Текст книги "Вожди. 4-е издание"

Волны революции за это время нарастали, особенно с января 1905 г. На эмиграции вообще, и на Владимире Ильиче в частности, это отразилось, с одной стороны, большей интенсивностью и кипучестью работы, а с другой – тем, что стало более неудержимо тянуть в Россию.

Владимир Ильич приехал тотчас после того, как вспыхнула первая наша революция и был провозглашен манифест, открывший двери тюрем и возможность вернуться из эмиграции. Для Владимира Ильича эта возможность оказалась сразу проблематичной: так, он всего одну ночь переночевал по своему паспорту в комнате, снятой для него, и, заметив несомненную слежку, стал менять квартиры и жить по чужим паспортам. Выступал он также под чужими именами. Он указывал на необходимость сплочения рядов, подготовки к решительному бою, к вооруженному восстанию. Он внес также поправку в отношение к первому Совету рабочих депутатов, который тогдашние большевики склонны были игнорировать, на который склонны были глядеть свысока. Он понял то значение, которое имело такое подлинно избранное массами учреждение, он предвидел его роль в будущем.

Пока можно было думать, что волны революции еще поднимаются, Владимир Ильич стоял за поддержку их, за самую революционную тактику. Когда же движение пошло на убыль, он решительно переменил фронт, высказался за необходимость идти в Государственную Думу, пользоваться ее платформой, когда все другие возможности пропагандировать свои взгляды одна за другой отнимались у народа. Газеты с.-д.⁴ большевиков закрывались одна за другой. До последней возможности партия с.-д. большевиков старалась использовать легальную печать. Но размах пропаганды должен был все сокращаться; приходилось все больше уходить в подполье.

Владимир Ильич вынужден был поселиться в Финляндии, откуда наезжал в Питер, а больше к нему туда приезжали за рукописями, на совещания.

После разгона 2-й Думы, в 1907 г., реакция все сгущалась, и осенью этого года Владимир Ильич получил предупреждение от финляндских социал-демократов, что есть приказ о его аресте. Тогда он с предосторожностями уехал через Або и Стокгольм опять за границу, в Женеву.

Эта вторая эмиграция после временных свобод 1905–1906 гг. была тяжелее первой. Настроение уныния и разочарования охватило широкие слои интеллигенции и молодежи, проникало и в среду рабочих. В партийных кругах (среди меньшевиков) появилось так называемое ликвидаторство – проповедь сосредоточения всей работы в легальных рамках. Настроение было очень подавленное. Но Владимир Ильич не терял бодрости и поддерживал ее в других. Он указывал на причины подавления революции 1905 г. и говорил, что надо готовиться к следующему подъему ее. Как в прежнее время он использовал ссылку для научной работы, так и теперь наиболее глухое время второй эмиграции он посвятил изучению философии, которой до тех пор не было времени заняться, и своей философской книге «Материализм и эмпириокритицизм», вышедшей в 1909 г.

Летом 1911 г. Владимиром Ильичем была организована партийная школа в Лонжюмо (под Парижем) и прочитан ряд лекций рабочим из России. В 1912 г. он избирается в Международное социалистическое бюро.

Но силы в массах накоплялись. Прежде всего, несмотря на всяческие трудности и стеснения, стала развиваться легальная рабочая печать. Ежедневная рабочая газета «Правда» стала выходить в Питере. Открылся новый фронт, на котором надо было сосредоточить силы, и Владимир Ильич переехал в Краков. Скорый поезд шел оттуда до Петербурга только 12 часов, статьи могли поспевать вовремя, газета получалась на другой день. Легче можно было встречаться с нелегальными работниками, с членами Думы.

Но надвинувшаяся европейская война смешала все карты. Все рабочие органы были закрыты. Владимир Ильич в самом начале войны был арестован австрийскими властями и просидел около трех недель в тюрьме. Благодаря хлопотам австрийских социал-демократов он был освобожден и уехал в Швейцарию. Среди охватившего все партии патриотизма почти единственно его голос призывал не отступать от международной точки зрения, отмечал, что единственным способом борьбы против империалистической войны должно быть превращение ее в войну гражданскую, в каждой стране против своего правительства.

