Текст книги "Падая легкою тьмой"

– Спит?

– Спит, Свет. Пойдем, положим и прогуляемся к камню. Рэм не в себе весь вечер. Может быть, заболел?

Камень оказался здесь по воле нашествия льда. Мягкие объятия опавшей хвои хранили тепло и покой печальной уединенности. Скоротечностью времени наделенный, замер, веруя в ожидание, безмолвный свидетель ожидания людского, дарованного, но лишенного понимания.

Рэм жался к ногам, испуганно и вяло тявкал в темноту, а на камне осмелел, залился по – молодецки.

– Симулируем, юноша? – но Александра Викторовича обожгло. – Корыстные интересы преследуем? Постыдились бы глыб– глыбыча.

Они возвращались. Луч фонаря скользил по стволам вековых сосен, лесной несущей упругости под ногами. Александр Викторович говорил тихо и неторопливо:

– Света, без эксцессов. Спокойно. Хорошо?

– Хорошо, Саш.

– Завтра вечером с Митькой уеду к Зимину. Жду тебя с Мишуком. Не раньше срока. Эти не отпустят. Мы уже обсуждали. Повтори, пожалуйста.

– Что случилось, Саша?

– Не что случилось, Светланушка, а повтори, пожалуйста, все, что я тебе тогда говорил.

– Хорошо. Три с половиной – четыре месяца. Касса «Трансаэро» на проспекте Вернадского. Проезжаю вперед, разворачиваюсь, встаю и иду по магазинам. Около одиннадцати захожу. Заказ Терентьева. Вечером улетаю с Мишей в Киев. Там встречают.

– Умница.

– А деньги оставлять?

– Оставляй. Только необходимое. Ты в Киев летишь, достопримечательности осматривать. Если выживут отсюда, едешь к деду. Даже лучше сразу к нему: беспокойства меньше, побоятся и успокоятся.

– Ой, Саш, плохо как.

– Плохо, Светланушка. Из Митьки дурь полезла. Совсем съехал с этой публикой. Да и я хорош. Завтра встречаем ребят как ни в чем не бывало. Потом – ты ничего не слышала, не видела, не знаешь. Исчезли. Тане ни слова. Будет ждать – увидятся. Мишуку читай – все на дискетах. И не беспокойся, радость моя. Моему сердцу болеть. Я вас всегда помню и люблю, светики мои счастьевны. Все должно быть хорошо.

Время. Снова и в который уже раз – время. Отправить их первыми? А дадут уехать? Зимину же полезно прокатиться, зажрался на иностранных харчах. Теперь – завтра. Золотую цепь трогать – себе дороже. Забрезжит: ты – мне, я – тебе. Но как иначе?

– Алло.

– Добрый вечер, Нугзар. Это Маркелов.

– Привет, Саш. Какие трудности?

– У меня гости в воскресенье. С рыбалкой отменяется. А вы едете?

– Да. Как обычно, в четыре.

– Счастливые. Ну ладно, пока. Удачи.

– И тебе. Привет супруге. Пока.

Мишук поперек кроватки, плюшевый Халеська под маленькой ручкой, подушка и половина одеяла на полу. Улыбается летящему свету видений.

– Сонное царство в пух и прах, мать. Боец растет.

– Защитник, Сашенька.

Он обнял ее. Сильно прижал рукой к себе. Она уткнулась в плечо.

– Четыре месяца. Время быстро летит. Не успеешь оглянуться.

– Не успеешь. – Тихо всхлипнула. – Господи, хоть бы все было хорошо.

Слабый голос времени в тишине домашнего тепла. Нежность. Он и она. Любовь, живущая предстоящей разлукой, всецело жертвующая тайной.

Зло вторглось. Но память, неотступная спутница, во глубине себя укроет вершиной чувства опьяненный миг. В горести и печали спасительным трогательным светом прольется во мрак ожидания, придаст сил опустошенной немощи безысходности, охранит доброту.

Сергеич

Москва, Ясенево, 06.06.1995, 09:03

– Доброе утро, Олег Палыч. В такую рань – и на буровой?

– Скважин невпроворот. Присаживайся. Матчасть от твоих телефонов пухнет. Толк – то будет? Или студия звукозаписи?

– Должон быть. Как с деликатесами?

– Ничего интересного. Да тут и не так много. Слушай на здоровье. Может, и приглянется что.

– Ну, раз на здоровье, внемлю совету мудрого.

