Текст книги "Любовь далекая и близкая"

Выслушав Василенко, Ермолов поблагодарил его за интересное, интригующее сообщение и пожал ему руку. А когда были выключены свет и камеры, попрощался со съемочной группой, сказав, что задержится в институте, а возвратившись в комитет, вместе с ними посмотрит только что отснятый материал.

– Мне очень понравилось, как вы, Александр Анатольевич, вместе с вашим коллегой взбунтовались на программе, – заговорил Ермолов, когда телевизионщики ушли. – Благодаря вам программа получилась острой. И тогда я решил, что передачу о вашем объемном двигателе нужно обязательно сделать. Сейчас возвращусь в комитет, посмотрю, что мы у вас сняли, а снятого хватит на все 15–20 минут, это совсем немало для нашего пермского эфира, и сразу начнем монтаж сюжета.

– А этот картавый «ленинец»… Неужели он там будет?

– Конечно, нет, не будет, не волнуйтесь. Очень стыдно за него. Со всеми, кто приходит к нам работать, я знакомлюсь лично. С ним я не встречался. Как он затесался в наши ряды – буду разбираться. Думаю, если материал хорошо смонтировать, то его можно будет вставить в ваш фильм о нефтяниках. Как вы считаете?

– Это было бы здорово! Спасибо, Валентин Михайлович! Марина Сергеевна будет, я уверен, только рада.

– Это та прекрасная дама, что снимала богов? Где вы встретили это чудо? Конечно, в Москве?

– А вот и нет, здесь, в Березниках. Был там в командировке, увидел в гостинице, разговорились. Оказалось, ее покойный отец был нефтяником, и она очень хотела побывать на буровой. Но не получилось из-за его смерти. Пришлось мне с Леней Смольниковым свозить ее к березниковским буровикам.

– Смольников… Это тот щеголь, у которого в руках вдруг оказались изумительные розы? Ну, прямо как рояль в кустах. Он еще так здорово рассказал про бурового мастера Азанова. – Он самый, вместе учились и до сих пор дружим. Так вот, после поездки на буровую Марина просто «заболела» нефтяной темой и выбила деньги для съемки документального фильма о нефти и нефтяниках. Осталось, как говорится, всего ничего: написать профессиональный сценарий, найти грамотных консультантов и снять фильм, – улыбнулся Василенко. – А чтобы прорекламировать будущий фильм, возбудить к нему интерес «нефтяного» начальства, вытащила нас на эту передачу.

– Ну и молодец ваша красавица! И умница: программа о деревянных богах – и вдруг такой профессиональный разговор про нефть и о нефтяниках! Нам хоть бы половинку такого чуда, а то у нас не дикторы, а перезрелые доярки из совхоза «Верхнемуллинский».

– Что верно, то верно. Увидишь их на экране телевизора – и все. Всякое желание его смотреть начисто пропадает. Говорю обидные вещи, но это правда, уж не обессудьте, Валентин Михайлович!

– А на что или на кого обижаться? Разве что на самого себя. Ну что делать, если оскудела Пермь красивыми девушками?

– Могу помочь, есть такая девушка…

– Вы серьезно?

– Еще как! Серьезней не бывает. Девушку зовут Оля. Живет в Соликамске, но она пермячка, уехала туда из-за парня, с которым не сложились отношения. Оля – бывшая «Вице-мисс Пермь», у нее среднее техническое образование, умница, с красивым голосом, хорошей дикцией и идеальной фигурой. Рост – как у нашего брата, мужика: метр семьдесят с лишним. Когда работала в нашем институте, вся мужская половина – и холостые, и женатые – сходила по ней с ума.

– И вы в том числе?

– Разумеется. Как член холостой части мужской половины имел на это законное право.

– Как мне связаться с ней, Александр Анатольевич?

– Пока у меня нет ни ее адреса, ни телефона. Но она обещала быть в Перми, «пригрозив» заглянуть в институт. Тогда я возьму ее данные и сообщу их вам.

– Может быть, с ней удастся встретиться? Я имею в виду себя. Чтобы, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Думаю, ее можно будет и услышать, и увидеть. Оля – очень коммуникабельная девушка и серьезная. Самостоятельно принимает решения и никого не боится.