На Циммервальдской и Кинтальской конференциях Ленин был представителем левого крыла интернационалистов. Их было в то время за границей незначительное меньшинство, громадное большинство социалистов было настроено патриотически. Владимиру Ильичу пришлось пробивать брешь в толстой стене почти всеобщего непонимания.

В 1916 г. Ленин написал книгу «Империализм как новейший этап капитализма».

С революцией 1917 г. Владимир Ильич сразу же стал рваться в Россию, но это не так-то легко было осуществить в то время. Троцкий, поехавший через Англию, был задержан там. После нескольких более или менее неисполнимых планов Владимир Ильич решил поехать через Германию в «запломбированном» вагоне. Этот «запломбированный» вагон был в то время сильно использован всеми врагами Владимира Ильича и большевиков: их клеймили как изменников, пошедших во время войны на соглашение с враждебным нам германским правительством. Между тем соглашение состоялось лишь в том, что такие-то проедут через Германию, но при полном отказе с кем бы то ни было в этой стране видаться или говорить. Для того-то и была выбрана форма «запломбированного» вагона.

Едучи в Россию, Владимир Ильич был совершенно не уверен, что не будет там арестован правительством Милюкова, более того, был почти убежден, что этот арест произойдет. Но оказалось, что он, благополучно проехав через Стокгольм, проехал так же благополучно и через Финляндию, вплоть до границы с Россией, до станции Белоостров, где был встречен некоторыми партийными товарищами, вместе с которыми приехал вечером 2 апреля (старого стиля) в Петербург. Здесь, на Финляндском вокзале, ему была устроена торжественная встреча.

Владимир Ильич обратился к товарищам с броневика с краткой речью. Он отмечал, что революция, свергнувшая трон Романова, ничего не дала рабочим и крестьянам и что Временное правительство, – как кадетское, так позднее на половину эсеровское, – ничего дать не в состоянии и должно быть свергнуто. В том же смысле писал он решительно и в «Правде». Первый опыт восстания в июле, от которого коммунистическая партия удерживала, был неудачен: многие выдающиеся большевики были арестованы Временным правительством. Владимир Ильич и Зиновьев, чтобы не подвергнуться этой участи, которая для Владимира Ильича особенно могла оказаться роковой, решили скрыться.

В это время, как Владимир Ильич отмечал впоследствии, укрывать человека его убеждений могли лишь рабочие, и оба они скрывались сначала в квартирах рабочих в Петербурге, потом в Сестрорецке и, наконец, в Финляндии. Пришлось прибегнуть ко всем формам нелегального житья, к гримировке, парикам, чужим паспортам; пришлось часто менять квартиры, ездить за кочегарами на паровозе, скрываться в шалаше. Но и оттуда Владимир Ильич следил за жизнью партии, писал статьи и письма в ЦК. В этот период он начал книгу «Государство и революция», законченную позднее. Видя, что влияние большевиков растет среди рабочих, авторитет же Временного правительства все больше расшатывается в массах, – Владимир Ильич стал настаивать на необходимости без дальнейший проволочек восстания против Временного правительства.

Ко времени созыва II Всероссийского съезда Советов Владимир Ильич приехал нелегально в Питер и принимал лично участие в заседаниях ЦК. Восстание было решено и состоялось 25 октября (старого стиля). В этот день вечером на первом заседании II съезда Советов было заявлено о захвате власти коммунистической партией и о свержении Временного правительства. Владимир Ильич выступил с провозглашением Советской Социалистической Республики и ее первых двух декретов: о прекращении войны и о том, что вся помещичья и частновладельческая земля поступает в безвозмездное пользование трудящихся.