– Внемли, Женя. Мудрость – она того стоит.

Выбитый у Якименкова резерв сменил Терехина с Фроловым. Отдохнуть надо. Вечер, ночь и воскресенье – сплошной субботник. А утро порадовало. Этаж, доселе живой и здравствующий, примолк. Лишь одиноко строчит телетайпом из глубин. Скрашенное нерабочим состоянием рабочее место. До субботней побудки еще минут сорок.

Хроника скудная. Дурогробов: дом – банк – обед – банк – дом, и одевает нового друга. Водитель Митя возит – сопровождает. И Маркелов с выездами в свет не беспокоит. Что у нас тут за простыня приехала? Иркутск, Владивосток, Питер. Взрываем, жжем, взрываем. А кассеты – в авто.

– Алло. Доброе утро, Мария. Сны не забудьте, поделитесь по дороге. Буду через сорок минут у подъезда. И согласно плану мероприятий. К оружию! До 18:00 не так много времени.

* * *

Павильон «Экспоцентра» встретил разноголосым хором, заполонившей желто – красной рекламой спонсоров и людской суетой, увлеченно взирающей, чешущей, кормящей, ругающей и ласкающей, но в первую очередь – показывающей своих четвероногих друзей с языками до пола. Жара наступала.

– Нам к кокерам, Женя. Мама моего Чарлика участвует.

– Душновато.

– Собаководство зиждется на терпении. С нашими клубными дамами познакомишься. Своеобразные немного, но ничего. Вон они.

Сбившиеся стайки женщин у транспортировочных конур взирали на приготовления к показу.

– А там, слева – это мама. Медалистка. Знатных кровей.

Ажиотажная толчея вынудила пробираться, пережидать потасовку возбужденных виновников торжества и снова толкаться. Но вот наконец:

– Здравствуйте. Это Евгений. Прошу любить и жаловать.

Неудобства смотрин удалось избежать. Клыки, окрас и порода знакомы. Кивнув, стайка вновь переключилась на священнодействие: движение металлической щетки по шерсти таящей от жары матушки Чарлеи. Внезапная стремительность с банкой кока – колы и бутербродом улыбается рядом. Целуется с Машей, скользнув взглядом по Сергеичу. Потаенный (Машкин кобель) обмен (худющая) любезностями (жлоб).

– Маша, наконец – то! А то как ни приеду, ты все: «Он спит, он спит». А чего было прятать? Очень приятный молодой человек. Я – Эльвира.

– Евгений. Здравствуйте. Вы, девушки, общайтесь. А я за мороженым.

Если оно тут есть… Сергеич удивился собственной реакции, тропя проход через людскую сутолоку. Частнособственническая обида отсутствовала. Ни ревности, ни злобы. Всего лишь смешно. Она тебе чем – то обязана? Да и может ли быть вообще обязана? Ты – охранитель. Она – нормальная здоровая женщина, носительница добра. Что это вы абстрагируете, Чеканов? Это Маша. И очень тебе нравится. О ней надо думать. Каково ей сейчас? Знает тебя несколько часов – и столь милые презенты от неосторожных подруг.

Мороженое отыскал в самом дальнем углу. Перспективы доставки беспокоили, но сам факт сказывался положительно. Поэтому быстро нашлись бумажные тарелки и устроились над головой в вездесущем желто – красном пластике «Педигри».

Мамуля уже держала стойку в общей шеренге разнополых соперников.

– Ой, спасибо, Жень! – прозвучало с сожалением.

– На здоровье. У нас все хорошо.

«И забыли», – подумал он про себя.

– Машунь, а кто же из них маман?

Она прижалась к его плечу, но он уже внешне был поглощен разворачивающимся действом.

Маман дала маху или беспристрастный арбитр иностранной породы припал на блондинок? История умалчивает. Пора было обедать.

Очумевшая от жары часть столицы спасалась в гудящих пробках и черепашьем старт – стопе вчера вечером. Ленивая, трудонасыщенная и адаптированная к климатическим условиям субтропиков – сегодня утром. Составляющие возвращаться в массовом порядке не собирались, и слава тебе, Господи. Свободная Минка. Ветер и зелень леса на непорабощенной кирпичом, стеклом, металлом первозданной земле дарит прохладу.

– Боюсь, Жень.

