемневшие острова Большой Никоновской бухты и всё думал о ней – моей маленькой и безрассудной Насте.

На следующий день мне подсунули группу лицеистов, которым было абсолютно наплевать на то, где они находятся, и тем более на историю монашества. Их бесшабашной разнузданности не было предела. Несколько дней назад они сдали последний экзамен и у них начались каникулы, поэтому они и отрывались по полной программе. Их весёлые прыщавые лица подействовали на меня лучше всякого лекарства. Моя тоска исчезла, и я сказал себе: «Жизнь продолжается!» – после чего, проходя мимо развалившегося в траве быка, равнодушно жующего свою нескончаемую жвачку, я указал на него любопытной лицеистке и с учёным видом произнёс: