Текст книги "Друзья и враги Димки Бобрикова"

Признание и избрание. Волнительный день

29 августа 1991 года

Никакого свержения не состоялось. И через день Горбачёв в светлой курточке виновато спускался по трапу самолета вместе со своей женой. В нашем дворе, да и в деревне, ее особенно недолюбливали. «Ты гляди, Райка-то как вырядилась!» – зло ухмылялась бабка Зинка. Выглядела Раиса Максимовна[14]14
  Раи́са Макси́мовна Горбачёва (1932–1999) – жена первого президента СССР Михаила Горбачёва.


[Закрыть] явно получше ее самой. Тут и сравнивать нечего. Правда, не думаю, что бабка Зинка стала бы намного краше, если ей такую же одежду нацепить.

А еще через несколько дней по телевизору объявили: Коммунистическая партия запрещена. И я заподозрил, что мое избрание председателем совета пионерской дружины, наверное, уже не состоится. Но за несколько дней до Первого сентября нас всех обзвонила Лариса и попросила собраться в школе. Совет дружины решили провести на каникулах. Чтобы к линейке и началу занятий пионерская организация не осталась обезглавленной.

Все дни я провел в кропотливой и волнительной работе над письмом Наташе. Я много раз его переписывал и обдумывал. Рвал письмо на мелкие кусочки и начинал заново. В итоге получилось так:

«Наташа, я хотел тебе объяснить произошедшее летом. Все очень просто. Мы не смеялись над тобой. Ты нравишься и мне, и Витьку. Это по правде. А получилось так глупо. Мы не знали, как поступить правильнее. Не хотелось ссориться. И не сговариваясь разболтали о чувствах друг друга. Как быть дальше, я не знаю. Решил написать тебе обо всем в письме, признаться за себя. Ну и за Витька́, получается…»

Я в последний раз посмотрел на текст, родившийся с неимоверным трудом, и добавил:

«Не знаю, кого ты выберешь – меня или его. Но мне очень хочется с тобой быть вместе».

Потом развернул письмо и дописал:

«Но и Витька не хотелось бы обижать».

Как я на такое решился? От собственной смелости меня била мелкая дрожь. Я взял чистый конверт, написал Наташкин адрес, который помнил наизусть, свернул письмо и заклеил.

По дороге к школе на входе в старое здание почты висел синий ящик с гербом и надписью: «ВЫЕМКА ПИСЕМ ЕЖЕДНЕВНО ДО 12.00». Через пару часов почтальон возьмет мой конверт, где начертано: «РОСТОВ-НА-ДОНУ, УЛ. КОМБАЙНОСТРОИТЕЛЕЙ, Д. 85, КВ. 27», и повезет его дорогому мне адресату. А спустя несколько дней она мое послание прочитает и, наверное, напишет ответ. Что там будет?

«Прости, Димка, но мне нравится Витька».

Или:

«Вы мне нравитесь как друзья…»

Конечно, я надеялся увидеть другие Наташины слова, выведенные ее аккуратным почерком:

«Ты мне давно нравишься, Димка. И я очень рада, что ты мне написал и признался. Я скоро приеду в деревню к бабушке и деду, и мы сможем…»

От предположений у меня пересыхало в горле и останавливалось сердце.

Я посмотрел еще раз на письмо, в груди громко стучало. Через несколько дней Наташа все узнает. Мои руки стали неподъемными, неуправляемыми. Под мышкой я держал тетрадку с программой работы пионерской дружины. Мне нужно было торопиться на собрание совета, а я думал о Наташе и своем признании ей. Набрав побольше воздуха в грудь, я решительно приподнял скрипучую створку старого почтового ящика, всунул туда письмо и держал двумя пальцами, не решаясь отпустить. Перед глазами плыло, я вспоминал наши встречи, Наташкин смех, посиделки на лавочке, купание в реке и наше путешествие на лодке на тот берег.

– Димка, привет!

Я обернулся. Лариса шла к школе мимо почты с какой-то девочкой с распущенными светлыми волосами.

И тут письмо выскользнуло из моих пальцев, крепко его удерживавших еще мгновение назад. Мое признание полетело в темную металлическую утробу.

– Познакомься, это Света. Пойдемте. Ребята уже, наверное, собрались.

Я взглянул еще раз на ящик, здание почты, овощной павильон, бочку с квасом и понял: выбор сделан, назад уже дороги нет.

Мы шли по знакомому маршруту. До школы было несколько минут. В частных дворах лаяли скучающие собаки, обрадовавшиеся нашему появлению. Они, наверное, знали: скоро наступит учебный год и им станет веселее – тысячи ног будут проходить мимо их деревянных жилищ с цепями. Собаки будут радостно лаять вслед, давать свои наставления, отчитывать за двойки и плохое поведение.

На бетонном школьном заборе была летопись учебных побед («5-я школа – чемпион!»), боли («Галя – тварь»), громких заявлений («10-й „А“ – лучшие!», «Выпуск 1990 г. – SUPER!») и любовных признаний. Около котельной с высокой кирпичной трубой написано зеленой краской: «Лена! Я тебя люблю!» Далее коммунальные службы тремя белыми квадратами закрасили то, чего не должно быть на заборе учебного заведения. Рядом призыв к действиям: «Чтобы стало веселей – нарисуй еще свиней!», а ниже мелом, краской, углем изображен десяток пятаков, свиных морд и округлых туловищ. Внизу виднелось и мое творение – свинья анфас. Я рисунком очень гордился и, когда его нарисовал, почувствовал какое-то приобщение к этому месту, ставшему ближе и роднее. Проходя мимо своей свиньи на заборе, обязательно смотрел на нее. Она стала частью школы и моего ежедневного пути туда и обратно.

Сейчас мы шли с Ларисой и Светой как раз мимо того места. Вожатая рассказывала о подготовке к Первому сентября и нашем участии в организации линейки. Я отвечал, но ловил себя на мысли – мне почему-то оказалось важно, как эта незнакомая девочка Света отнесется к моим словам. Мне хотелось, чтобы она меня поддерживала, рассуждала так же, как и я. Девочка меня притягивала. Всю оставшуюся дорогу к школе я посматривал на нее, особенно когда что-то говорил, – проверить реакцию на свои слова.

У вожатской стояло девять человек, наш школьный актив. Юрка отсутствовал. Ну это и понятно. Все одеты непривычно по-летнему, не в школьную форму. Я немного волновался и скручивал в аккуратную трубочку тетрадку с программой. Лариса запустила нас внутрь, а пока мы рассаживались по кругу, открыла окошко и дверь, чтобы стало посвежее. Света тихонько расположилась с краю. Она молчала, внимательно всех изучая, и слегка улыбалась. Все наши с интересом наблюдали за новенькой.

– Для начала я хотела вам представить Свету. Она приехала в наш город из Краснодарского края. Папа у нее летчик, и его перевели в наш военный городок. Света – отличница, активно работала в пионерской дружине своей школы, и мне ее рекомендовала вожатая, с которой мы познакомились в «Орлёнке» на сборах. Я решила ее пригласить на наше сегодняшнее мероприятие. Принимайте в ваш коллектив.

Света выглядела немного смущенной, а я не мог от нее оторвать глаз и совсем забыл о волнении, связанном с новой ответственностью и избранием. В ее волосах играли лучики солнца. Сквозняк, устроенный Ларисой, колыхал пышные рюши платья Светы. От нее исходил какой-то свет. И я просто тонул от увиденного, от ее больших глаз с длинными ресницами. Меня обрадовало, что теперь мы будем работать в одной организации и учиться в одной школе.

– Ребята, наша пионерская дружина осталась без председателя совета. Мы провели опрос среди вас, и большинство назвало кандидатуру Димы Бобрикова. Мы посовещались со старшими товарищами, и они поддержали. Предлагаю обсудить и принять окончательное решение.

– Да тут нечего обсуждать! – первой выступила Люська, тряся длинными рыжими косичками. – Димка справится. Он вроде не такой негодяй, как Юрка.

В вожатской зашумели.

– Мы готовы с Димкой работать, поддержим его.

– Ну хорошо, – произнесла Лариса, – раз такое единодушие, то предлагаю проголосовать за избрание Димы председателем совета пионерской дружины нашей школы.

Все присутствовавшие подняли руки. И даже Света. Мне показалось это особенно важным.

– Единогласно. Поздравляю, Дима. Мы тебе доверили важное дело, – серьезно проговорила Лариса. – Нам необходимо подумать над мероприятиями. Конечно, на День знаний мы подготовим нашу стенгазету. И поучаствуем в школьной линейке. В сентябре традиционно организуем шефскую помощь ветеранам. Надо поработать с неуспевающими и теми, кто не участвует в жизни школы. Поразмышляйте над тем, чем мы могли бы еще заняться.

Я слушал и обдумывал свою заготовленную речь. Лариса почти все запланированное мной уже назвала. Из убедительного оставались лишь одни кролики с их расслабляющим эффектом.

– Ахм… – начал я, но вместо красивого программного выступления получалось что-то невнятное. – Я подготовил предложения и хотел бы их представить.

Тетрадка с программой уже была изрядно помята, ее концы закручивались. Кое-как я изложил написанное. Ну и как ожидал, наибольшее оживление вызвал кроличий проект. Наверное, он всем понравился. Даже Лариса весело смеялась и вытирала слезы радости. Потому что идея была такой свежей, оригинальной и никому раньше в голову не приходила. Света тоже развеселилась и улыбалась.

– А может, лучше кошкоферму организуем? Котики тоже милые! – прокомментировала Люська.

Это предложение тоже понравилось, все загалдели.

– Очень хорошо. Спасибо, Дима. Мы подумаем над твоими планами с кроликами. А вы, ребята, предложите идеи, как сделать нашу работу более интересной.

Мы пообсуждали разные вопросы еще какое-то время и решили расходиться. Лариса, Света, Люська и я шли после собрания домой. Около дворов зацветали астры – признак надвигающейся осени и холодов. С деревьев слетали первые желтые листики. Было еще совсем тепло, но природа знала ход времени лучше нас и календарей, готовилась к дождям, слякоти и осеннему унынию. Чтобы спасти себя, сохраниться в будущем, цветы изо всех сил пытались вырастить семена и раскидать их пошире. А весной, в следующем их поколении, они дадут новую жизнь, побеги, бутоны. Но пока еще было тепло – лето, хотя до его финала оставалось несколько десятков часов. Меня переполняла гамма чувств. Я самым очевидным образом оказался очарован Светой, шагавшей рядом в белых босоножках и легком платье. Ее развевающиеся волосы слепили меня, а в голубых, внимательных, задорных и смешливых глазах я просто тонул.

Вся важность, торжественность и ответственность сегодняшнего избрания отошла на второй план. А когда мы проходили мимо почты, меня бодрящей волной окатила мысль о письме Наташе. О нем я в потоке событий совсем забыл. И у меня заныло под ребрами.

Противоречивые чувства – радости от оказанного доверия, тепла от знакомства со Светой, волнения, связанного с признанием Наташе, – преследовали меня весь оставшийся день. Я рассуждал о том, можно ли, правильно ли, когда нравятся две девочки? Не является ли новая симпатия предательством по отношению к Наташе? Или после той летней истории я уже свободен? Хотя разве я раньше был несвободен? Даже на мгновение пожалел о том, что отправил письмо. Как-то оно оказалось совсем некстати. Поздно вечером в кровати, потушив свет, я мысленно обращался к Наташе, думал о Свете. Пытался разобраться в своих чувствах. Размышлял о пионерии, кроликах. И незаметно провалился в сон.

Ишача

1 сентября 1991 года

Тот год оказался особенным. Даже Первое сентября выпадало на воскресенье. Поэтому День знаний мы провели на даче, пропалывая дорожки и грядки от сорняков. Такое себе удовольствие.

Соседкой у нас была учительница географии Елена Павловна. Она, как и члены ее семьи, с первым весенним солнцем разоблачалась до предела и предпочитала работать на огороде в купальном костюме. На географичку в таком виде смотреть было странно, но я пытался привыкнуть. Если на ее широкое тело, думалось мне, нанести изображения материков, то глобус в классе географии может и не понадобиться. А если сильно постараться, то даже рельеф местности можно учесть на живом глобусе. Но не ходить же в школу в таком виде!