– Все нормально, Марья. Пообедаем, посидим, потрепемся. Не переживай. Чуткие, внимательные, а главное, добрые родители. Будь как дома. Негативные моменты исключены, это прерогатива Тамарниколавны.

И даже переезд смилостивился. Никаких паровозов. Вперед, Евгеньсергеич! Да, но зачем же инструкции нарушать? Дачка – то в низинке, спецтелефон с биппером не запоют, и вы это знаете прекрасно. Уж не становитесь ли охранителем, обретая кажущееся недостающим звено правила?

…В преддверии неизбежности правила иного?..

Друг Манцева Вячеслав Михайлович

Лондон, 06.06.1995, 18:20

Вылетевший из Амстердама Боинг–727, названный Грейт Питэром каким – то космополитом, прижившимся на вершине Олимпа голландской авиакомпании КЛМ, мягко ткнулся во взлетную полосу Лондон Сити Эйрпорт, словно выросшую из воды близ текущей Темзы.

Вячеслав Михайлович уверенной спортивной походкой пересек просторное полупустое здание, остановился у стойки информации, взял небольшую карточку расписания шаттл – бас и удрученно вздохнул. Суббота – полумертвый день. Поменяв доллары на фунты у томления одиночества за стеклом обменного офиса, решил посетить антресоль в размахе, с абсолютно пустой сегодня ресторацией. Кредитная карточка в наличии имелась, но на то и русская душа: я вам плачу, а не вашей банковской компьютерной сети.

Тишина и покой расслабили. До автобуса полчаса. Никаких утомительных сопровождающих с такси – грустью во взгляде. Сам себе барин и без подспудных альтруистических поползновений. Ненависть к лондонскому такси укоренялась с годами. Катафалк. Хотя и просторно, и ноги вытянуть можно, да все что угодно, но эффект скорой помощи, выхваченный из глубокого детства и осевший рефлексом, не воспринимал, чурался водителя за стеклом. К тому же история, которой Вячеслав Михайлович и не искал подтверждения, гласила: консерватизм местного законодательства до сих пор требует содержания кэб – корма (овса) в такси. Вековое бензиновое господство и, конечно же, чушь! Но греет. Домашний же, в бытность, ЗИЛ – значимо. Аналогичной реакции, соответственно, не вызывал.

Шаттл – бас – удрученность быстро воздалась сторицей. Красивая высокая румынка Микаэла за стойкой.

– Добрый вечер. Вы же в Канаду собирались, мисс.

– Добрый вечер, сэр. Очень рада видеть вас. Обстоятельства помешали. Двойной Смирнофф со льдом, как обычно?

– Поражаюсь вашей памяти, Микаэла. Три месяца прошло. Смирнофф, конечно.

Помешательство новых русских на джин – тонике не нашло отклика в сердце Вячеслава Михайловича. И тому не вековые устои, а: «Это не здоровье, это – пузыри».

Микаэла длинноного и неспешно пронесла короткую юбку по застоечному простору, чуть больше времени уделила дозатору, по возвращении окатив обворожительной улыбкой. Этот русский не стар, мудр глазами и сединой, приятен элегантной манерностью. Пусть полюбуется. Три месяца назад он сидел у стойки, на том же самом месте, пил, нес что-то на быстром и добром, но, увы, малопонятном ей английском. Потом аккуратно обронил пятьдесят фунтов и отбыл. Старая индийская кляча Нирджа увлеклась за кассой, и добыча состоялась.

Вячеслав Михайлович, прекрасно сознавая несбыточность мечтаний, но благодарный за их возникновение в голове, забитой проблемами, путями их разрешения и предвидением очередных, был последователен. Кляча в поле зрения отсутствовала.

– До свидания, моя дорогая.

– До свидания, сэр. Приятного вам вечера, – с сиянием признательности.

Легкий хмель, последовавшее милое двадцатиминутное путешествие в компании нескольких семей то ли из Дании, то ли из… да бог с ними, окончательно вернули расположение духа. А станция метро Ливерпуль – стрит, платонически совокупившись с забытой ностальгией по метровскому студенчеству, придала сил. И жизнь, издерганной нервной суетой сует текущая доныне, полилась ровно, размеренно, в умиротворенности промысла Господня.

Насыщенная людским магазинным потоком вечереющая Оксфорд – стрит внесла в величественный подъезд отеля «Графт». Цвет администратора не вызвал раздражения. Быстрый и внимательный взгляд на дисплей. Ключ – карточка. Пожелания доброго вечера. И простор апартаментов. И никаких побочных тревожащих брожений по логическим лабиринтам вдруг обретшей отдохновение мысли. И – спать! К едрени!