– Ничего себе, портрет диктора пермского телевидения! Гримируй – и вперед, на камеру! Об остальном природа позаботилась.

– Ее лицо гримом можно только испортить. Это вы уж своих телок… простите, доярок, гримируйте. Извините, сорвалось с языка.

– Все нормально. Сказали то, что думали. У нас это называется «Интервью без камеры». Александр Анатольевич, вы, когда мы с вами познакомились, не приняли мое предложение перейти работать в аппарат обкома комсомола. Не скажете почему? Ведь вы, я вижу, родились для комсомольской работы.

– Ответить коротко или поподробнее?

– Лучше откровенно.

– Хорошо. Комсомольцем я стал в 14 лет, еще учась в нефтяном техникуме. Потом армия, где я был комсоргом роты. Демобилизовавшись, в «нефть» идти не получилось. Мама после операции чувствовала себя неважно, и оставлять ее одну было нельзя. Устроился на Калининский завод учеником слесаря сборочного цеха, стал слесарем, затем мастером, старшим мастером. Без комсомола жить не получилось: оказался членом комитета комсомола завода, начальником штаба «Комсомольского прожектора». Казалось, все складывалось на зависть хорошо: интересная работа в условиях хирургической стерильности и чистоты (а мы собирали блоки автопилотов к баллистическим ракетам), хорошая зарплата, моя группа получила звание «Коллектива коммунистического труда». Захватывало дух и от комсомольских дел. Что еще надо? Но… не давала покоя мечта снова вернуться в «нефть». Не поверите, Валентин Михайлович: захожу в цех – вокруг белизна, все в специальной обуви, в белых халатах и белых шапочках… А у меня перед глазами буровая, с ее многопудовыми элеваторами, залитая водой и с запахом мазутной гари. И наконец я решился – подал заявление об уходе, поступив в этот институт на должность инженера с окладом 90 рублей в месяц.

И невероятно: с такой нищенской зарплатой я чувствовал себя богачом и счастливым! Потому что занимаюсь любимым делом. А вам я тогда отказал, потому что боялся: уйду к вам в обком комсомола – и все, привет мечте!

– В это трудно поверить. Поменять комфорт сборочного цеха на неуют буровой?.. На это не каждый может решиться. Между прочим, слушая вас, сравнил жизненную ситуацию, которую вы пережили, с той, в которой оказался я. И они, оказывается, схожи. Только, в отличие от вас, меня лишили любимой работы, где я чувствовал себя как рыба в воде, заставив заниматься радио и телевидением, в чем я совершенно ничего не понимал и не смыслил. И теперь представьте себе: прихожу я в свой кабинет, где собрались все ответственные спецы комитета. Представитель областного комитета партии представляет меня и уходит, оставив один на один с этими, мягко говоря, недружественными по отношению ко мне людьми. И с этого дня я погружаюсь в атмосферу соперничества, слухов и сплетен, которые мне, «чайнику», страшно мешают осваивать незнакомую мне профессию. Что только не передумал в эти первые дни моего председательства, о чем только не пожалел! Хотелось оставить ключи от кабинета и сейфа и уйти. Уйти куда глаза глядят. А они смотрели в сторону родного мне обкома комсомола, где день и ночь кипела жизнь, где проходили бурные собрания и активы, рождались хорошие замыслы и инициативы, откуда уходили десятки и десятки стройотрядов, помогавших создавать «Пермнефтеоргсинтез», губахинский «Метил», добрянскую ГРЭС, калийные рудники в Березниках и Соликамске. И знаете, Александр Анатольевич…

– …Валентин Михайлович, без отчества можно?

– Но если взаимно, то да. Продолжу мысль. Легче становилось, когда вспоминал наши походы, ночевки у костра с песнями Пахмутовой и Бабаджаняна под гитару. А еще грели душу всплывавшие в памяти наши любовные утехи. Это когда мы, парни, осторожно залезали в девичью палатку и, прижавшись к спальным мешкам, в которых они лежали, шептались с ними иногда до утра. Порой не верится, что все это было совсем недавно. Кстати, телевидение тогда соответствовало духу времени и происходящим событиям. Да, были громоздкие, страшно неудобные камеры, но был действительно прямой эфир: что сказали в передаче, то и услышали телезрители. Операторы преследовали героев-целинников по пятам и даже опережали их. Реклама была редким гостем, фильм можно было посмотреть полностью, ни разу не отвлекаясь на рекламу каких-нибудь трусов. А какими были дикторы и ведущие! Вышколенные, с замечательными голосами и дикцией, прекрасно одетые. Сейчас – увы! – все наоборот. Искромсанные до неузнаваемости сюжеты, не умеющие связать и двух слов, акающие и без конца мычащие Салаховы, матерные и пошлые шоу и отвратительная, нагло прерывающая любую передачу реклама. Безвластие вопиющее! Звоню в Москву своему руководству. Спрашиваю: как быть с антиалкогольной борьбой? Что, вырубили виноградники и успокоились? Но ведь пить меньше не стали. Люди травятся суррогатами. Как себя вести, подскажите! Отвечают: свяжемся с ЦК партии, перезвоните. Перезваниваю, и вот что советуют: конечно, продолжать бороться за здоровый, трезвый образ жизни надо, но… вы уж там как-нибудь с этим поосторожнее, не перегните палку… Ничего себе совет! Хоть стой, хоть падай. У вас, в науке, все по-другому, конечно: сегодня придумали, завтра испытали, послезавтра в скважине. Так?

– Если бы!.. Так же, как у вас: нашел оригинальное решение, изготовил образец. Тут бы его и внедрить! Но нет, дуй по главкам и чиновничьим кабинетам, доказывай, что то, что ты изобрел, очень необходимо и его надо срочно внедрять. Идут годы, прежде чем ты сможешь уломать упрямых и тупых чиновников. Которые еще бесцеремонно лезут в соавторы твоего изобретения.

– Грустно. Я думал, у вас нет этого лицемерия и издевательства, как у нас. – Ермолов встал и, прощаясь, протянул Василенко руку.

– Здорово поговорили. Давно так не откровенничал. Спасибо, что хватило терпения выслушать.

– Что вы, Валентин! Может, чайку или кофе на прощание? Наша столовая во внеобеденное время работает как кафе. Идемте!

– Нет, нет! Как-нибудь в другой раз. Может, и вы ко мне как– то заглянете? Позвоните, и я встречу, продолжим разговор. Вот моя визитка, здесь мой прямой телефон. Обещайте, что мы встретимся!

– Обещаю, вы же, надеюсь, до выхода в эфир нашей темы пригласите меня на просмотр? Что там получилось…

Александр не договорил. Зазвонил телефон внутренней институтской связи. Извинившись, Василенко поднял трубку. – Слушаю, Петр Илларионович! – прикрыв трубку ладонью, Александр пояснил: – Это главный инженер. Я быстро ему отвечу.

– Да, все сняли. Очень профессиональные ребята во главе с самим председателем Комитета Валентином Ермоловым. Они все уехали. Нет, не угостил, не до этого было. Встретимся, посидим. Чуть позже зайду к вам, расскажу о съемках.

– Ничего, что я вас не выдал, что вы здесь? – Александр, положив трубку, обратился к Ермолову. – Может быть, вы хотели встретиться с главным?

– Нет, что вы! Мы так хорошо пообщались. Все, больше никаких встреч. Только не говорите, пожалуйста, своему шефу о нашем картавом ведущем, хорошо, Александр?

– Разумеется, не скажу. Хотя бы потому, что Петр Илларионович тоже картавит. Правда, мягко, по-ленински. А это вам на память о нас, нефтяниках. – Александр взял стоявшую на его столе, искусно вырезанную из плексигласа миниатюрную копию буровой вышки и протянул ее Ермолову. – Как-нибудь съездим с вами на настоящую буровую, если вы, конечно, не против.

– Я, конечно, не против, – улыбнулся Ермолов.

– Вот и отлично. Прощаемся? Я вас провожу.

Дома весь наступивший вечер они посвятили просмотру фильма о богах, который сняла Марина. Александр смотрел фильм, не отрывая глаз от телевизора. Мать же нет-нет да отвлекалась, чтобы сделать на листке бумаги какие-то пометки. «Это мои охи и ахи в письменном виде», – объяснила она удивленному сыну. От фильма оба были в восторге. Выигрывал он еще и от того, что комментировала снимаемое сама Марина. Произносимый текст был очень интересным, в нем чувствовалось глубокое знание истории христианской религии и уважение к православной вере. Не забыла Марина рассказать и о старообрядцах и их особых обычаях. Ее голос, лишенный стандартных дикторских приемов и назидательности, звучал спокойно, но убедительно, словно это был чей-то интересный рассказ в кругу семьи. Фильм уже заканчивался, когда на экране на несколько секунд засветился Смольников. Увидев его, Нина Михайловна от неожиданности чуть не свалилась со стула, на котором сидела.

– Ну, Леня… Ничего же без тебя не делается, – то ли хваля его, то ли чуть осуждая, вздохнула Нина Михайловна. А когда они уже стали укладываться спать, вдруг попросила сына научить ее пользоваться видеомагнитофоном. И научившись, призналась: – Завтра утром посмотрю богов на свежую голову. Уж больно они мне понравились.

Леонид был, как говорят, легок на помине. В первой половине дня он позвонил Александру, попросив его никуда не уходить и не уезжать, так как собирается к нему приехать. Александр удивился: обычно рассудительный и уверенный в себе друг в этот раз говорил каким-то озабоченным, даже тревожным тоном.

– Нам бы где-то уединиться, чтобы никто не помешал разговаривать, – обратился он к Александру, когда они встретились.

– Сядем за мой рабочий стол и будем говорить хоть до утра, никто нас там не услышит, не волнуйся.

Когда они проходили по конструкторскому залу, Леонид оживился, восхищенно глядя на склонившихся над кульманами симпатичных, модно одетых чертежниц.

– Мама родная! С ума сойти! Разве можно спокойно работать в таком гареме? Глаз не оторвать, смотрел бы и смотрел… – Посмотрел? Все, успокойся! По голосу понял – что-то случилось, рассказывай, – потребовал Александр, когда они сели в кресла, стоявшие возле его рабочего стола.

– Пока ничего не случилось, но может… То есть может случиться.

– Леня! Не тяни резину, говори!

– Так… С чего все началось? – Смольников наморщил лоб, вспоминая. – Да как в известном стихотворении: дело было вечером, делать было нечего. От безделья, по-моему. Я пешком возвращался из областного управления снабжения. И до того не хотелось идти в эту опостылевшую гостиницу! Подхожу к оперному театру, у входа толпится народ. Смотрю на афишу, оказывается, люди пришли на балет «Дон Кихот». А чем я, думаю, хуже? И – в кассы, они в отдельном домике. А мне: какие билеты, молодой человек? Они давно проданы, все до единого. Задело это меня, решил – все равно попаду, не я буду! И уже после третьего звонка купил у одного хмыря с рук, правда, с переплатой. Но какой билет, Саня! Третий ряд! Это же совсем перед сценой, балерине в глаза посмотреть можно. Смотрю, наслаждаюсь. И вдруг выходит такая… красавица, совсем даже не худая, грудь нормальная, а ноги! И как она их поднимает, то одну, то другую – с ума сойти можно от таких бедер! И, представляешь, весь спектакль так. Иду в гардероб одеваться, а перед глазами она – Елена Дьяченко, заслуженная, между прочим, артистка. Это я в программе вычитал. Пришел в гостиницу, лег спать, а уснуть не могу. Все думаю: как бы с ней хотя бы поздороваться? Честное слово, ничего от нее не надо! Просто услышать ее голос, посмотреть, какая она в жизни, а не на сцене… И утром, еще до работы, купил розы, красивую открытку. Хочу ее подписать, а руки дрожат. Но кое-как вывел: «Лена! Видел Вас в „Дон Кихоте“. Вы – чудо! Леонид». Съездил к театру и от вахтерши, которая сидела у служебного входа, за шоколадку узнал, что балетные спектакли идут не каждый вечер. Зато каждое утро до обеда проходят репетиции всего балета. И что она может передать Елене и цветы, и открытку. В этот же день я уехал в Кунгур, где пробыл два дня, и, вернувшись в Пермь, сразу же пошел к театру. И вот топчусь я около служебного входа, а мысли одна темнее другой: ну зачем мне все это? Цветы, открытки, нашел чем удивить. Да у нее таких Смольниковых – пруд пруди! И все-таки вошел и… батюшки! Та же вахтерша! Мария Ивановна, так, оказалось, ее зовут. Улыбается, узнала меня, говорит: «Передала я Леночке все ваше. Она очень удивилась и, когда уходила после репетиции из театра, просила меня передать вам эту записочку, если вы еще зайдете». И передает мне «эту записочку». Вышел я на улицу и читаю: «Здравствуйте, незнакомый ценитель балета Леонид! Спасибо вам за чудесные розы. Если позвоните, повторю это еще раз. Мой телефон… Елена Дьяченко».

– Ну ты даешь, «ценитель балета»! – не удержался Александр. – И ты поверил, что это написала сама Дьяченко? Вот так просто ответила какому-то незнакомцу? Да еще сообщила свой номер телефона? Да быть этого не может! Какая же она после этого заслуженная артистка?

– Я так же подумал. Хотя почерк явно женский, ровный, красивый. Но вечером проштудировал городской телефонный справочник. И выяснилось: такие номера принадлежат коммутаторам политехнического института и… кому бы ты думал? – гостинице «Прикамье»! Политех наш родимый отбрасываем, солистка лучшего театра страны там жить никак не может. Остается «Прикамье». И, трижды перекрестившись, поздно вечером – вдруг она танцевала? – набираю ее номер. И…

– Что за «и»? – вырвалось у Александра. – Холостой выстрел?

– Сам ты выстрел! Ответила она, Леня. Удивительно, но я, Саня, таким и представлял ее голос – негромким, мягким, что ли… Спрашивает: почему так долго не звонил? А я говорить толком не могу, язык не слушается. Что-то промямлил, мол, был занят, работа… И это я говорю заслуженной артистке! Но до чего же ты пень, Смольников, думаю. И вдруг Лена говорит: «Завтра я танцую в „Лебедином“. Если хотите, приходите. Оставлю на ваше имя пропуск на вахте. Как ваша фамилия? Говорю – Смольников. А она: если подождете меня после спектакля, встретимся. Мама родная! Значит, все-таки мы увидимся?

…Спектакль смотрел, дергаясь, как будто сидел на иголках. Видел только ее, Лену. Все остальное для меня не существовало. После спектакля встал возле служебного входа, жду. Прошло десять, двадцать минут, полчаса, а ее все нет. Ушли, кажется, все артисты… Ясно, думаю, решила не встречаться и вышла через зрительский подъезд. И так я на себя разозлился! Словами не передать. Жалкий ценитель балета! Дурень набитый! Покрыл я себя такими и даже худшими словами и двинулся домой, то есть в гостиницу. Захотелось напиться и побыстрее забыть про эти балетные страдания. И вдруг вижу: выходит Лена. Увидела меня и быстро, быстро так подходит. «Заморозила я вас, – говорит, – извините. Костюм мне шьют для нового спектакля, вот и пришлось примерять». И так она просто сделала – и подошла, и сказала, что кажется, никакая она не заслуженная балерина, а обыкновенная, давно знакомая девушка. И я тоже, чувствую, осмелел, что-то говорю, даже касаюсь ее. А ведь каких-нибудь три дня назад немел от восторга, восхищаясь ею в спектакле. Не чудеса ли?

Мы уже подходили к «Прикамью», когда Лена вдруг спросила: «Мою профессию вы знаете, а кто вы?»

– Я нефтяник, Лена.

– Это правда? Вы не шутите?

– На следующее свидание приду с дипломом. А почему вы решили, что я шучу?

– И в книгах, и в кино нефтяники выглядят какими-то нелюдимыми, мрачными, плохо выбритыми людьми. А тут стройный, модно одетый, элегантный молодой человек – и нефтяник… Невероятно!

– …К тому же еще ценитель балета…

– Ну, это, кажется, за гранью совместимого.

– Лена! А что если этот «нефтяник за гранью» пригласит вас в ресторан? Скажем, в этот, что в «Прикамье»?

