Текст книги "Любовь далекая и близкая"

– Это его рабочий телефон? Почему он не отвечает?

– Видимо, отсыпается. Они же люди науки и могу себе позволить иногда не выйти на работу.

– А если позвонить Саше домой?

– Оксана, еще хоть один вопрос – и будет большой скандал! Саша с мамой, Ниной Михайловной, живут в своем домике в пригороде Перми с татарским названием Верхние Муллы. Какие телефоны в этом дремучем поселке? – Я поцеловал Оксану в щеку. – Ну, все, разборки кончились, пора будить детей.

– Да… Марина ищет сценариста будущего фильма. Надо позвонить ей, пусть не ищет, ты – готовый сценарист. Так расписал свой краткосрочный роман с Еленой, что хоть фильм снимай. А твое объяснение с Оксаной – это же готовая инструкция, как выкручиваться после походов налево. Атомные скважины, московские генералы и полковники, тайга, вертолеты – как тут не поверить! Говори, что мне знать, а что знать не положено.

– Ты три дня торчал на этих скважинах вместе со мной и москвичами. И рано утром сегодня вместе со всеми прилетел на вертолете. Тут же слинял домой, где отсыпался целые сутки, намаявшись на окаянных скважинах. Больше ты не знаешь ничегошеньки! Все. Точка.

– Хорошо, с сочинениями покончено. Обошлось – и слава Богу! Вовремя предупредил. Ведь узнай Оксана всю правду – от тебя только могильный холмик бы остался!

– Ну и шуточки у тебя! По-моему, друзья для того и существуют, чтобы такие могильные холмики не появлялись.

– Как быть с Леной, об этом думал? Ведь не получится забыть ее сразу. Вот так – раз! – и вычеркнуть из жизни. И надо бы тебя хорошенько оттянуть за это донжуанство и за то, что замутил хорошей девушке голову, а язык не поворачивается: жаль вас обоих. Так что делать? Ну не верю я, что затаишься, успокоишься, не такой ты человек, Леня!

– Как на духу говорю – не знаю! Дел всяких – и домашних, и служебных – выше головы. Домашние дела – это переезд. Квартира, которую мне дали, отремонтирована…

– Ты говорил, в сталинском доме на Луначарского, это она?

– Да, она самая. Надо перебираться, а переезд, если не знаешь, страшнее пожара. Кстати, в тот мой «грешный» приезд в Березники, посоветовавшись с Оксаной, решил справить новоселье 31 декабря, чтобы заодно и новый 1990 год встретить. Времени в обрез, всего две недели на все про все. Как успеть?

– Ты – да не успеешь? Не смеши, Леня!

– …Я серьезно. На работе – завал – годовые отчеты. В Кунгуре и в Осе вводим новые автоматизированные склады, их же надо принимать! Готовы проекты таких же складов для Чернушки и Краснокамска. А я их еще в глаза не видел…

– Вот всем этим и займешься. Не до балета будет. Между прочим… а я знаю, вернее, помню твою Елену. Слушая тебя, представил ее и понял – это она! Я с мамой был на «Щелкунчике», есть такой очень красивый балет. И выходит она… Рост, огромные глаза, а фигура!.. У нее еще носик чуть-чуть курносенький, да?

– Точно. Он ей очень к лицу. Как украшение. Вот видишь, и тебе она понравилась. Передавать привет?

– Ну, поинтригуй. Скажи, мол, друг у меня есть, тоже не очень удавшийся донжуан.

– Если встречу, передам обязательно. И еще про новоселье. Ты не против, если приглашу своего шефа, Григория Павловича? Недавно узнал, что у него два года назад умерла жена, дети с внуками разъехались, одиноко старику…

– Конечно, зови! Изумительный мужик!

– А ты веди кого захочешь. И чтобы Нина Михайловна и ее подруга…

– …Вера Ивановна.

– Да, и Вера Ивановна были обязательно.

– Может, и Марину пригласить? Она легкая на подъем. Мигом прилетит.

– Тогда давай и мою балерину Леночку пригласим, так сказать, за компанию. – Леонид поднялся, пожал руку друга. – Если пошли шуточки, значит, пора прощаться. Пока!