Скрежет простыней в нежном аромате подушек. Благословенно и обвально в… но… вдруг ожившая теща в ярком кумачовом платье заискивающе улыбается, взглядом ищет, но не находит понимания. Вячеслав Михайлович, прикладывая усилия ужаса, никак не может заставить ноги двигаться быстрее. Скользящая, воздушная плавность кумача настигает. Унизанные сиянием, сухие сильные пальцы хватают, сжимают горло и мутнеющее сознание, погружаясь в головокружительную, захватывающую дух бездну, на мгновение озаряется: «В бане, Вячек, духами не моются…»

Тьмою падения унесенные, часы яви сомкнулись изначалием времени человеческого. Приятных сновидений, Вячеслав Михайлович!

Сергеич

Москва, Ясенево, 06.06.1995, 19:02

– Что ж. Отдохнули, порозовели. К барьеру. А где мел, Степашин?

– Сейчас.

– Вариант А. Условно назовем Феликс. Плюсы: минимум времени, четкий, грамотный. В духе прежних… кхм, добрых традиций. Минусы: не исключены трупы, поиск лазерной штуки с возможным арсеналом. Полный развал дома, бани, гаража, кухни и окрестностей. Вероятность обнаружения пятьдесят на пятьдесят. Граждане у нас, но пока. Гражданка с малолетним сыном на пепелище. Никто в наше доброе и отзывчивое время помогать им не будет. Вариант Б. Без названия. Начну с минусов. Бессонная или урывками ночь. Собранность, осторожность, внимание. Во избежание прений добровольно – обязательно принимается вариант Б. И приступаем к планированию. Время: воскресный выход граждан в лес. Дом на отшибе. Периметр: двухметровая сплошная стена забора. С территории два пути. Первый – калитка у бани. Второй – ворота. Берем товарищей преступников на выходе, через десяток метров. Тыл, калитка у бани: Терехин, я и трое черкасовцев. Вы трое. Фронт, ворота: Степашин, Фролов и трое. Вы. Охватом. Визуально – по половине периметра. Связь минимальная. Готовность в 06:00. Далее по обстановке. До этого по прибытии отпускаем наружку и по два часа смена, сами разберетесь. Наблюдение внутри периметра возможно со всех четырех сторон. Наружка подскажет или подыщете, деревьев предостаточно. Дистанция – соответственно, в доме собака. Теперь объекты. Павлов Дмитрий Васильевич, тридцать три года. Разрешение на вальтер ППК. Объяснять, думаю, не стоит. Все что угодно. Маркелов Александр Викторович, тридцать пять лет. Заведующий складом всего что угодно. Оба с обширной практикой в процессе возвращения интернациональных долгов. Степашин, полный повтор, а потом вопросы. Вперед.

Периметр

Пустышковское шоссе, дом 96, 06.06.1995, 17:22

Солнце, заботами о предстоящем сне одиночества поглощенное, по – иному: палило немилосердно. Вершины деревьев внимали жару, копили всем телом и в прошествии часов отдадут горько, с печальным одиночества боли предчувствием. Легкий ветер в кронах уносил тепло, а копошение люда понизу счастьем прохлады довольствовалось. Бог с ними.

Искренне радостная встреча. Девушки, беседуя, удалились в летнюю кухню, экскортируемые подрастающими Мишуком и Рэмом.

– А чего на танке не прикатил?

– Под контролем Идио. Да и пассажирских флюид полон воз. О чуткой девичьей душе Таси пекусь. Слушай, Саш, видел протезы в журнале – чумовые, головой управляются. Займусь на неделе. И Сорокиным еще капусты наколотил. Светке отдай, пускай сама отправляет. Ладно, братан? Через банк особого желания нет. Застучат Идиоту. Потом то, се. Его, слава богу, концерн сожрет скоро.

– Хорошо, хорошо, пошли.

– Сейчас, емкости заберу. И там еще консервы, зелень, ерунда всякая. Таська набрала. Машину здесь брошу. У вас в норме вроде.

– Эт точно. Тормозили за кольцевой?

– Нет, сегодня спокойно. Жара и этих доконала. Варнак постоянно за кирпичом прятался. А вы не одичали еще? Хвостам бы уже пора. Вон у Рэмки какой вымахал.

– Чумаход. Пошли!

Глухая дверь в воротах захлопнулась, и периметр зажил размеренной, уединенной жизнью. В бане кипел чан, Дмитрий Васильевич с Александром Викторовичем гоняли Рэма за палкой в прудик, обсуждая новые достижения огнестрельной науки. Мишук пытался повалить качели в двух шагах от дрессировщиков. Появились девушки с предбанной разгонной, кучей зелени и т. д. Нарубленные чурбачки березы с нетерпением ждали огня в мангале. По чуть-чуть придало расслабленности и большей раскованности, смеха и сердечного тепла периметру посреди леса с откровенными, не таящими зла, прощающимися сердцами.

Сергеич

Москва, Ясенево, 06.06.1995, 19:56

Приятная укутанность вечером. Столбовой неон еще не разгорелся, лишь помаргивал.

Степашин, в порыве достать из – под сиденья маячок, вопрошающе смотрит.

– Без оркестра, Саша. Свободно сейчас.

– Профкачества демонстрирую, Сергеич. Надо ж. Перед руководством.

– Заводи. Качества…

Еще две машины пристроились сзади. Брезгуя кольцевой, разномастная стрела перечеркнула город в спокойствии улиц, обрамленных праздношатающейся частью населения, не принадлежащей к загородно – спасенным категориям.

При выезде с Алтуфьевского шоссе неугомонный страж бросился было из аквариума ГАИ, но что-то изнутри подсказало, проводил взглядом, хотя номера ничем не отличались от обычных. Все теперь обычное. Интуицию приходится развивать.

Лес встретил сумраком.

– Здравия желаю. Спокойно. Однорукий не выходил, баней занимался. В 15:50 подъехала соседка на жигулях. Вошла, пять минут поговорили. Жена объекта выгнала машину, и вдвоем поехали на платную стоянку в паре километров отсюда. Вернулась с соседкой, на ее машине, через сорок минут. На стоянке шараш – ремонт работает, просила карбюратор почистить, завтра вечером заберет. В 17:20 приехал второй с девушкой. Веселились. Объекты в бане больше часа. Дамы заждались, шашлыками занимаются.

– Запарились, значит, граждане. Благодарю за службу, Толя. Моих в обстановку и домой.

Периметр,

19:45

Пар жег. Дмитрий Васильевич, охаживая контингент, занимающий по очереди лежак, пригибался, спасаясь от жара. Панама не помогала.

– Ну, все, мужики. Мы в душ и мужичонку забираем, хватит. Носа не показывать, пока не стукнем.

– Хорошо, Светлана Счастьевна. Не скучайте, девушки.

Вскользь взглядом.

В открытый проем сунулся Рэмка, потянул носом и передумал. Дверь закрылась.

– Залезай на презентацию, Митюх. Поддать?

– Давай, Саш.

Шипящие камни отторгли воду, и она воспарила, возмущенно – накаленная.

– Мить, девицы завершат, пойдешь в душ. Ох! Но перед этим плейер покрути. Жарит, а?! Я тебе днем удивительные вещи записал. Он на самом верху, над стиралкой.

– Шевчука?

– Лучше.

Прутья березы жарили зеленью листьев. Сухо и до мозга кости. Тело очищалось, благодарное пару, облегчающему нескончаемое и безотказное в предназначении своем течение жизни.

В дверь стукнули, разрешая выход.

– Дозрел?

– Угу.

– Давай, топай. Над стиралкой.

Дмитрий Васильевич медленно поднялся.

– Бал-дю! – и вышел в предбанник.

Александр Викторович присел на лавку, воздух внизу прохладнее. Рукой зацепил торец половой доски, не примыкающей вплотную к бревну сруба. Потянул. Доска приподнялась в компании с соседними и открыла подпольное пространство. Из зева люка коммуникационного хода бомбоубежища учебного центра Ш–15 обдало затхлой сыростью. Ряд светодиодов, не так давно появившихся в чреве пятидесятилетней постройки, горел во мрачной глубине зеленым, подчеркивая заброшенность сооружения.

Что же может быть лучше Шевчука?

«…– Да не знаю, Паша. Их Чеканов ведет, молодой гуманитарий. Наверняка по домам отпустит. С захватом к 20:30 приедет.

– А куда баба укатила?

– Еремочкин не вернулся еще. Приедет, доложит.