Дашка, дочь Елены Павловны, училась в моем классе и сидела со мной за одной партой. И в силу территориальной близости сразу по двум фронтам тайно считала меня своей собственностью. Я подозревал, что она вынашивала планы объединения наших двух дачных участков после свадьбы. Об этом я думал с содроганием.

Семейка у них дюжая, все крупные, глазки маленькие, ручки-ножки толстые. И Дашка исключением не являлась! Когда они приезжали на свой участок и высыпа́ли из садового домика в купальниках, мне казалось, что Земля может наклониться в их сторону от тяжести и мы, как тот несчастный брусочек из курса физики, который постоянно с чего-то съезжает с сопротивлением «мю», свалимся кубарем в бездну – вместе с семьей жирной географички. А уж если свалимся, то вряд ли выживем. В бездне высота сумасшедшая, а если еще помножить ее на массу Елены Павловны, Дашки и остальных, то очевидно одно – всем нам кирдык. Спастись будет невозможно. Не успокаивало меня и знание о том, что Земля – не блин. Нам, собственно, это учительница и пыталась донести на уроках географии. Но на даче я ей не верил и все равно опасался.

И когда их ржавые ворота, сделанные из отходов производства машиностроительного завода (так называемой «вырубки»), со скрипом отворились, а на заросшую площадку для автомобиля въехал оранжевый ушастый «запорожец», в котором помещалась Елена Павловна со своими домочадцами, я невольно поежился. Как они там все располагались – непонятно.

Географичка была сурового нрава и если уж приходила на родительские собрания – то пиши пропало. Она рассказывала нашим мамам и папам, какое мы невоспитанное, умственно неполноценное поколение. А в моем случае опасность усугублялась тем, что встреча с родителями могла произойти в любой день благодаря дачному соседству. К счастью, моя мама на ее умозаключения реагировала спокойно по одной лишь причине. Дети географички – Дашка и ее младший брат Славик – учились не блестяще, а еще, как саранча, пожирали нашу клубнику, обносили черешню, рвали ромашки, растущие на нашей земле. Полагаю, что нашествие происходило в рамках реализации идеи объединения участков. Кроме того, у меня был иммунитет, когда Елена Павловна ругалась на уроках и выговаривала, какие мы негодяи. В такие моменты я представлял ее пухлое тело в розовом купальнике, и мне становилось легче, а иногда даже смешно. Но стоило как-то не так улыбнуться – можно было и от сидевшей рядом Дашки получить. Ишь, вздумал над будущей тещей смеяться!

При всех своих внешних данных и особенностях поведения Елена Павловна пыталась держать марку и выглядеть интеллигентно. На даче она почти ничего не сажала, а основная часть территории утопала в бурьяне. Его географичка поэтично называла травкой. Около дощатого домика выставлялись лежаки, раскладные кресла с провисшей холстиной, куда аккурат впритык входило чье-то плотное тело из географичкиной семьи. Там Елена Павловна читала детективы и романы о любви, а не листала атлас мира, что совсем не соответствовало моим представлениям об интеллектуальном досуге учительницы.

– Дача – для того, чтобы отдыхать, моя дорогая! – Она произносила букву «Р» на французский манер, обращаясь к моей маме. – А если сажать помидоры или огурцы, то это не дача, а ишача! – И Елена Павловна заливалась громким смехом. – Дорогая, тебе не нужна рассада осота полевого или одуванчиков? У нас их хоть отбавляй! Могу поделиться, – игриво юморила географичка.

Но мои родители такой шутке были не очень рады: обсеменение нашего участка сорняками происходило в первую очередь за счет их богатого урожая на даче Елены Павловны.

Я в режиме рутинной работы старался избежать территориального сближения с Дашкой и думал о своей любви. Меня волновало следующее: если мне кто-то ответит взаимностью – Наташа или Света, или, может быть, даже обе, – то придется, наверное, целоваться. А я и не умею. Ну не целовался я еще ни с кем! Все поцелуйчики в щечку с родными – совсем не в счет.

