Текст книги "Любовь далекая и близкая"

– Дело говоришь, Вера, – поддержала подругу Нина Михайловна. – Не до грусти сейчас. Пусть эта хорошая песня будет прощальной. Пора расходиться по домам…

– Как «по домам»? – встрепенулась Оксана. – А кофе, торт, мороженое, фрукты? И потом: а почему не остаться здесь до утра? Места хватит всем – и дамам и мужчинам. Леня, почему молчишь? Гости уходят, а ты от коньяка никак не оторвешься! Опять свои спецскважины с Сашей обмываете? Ох уж мне этот ваш Красновишерск с московскими полковниками!

При последних словах Оксаны друзья переглянулись и, не сговариваясь, посмотрели туда, где сидела Нина Михайловна. Но она была занята каким-то разговором с Верой и Григорием Павловичем и не слышала, как Оксана наехала на мужчин. Та тоже не заметила панических переглядываний друзей, так как уже позванивала чашечками «под кофе».

– Ну, Леня… верно: не голый ты родился, а в рубахе! Кажется, пронесло, – шепнул другу Александр.

– Вот за это и выпьем! – тоже негромко произнес Леонид, наливая в рюмку коньяк.

Быстро собраться и разъехаться-разойтись не удалось. Гостеприимная и невероятно обходительная Оксана снова усадила всех за стол, уговаривая поесть «вот это», а выпить «и то, и то». Атмосферу непринужденности и веселья, царившую за столом, поддерживал и неугомонный Гуриненко. Оказалось, он, стопроцентный хохол – украинец, знает множество анекдотов на еврейскую тему. Для себя он разделил их на три группы в зависимости от содержания и остроты. В первой группе под условным названием «можно» были те байки, которые можно рассказывать в любой аудитории. Вторая – «не очень можно» – это анекдоты, которые можно рассказывать в порядочном взрослом кругу. И третья группа – это то, что смакуется обычно на мужских посиделках, в состоянии изрядного подпития. Называется она – «невозможно».

Григорий Павлович начал осторожно с группы «можно».

…Мойша спрашивает друга:

– Хаим, черный – это цвет?

– Цвет.

– А белый – это цвет?

– Цвет.

– Вот видишь, Хаим, я продал тебе цветной телевизор.

Второй анекдот оказался совсем безобидным.

…Идет заседание суда. Суд закрытый, журналистов в зал не допускают. Судится еврей с армянином. Наконец появляется судья, вытирая потное лицо. Журналисты кидаются к нему: скажите, кому сколько дали? Судья устало отмахивается: решили справедливо – дали прокурору 15 лет.

Гуриненко видит, что его слушают и даже улыбаются, и переходит к анекдотам второй группы – «не очень можно».

– …Как вы провели ночь?

– Знаете… ужасно. Жена все время кричала: «Нет, Абраша, нет!»

– Ну, так что же вам было плохо?

– Но я же Хаим!

– Так это же совсем хорошо! Вы же слышали сами, как она кричала ему «нет».

– И еще на эту же тему, – улыбается вместе со всеми Григорий Павлович. – Совсем короткий анекдотик.

– …Сарочка, говорят, вы обладаете даром соблазнять мужчин.

– Соблазнять даром?

– И последняя шутка из, так сказать, «разрешенной» серии, – Гуриненко обвел взглядом сидевших за столом. – Подготовительная к серии «невозможно», так сказать.

…Двойра обращается к мужу:

– Мойша, вот я точно знаю: стоит мне заболеть – ты тут же побежишь к своим молодым девчонкам!

– Двойра, ты вначале заболей, а потом поговорим!

– Ну и последнее. Я заранее извиняюсь: вдруг кто-то сочтет этот анекдот пошловатым, – Григорий Павлович даже приложил руку к груди. – Но в нем много юмора, думаю, вы с этим согласитесь.

…У молодой пары евреев, черных, как смоль, родился рыжий ребенок. Муж пришел к ребе (священнику) узнать, почему это произошло – рыжий ребенок у черных родителей?

– Как часто вы живете с женой? Каждый день? – спросил ребе.

– Ну что вы, ребе!

– Тогда хотя бы раз в неделю?

– Нет, разве можно так часто?..

– Хорошо. Значит, раз в месяц?

– Еще реже.