– Не помню уже, когда последний раз была в таком заведении. Поэтому согласна, только не сегодня. После «Лебединого» всегда очень устаю.

– Вы так сегодня танцевали!

– Это для вас, Леонид. Я знала, где вы сидите, и, когда была возможность, следила за вами.

– А я не спускал с вас глаз и очень испугался, когда ваш партнер Сергей Александров поднял вас на согнутой руке. Но он тут же исправился, выпрямил руку.

– Вы это заметили? Какой вы… наблюдательный. Кстати, я тогда тоже заволновалась. Ну что, Леонид, прощаемся?

– А ресторан, Лена?

– Завтра у меня только репетиции, вечером я свободна.

– Спасибо, встречаемся в вестибюле гостиницы завтра в шесть вечера.

– Вы не спрашиваете, почему я без ваших роскошных хризантем, которые вы для меня оставили на вахте?

– Вылетело из головы. Не до хризантем было. Боялся, что вы не подойдете…

– Я оставила их в своей гримировочной уборной. Теперь она самая красивая в театре. И готовясь к спектаклю, буду, глядя на них, вспоминать самого элегантного нефтяника в мире.

– А я сохраню ваш пропуск, чтобы всегда помнить о сегодняшнем спектакле и об этом вечере.

– Знаешь, о чем я думал, слушая тебя? Не догадываешься? – прервал Александр исповедь друга. – А думал я о том, что очень уж ты гладко говоришь, как по писаному. Включай диктофон и записывай инструкцию, как надо себя вести, чтобы какая-нибудь элитная дама обратила внимание на простого рубаху-парня. Вот в твоем случае: познакомились вы – и что дальше? Ты обаятельный молодой мужик, она – известная прима-балерина. Тебе никогда не бывать за кулисами, ей, извини, до лампочки наши с тобой буровые. Чутьем догадываюсь: в этой истории что-то пошло не так. Или ошибаюсь?

– Как сказать… Но вначале хоть что-то пролепечу на твой вопрос – что дальше? Думаешь, я не понимаю, что я ей не пара? И что я для нее так – пустое развлечение? Завтра придет какой-нибудь Петя Иванов в театр, увидит ее красивые бедра и ноги, подарит ей цветы – и все, готово новое случайное увлечение. Так вот, что было дальше. А дальше, дорогой Александр Анатольевич, было все просто здорово! Заняли мы в ресторане отдельный столик, заказали шампанское и фрукты и так вдруг, Саня, разговорились! Не остановить! Она интересно рассказывала о своем детстве, родителях, о хореографическом училище, что я заслушался. И вдруг заговорила о своем замужестве, о том, как, сглупив, вышла замуж в 19 лет за оперного певца-тенора. Который, оказалось, по каким-то медицинским показаниям никогда не может стать отцом, даже пролечившись самыми сильными современными препаратами и курсами лечения. Расходились они тяжело, он категорически возражал против развода. Она не выдержала всего этого и ушла от него, поселившись в гостинице. Тенор запил и вскоре уехал в какой-то сибирский театр, куда его пригласили. А Лена осталась жить в гостинице, дожидаясь обещанной театром квартиры, хотя ее давно уже ждут в Минском республиканском театре оперы и балета с ключами от роскошной трехкомнатной квартиры, в центре Минска. «Теперь вы знаете, почему я, ведущая солистка балета одного из лучших театров страны, живу в гостинице, – закончила Лена свой грустный рассказ. – Сейчас ваша очередь откровенничать». Мне очень не хотелось рассказывать о себе, тем более касаться своей семейной жизни, и я стал смешить ее веселыми байками из нашей нищей и бесшабашной техникумовской жизни.

– Неужели ей, известной артистке, было интересно слушать про наши проделки? Сомневаюсь… – подал голос Александр.

– Что ты! Лена так заразительно смеялась! Извините, говорит, давно мне не было так весело. Даже устала от собственного смеха. Поблагодарила меня за хохмы и произнесла негромко: «Мне очень не хочется расставаться с вами, Леонид, но уже одиннадцатый час. Так быстро пролетело время… Уходим? Вы проводите меня до номера?» – «С удовольствием, – ответил я и, не сдержавшись, брякнул: – Весь вечер ждал, когда вы обзовете меня Леней, но так и не дождался». – «Все, никаких больше Леонидов, только Леня», – согласилась она и взяла меня под руку.