В школе я услыхал от Люськи, что самый действенный тренажер для поцелуев – помидоры. На нашей даче с ними проблем не наблюдалось. Добрая часть огорода засаживалась ароматными кустами с тонкими волосками на ботве и розовыми плодами. Ранее в наличии какой-то особой любви к томатам я замечен не был, а тут, проходя мимо грядки, захотелось присмотреться к самым привлекательным из них. Рядом с прополотой дорожкой висела целая гроздь спелых помидорищ величиной с ладошку. Но стоило мне протянуть руку к ним, как из-за кустов выплыло тюленье туловище Дашки. Мы с ней за одной партой с первого класса сидели. И Дашка занимала по меньшей мере две трети. К тому же ей ничего сказать нельзя! Чуть что – нападает. Люська это как-то назвала «брачными играми», на что я ей кулак показал, чтоб неповадно было в следующий раз так говорить. Весовые категории у нас с Дашкой разные. Я высокий и стройный, хотя отец меня обзывает дистрофиком, особенно когда я не ем всякую ерунду типа вареных овощей. А Дашка маленькая, шаровидная и хваткая. Как вцепится в мои волосы! Все, проще сдаться. Вообще, она во всем пыталась руководить мной: контролировала питание или если я ногти забыл постричь, вымазался где-то. Подкармливала меня бутербродами с вареной колбасой. Она у них дома была, судя по всему, в неограниченных количествах: папа работал на мясокомбинате и в широких уголках своего тела мог спрятать и пронести через заводские ворота все что угодно – и кило сосисок, и полкило варёнки. Или приматывал пластину сала себе на туловище веревкой. Кто там разберет, чье сало – Дашкиного папаши или свиное? Но сало я не ем. А уж если представить, что его Дашкин папа на своем животе нес через ворота, то тем более не стану.

– Ну как дела, Дима? Готов к учебному году? С завтрашнего дня будем видеться чаще, чем летом.

Я совсем не обрадовался этому обстоятельству.

– Готов, – коротко ответил, – но лето мне нравится гораздо больше.

Дашка изобразила на лице нечто загадочное и уплыла к магнитофону «Вега» у домика. Для повышения градуса лиричности она четыре раза подряд поставила песню группы «Парк Горького» «Try to find me»[15]15
  «Попробуй меня найти» (англ).


[Закрыть]. Каждый раз по окончании композиции Дашка вытаскивала кассету из магнитофонной пасти, надевала ее на карандаш и судорожно перекручивала пленку в самое начало, бросая на меня недвусмысленные взгляды. Любовь к «Парку Горького» у них была семейная. Географичка в приподнятом настроении всегда к месту и не к месту вспоминала своего ученика Сашку Минькова[16]16
  Алекса́ндр Минько́в (Маршал) – известный российский певец, учился в средней школе № 5 г. Сальска в 1973–1975 гг.


[Закрыть], игравшего в этой группе на бас-гитаре. Его черно-белая фотография лежала под стеклом на учительском столе Елены Павловны. И она с удовольствием показывала ее всем интересующимся. А тот самый Сашка, обнимавший на фото гитару в виде балалайки, лохматый и здоровенный, уж никак на отличника не походил. Но это в расчет географичка не брала.

Елена Павловна в первый осенний день наслаждалась последним выходным перед началом школьного года. Она, как шмель, тяжело перелетала от одного кресла к другому, пока не оказалась в состоянии сближения с моей мамой, ишачившей на нашей фазенде, как рабыня Изаура[17]17
  Героиня популярного бразильского телесериала «Рабыня Иза́ура», первого из зарубежных показанных советским телевидением (1988). Слово «фазе́нда» пришло в отечественный лексикон благодаря ему.


[Закрыть]. Впрочем, мы с отцом тоже ишачили неподалеку.

– Я хотела вам сказать… зря вы разрешили Дмитрию… – полушепотом произнесла географичка.

Мама удивленно взглянула на Елену Павловну в красном купальном костюме.