Упоминание о Вере Ивановне заставило Александра покраснеть. Тогда, в день прилета Марины и трансляции «круглого стола» с показом фильма о богах, он сообщал ей очень неопределенное время выхода в эфир этих передач – «после обеда, ближе к вечеру». И позже, закрутившись, даже не поинтересовался, удалось ли ей посмотреть их. Трижды выругав себя, он набрал домашний номер телефона педагога и домашнего друга, приготовившись начать разговор с приношения искренних извинений. Но услыхав его голос, Вера Ивановна, растрогавшись, прослезилась.

– Сашенька? Как хорошо, что вы позвонили. Я немного приболела – простудилась, не могла говорить, поэтому и не звонила. Сейчас, слава Богу, отошла. Как вы? А Нина Михайловна? Елку еще не поставили? – обрадовавшись звонку, Вера Ивановна говорила быстро, видимо, опасаясь, что ей не удастся сказать то, что она хотела. Но чуть успокоившись, заговорила медленнее: – А вашу передачу и фильм о деревянных богах я посмотрела с большим удовольствием. Спасибо, что вовремя предупредили. Фильм замечательный! Как и режиссер – умница и очень симпатичная. Я даже подумала, Саша: если бы не было Гали, лучшей невесты вам и искать не надо. Чудо-девушка! И еще хочу похвалить и вас, и вашего друга Леонида. Какие же вы молодцы! Остроумные красавцы.

– Вера Ивановна! – Александр решил, что настало время прервать разговорившуюся материну подругу. – Вы напомнили о предстоящем новогоднем празднике. Так вот, от имени и по поручению друга Леонида, который вам очень понравился, приглашаю к нему на новоселье, которое решили отпраздновать 31 декабря, то есть совместить со встречей нового 1990 года. И, простите, никаких возражений! Детали, что купить и подарить, обсудим позже. Мама передает вам предпраздничный привет и кланяется.

Дома вечером Александр передал матери содержание разговора с Верой Ивановной. Выслушав сына, она очень огорчилась.

– Какие же мы… Нет слов, чтобы передать то, чего заслуживаем. Лучшая подруга болеет, а нам хоть бы что! Обложились обновками и любуемся на себя в зеркало. Завтра же поеду к ней извиняться, может, и за подарком новоселам выберемся.

Домой на следующий день она приехала ближе к вечеру на такси, держа в руках большую, перевязанную цветными лентами картонную коробку.

– Чайный сервиз на шесть персон, – объяснила она сыну. – Красоты небывалой и как бы с намеком: сейчас Смольниковых четверо – он, Оксана и двое малышей, а сервиз на шестерых. Выходит, еще двоих сорванцов не хватает?

– Может быть, не надо им на это намекать? Взрослые люди, без подсказки знают, сколько детей у них должно быть.

– Ну, ты же знаешь, зачем я об этом заговорила. Извелась я вся, сынок, наступает ночь, а я лежу как загипнотизированная – жду, когда наш малышок голос подаст. Как-то во сне его увидела: лежит в кроватке пухленький, такой красивый, улыбается, а во рту уже два зубика и гукает, гукает… Проснулась и как заплачу в подушку! Чтобы ты не услышал.

– Мама! Родная моя, самая дорогая! Все это будет, и с зубиком, и без зубика. Ну потерпи еще немного! Мы с тобой такие сильные, особенно ты. В апреле я стану папой, совсем немного осталось ждать. А слезы побереги для этого случая. Галя же даст знать, кого мы тебе подарили. И обещай, что плакать будешь только по особо радостному случаю и поводу.

Позже Нина Михайловна не раз вспоминала этот разговор с сыном и всякий раз убеждалась, что он тысячу раз прав: от нытья и слез внуки не появятся. Значит, как поется в очень популярной песне, «надо только выучиться ждать». И она терпеливо ждала, украдкой по ночам смахивая непрошеные слезинки.

Очередная боевая рабочая неделя заканчивалась, когда Александру позвонил Ермолов, сообщивший, что телевизионный ролик об институте буровой техники готов, поставлен в сетке телевещания на ближайшую пятницу и будет показан в программе «Прикамье вечернее» в самое рейтинговое время, то есть в девять часов вечера, когда обычно все семьи после ужина усаживаются смотреть любимый телевизор. И добавил, что ролик получился захватывающим и после монтажа его смотрели всей студией. И что для красавицы-режиссера его записали на кассету.