Строительство новой советской власти началось среди чрезвычайных трудностей: почти вся интеллигенция и все советские служащие объявили ей бойкот. Конституирование правительства без сотрудничества других партий и направлений вызвало разногласие и в ЦК коммунистической партии. Но Владимир Ильич был решительно против всякого сотрудничества, он твердо верил в массы, в то, что пролетариат сможет управлять и сам государством, что на деле, за работой, он будет расти и учиться неизменно быстрее. Но такое конституирование правительства из людей одной коммунистической партии, опытных в революции, но совершенно неопытных в строительстве государства, возложило громадную работу и ответственность на Владимира Ильича, стоявшего во главе нового правительства как председатель Совета Народных Комиссаров. Ему пришлось самому направлять работу во всех отраслях, – начиная с военной и кончая продовольческой или просвещенской. Гражданские войны, голод и хозяйственная разруха в результате как тех потрясений, так и предшествовавшей им мировой войны, – все это требовало колоссального напряжения энергии и сил от Владимира Ильича, стоявшего во главе правительства. Сильно подорвало здоровье Владимира Ильича покушение на него эсерки Каплан 30 августа 1918 г. во дворе завода Михельсон, где Владимир Ильич выступал на митинге. Ранения, причиненные ему Каплан, едва не стоили Владимиру Ильичу жизни.

По инициативе Владимира Ильича и опять-таки при сильном сопротивлении части ЦК партии был заключен в 1918 г. так называемый Брестский мир с Германией. Была создана крепкая и боеспособная Красная армия, одержавшая победу в гражданских войнах. С окончанием гражданских войн стало налаживаться хозяйство страны. Но самая многочисленная часть населения – крестьянство, наиболее истощенное войнами и суровым военным коммунизмом, нуждалось в отдыхе, нуждалось в более нормальных условиях, в которых оно могло бы выбиться из хронической голодовки, смогло бы приступить к восстановлению хозяйства. Владимир Ильич понял железную необходимость изменения политики в этом смысле и ввел вместо продразверстки продналог. Он ввел так называемую новую экономическую политику, разрешившую частную свободную торговлю, давшую возможность крестьянству и широким слоям населения искать самостоятельно тех средств существования, которых государство не могло еще дать им.

В то же время Владимир Ильич настаивал на развитии предприятий государственного типа, на электрификации, на развитии кооперации. Он указывал, что в ожидании мировой пролетарской революции надо, удерживая всю крупную промышленность в руках государства, частично, понемногу осуществлять социализм в одной стране.

Но колоссальная перегруженность Владимира Ильича работой начала сказываться на его здоровье: он стал страдать головными болями и бессонницей. Врачи находили сначала лишь общее переутомление и рекомендовали продолжительный отдых. Но воспользоваться таковым не давали Владимиру Ильичу как условия существования СССР, требовавшие напряженной работы от правительства, так и его собственный характер, строгое отношение к себе, ко взятым на себя обязанностям, ежеминутная забота о том, как все обстоит в государстве, неумение отвлечься вполне, отдохнуть: он сам жаловался, что на прогулках думает все о тех же делах. И болезнь стала прогрессировать. 25 мая 1922 г. его постиг первый удар. Полный отдых и внимательное лечение поставили его на ноги к осени, и с октября этого года он вернулся к занятиям; но сравнительно с прежними они были сильно сокращены, Владимир Ильич только около двух месяцев смог выдержать их. В последних днях ноября он слег. В эти месяцы – до марта – он получал еще, хотя и в самых общих чертах, осведомление о делах и диктовал секретарю свои последние статьи.

В марте с ним произошел второй удар, лишивший его употребления речи, которая, несмотря на усилия врачей и на то, что физически Владимир Ильич за лето поправился, не возвращалась уже до самой кончины – 21 января 1924 г. в 6 ч 50 мин вечера. Смерть наступила почти внезапно, ничто не предвещало такого близкого конца. Вскрытие обнаружило полную изношенность артерий мозга, в то время как общий артериосклероз отмечался у Владимира Ильича лишь в умеренной степени.

Тело его было набальзамировано и положено в Мавзолей на Красной площади.

Ленин – «царь крестьян и рабочих»

Очерк журналиста и литератора Г. Попова. Опубликован в книге «Стремящимся в Россию…», Берлин, издательство «Наши проблемы», 1924 г.⁵

В последний раз ныне покойный Ленин публично выступил в ноябре 1922 г. на торжественном заключительном заседании Советов в Большом театре⁶. Вскоре затем он окончательно устранился от государственных дел.

Это последнее выступление Ленина было весьма знаменательно. Год с лишним он ни разу не говорил перед большим собранием – в пять-шесть тысяч человек. Незадолго до того он произнес лишь две короткие речи на осенней сессии Всероссийского Центрального Комитета и на четвертом конгрессе Интернационала. Теперь он снова стоял лицом к лицу с массами, со своим народом.

Чтобы составить себе представление о политической физиономии этого человека, необходимо видеть его именно перед массами. Только в этой обстановке проявляется весь настоящий Ленин.

Огромный красный бархатный с позолотой зал Большого театра переполнен. Все меры предосторожности были приняты. На площади гарцевали конные чекисты и с руганью отгоняли слишком любопытного пролетария… Нас, журналистов, повели через подвал, где буквально через каждые два шага торчал красноармеец с винтовкой. Так и царя не охраняли.

На сцене, переполненной людьми, за длинным, покрытым красной скатертью столом поместился президиум. Председательствовал Каменев. «Сливки» Кремля все были налицо. Тут и Калинин, и Радек, и Стеклов, и Луначарский, и Крыленко, и пр., и пр.

Каменев открывает заседание, принимающее сразу театральный характер. Все напряженно ждут появления Ленина, Каменев же спокойно ставит на голосование вопрос о порядке выборов нового Центрального Комитета⁷. Нетерпение растет. Утешаются тем, что это не одна формальность и что вот-вот заговорит Ленин. Но нет. Из задних рядов кто-то «желал бы получить разъяснение», как будут участвовать в выборах безработные. Оратор вносит предложение ввести в программу соответственный параграф. Часть публики высказывается «за» – большинство же совершенно равнодушно ко всяким выборам, да и к безработным всего света, как бы только поскорее увидеть и услышать Ленина, «великого» Ильича. Но Каменев возвышает голос и быстро справляется с шумом, он просто-напросто заявляет: «Способ выборов всесторонне разработан компетентными членами Совета; кто “за” – пусть подымет руку». И все подымают руки…

После столь благополучного разрешения этого вопроса раздались голоса: «Ленин! Ленин!» Ко всеобщему разочарованию Ленин все еще не выступает. На эстраде какой-то товарищ Дорофеев. Он приступает к докладу «о результатах годичной деятельности Московского Совета в области общественного призрения». Повеяло скукой… Однообразно, невыносимо скучно, монотонно говорит, говорит, битых два часа говорит. Толпа дошла до белого каления. Но Каменев поглаживает бороду: он доволен – блестящий успех постановки. И вот теперь только он медленно поднимается с места и торжественно возглашает: «Слово за товарищем Лениным».

Все присутствующие на сцене подымаются с мест и посередине образуется проход, настоящий коридор из человеческих фигур, уходящий вглубь, до кулисы. В этот темный проход, откуда сейчас должен появиться Ленин, направлены глаза всей аудитории – шести тысяч человек. Все члены Совета и «привилегированные» коммунисты на сцене, все в зрительном зале, еще не увидев Ленина, уже начинают кричать и аплодировать. Все дипломаты и журналисты в ложах, даже все музыканты в оркестре, сыгравшие при последних словах Каменева «Интернационал», тоже подымаются с мест и впиваются глазами в ту темную точку, откуда должен появиться Ленин. Тягуче тянутся секунды… Все боятся пропустить знаменательный момент. В жизни своей не доводилось мне переживать что-либо подобное… Минуты три толпа рукоплещет, вопит и упорно не сводит глаз с заветной точки… Многими овладевает беспокойство – уж не случилось ли чего. Но вот быстрыми шагами, почти бегом, выходит Владимир Ильич Ленин, российский «крестьянский и рабочий царь».