– Ну, ладно. Продолжаю бдить. Ловкий этот однорукий. В бане сейчас. Дрова колол, как с обеими…»

В распахнутой двери – Дмитрий Васильевич. Некоторое удивление на лице. Лучше Шевчука нет. Эт точно. – В душ, в душ – и одеваться. Все в шкапе.

Сергеич,

21:30

– Что?

– Зашла внутрь, вышла, махнула рукой. Сейчас у шашлыков. Запах – сил нет. Подруга за столом с киндером беседует. Объекты внутри.

Третий час – и в пруд не лезут. Оригиналы. Черт – те что! А этот в конуре где – то под сердцем Сергеича рычит, крайне недовольно.

– Терехин, подъем. Пушку на окно бани сможешь? Послушать надо, что там.

– Луч не под прямым углом пойдет. Окно низкое, отразится в землю.

– Думай, думай, Тереша. Думай!

– Жука в бревна, из пневматики.

– Так.

– Дерево подавит. Бурчание одно.

– Хоть бурчание.

– Прием в идеале с пятнадцати метров. Разберете, возможно, Евгеньсергеич.

– Приемник беру, ты жука ставь. Быстро только, быстро!

– Пять – семь минут.

Терехин выдернул из захватов багажника продолговатость в чехле. Сунув в карман жук – контейнер, слился с сумраком.

– Тыл. Я – Исток. Двое к вам. Свет.

– Тыл. Принял.

Тусклое редкое мигание. Шаг с тихим шелестом. И лес на грани тьмы, замерший в оцепенении ее неминуемости.

Дмитрий Васильевич, Александр Викторович,

21:00

– Сумку возьми.

– Зачем? – сорвалось у Дмитрия Васильевича, не подумав.

– Первый. И ждешь внизу.

Дмитрий Васильевич, в спортивном костюме и с сумкой за спиной, спускался по вмурованным скобам в мрачнеющую пасть. Подошва ткнулась в сухое дно. Переступая за ним вглубь жерла, Александр Викторович возвратил часть пола, и она с облегчением улеглась на свое привычное место.

После щелчка тумблера, отправившего непотревоженную зелень светодиодов на покой, – скобы, на ощупь, в кромешной тьме с до гула пронзительной тишиной спящего памятника соцреализма.

– Забыл уже?

Снова щелчок. Узкий туннель ожил светом ряда пятен пыли вдоль стен.

У разветвления – налево. Туннель сузился, заставил пригибаться, постепенно поднимаясь наверх.

Махина распределительного щита в стене из небольших бетонных блоков. Дмитрий Васильевич со знанием дела просунул пальцы в неглубокие однообразные швы. Усилием, в раскачку, выставил один из блоков. Набитый тревожный рюкзак – сумка направился из провала за спину Александра Викторовича. Дмитрий Васильевич потянулся вновь.

– Против собак пшикалку возьми и все.

– Понял.

Блок устроился посреди соплеменников, которые были затем сдобрены в изобилии пылью и песком. В заботах о следопытах и кинологах они снова уходили вглубь.

Поворот. Метры назад, до ответвления. Поворот. Туннель шел вниз, изгибался, пестрил развилками, поднимался и, наконец, привел к решетчатой двери с висячим замком: помещение фильтро– вентиляционной установки. Отомкнув и замкнув за собой дверь, они протиснулись к винтовой лестнице, закончившейся люком в полу перевернутого бетонного стакана со щелями – бойницами по окружности. Запахи леса после спертой сырости – из ада в рай. Гайка расхоженно освободила шток наружного засова, и он под собственным весом дал волю.

Сергеич,

21:40

– Истоку. Проба.

Сергеич приник, вдавил наушники, пустив пленку встроенного профи «Грюндиг». Шипящий фон и ритм музыкального баса. Минуты напряжения. Улавливается, но уже самообманом. Клыкастый заметался в ярости. Как?! Звона не было, кульминация в какофонии с задранной ногой в хозяина: фас!

И уже на бегу:

– Степашин, за старшего. Продолжаете. Фролов… Где Фролов?!

– Свободен он. В машине.

– Фролов!.. Терехин, быстро на проходную центра. Дежурного, или кто там, но все про их подземелья. Фролов!

– На связи.

– Заводись и пулей ко мне!

Порядок радиообмена к черту. Всё к черту!

Сзади – ломающийся под Терехиным кустарник. Рев жигулей на пониженной передаче ворвался в тишину.