Номер Лены оказался в конце пустынного коридора. Остановившись у двери, она вдруг стала серьезной.

– Сейчас, пока мы шли, пыталась представить сцену нашего расставания и не могла, – сказала она. – А вы, Леня, ее представляете?

– Нет, вернее, не хочу об этом думать. Давайте вот что: сейчас простимся до завтра, а там, если вы не будете заняты в театре, махнем в кино или просто погуляем вдоль Камы.

– А если я откажусь? Откажусь с вами встречаться и завтра, и послезавтра, и вообще навсегда?

– Вы шутите, Лена. А я не понимаю… такие шутки, извините.

– Знаете, дорогой мой нефтяник… Сейчас вы действительно мой. Мне очень хорошо с вами. Кто я? Зависимый от всего и от всех человек. И всему подчиненный. Мне нельзя есть то, что я люблю. Боже упаси – нельзя травмироваться! Я могу любить человека из своего балетного или музыкального окружения и только. Я постоянно должна терпеть, терпеть и терпеть! Терпеть человека, с которым я танцую в паре на сцене, хотя только что поссорилась с ним и он мне неприятен. Неприятны его прикосновения и потные руки, его объятия. Но я живая и не такая уж серая, некрасивая женщина. И, конечно, скучаю по настоящим мужским рукам, сильным, надежным. Хочу, чтобы обнимал меня и целовал тоже крепкий мужчина. Вот почему я не отвергла ваши ухаживания, Леня. Мне все в вас нравится. И как вы говорите, как выглядите, как ведете себя. И я все больше к вам привыкаю. Хотя себя стыжу и ругаю за такую слабость. «Немедленно остановись! Запрети себе эти встречи. У него наверняка хорошая семья, любимые дети. Что будет с ними, если ты не остановишься?» – отчитываю я себя. И думаю, что вы так же рассуждаете. Или я ошибаюсь? И вам просто нравится легкое увлечение известной балериной? Но что бы вы ни думали, умоляю: давайте прекратим наши встречи. Ну не молчите же! Вы пытаете меня своим молчанием.

А я, Саня, в эти минуты просто не знал, что говорить. И ты вот послушал меня, за что тебе низкий поклон, а сам думаешь, поди: как же это запомнил все ее такими книжными словами? Да быть такого не может! А вот и может, да еще как! А запомнил я все, что она говорила, как хорошее стихотворение, потому что потом весь разговор прокручивал в голове не раз. И к тебе ехал, чтобы посоветоваться, как выпутаться из ситуации, в которой оказался. Но никак не исповедоваться.

– Жалеешь, что пооткровенничал?

– Да ты что, Саня! Наоборот, чувствую, легче стало. Ведь совсем запутался. Ты еще немного потерпи, дослушай, а там и конец близко. Значит, как услышал я, что она предлагает совсем расстаться, подумал: как же я без нее буду? От одной ревности к ней зачахну. И потом, если двое нравятся друг другу, но жениться не могут, почему они по-плохому должны расставаться? Мы, Саня, не обнялись, не поцеловались ни разу. Мы же живые люди! Подумал я вот так и говорю: «Хорошо, Лена. Попробуем не встречаться. Интересно, что у нас получится? Но имейте в виду: если увижу вас с каким-нибудь Самуилом Ароновичем без волос на голове, я его так разрисую! Что родная Сарочка не узнает». – «Вот такой сердитый вы мне нравитесь больше, – улыбнулась Лена и говорит: – А теперь закройте глаза, я что-то хочу вам сказать на прощание, но так, чтобы, кроме вас, это никто не услышал». Закрываю я свои очи, Саня, и вдруг она прижимается ко мне, берет мое лицо в свои душистые руки и шепчет на ухо: «Не забывайте меня, милый Леня! Я тоже всегда вас буду помнить. Прощайте!» – Помолчала секунду, прижалась губами к моим губам, открыла дверь и исчезла…

– Все как положено, по-актерски – красиво, достойно, не придерешься, – вздохнул Александр. – И что ты?