Толпа, состоящая, конечно, из одних коммунистов⁸, гудит, рукоплещет своему идолу, а он не удостаивает ее взглядом. Он пожимает направо и налево руки членам Советов, что-то говорит… но вот он подошел к рампе, прислонился к столу и уставился потупленным взглядом в потолок⁹. Наконец, посмотрел он и на собравшихся в зрительном зале и усмехнулся.

Полурусский, полутатарский череп, какой повсюду в России встречается тысячами. Небольшие, с огоньками, слегка косые глаза. Черты лица суровые, угловатые. Самое характерное – широкий лоб, уходящий в лысину, лоб как бы подавил все остальные черты лица. Ничего сентиментального. Так стоял он перед нами в простом наглухо застегнутом френче. Безыскусственно прост.

Люди этой категории не тщеславны. Им, может быть, доступно лишь единственное – наслаждение властью. Одно мановение руки, и все замолкло. Можно было бы услышать падение булавки. Ленин начал говорить.

У Ленина особые ораторские приемы. Он обращается с речью к тысячам, как если бы они вели о чем-нибудь дискуссию у себя дома, в тесной комнате с двумя-тремя студентами-сверстниками. Он пересыпает речи остротами, говорит оживленно, с сарказмом. Мысли бегут одна за другой. Выражение лица меняется непрерывно. Вот он глядит с суровой серьезностью, вот прищурил левый глаз, вот хитро подмигнул. Он принадлежит к породе тех истинно народных ораторов, каких встретить можно разве только в Лондоне, на митинге в Гайд-Парке. Такого сорта ораторов в старой России было немного… Ленин, этот интернационалист, ведет речь совершенно в русском духе. Он часто пускает в оборот крепкие русские словечки. Он умеет затронуть национальную струнку. Он хорошо знает национальную душу, этот коммунистический космополит. «Владивосток снова нашенский!» – радостно провозглашает он и вызывает бурю восторгов. Он ведет за собой толпу так, что она этого не замечает. Он человек фактов, питает огромное доверие к устойчивости «пролетарского» государства, им созданного. И поэтому-то он говорит так, что каждый чувствует: «Этот знает, чего хочет». Мы решились на отступление только для этого, чтобы потом сделать еще больший скачок вперед… Он говорит как школьный учитель с кучей ребят. Каждое слово – поучение; если нужно, то и нравоучение. Он насильственно вколачивает в головы «сознательных масс» свои идеи, но сильнее всего приковывает он к себе слушателя, когда с почти пророческим подъемом он касается великих мировых проблем и их взаимоотношений…

Так говорит этот человек, без которого русская революция, да, наверное, и большая часть всеобщей истории, пошла бы по совершенно другим путям. Сын мелкопоместного дворянина¹⁰, он по натуре все же коренной русский мужик полутатарской крови. Я знавал во время моего долгого пребывания в Симбирской губернии много членов этого рода Ульяновых. Все они были несколько эксцентричны. Но все были в том или ином отношении даровиты.

Для полноты характеристики Ленина стоит привести один малоизвестный факт. В ноябре 1917 г., через несколько дней после большевистского переворота в Смольном институте, этой первой цитадели большевиков, заседал Совет Народных Комиссаров. Все декреты составлялись в кабинете Ленина. Приступили к обсуждению декрета по столь капитальному вопросу, как создание Красной армии, – этой основы советского строя. В стране все шло шиворот-навыворот, и в самом Смольном теряли голову. Военные эксперты оглашают проект декрета; Ленин с ним не согласен. Никто не знает, как это делается. Тут Ленин сам берется за перо, и через каких-нибудь 30–40 минут декрет уже готов и им уже подписан. Еще полчаса – и телеграф разносит текст декрета по всей России…