Александр Викторович, Дмитрий Васильевич,

21:40

– Митя, здесь подожди.

Александр Викторович снял сумку. Побежал уже по асфальту, направляясь к вагончику сторожей с оравшим на всю округу телевизором:

– Здорово, караул. Ну чего, почистили карбюратор?

– Привет, Саш. Возиться неохота было, жара. Завтра с утра почистим. Светлана же сказала, что до вечера. А ты чего на ночь глядя?

– Искупаться семейству треба. Не могу отказать. И пробежаться вечерком в охотку. Ну, бывайте.

– Пока.

Карбюратор подал смесь без проблем. Фары уперлись в подступивший лес. Скользя и убыстряясь, зажгли ленту асфальта, сумку на обочине. Подъехал, распахнул дверь: «За руль». Перелез, освобождая Дмитрию Васильевичу водительское сиденье.

– Помнишь слипы с катерами за эстакадой, справа?

– Ага.

– Туда. И торопись медленно, понял? По – латыни забыл уж. Старость – не радость.

– Гражданин, ваш ниспадающий песок мешает грамотному вождению автомобиля.

– Поговоришь мне, чумаход, – вздохнул. – Да. Осыпаются листья.

И заржали они на пару. Разрядка. Не до смеха, но разрядка – первое дело. Без нее колом встанешь, а гибкости мышцам придаст лучше водки.

Сергеич,

21:45

– Убери подсос, ради бога!

Ревело навзрыд.

– Терехин – Истоку.

– Я на КПП. Сейчас придет дежурный.

– Телефона нет?

– Звонили. Не отвечает. Говорят, через две минуты будет.

– Степашин – Истоку.

– Шашлыки едят. Объектов нет.

Лес оборвался светом уличных фонарей между пятиэтажных коробок.

– Стоянку, вагончик видишь? К нему.

Сергеич выскочил из еще не остановившейся машины, с лету ударился о крыло спящего москвича, выругался. За дверью – трое в дыму, картах и громогласном телевизоре.

– Привет, мужики. А Саша Маркелов не появлялся, машину не забирал? Очень срочное дело.

– Чего – то сегодня все его спрашивают. Уехал твой Сашка. Минут пять – десять назад.

– А куда?

– К себе, в леса.

– По этой дороге?

– Не. Он через Ворошиловскую дачу. Вот по той…

Указывая Фролову, финишным спуртом к распахнутой дверце.

В стоне дымящих колес:

– Добери, пять минут! Степашин – Исток. Преследую. Объект на своей машине. В направлении Ворошиловской дачи, пять – десять минут назад. Оповещай, подключай ГАИ, милицию. Перехват на тебе. Вызывай дежурную группу: обыск – показания. Под баней пусть смотрят. Все.

– Принято.

– Фролов, карта есть?

– По Москве только.

– Где?

– Сзади. У стекла.

На московской карте – обрывки и сразу за МКАД. Областная карта– для турпоходов.

– Не бойся поворота! Чуть скользи и выровняешь потом, Фролов! Давай, давай, родной!

Под руку лез. Но не мог он иначе. Мясо в зубах. Кровавое. Свежее. Теплое. Пять минут, но если… И все прахом потом. Часы, дни, недели – все прахом. Нутро, уверенность, хватка – все к черту!

Дмитрий Васильевич, Александр Викторович

– Это кто ж там сзади дальним светом лупит? А, Саша? Да еще и шустро.

– Спокойно.

Слепящий свет приближался.

– Поворот крутой впереди. Знака нет. С обрыва в воду. Если интересанты – проверишь. Без тормоза, а то поймут. По дуге войди и к левому прижимайся на изломе. Градусов шестьдесят – семьдесят. Ну, ты при деле. Не мне учить.

Липучка клапана тревожного рюкзака. Магазин. Мини – узи клацает, слизнув затвором.

– Там один бордюрный блок небольшой. Сейчас увидишь. Хачики, небось, носятся. Этим полезно поудивляться.

– Ага.

Фролов

Давным-давно

Инструктор заставил остановиться. Отвернулся к окну. Неспешной тягучей нудностью въедался в мозги.