– Пионерия требует сосредоточенности, внутренний стержень нужен. А Дима… ну как вам это сформулировать и не сильно обидеть… витает в облаках! Он совсем не взрослый. Еще ребенок. Да и время сейчас не для романтиков. Видели, что со страной происходит? Пока не поздно, я бы рекомендовала отказаться от этой почетной и ответственной должности. Председатель совета пионерской дружины школы должен быть человеком с горящим сердцем, пылающий инициативой…

Я тем временем опять присматривался к помидору, которому выпала роль оказаться объектом моей учебной любовной страсти. До меня долетели лишь слова мамы:

– Дима сам разберется, в чем ему участвовать, а в чем нет. Мешать ему не собираюсь. – И после паузы добавила: – Да и вам не советую.

Я услышал характерное хмыканье географички и увидел ее удаляющийся зад. Мне подумалось о том, что если уж и рисовать на Елене Павловне глобус, то на ее купальнике ниже спины сзади хорошо разместился бы Китай как одна из самых крупных стран мира.

Линейка и любовь

2 сентября 1991 года

Начало учебного года – всегда праздник, особенно для учителей. Им цветы дарят, а они и рады. И потом, я знаю, что учителя летом страдают от одиночества, а тут сентябрь, школьники вернулись – какая красота! Уже веселее. Можно с кем-то поговорить, кого-то поругать, если сильно хочется. Ну или учить что-то заставить. Потому что есть инструмент принуждения – оценки. Своим же детям двойку не поставишь. А чужим – пожалуйс та!

В тот год школьная линейка состоялась не по плану – второго сентября. Вообще, построения в нашей школе бывали двух типов: торжественные и обычные. На праздничных директриса Генриетта Эдуардовна находилась в приподнятом демонстративно-доброжелательном настроении. В других случаях она была сама серьезность. А в крайних – кричала на школьников как резаная хавронья и закатывала глаза в полуобмороке.

В тот раз пришло много гостей, и директриса растягивала накрашенные красной помадой губы в сахарной улыбке. Но нас провести нельзя. Мы знали, холод ее глаз мог проморозить до самых пят. Генриетта Эдуардовна всегда находилась в центре обсуждения. Но не только из-за особенностей характера. Колорита ей добавляла знатная фамилия – Свинолупова. Что уж говорить – повезло. Носители фамилии, судя по всему, являлись начальниками у свиней, и те за непослушание получали по ушам. Я часто задумывался: а кто же в нашем случае были теми свиньями, которых воспитывала Генриетта Эдуардовна? Мы? Или учителя? Видя ее решительный настрой – обе группы. Энергии Генриетты Эдуардовны на всех хватало. Куда ни пойди – везде ее встретишь. Какая-нибудь драка или шум – директриса тут как тут. А у нее не заржавеет кому-нибудь начистить. Наверное, эта суровость от груза ответств енности.

Новый историк ее боялся даже больше, чем школьники. Как-то на учительском собрании директриса ляпнула: «Мы из Василия Ивановича еще будем человека лепить», и эти слова Генриетты Эдуардовны нашего прищуренного классного руководителя поразили в самое сердце. Он и не знал, что к имеющимся годам представляет собой бесформенный кусок пластилина или глины, а может, и чего другого, из которого Свинолупова планирует начать создавать свое настоящее творение, достойное гордо носить имя учителя. Когда директриса шла по коридору, Василий Иванович все время бросался к стене, чтобы пропустить ее и ненароком не столкнуться. Это с ним случалось.

Но, несмотря на желание всех построить, Генриетта Эдуардовна была справедливой. В коллективе ее побаивались, но уважали. И поэтому ей придумали совершенно необидное прозвище, даже аббревиатуру – ГЭС. Причем так ее называли даже некоторые учителя. В коридорах раздавалось: «ГЭС идет!» А что? Ведь ГЭС – это мощь, это сила, это гордость! А те, кто хотел ее задеть, называл по фамилии, потому что лупить свиней не так почетно. Директриса в нечастые минуты расслабления могла и сама себя назвать ГЭС – видать, фамилии своей стеснялась. Правда, у нас в школе были и покруче. В десятом классе училась Танька Гнида. В восьмом – Тупицын, хотя он и по жизни тормознутый. А Андрюха Сисюкин тоже намаялся с фамилией. Апофеозом была коронная фраза математички Татьяны Никаноровны: «Что ты сюсюкаешь там, Сисюкин? Отвечай!» Но самая крутая фамилия у Жеки из параллельного класса – Возлюбленный. И вот все они сейчас стояли здесь, на линейке.