– Получается, раз в полгода?

– Нет, ребе, не получается.

– Как жаль! Ну, хоть раз в год вы с женой живете?

– Пожалуй…

– Тогда ваш ребенок рыжий от ржавчины.

Когда и те, кто смеялся, и те, кто просто улыбался, успокоились, Гуриненко, хитро поглядывая на всех, предложил:

– Можно я еще, как говорят евреи, «сделаю вам смешно»?

– Нет, Григорий Павлович, уважаемый, – решительно заявила Нина Михайловна. – Посмеялись – и хватит. Этак мы и к утру до дома не доберемся.

– Ну зачем вам куда-то ночью, в мороз?.. – опять засуетилась Оксана. – Петю с Аленой привезут только вечером завтра… нет, получается, сегодня, они у моей сестры гостят, места на всех хватит… Ну, не уезжайте! Так было весело.

– Оксаночка! – Нина Михайловна была неумолима. – Ты прекрасная, очень гостеприимная хозяйка. Думаю, и Вера, и Григорий Павлович, и мы с Сашей все не забудем этот новогодний вечер, так нам было у вас хорошо. Так что спасибо вам огромное! А разъедемся мы так: Григорий Павлович – к себе, а мы с Верой – к нам, в наши татарские Муллы. И не спорь, Верочка, приедем к нам и еще винца нашего домашнего выпьем, не все же заморским алкоголем баловаться.

Попрощавшись со Смольниковыми, все четверо вышли на улицу, с удовольствием вдыхая чистый морозный воздух. Им очень повезло: они одну за другой остановили две машины. На первой уехал Гуриненко. Уже садясь в машину, прощаясь, он рассказал «самый еврейский» анекдот.

Мойша обращается к другу.

– Хаим, приходи ко мне на чай!

– А почему бы и нет?

– Ну, нет так нет.

Смеялся даже услыхавший анекдот водитель: «Ну эти евреи!»

Водитель второй машины, совсем молодой парень, быстро разговорился с Верой Ивановной, сидевшей рядом с ним на переднем сиденье. Пока он лихо гнал по пустынному Шоссе Космонавтов свои «Жигули», Нина Михайловна, сидевшая на заднем сиденье, рядом с Александром, успела поговорить с ним.

– Там на застолье не до вопросов было. Спрошу сейчас: где ты раздобыл этот шикарный дипломат? Себе не мог приобрести такой же? Не портфель, а картинка! Тебе бы он очень подошел, – Александра удивило, с каким сожалением в голосе говорила мать.

– Случайно повезло, мама. Начальник отдела объединения «Пермнефть» собирался в командировку в Венгрию. А мадьяры хорошие портфели делают, я это знаю. Попросил его, если встретит и будет покупать себе, купить и мне. Не верил, что получится, но вот получилось…

– Ладно, Бог с ним, с этим дипломатом! Леня от него, я видела, был в восторге. А Оксане, по-моему, наш сервиз понравился. Кстати, а о каких спецскважинах она говорила, поругивая Леню? Московские полковники, и ты там же, Красновишерск… Давай рассказывай!

– Ну и слух у тебя, Нина Михайловна! Хоть шепотом при тебе говори – все равно услышишь. Теперь об этих скважинах. История самая обычная. Как-то Леонид и Оксана серьезно поспорили. Он разрешил своему преемнику в Березниках до лета занять его коттедж, пообещав к этому времени «выбить» для него квартиру. Оксана была против этого. Правда, позже призналась, что была не права. И тут Гуриненко отправляет его под Красновишерск, в глухую тайгу, где по заказу Министерства обороны пробурены пять скважин. Обследовать эти скважины из Москвы прилетели несколько полковников, которых Леня должен был одеть по-зимнему и хорошо кормить. Он вылетел вместе с ними, даже не успев позвонить Оксане. Из тайги же позвонить было невозможно. Но когда этих полковников с подарками отправили в Москву, он приехал домой и все объяснил.

– А при чем здесь ты?

– Абсолютно ни при чем. Меня Леня приплел, так сказать, для усиления доверия, чтобы Оксана не сомневалась в нем. Поэтому ты, если вдруг зайдет об этом разговор в присутствии Оксаны, не моргнув глазом, должна подтвердить: да, Саша скитался на этих скважинах вместе с Леней трое суток, появившись дома смертельно уставший.

– Впутываешь меня в какую-то непонятную историю…

– Мама!

– Хорошо, с этим закончили. Не волнуйся, я никогда тебя не подводила. А что за упрек по поводу коньяка?

– Ты и это уловила? Ну и ну! Ты настоящее ЦРУ, мама.

– Что это такое?

– Центральное разведывательное управление, есть такое в Америке. Ты могла бы его возглавить с твоими способностями все выяснять. Так вот, о коньяке. Леня – настоящий трезвенник, за все время нашей с ним дружбы я ни разу не видел его даже крепко выпившим…

– …Я тоже.

– Думаю, он не простит жене такой несправедливый наезд. Оксана об этом наверняка пожалеет. Мы уже подъезжаем, поэтому быстро расскажу тебе о том, как, еще учась в техникуме, мы хорошо выпили, все, кроме Лени. И что из этого получилось.

Мы учились уже на третьем курсе в своем любимом нефтяном техникуме, а почти вся наша группа играла в духовом оркестре, когда директор Васильев попросил нас поучаствовать в похоронах очень заслуженного нефтяника. Мы с радостью согласились, тем более что в этот день нас освобождают от занятий. Дело было зимой, мороз стоял крепкий, наверное, градусов 25–30. И завхоз выдал нам литр чистого спирта, чтобы мы залили его в наши трубы. Ясно для чего – чтобы клапаны не замерзли. Мы разбавили этот спирт водой, получилось больше двух литров какой-то дряни крепостью водки. Разделили это питье поровну на всех и выпили, закусив тем, что нашлось в наших нищих карманах: куском хлеба, сухарем, случайной конфетой. Нас развезло, да так, что, когда из здания вынесли гроб с умершим и нужно было играть похоронную мелодию, мы «задули», кто что хотел в эту минуту: кто-то играл «Калинку-малинку», кто-то – «Прощание славянки», а остальные – гимн Советского Союза. Переполох поднялся страшный. Нас кое-как утихомирили, и вскоре мы предстали перед директором Васильевым. Он не кричал, не отчитывал нас, а просто сказал, что всех участников этого позорища он увольняет, причем немедленно, то есть сегодня. Трезветь нас отправили в один из свободных учебных классов. А когда, почти протрезвев, мы стали знакомиться с приказом об увольнении, то увидели в нем и фамилию Лени. Зайдя к Васильеву всей группой, мы объяснили ему, что Смольников не выпивал и поэтому его фамилию из приказа нужно убрать. Директор нам не поверил, но, поговорив с ним наедине, убедился, что Леонид абсолютно трезв. И распорядился изменить приказ, убрав из него фамилию Лени. Но тут заартачился наш «герой».

Леонид сказал Васильеву, что если группа будет из техникума уволена, то он уйдет вместе с ней. «Без своих друзей мне здесь делать нечего», – заявил он. Нас отпустили по домам, а когда утром мы пришли в техникум за расчетом, то увидели на доске другой приказ, где всем нам, кроме, естественно, Лени, объявлен строгий выговор.

– Выходит, он спас вас, пьяниц, от увольнения? Вот это мужик! Не то что вы – не могли по-хорошему похоронить заслуженного человека. А что-то я не припомню за тобой такого случая. Как это прошло мимо меня?

– Мне здорово повезло. Ты была в отъезде – в составе какой-то комиссии что-то проверяла в Кунгуре, кажется, садики, ясли. Я за эти три дня, пока ты нагоняла страх в Кунгуре, успел прийти в себя.

– Вот это новость! На закате-то лет. Еще бы об этом поговорить, но некогда – приехали. Но как-нибудь вернемся к этому разговору, а сейчас не будем портить такой веселый новогодний вечер неприятными разборками.

– Какой вечер, мама? Три часа ночи нового 1990 года! Продолжаем праздновать, спать некогда.

Позже, вспоминая эту новогоднюю ночь, оба они, не сговариваясь, сходились в том, что наступивший год придал им силы, вдохнув уверенность в том, что совсем скоро, через какие-нибудь три месяца, на свет появится их мечта – совсем крошечное создание, по тонюсеньким, как ниточки, жилкам которого будет пульсировать их родная кровь – кровь Василенко.

Отоспавшись после «карнавальной» ночи, Александр взялся за домашние дела: навел порядок во дворе, проскреб от снега все дорожки и площадки возле дома, наносил в баню свежей воды – было решено истопить баню. Но после плотного завтрака, больше похожего на обед, Вера Ивановна вдруг засобиралась домой, баню отменили, и Александр решил проводить гостью, предупредив мать, что заедет в свой институт разобрать скопившиеся в предновогодние дни бумаги.

В институте его ждал сюрприз. Едва он вошел в здание, пожилая вахтер, которую все звали просто тетей Валей, сообщила ему, что звонила Оленька. «Та самая красавица, с которой вы дружили, Александр Анатольевич», – таинственно поведала она. Тетя Валя была неплохим, наверно, даже добрым человеком. До выхода на пенсию работала в институтской библиотеке, а став пенсионеркой, не захотела расставаться с коллективом и ушла в вахтеры. Ее уважали, но, разговаривая с ней, осторожничали, стараясь не откровенничать: тетя Валя буквально выуживала из собеседника какую-нибудь новость, которая тут же разносилась по всему институту. Поэтому Александр, поблагодарив ее за новость, поздравил с Новым годом и попросил, если Оля снова позвонит, перезвонить ему.

Словно повинуясь чьей-то команде, Оля позвонила вскоре. – Саша, ты?

– А кто же еще мог первого января ждать твоего звонка? Конечно, я. С Новым годом тебя! Удачи на новом поприще, ну и всего самого хорошего!

– Саша! И тебе всего самого наилучшего! Чтобы и с семьей у тебя все получилось…

– Оля! Мы же договорились, эта тема запретная, не надо об этом, хорошо? Рассказывай, что у тебя, как, где ты?

– Я все сообщу, только разреши мне приехать. Можно?

– Так ты в Перми? Ну и прыть! Люди, я имею в виду нормальных людей, еще головы лечат после новогодней ночи, а ты никак не успокоишься. Давай приезжай.

Александр слышал звуки поднимающейся на его этаж Оли и пошел ей навстречу. И встретившись, вдруг молча, не говоря ни слова, они обнялись, крепко прижавшись друг к другу. Он слышал, как бешено, словно рвется из груди, колотится его сердце. «Как тогда, когда мы первый раз поцеловались», – мелькнуло в его затуманенном мозгу.

– Вот так, прижавшись к тебе, я могу простоять целую вечность, – прошептала девушка. – А ты не хочешь меня поцеловать? Ну, хотя бы ради праздника? Саша, милый! Ты каменный, что ли? Ты же видишь: я как любила тебя, так мучаюсь и сейчас, не переставая любить. Господи, какое же это наказание – любить тебя! – Оля плакала, не замечая слез.

– Ну что же ты так… – Александр растерялся, не зная, как успокоить девушку. – Ну не плачь, Оля! Дай-ка я за тобой поухаживаю. – Он достал носовой платок и осторожно промокнул ее мокрые щеки. – Вот так. А теперь пройдем к моему рабочему месту и все обсудим. – Александр взял Олю за руку и повел к креслу, стоявшему возле его стола. – Садись и, пожалуйста, успокойся. – Он окончательно овладел собой и заговорил совершенно спокойно: – Милая, славная Оля! Думаю, сейчас самое время поговорить спокойно и откровенно. Да, мы оба хотим друг друга. И никакой я не каменный. И как все нормальные, здоровые мужики, вспыхиваю и загораюсь от поцелуя женщины. Но мы с тобой проворонили свое счастье, и, мне кажется, оба в этом виноваты. И это наше счастье уже не догнать, не вернуть. Ну, сорвемся мы, позволим себе то, чего очень хотим и чего боимся. И что дальше? Ведь изведем себя, измучаем друг друга! Разве это жизнь? Сколько раз я после нашего расставания тебя во сне видел, не сосчитать! То мы с тобой до обморока целуемся, то ты с кем-то другим обнимаешься. Даже совсем обнаженную тебя во сне видел. Подушки рвал зубами после таких снов. Как с ума не сошел – не знаю. Но мы оба переболели – и слава Богу!