Уже прощаясь, Александр поблагодарил «экс-комсорга» области за то, что он и его команда сделали для нефтяников, и осторожно поинтересовался, нельзя ли сделать, естественно, за оплату, еще три копии: ему, Александру, институту и объединению «Пермнефть». Ермолов ответил, что запишет кассет с запасом, штук пять, и сделает это бесплатно в качестве новогоднего подарка. И вдруг тихим заговорщицким голосов спросил: не появлялась ли на горизонте раскрасавица Оля, кандидат в дикторы? Александр ответил, что по его просьбе Олю ищут среди работников березниковского «Уралкалия» и соликамского «Сильвинита», но пока безрезультатно. Александр не лгал: он действительно после разговора с Ермоловым в день съемки звонил Голубеву, уговаривая его помочь найти красавицу. И сейчас, чтобы хоть как-то обнадежить Валентина Михайловича, пообещал, что до Нового года Олю обязательно разыщут.

Никогда не веривший ни в какие чудеса и во всяких экстрасенсов Александр чуть не выронил телефонную трубку из рук, когда, подняв ее после звонка, услышал в ней голос Оли:

– Саша, ты? Меня нашел какой-то начальник по фамилии, кажется, Голубев, – Оля говорила свободно, так, словно Александр оставался давним другом. – Он сказал, что искал меня по твоей просьбе. Это правда? Зачем я тебе понадобилась? Мы так с тобой расстались… что не хочется вспоминать. Правда, потом, когда я звонила тебе уже из Соликамска после телепередачи, как будто помирились, но осадок остался.

– Оля! Во-первых, я хочу извиниться перед тобой – не имел я права так с тобой разговаривать. Это когда ты, рассчитавшись, зашла ко мне. Прости, очень прошу!

– Саша, не надо об этом! Ни вспоминать, ни говорить. Я ведь почему в Соликамск уехала? Да чтобы оторваться от тебя… Наглупила столько, что от стыда готова была покончить с собой. К тебе тянуло так, что сопротивляться этому влечению не было сил. Вот и уехала. Хотела появиться на новогодние дни, но этот твой Голубев… Взял с меня слово, что я позвоню тебе обязательно. Что я и сделала.

– Спасибо, Оленька! Значит, мир?

– Еще какой! Видел бы ты меня – вся сияю от счастья. Саша, ты что-то скрываешь, признайся!

– Сейчас все объясню. Слушай внимательно. Значит… значит, судьба свела меня с очень хорошим человеком. Зовут его Валентин Михайлович. Он председатель Комитета по телевидению и радиовещанию. Как-то мы разговорились, и я неосторожно ляпнул, что у него на телевидении дикторши смотрятся не лучше колхозных доярок. Он, конечно, чуть обиделся и сказал, что перевелись в нашей области красивые девушки. И, дескать, рад бы всех своих «доярок» поменять, но не на кого. Тут я не удержался и рассказал о тебе: есть, мол, очень даже красивая девушка. Он заинтересовался и хочет с тобой встретиться.

– Ой, Саша! Зачем ты меня кому-то отдал, продал… я не знаю. Ну, посуди сам: какой из меня диктор? Увижу камеру – и под стол от страха нырну.

– Как нырнешь, так и вынырнешь. Давай так: диктуй свой адрес и телефон, если он у тебя есть. И на всякий случай запиши данные Валентина Михайловича – адрес Комитета, его прямой рабочий телефон. Я же передам ему твои данные, он тебе позвонит, и вы договоритесь о встрече.

– Но, Саша…

– …Никаких но! Не делай еще одной ошибки, Оля! Вдруг это настоящая твоя жизнь?! Не упускай случая. Упустишь – жалеть будешь. И потом, мы говорим с тобой так, будто ты уже прошла этот… как его? Да, кастинг! То есть соревновательный отбор. Но дойдет ли до него дело? И все-таки пробовать, искать себя на этом поприще надо. С такими данными, как у тебя, пропадать за колбами и мензурками? А эти «доярки» будут продолжать раздражать нас, телезрителей? Да ни за что!

– Хорошо, я тебя послушаю, поступлю так, как ты советуешь. Но обещай, что будешь болеть за меня, а может быть, и помогать. – Обещаю.

Получив от Александра рабочий телефон Оли, Ермолов позвонил девушке. И остался доволен состоявшимся разговором. Его приятно удивили чистый голос Оли, а также искренние, без всяких «аканий» ее ответы. О чем он тут же сообщил по телефону Александру, добавив, что они могут встретиться в новогодние выходные дни, когда Оля появится в Перми.

После разговора с Ермоловым Александр облегченно вздохнул. До этого он чувствовал себя должником перед уважаемым председателем телерадиокомитета, так много сделавшим для того, чтобы появился ролик об институте и объемном двигателе.

Нина Михайловна, посмотревшая эту передачу вместе с сыном, восхищенно развела руками.

– Какой институт! А условия! Лаборатории, залы, оборудование, библиотека, наконец! Это же мечта научного работника! Столовая – и та как ресторан. Я, если честно, ко всем этим деятелям науки относилась так: сидят себе по углам, чай или кофе попивают и даже ее – любимую водочку – через день да каждый день употребляют. Те, что помоложе, байки травят да анекдоты. Старички – всякие там профессора и доценты – с молодыми сотрудницами романы крутят…

– Мама, остановись! Где ты этой чепухи наслушалась? Нет уже таких ничего не делающих, не изобретающих институтов и академий. Нет! Деньги ни за что никто теперь не платит. Их зарабатывают. Мы за свое изобретение – объемный двигатель – деньги стали получать только тогда, когда его начали использовать на скважинах при бурении, когда получили экономический эффект от его применения.

– Это потому что в вашем институте все, вроде тебя, честные работяги. Но таких институтов и настоящих ученых немного. И ты меня не переубедишь. И газеты читаю, и телевизор смотрю. Иногда и книги почитываю. Так что хоть и старая я, но пока вижу, что вокруг творится. А творится что-то ужасное. Главный «перестройщик» с толпой своих слуг и чиновников довели страну до разорения. И ничего: улыбаются с экранов телевизоров, мол, перестройка идет полным ходом, дорогие товарищи! Все у нас хорошо. Победные рапорты, совещания, всякие слезы. Собрать бы всех этих сытых перестройщиков да в заброшенное, заросшее поле загнать с лопатами. Таких забытых полей уже больше, чем пахотных. Да разве же я, когда в пятнадцать лет голодная на токарном станке для военных самолетов втулки точила, о такой жизни мечтала? Когда одним все, а другим ничего? Скажешь, мы с тобой небедные. Да, ты зарабатываешь, потому что не лентяй и пашешь с утра до ночи, я хоть худенькую, но все же пенсию получаю, свой домик, огород опять же, без овощей не живем и их не покупаем. А ты оглянись, посмотри, сколько кругом нищих, больных, убитых горем и безденежных! Война почти полвека как закончилась, а полстраны все еще в бараках да в землянках ютится. В ясли, детские сады длиннющая очередь! Как это понимать? Там, наверху, оправдываются, мол, нет денег в бюджете. Они нас совсем за дураков считают, что ли? Да откуда же они, деньги, возьмутся, если десятки, сотни миллиардов рублей, а может, и больше, ушли на покупку и строительство тысяч и тысяч роскошных дворцов, замков и яхт, на обучение и проживание за границей деток наших богачей? И деньги эти сплошь ворованные, украдены у нас с тобой, сынок.

В какой-то серьезной газете прочитала и ахнула. Оказывается, продавая направо и налево нефть твою любимую и нефтепродукты, мы выручаем сумму, равную бюджету страны. Еще один бюджет получаем, торгуя газом. Итого два бюджета! А еще продаем уголь, лес, удобрения, золото, алмазы. А где деньги? Да, украдены, разворованы и на зарубежные счета положены! Потому и ходит большая часть из нас в обносках и живет впроголодь…