– Това – а – арищ курсант. Про тормоз уже давно пора забыть. Это хороший, недавно построенный полигон, а не улица Алексея Максимовича Пешкова. Какого лешего ты уперся в свой комплекс? Колеса тебе все рулем и через задницу объяснят и подскажут. Доходчиво. Разжеванно. Без обмана. У них нет никакого желания валяться на свалке. Крайний раз. Следующим будет неуд. Норматив скорости сто километров в час, не ниже – я все вижу. Перед тобой все открыто, видно без очков. Математику поворота тебе уже вбили. Угол поворота – налицо. Сразу же дистанция входа в голове. Пока ты еще с тормозом, но никогда в жизни – с блокировкой. Мягко, упругой силой, не бревном. Сцепление здесь забыто. На подходах прижимаешься к противной обочине по отношению к повороту. В голове держишь три точки: вход, точка касания любимой обочины в вершине поворота, точка выхода у противной. Через эти три точки проводишь максимально плавную симметричную дугу. Как вошел, так и вышел. Если на входе никуда не улетел, почему на выходе улетишь?! Спроси свой котел бестолковый! Зачем он к тормозу лезет? Про тормоз на входе забыто! Тормоз – вы раздельно: машина сама по себе, ты – сам по себе, с деревьями, столбами, стенами, реанимацией. Это азы, товарищ курсант. Впереди масса различных развлечений. Стараться надо, а не морочить мне голову! Пошел!

Сергеич

Ночь. Тьмою ослепив, власти величием услажденная, владениям бескрайним память скорбную воздавала лихвой. Над беззащитностью немощи упоением злобной мести полнилась, благоволя всецело пришествию госпожи хохочущей. Возрадуйся же, времени непосвященный слуга, покорности вольной обретения.

Та «семерка».

– Добираешь – и метров пятьдесят – семьдесят держи постоянно. Степашин – Исток. Веду объект. Связи с перехватом нет. Двенадцать километров от Шумановки. Ориентировочно – в сторону Дмитровского шоссе, на северо – запад. Трасса незнакомая. Как понял?

– …Повтор, Исток. Прием плохой. Повтор.

– Веду. Двенадцатый километр… Не тормози!!! В аут!!!

С силой налегая на прижатую воздушным потоком дверь, инстинкт ставит на прыжок. Но машина в заносе. Бордюрный блок вне света фар. Миг… Надрывом времени.

Ночь беспокойна.

Продукцией визжит, что Ярославль привнес в обитель человечью, заводом шинным.

И вдруг. Во тьмы объятья принимает рожденного лишь ползать воспаренье.

Удар металла гулкий уж растаял.

Сергеич не схватил, но неведомая сила выбросила, ударив лицом о стойку двери, и отдала полету. Давно непрактикуемый навык ожил параллельно с долесекундным отвлеченным удивлением ввиду явной свежести и того, и другого. Пора уже было думать о встрече с водой. Он успел мельком проследить близкое медленно вращающееся и обгоняющее движение рева и фар. В свете полной луны Фролова видно не было. Внизу – мерцание воды и близкий берег.

Оглушило, ударило в бок нестрогим входом, перехватило болью. Ноги в ожидании ломающего и безысходного провалились. Сродненный извечной необходимостью жилет, ПМ под мышкой, моментально сковавшая одежда тянули продолжить нисхождение. Грудь сдавило, он выдохнул и рванулся от края к желанной прохладной свежести неосязаемого. Воздух. Чувствуя избыток сил, не стал избавляться от набухшей обузы, поплыл, превозмогая боль. Глаз залило теплым. Песчаное дно. Встал. Огнем в бок. К берегу, срывая с себя пиджак и остальную помеху, неотрывно глядя вокруг набирающего воду жигуля, погружающегося незаметно, с задранным багажником. Спешка драгоценных секунд. Снова в воду.

Двери закрыло ударом перед падением. Фролов. Внизу. Скрюченно – недвижим. Голова под водой. В удушье раскаленного железа влезает по пояс через открытое окно, накренив плавучую железную коробку. Безвольная податливость. Тянет в воду. Тускнеющий лед за гранью. Неестественный изворот шеи. Плывет спиной, удерживая на груди, доступ открыв необходимости своей лишенному.

Александр Викторович

– Сбрось газ, Митя. Впереди съезд должен быть. – Ага.

Облачная тьма заволакивала. Александр Викторович пытался выбросить из головы то, что машина сзади ушла с обрыва. Вода – тот же камень, несдобровать. Но виновен ли?.. И поэтому выбрасывал, а лезло. Митька слушаться обязан. В одной упряжке, но не его вина. Всегда ты с виной. Тяжела обуза.