Из скрипящих громкоговорителей доносилось привычное «вычитать и умножать, малышей не обижать», что пробуждало от летнего забытья тех, кто еще не понял, что каникулам – хана, каюк, хамбец, крышка, капут! Как уж тут не усечь? Здравствуй, учебный год! Вместе с первым холодком начинался следующий этап жизни – в нашем случае под номером и буквой 7-й «А». В этот день ты как будто переселился на другую планету – серьезную и ритмичную. Впервые после летних шлепок и сандалий, маек и шорт надевал ботинки, рубашки и выглаженный пионерский галстук. Начинался новый учебный год со своими контрольными, домашками, оценками и замечаниями. Но не только! Школа не только уроки! Это целый набор ритуалов, калейдоскоп лиц и характеров. Как без игр на переменах, симпатий и антипатий, приятелей и недоброжелателей, прикольчиков (ну типа кнопок на стуле), анекдотов, забавных историй, страхов и школьных побед? Даже дорога домой и на учебу – штука занятная. Разве может быть иначе, если столько сверстников в одном месте?

Со всех направлений к площадке подтягивались нарядные школьники с гладиолусами и астрами. Растерянных первоклашек вели радующиеся родители: их-то с работы отпустили ради линейки, а еще теперь есть кому детей перепоручить – учителям!

Отовсюду звенело «учат в школе, учат в школе, учат в школе», и я задумался о том, чему учат на самом деле в школе. Ясно же, что не только правописанию, химическим формулам, законам природы и прочему. Учителя преподавали нам что-то еще. Как объяснить? Ну, например, наш физик Александр Федорович никогда не появлялся в школе без пиджака и галстука, даже в зной, ходил на работу как на праздник. Потому что он не мог «упрощать свою профессию». Учительница русского Жанна Ивановна, при всех ее закидонах, писала стихи, печаталась и таскала из библиотеки пачки книг на выходные. Хотя придирчивая была – жуть. Всегда хотела от нас большего. Новый историк кандидатскую диссертацию писал ночами, а на переменах клевал носом – не высыпался. Мы, конечно, над ними подшучивали, ждали от них святости или идеальности, а они были всего лишь людьми. Где-то странными или смешными, где-то строгими. Со своими особенностями, как и все мы. Хотя нам это стало понятно не сразу. Как говорила математичка Татьяна Никаноровна, подняв указательный палец в сторону потолка из пенопластовых квадратиков, такая требовательность и взыскательность к другим – «результат юношеского максимализьма». Ну пусть так. Может, и максимализм. Это ведь наша русская черта – хотеть всего и сразу, тем более не от себя, а от остальных людей. А раз мы живем в России – мы все русские. Но сейчас, спустя время, понимаю: абсолютное большинство наших учителей делали все, чтобы мы выросли людьми. Они не только уроки проводили, но и могли выслушать, поддержать, подсказать, проявить неравнодушие. Видимо, человеческого в них скопилось побольше, чем в других, раз они решили делиться знаниями и добром с нами. Быть примером. Каждый день и на каждом уроке.

Вся тысяча нарядных школьников выстроилась большой буквой «П» перед несколькими столами, накрытыми длинной бархатной скатертью. На одном из них – повязанный красным бантом большой колокольчик для первого звонка. Я стоял в начале линейки не со своим классом, а около этих самых столов. Там были гости, директриса, учителя, и я впервые ощутил особенную роль, почувствовал себя в центре школьного события. Являлся не зрителем, а его создателем. Это же не так просто. Надо столько всего успеть! Мы с Яриком пришли за час до начала линейки, чтобы помогать. В школе еще почти никого не было из школьников. Мы таскали столы, стулья для гостей из совета ветеранов. А уже потом площадь стала наполняться учениками. Справа стояли старшеклассники с комсомольскими значками. Слева – место для первоклашек, которых вот-вот заведут к нам за руки будущие выпускники. На асфальте начертаны квадратные блоки. Мои одноклассники собрались там, где мы с Ларисой определили, где полчаса назад я мелом на асфальтовом покрытии вывел «7-й „А“».