– Ну что, мама, выговорилась? Все сказала? А теперь послушай меня, своего сына. Не припомню, чтобы мы с тобой на эту скользкую и неблагодарную тему говорили. – Александр ни разу не видел свою мать такой возбужденной. Ее внезапно вспыхнувший гнев завел его, и он решил дать бой взбунтовавшейся матери. – Может, ты с такой трибунной речью на Октябрьской площади выступишь? С плакатами на груди, типа: «Правительство – в отставку!», «За честные выборы!», «Даешь высокие пенсии!» Ну, сходи, померзни. Только не жалуйся, когда окажешься в милиции. Не поможет. А что богатые живут на ворованные миллионы и миллиарды, а остальные – на жалкие, честно заработанные рубли – знают все. Но как и что нужно делать, чтобы чиновники жили на «нашенскую» зарплату? Чтобы они ездили и мерзли вместе с нами в автобусах, троллейбусах и трамваях, а не нежились, развалясь, в черных комфортабельных «Волгах»? Чтобы не скрывались и не прятались от нас за крепкими дверями вместе с молоденькими секретаршами в своих роскошных кабинетах? Ясно, что менять нужно все: и зажиревшую чиновничью структуру, и самих чиновников! Так сказать, всех на всех! Ни одного чиновника «из бывших» не должно остаться на засиженных ими местах! Вот тогда есть надежда – что-то может измениться. И мы, молодежь, собираясь вместе, обо всем этом говорим. Но нам не нужны революции, которые могут испортить нашу худо-плохо налаженную жизнь, карьеру, учебу. Поэтому выход один: хорошо учиться, честно работать и жить по нашим справедливым законам.

– А жулики, значит, пусть безнаказанно воруют, а нищие продолжат бедствовать? Так, по-вашему? По-молодежному?

– Пока так. Богачи когда-нибудь наворуются, а нищие и обездоленные выведутся, вымрут, как когда-то вымерли мамонты. – То есть как в сказке: надо сидеть у моря, ждать погоды? Хорошо вы, молодежь, устроились!

…В тот вечер они, наверно, впервые, так и не уступив друг другу, поссорились. Мать, хлопнув дверью, скрылась в спальне, попытавшись успокоиться чтением рассказов любимого Василия Шукшина. Но, провозившись в постели, заснула только под утро. Александр шагнул было вслед за матерью, но тут же вернулся, так как, растерявшись, не знал, как себя вести в созданной обоими непривычной ситуации. Зато утром, умывшись, первым подошел к матери, хлопотавшей возле стола на кухне.

– Мама, прости, пожалуйста! Нагородил я вчера… Нес, по-моему, какую-то чушь. Богачи, мамонты… Свыклись мы с этой вопиющей несправедливостью – лишь бы нас, молодых, не трогали! Но ведь ты права: не за такую же безрадостную жизнь вы падали у станков и погибали на фронте.

– Значит, все ты правильно понимаешь, Сашенька! Коли есть у тебя свое мнение, носи его с собой всегда. – Мать прижалась к сыну. – Хорошо ты меня сейчас успокоил. – Она погладила его, как маленького, по голове и отошла. – Конечно, о чем ты думаешь, не обязательно произносить вслух. Главное – не кривить душой в поступках. Думаю, ты так себя вести сможешь. Я вчера с чего-то раскипятилась, начала во здравие, а закончила за упокой. Увидела тебя опять по телевизору и подумала: все – зазвездился парень. Испугалась, значит. А есть чего опасаться: молодой мужик, к тому же красивый, без пяти минут кандидат, изобретатель. С телевизионного экрана не сходит, фильм опять же о нефтяниках снимать задумали, от девок отбоя нет. Как тут голову сберечь, чтобы не закружилась? Ну и решила с тобой поговорить, чтобы не зазнавался, а помнил всегда о нас, несчастных.

– Да какая же ты несчастная, мама!

– Может, и не такая уж несчастная, но невезучая – это точно. Что в любви, что в работе. Когда твой отец погиб, я совсем еще молодая была. Замуж сто раз можно было выйти. И женихи сватались видные. Но не представляла, как можно жить не с Толей, а с другим мужчиной. Один раз, правда, полюбила по-настоящему. Он тоже потерял голову. Но у него была хорошая семья, где росли двое детей, и мы расстались.