Что же он представлял собой? Дикарь или святой? Быть может, Христос и Тамерлан в одном лице? И типичнейший кабинетный ученый! У него была какая-то болезненная потребность все формулировать. Теоретик и в то же время практик. Тамерлан-Христос за письменным столом. Его личность – теперь уже достояние легенды. Пройдет сто, тысяча лет, и пришедшие нам на смену поколения, наверное, провозгласят его гением. Мы, ныне живущие, слишком близко стоим к этому человеку, чтобы решиться на какой-либо приговор о нем, ведь тотчас же раздадутся самые страстные возражения с самых различных сторон. Но не нужно вовсе быть большевиком для того, чтобы утверждать, что история будет вынуждена дать ему место в рядах великих людей. Ленин – фанатический, можно сказать, гениальный Разрушитель.

Но куда делись утопии его юности? Он сам дал ответ на этот вопрос. «Мировая революция, – говорит он, – не может быть сделана без обещаний. Все равно, исполнять ли их или нет. Кто этого не понимает, не понимает вообще, как следует делать революцию»¹¹.

Нередко сопоставление Ленина и Петра Великого! Подобно Петру и Ленин не остановился перед тем, чтобы произвести коренную ломку народной жизни. Окончательный, безоглядный разрыв со старым! Великое глубокое социальное переслоение, огромное значение коего для будущности России никто еще ныне не в состоянии оценить, на 80 % дело большевистской революции – дело Ленина. Он «перепахал» Россию. Это его работа. Никто другой не сумел бы совершить нечто подобное. Будем надеяться, что разрушительная работа Ленина подобится работе пахаря, глубоко взрыхляющего землю, дабы сделать ее плодоносной… Будем надеяться…

Однажды Ленин пришел в зал заседаний Народных Комиссаров. На стене висел, как и во всех помещениях русских государственных учреждений, его портрет¹². Налево от него Маркс, направо Энгельс. Шутник Радек сказал, обращаясь к нему: «Знаешь, Ильич, ты посередине и Маркс слева – это я понимаю. Но справа следовало бы поместить Петра Великого». Ленин и все присутствующие засмеялись. Они, может, быть, вспомнили при этом слова известного реакционного русского профессора. «Немало русских, – сказал тот, – как и я, ненавидят Ленина, но одно следует за ним признать: давно уже никто из русских людей не плюнул так здорово Европе в физиономию, как он».

Здание советского государства покоилось в первую очередь на плечах Ленина. Сами коммунисты знали это лучше всех и оберегали своего вождя, как какую-нибудь хрупкую драгоценность. Шесть лет правил Россией этот человек, и только немногим русским доводилось видеть его. В прежние времена легче было встретить русского царя, прогуливающимся по царскосельскому парку, чем очутиться теперь лицом к лицу с Лениным. В Кремле и в Горках, предоставленной ему подмосковной даче, где он проводил лето со своей женой и единственной сестрой, ведя скромный, почти крестьянский образ жизни, день и ночь сторожила специальная лейб-гвардия, комплектующаяся из надежнейших коммунистов¹³.

На всех публичных выходах Ленина неизменно присутствовал командир личной охраны, мрачная, сосредоточенная в себе личность. И во время речей Ленина этот Мрачный дух¹⁴ неизменно становился рядом с ним. Так было и на последнем выступлении Ленина. Когда Ленин кончил говорить, когда снова грянул взрыв оглушительных возгласов, когда снова поднялся ни с чем не сравнимый шум, вокруг Ленина мгновенно сомкнулся отряд военных. Его охватили тесным кольцом и по темным ходам и лестничкам поспешно увели к автомобилю, который с места ринулся полным ходом сквозь толпу, вон из Москвы в Горки, в надежное пристанище. Таково было последнее выступление Ленина перед «возлюбленными массами».