– А что я?.. Прислушался к звукам за дверью, а там тишина. Мысль мелькнула: постучусь-ка в дверь и, если она ее откроет, войду, а там будь что будет! Но не хватило духа, ушел. Не спал всю ночь. А утром, чуть свет, доложил Григорию Павловичу, что уезжаю к своим, готовиться к переезду в Пермь, и уехал. Гнал свои «Жигули», будто летел по воздуху. Ребята еще спят, я к Оксане с презентами. И вдруг слышу, она спрашивает: «Может, нам папа Леня сам расскажет, с какой знаменитостью он вчера гулял в ресторане „Прикамье“?» Я в это время умывался, и как я не проглотил мыло – не помню и не знаю. К счастью, стоял к Оксане спиной, и она моего зверски изумленного лица не видела. Чтобы выиграть время, делаю вид, что тщательно мою руки… Раз пять их намыливал – ну, прямо как хирург перед операцией, вытираю их и говорю: «Не знал, что у меня есть двойник в Перми. Не мешало бы с ним встретиться и познакомиться. Что же касается меня, дорогая жена Оксана, то ваш супруг три дня вместе с товарищем Василенко, которого вы хорошо знаете, „гулял“ в районе Красновишерска на пяти „атомных“ скважинах, обеспечивая здоровый образ жизни высокого московского начальства. А в тайге, вы знаете, никаких „Прикамьев“ нет. Так что ваш вопрос абсолютно не по адресу». Говорю это, а сам смотрю на Оксану и вижу: она даже чуть улыбнулась. Ура! Значит, немного поверила! Развиваю наступление: «А эту сволочь, что на меня наговорила, найду с божьей помощью. Не я буду!» Стала Оксана кормить меня завтраком и осторожно так спрашивает: «Так ты, значит, приехал из Красновишерска? А где же Саша?» Я к этому времени уже пришел в себя, продумал легенду и решил, что пора завершать разгром «противника»:

– Оксана, слушай меня внимательно, – начал я. – То, что ты сейчас услышишь, не подлежит передаче и распространению. В конце 60-х годов в Красновишерском районе в самых глухих его местах было пробурено пять скважин. Согласно программе испытаний атомного оружия в них должны были взорвать пять атомных бомб. Скважины подготовили, спустили в них эти бомбы, залили скважины цементом и, когда он схватился, бомбы взорвали. Сейчас «поведение» скважин контролируют, опасаясь повышения радиации. Три дня назад из Москвы по линии Министерства обороны прилетела очередная комиссия во главе с генерал-лейтенантом. Мне было поручено их одеть всех по-зимнему – с генералом было еще три полковника – и хорошенько кормить. Что я и сделал.

– А при чем тут Саша? – робко спросила моя супруга.

– Их институту было поручено разбурить цементные пробки на небольшую глубину, чтобы взять образцы цемента – не появилась ли в нем радиация? Саша в этом деле большой специалист. Когда все сделали, подписали документы, москвичам вручили по солидной посылке с дефицитными вещами и продуктами. После чего все мы на вертолете вылетели в Пермь. В Большом Савино гости с посылками пересели на военный самолет и улетели в Москву. А мы с Сашей, перекрестившись и поблагодарив Бога за то, что помог нам выполнить это непростое задание, разъехались по домам. Я сел в «Жигули» и помчался к тебе и малышам, а Саша – к своей любимой матери. Теперь ты знаешь все. У тебя есть еще вопросы?

– Нет, только… ты не сердись, но я хочу окончательно убедиться, что Саша был с тобой. Ты можешь сейчас позвонить ему? – Так… Значит, ты мне все-таки не веришь? Хорошо, я позвоню ему, если ты скажешь, кто тебе сказал про меня эту небылицу с рестораном.

– Он, конечно, не представился. Сказал, что работает в объединении «Пермнефть» и что знаком с тобой. Вот и все, что я знаю. Может, ты не будешь звонить Саше, а, Леня? Я окончательно успокоилась.

– Нет уж, позвоню. – Я уже придумал, что нужно делать. Смело набрал твой, Саня, телефон, уменьшив последнюю цифру номера на единицу. В трубке послышались длинные гудки. Я дал их послушать Оксане. Немного подержав трубку у уха, она положила ее на место.