– Ты переболел, а я нет, Саша. Знаю, что я нехорошая, унижаюсь, преследую тебя…

– Не говори так о себе. Ты изумительная девушка, очень волевая и чистая, и большая умница к тому же. Одна беда – ты очень, просто фантастически красивая. Ухаживающих за тобой и сейчас толпа, которая будет только расти. А как тут не ошибиться? Совет не новый и простой – не спеши выходить замуж! Что касается нас, то нам нужно сохранить нормальные дружеские отношения, какие наметились сейчас. Тебе же советую серьезно подумать о смене профессии. Химия без такой красавицы проживет, а вот телевидению ты очень нужна. Ты молчишь? Рассердилась за такую мораль? Скажи хоть слово, Оля! Хорошо, сменим тему, о любви больше ни слова. Говорим о твоих делах, рассказывай.

– Нет, давай я все-таки отвечу на твою, как ты выразился, мораль, – Оля как-то очень строго посмотрела на Александра. Он даже напрягся от этого взгляда. – Я любила тебя, люблю и буду любить до тех пор, пока не встречу такого же, как ты, достойного человека, – продолжала девушка, по-прежнему глядя ему в глаза. – Но постараюсь, и я это обещаю, не надоедать тебе своими звонками и приставаниями. Хотя сделать это будет очень трудно. А теперь вопрос тебе. Ты не боишься, что постоянное внимание красивых девушек и молодых женщин тебя избалует, даже испортит? Вот ты, такой красивый, во всем современный, увлекаешь их, с кем-то сближаешься, а кого-то, чуть заинтриговав, бросаешь… Но у всех у них одна судьба – ты с ними беспощадно расстаешься. Даже не задумываясь о том, как им больно и тяжело существовать, оказавшись в положении «ненужных». А ты не боишься, что придет время – и уже не ты будешь выбирать кого-то, а выбирать будут тебя? Потому что ты уже не тот. И вдруг в ответ на твои признания и ухаживания ты услышишь: «Прощай, дядя! Нам не по пути». И что ты будешь делать? Клясться в любви, умолять не бросать тебя? – Оля неожиданно замолчала, видимо, рассчитывая, что заговорит Александр. Но он молчал. Уверенный в правоте своих слов, на самом деле оказавшихся набором простых, ничего не значащих, известных истин, сбитый с толку очень взрослым и логичным ответом девушки, он не знал, что ответить. Наконец, не выдержав ее выжидающего взгляда, Александр поднялся и прошелся по кабинету.

– Ну что, хорошо ты меня отделала. Посильнее моей мамы Нины Михайловны врезала. А главное, что ни слово, то правда. Спасибо, Оля, за эту отповедь. Говорю это совершенно искренне, не кривляясь. А пока я «отхожу» от твоих праведных слов, собираемся и уходим отсюда. Если задержимся, завтра тетя Валя раструбит о нашем свидании на весь институт. Сплетен не оберешься.

Выйдя из института под бдительным оком тети Вали, они пошли по Стахановской.

– Куда мы идем? – настороженно спросила Оля.

– Ни за что не догадаешься – в кинотеатр «Дзержинец», он тут недалеко. Сегодня там идет «Карнавальная ночь», посидим, сделаем себе новогодний подарок. Ты когда уезжаешь?

– Сегодня ближе к вечеру.

– Тогда так: сейчас в кино, потом на автовокзал, я тебя провожу в твой Соликамск. А теперь говори, что там у тебя с Ермоловым.

– Все, оказывается, очень серьезно.

– А ты как думала?

– Валентин Михайлович позвонил мне на работу и очень просил, чтобы я приехала именно первого января. У них, несмотря на праздничный день, запланирована прямая трансляция очень большого культурного мероприятия. Будут и артисты, и режиссеры, и дикторы. Можно будет как бы «изнутри» посмотреть весь процесс, от подготовки до трансляции, сказал он.

– Ну и?..

– Ну и я приехала, позвонила от автовокзала, как он просил. Он прислал свою «Волгу», и меня привезли в Комитет.

– Ничего себе! Ай да Ермолов! Такое внимание, гордись. И дальше что?

– Он сам провел меня по всем студиям, операторским, показал, как готовят к передаче дикторов, как работают мониторы, микрофоны. Потом дал мне отпечатанный на машинке незнакомый мне текст, я его прочитала, и после этого мне предложили повторить это чтение, но уже с дикторского места, предупредив, что меня записывают. Я перепугалась и сначала не смогла произнести ни слова. Но потом немного успокоилась и прочитала текст. И еще мне показали, как нужно пользоваться телесуфлером.

– Ого! Ну и словечки: монитор, телесуфлер… Как ты их запомнила?

– Легко, сама удивилась. Но там и посмеялись от души. Это когда мы посмотрели запись моего «дикторского» чтения. Саша! Это ужас! Заикающийся голос, дрожащий, жалкий. От стыда была готова тут же убежать, скрыться. Но ко мне подошли все, кто видел этот просмотр, и стали успокаивать. А операторы сказали: для первого раза – здорово! У нас, говорят, бывало, при виде камеры и в обморок падали. И стали показывать, как это было. Да так здорово это делали, что вся студия тряслась от смеха. И я в том числе.

– В общем, повеселилась. И каков итог этой пробы?

– Я приготовилась сказать Валентину Михайловичу, что отказываюсь от всего этого – проб, обучения. Но он даже не стал меня слушать. Предупредил, что свяжется с моим начальством и договорится, чтобы мне дали отпуск на две недели за счет Комитета по телерадиовещанию и отпустили в Пермь. Здесь, в Комитете, я буду эти две недели заниматься с логопедом, актерами, гримерами, учиться читать текст и даже вести небольшие репортажи.

– Крепко за тебя взялся товарищ Ермолов, чувствуется комсомольская хватка. Слов на ветер не бросает. А что с жильем, где будешь жить? У тебя же здесь, по-моему, никого…

– Валентин Михайлович сказал, что устроит меня в хорошее общежитие.

– И еще, Оля… Мы тут придумали этот переполох, а мама твоя об этом знает?

– Конечно. Она все знает, я от нее ничего не скрываю. Даже про тебя и то, как мы расстались, тоже знает. И очень переживала, как и я. А твоя мама знала обо мне?

– Да, и ты ей нравилась, хотя вы так и не встретились ни разу.

– Ты, видимо, меня нахваливал…

– Нет, говорил о такой Оле, какая есть на самом деле. Но мать каким-то материнским чутьем догадывалась, какой ты хороший человек. И когда мы расстались, тоже переживала.

– Господи! Что я наделала!

– Оба хороши. Но не надо об этом, договорились?

В кассе кинотеатра им объяснили, что фильм «Карнавальная ночь» уже идет и следующий сеанс состоится через два с половиной часа.

– Саша! А может, ну ее, эту «Карнавальную ночь», вместе с красавицей Гурченко? – Оля отошла от кассы, увлекая за собой Александра.

– Что? Гурченко – красавица? Как сказал бы стопроцентный еврей, Оля, не делай мне смешно! Если смыть с ее лица все эти килограммы грима и красок – такое «чудо» увидишь!

– Согласна с тобой, поэтому предлагаю прогуляться по нашему Черняевскому лесу. А потом ты проводишь меня на мой автобус.

– Оль! А что если заглянуть в какую-нибудь кафешку? Все-таки первое января как-никак.

– Давай в другой раз. Вот мелькну я в телевизоре – такой повод будет! Его и отметим.

Загулявшись по лесу, на автобус чуть не опоздали. Прощаясь, Оля прижалась к Александру и тихо произнесла:

– Как хорошо, что все обошлось без слез и упреков, правда? – И вдруг, не сдержавшись, заплакала. Контролер, полная пожилая женщина, руководившая посадкой и наблюдавшая за этой сценой, неожиданно по-хохлятски заметила:

– Та шоб за этих мужиков да плакать? Деточка! Они ж того не стоять!

Оля вошла в автобус, прошла к своему месту, которое было у окна, и, прижавшись к стеклу лицом, улыбнулась стоявшему возле окна Александру. И когда автобус тронулся, сказала не вслух, а одними губами: «Я тебя люблю!»

Дома, стараясь выглядеть смертельно уставшим на работе человеком, Александр предложил матери вместе поужинать. Но уловка не удалась. Приблизившись к нему, она сразу уловила исходящий от него запах женских духов.

– Интересно, сынок, на какой такой работе ты пропадал сегодня? И что за дама наградила тебя своим запахом? Может, расскажешь? – Нина Михайловна строго посмотрела на сына.

– Мама! Почему я, взрослый мужик, должен отчитываться перед тобой за каждый поступок, встречу, разговор? Я почти не выпиваю, не курю, не сижу на игле, не режусь в карты, не играю в азартные игры. Тебе этого мало? Неужели тебе не надоело следить за мной, что-то высматривать, выуживать из меня информацию, которая тебя совершенно не касается? Запомни: я имею право встречаться с кем хочу и когда хочу!

– Ну что ты, сынок? Я совсем не хотела тебя ни в чем, как это… заподозревать, – мать, не ожидавшая от сына такого решительного отпора, растерялась и теперь беспомощно, словно ждала от него защиты, смотрела ему в глаза. – Конечно, я нехорошо поступила. Никогда больше не позволю себе этого. Ты… и вдруг этот запах женских духов… Вот я и подумала: откуда ему взяться?

– Договоримся раз и навсегда: в свои личные дела я буду посвящать тебя, когда сочту это необходимым, хорошо? А теперь об этих духах. В Пермь приехала Оля…

– Оля? Зачем? Что-то случилось?

– Опять ты со своим любопытством! Она приехала на телевидение к председателю телерадиокомитета Ермолову, который попытается сделать из нее телеведущую. Оттуда позвонила мне – вдруг я на работе? Я ответил, она приехала в институт, и мы не спеша обо всем поговорили. После чего я проводил ее на автобус. В январе она приедет в Пермь на учебу и стажировку. Вот и вся тайна моей «пахучести».

– Замуж она не вышла?

– Нет. А выглядит просто изумительно! Настоящая теледива.

– Достанется кому-то такая прелесть. Ты не завидуешь?

– Все прошло, мама. Все эти вздохи на скамейке, ахи, слезы. Останемся добрыми друзьями.

Вахтерша тетя Валя не подвела, в первый послепраздничный рабочий день Александра то и дело спрашивали и даже поздравляли: «Ну как там наша Оля?» «Она что, возвращается в институт?» «Значит, вы помирились, поздравляем!» А Мариампольский, которого Александр встретил в столовой, спросил прямо: «А замуж она не вышла?» И получив отрицательный ответ, кажется, обрадовался: «Вот и хорошо. Какая умница!» И когда Александр, не удержавшись, сообщил ему, что Оля готовится стать телевизионным диктором, восхитился типично по-еврейски: «Это же так правильно! Даже лучше, чем было можно».

Вечером, в конце рабочего дня Александру позвонил Винниковский. Услыхав в трубке его сочный, завораживающий баритон, Александр напрягся: что скажет сейчас главный геолог «Пермнефти»? Согласился ли он после встречи с Мариной стать главным консультантом фильма? Или…

– Здравствуйте, Александр Анатольевич! Винниковский беспокоит. Прилетел из Москвы буквально за несколько часов до Нового года, поэтому не смог вам позвонить, извините. Вы, конечно, ждете, когда я сообщу о своем решении, но немного потерпите. Вначале о вашей находке, Марине Сергеевне.

Созвонившись, мы договорились встретиться на улице Мориса Тореза, возле нашего Министерства нефтяной промышленности, где у меня еще оставались нерешенные вопросы и дела. Но когда увидел вашу чудо-красавицу живой, то тут же про себя решил, что ей обязательно нужно побывать в министерстве, чтобы, во-первых, знать, где рождаются планы гигантских объемов добычи нефти, а во-вторых, показать своим коллегам из министерства, какой замечательный режиссер будет снимать фильм о нефтяниках. Удалось показать многое: электронно-счетную станцию, автоматизированную систему учета добычи нефти, центральный диспетчерский пункт и еще кое-что. Я наблюдал за ней и видел, как она восхищена. И не только всей этой электронной техникой, но и людьми, которые очень профессионально и доходчиво ей все объясняли. А встреча с заместителем министра по геологии Львом Филановским, которому мы случайно попались в коридоре министерства, после чего он пригласил нас к себе в кабинет на чашку кофе, Марину Сергеевну сразила наповал. «Такой элегантный и совсем молодой – и уже заместитель министра?» – удивлялась она. Ясно, что после всего этого я согласился консультировать фильм.

– Спасибо вам огромное, Спартак Аронович! Даже легче дышать стало. Может быть, сразу уточним, кто за какие разделы будет отвечать?