Я увидел Свету, одетую, как и все, в школьную форму, но платье и фартук, безукоризненно отглаженные, сидели на ней как-то изысканно, а распущенные светлые и слегка завитые волосы лежали очень аккуратно. Она большими голубыми глазами наблюдала за происходящим. Для нее все в нашей школе было в новинку. Света стояла в группе с «бэшками» – параллельным классом, и я немного расстроился. Она заметила мой взгляд и ответила полуулыбкой. Лариса махнула Свете рукой и попросила расставить на столе кубки для вручения спортсменам. А потом зазвучала торжественная музыка, и вся школьная линейка выпрямилась. Испуганную дошкольную мелкоту с огромными букетами вывели для торжественного превращения в школьников.

В самом начале ГЭС объявила поднятие флага. Ответственное дело поручили мне и Люське. Но она куда-то запропастилась, и повисла небольшая пауза. Лариса быстро сориентировалась и легонько подтолкнула Свету к флагштоку. Ей ничего не оставалось, как подчиниться. Вышло так, что почетная обязанность выпала человеку, не учившемуся в нашей школе еще ни дня.

Поднимать нужно было медленно под звуки гимна. Мы взялись за веревку, где крепился флаг, и оказались очень близко друг к другу. У меня перехватило дыхание. Душила торжественность момента, помноженная на то, что мы совершали важное действо вдвоем, а на нас смотрели сотни пар глаз. Красное полотнище медленно двигалось к синему небу, неспешно расправляя свою мощь и величие. Мое горло пересохло, а глаза намокли от непрошеных слез. Их я не мог вытереть. Мне казалось, что-то подобное испытывала и Света. Мы случайно соприкасались руками, когда перехватывали веревку, и это возвращало меня с высоты, где гордо развевался флаг, на нашу грешную землю. Я тонул в лирических чувствах и ликовал от происходящего.

Юрка стоял без галстука и во время пионерского приветствия не поднял руку для салюта. Он поглядывал на нас с кривой ухмылкой. На его груди вместо пионерского значка висел другой: два флажка – советский и американский с надписью FRIENDSHIP[18]18
  Дружба (англ.).


[Закрыть]. Кефир, конечно, выглядел откровенным гадом и предателем. И этот человек всего несколько месяцев назад возглавлял нашу организацию, а в прошлом году на моем месте поднимал флаг! Мне хотелось его пнуть.

Выполнив задачу, мы со Светой встали в строй к нашим. Звучало много слов гостей, руководителей, стихи и песни, а я слышал это сквозь звон в ушах. Меня вызвали к тому самому столу с бархатной скатертью и вручили похвальный лист за отличное окончание шестого класса. Генриетта Эдуардовна по-мужски сжала мою руку и сунула желтый листок с печатью. «Поздравляю, пионерский вождь!» – отчеканила она, заглядывая прямо в душу. И когда я шел обратно к одноклассникам, то от Светы ждал какого-то знака одобрения своей отличной учебы. Она смотрела по-доброму, как смотрит мама. И у меня екнуло сердце. В этот момент директриса вызвала Никифорова для вручения. Мы столкнулись с ним взглядами. На Юркином лице читалась брезгливость, как будто я донашивал его старую куртку и штаны, выброшенные на мусорку.

Потом нас собрали в классе на «урок мира». Чтобы попасть на него, нужно было пройти столпотворение на входе. Школа ожила от звука первого звонка, топота ног школьников, смеха, визга, строгих голосов учителей. Я не знал, куда деть похвальный лист – портфель-то с собой не взял. Сначала таскал в руках, но в толпе с ним неудобно. И нашел самое лучшее место – запихнул под ремень брюк.