– Первая часть «Геология и разведка» и третья «Эксплуатация и добыча» – за мной. А вам – все остальное.

– Все остальное – это «Бурение скважин». Хорошо, это моя, вторая часть. Ну, все, начинаем работать.

– Минуту, Александр Анатольевич! Прощаясь с Мариной Сергеевной, договорились, с чего следует начинать нам с вами. И вот что она сказала. Оказывается, сценарии документальных фильмов отличаются от сценариев фильмов художественных. У нее есть опытный сценарист, которому она поручит написать сценарий. Мы же, каждый в своем разделе или части, должны подробно описать место съемок, что нужно снимать, причем технику и технологию показать профессионально, а не каким-нибудь скоротечным кадром. Обязательно дать портреты выдающихся нефтяников, показать, как живут рядовые геологи, буровики, добытчики. И сделать это без вранья и прикрас. И представить перспективы развития нефтяной отрасли с указанием нынешних объемов добычи нефти.

– Придется поломать голову…

– …И перья, то есть пишущие ручки. И еще вопрос, не имеющий отношения к будущему фильму: у явно русской Марины Сергеевны совсем не русская фамилия – Голдовская. Как так? – Голдовская – фамилия ее бывшего мужа, с которым она развелась больше двух лет назад. Они познакомились, еще учась во ВГИКе. Он сценарист-неудачник, в конце концов спился. Его родители – известные хирурги. От стыда и позора за своего сына уехали вместе с ним в Израиль. В общем, грустная история…

– Да уж… Спасибо вам за эту информацию. Думаю, повезло нам с режиссером фильма.

– Согласен без всяких оговорок, Спартак Аронович.

– Если что-то напишете – сразу ко мне, договорились?

– Договорились. Но признаюсь сразу: писатель я никакой.

– Вот и посмотрим. Пока.

Разговор с Винниковским вызвал у Александра бурю эмоций. И потому, что удалось заполучить его согласие участвовать в съемках фильма в качестве главного консультанта. А это значит: то, что он предложит снимать, будет действительно необходимо для хорошего фильма. И еще это означало, что отпадает необходимость добывать сведения о перспективах развития нефтяной промышленности на ближайшие 10–15 лет. Энциклопедические знания и высокие связи Спартака Ароновича позволят получить проверенные материалы без проблем.

Хорошо зная себя, а также то, что энтузиазм и приподнятое настроение стимулируют подъем творческой энергии, Александр после телефонного разговора с главным геологом «Пермнефти» сразу, не теряя ни дня, взялся за описание сцен и работ, без которых невозможно строительство вышки и бурение скважины. Первый блин оказался большим комом в виде десятка исписанных листов и бесполезно потраченных полуночных часов. Потому что все, что он описал, есть в любом самом простеньком учебнике.

Александр попытался представить себя на месте зрителя, пришедшего посмотреть документальный фильм о какой-то там нефти. Увидев грохочущую буровую установку, нагромождение огромных непонятных механизмов и деталей, вдоволь назевавшись от скуки, зритель уйдет, не дожидаясь окончания фильма. Поэтому, считал Александр, фильм должен быть не о громоздкой и тяжелой технике, не о сложной технологии бурения, а прежде всего о людях, умело управляющих всем этим невероятно мудреным хозяйством. И, несмотря на документальность, картину нужно постараться сделать максимально игровой. Только, в отличие от художественного фильма, ее героев будут изображать не артисты, а самые простые и понятные всем люди-вышкомонтажники, буровики, цементажники. Которые должны даже не играть, изображая жизнь, а проживать ее честно, убедительно. Это решение показалось Александру верным, и он, не медля, засел за написание другого варианта своей «буровецкой» части, тщательно продумывая каждый эпизод или кусок и даже указывая место и технику съемки. То есть где снимать крупным планом, а где можно обойтись и без него, делая это как бы одним штрихом. Однако сомнения – то ли он пишет? – оставались, и он решил позвонить Марине, чтобы рассказать ей о своем мучительном творчестве. Был и еще повод, пусть и не очень важный: накануне от нее пришла бандероль, где был студенческий билет на имя студента Смольникова и видеокассета с фильмом Марины о пермских деревянных богах, которую, как было сказано во вложенной в бандероль записке, она просит передать Спартаку Винниковскому.