А в работе тоже не все было гладко. Закончила педагогическое училище, надо бы в институт поступать. Но нет! Стала «расти», то есть продвигаться по службе, решила, что институт подождет. Да и девочек, твоих сестер, надо было поднимать, ты еще совсем маленький. Какой уж тут институт! В тридцать лет уже руководила детским комбинатом, самым большим в нашем районе. Неожиданно вызывают в облисполком. Говорят: хотим назначить вас заведующей районо, то есть районным отделом народного образования, чтобы ты знал. Я говорю: а у меня нет высшего педагогического образования. Ничего страшного, отвечают. Какие ваши годы! Еще не один институт успеете закончить. Прошел этот разговор, и как-то все затихло. Ну, думаю, все ясно – не подошла по образованию. Ну, нет так нет! Не рвалась я в это районо, свой комбинат любила как родной дом. И вдруг узнаю: забраковал меня райком партии. Партийные боссы возмутились: эту правдоискательницу хотят назначить заведующей районо? Да ни в коем случае! А ведь что правда, то правда: я за детишек горой стояла, и чтобы питание, и игрушки были самые хорошие. И зарплаты воспитательницам и няням выколачивала, и родителям, когда надо было, помогала.

– Сама рубила правду, а меня учишь помалкивать. Не понимаю тебя…

– Сынок, настоящей, а не дутой правде не нужна кичливость, скандалы, шумиха. Правдой, как хорошим проверенным оружием, надо умело пользоваться. Выложить ее нетрудно – брякнул в глаза и смылся! Сложнее гораздо переманить противника на свою сторону. А еще труднее заставить его думать так, как думаешь ты. Этому всему нужно учиться. Я, к сожалению, поняла это слишком поздно, когда уже вдоволь сказала этой самой правды и досыта накритиковалась на всяких совещаниях и конференциях, нажив себе кучу врагов и обидчиков. Поэтому тебе с Леней мой совет: не давайте себя в обиду, бейтесь за правду! Будут бить – держите удар. Не нойте, не прогибайтесь ни перед кем. Помните о своем главном преимуществе перед теми, кто осмелится вам мешать: вы молоды и здоровы, а они стары и уже считают дни и годы, оставшиеся им до их смерти. Но как бы удачно ни складывались ваши дела, не забывайте про больных, слабых, безденежных и несчастных! Всегда находите возможность хоть как-то помочь им. Я часто об этом думаю: вдруг зажиреете, зачерствеете? Тебе, я думаю, это не грозит, ты не карьерист. А вот Леня… Уж больно удачно у него все получается. Всего-то тридцать лет, а уже и коттедж, и должность, и новая квартира, и, слава Богу, хорошая жена с детьми.

– И все это без всяких институтов и высших образований. Правда, как-то поговорили об этом, поступит он в институт.

– И закончит за каких-нибудь два-три года, с его-то умением сходиться с людьми.

– Это уж точно. Мама, а ты знаешь, что Леня – круглый сирота? Ни матери у него, ни отца.

– Господи! Неужели это правда, Саша? Мы как-то с ним разговорились, и он так о своих родителях рассказывал, что заслушалась.

– Он всем так о них красиво говорит. Погибли они в автокатастрофе, когда Леня был еще совсем маленьким. Бабушка его воспитывала и растила.

– Хорошего внука воспитала. Она жива?

– Нет, конечно. Кстати, Леня же ее и хоронил, на Южном кладбище выбил место. Памятник на ее могиле один из самых красивых.

– Ты знаешь, где она похоронена?

– Разумеется, я ее живой знал. Седая такая, божий одуванчик. И добрая-предобрая.

– Обещай, что мы с тобой побываем на ее могиле. Хочу поблагодарить ее за то, что вырастила хорошего человека.

– Конечно, сходим. Кстати, и сегодня в субботу, и завтра в воскресенье буду у Лени в его новой квартире. Из Березников завозят мебель, вещи. К приезду Оксаны с Петькой и Аленой надо все расставить, повесить, прибить. Как это у вас, взрослых, называется? Пóмочь? С ударением на первом слоге. – Хорошо, завтракай и иди на вашу пóмочь.

Выделенная Смольникову в сталинском доме трехкомнатная квартира после ремонта выглядела изумительно. Невероятно красивые, с каким-то таинственным блеском обои, светло-коричневый паркет и явно импортный кафель на кухне и в санузлах, казалось, умоляли: мы здесь самые праздничные, не нужно сюда больше ничего! Восхитившись квартирой, Александр высказал эту мысль.

– Я тоже об этом думал, – поддержал друга Леонид. – Сейчас наставим везде этого семейного хлама и потом будем десятки лет запинаться за ножки столов и стульев, углы и кресла. Может, оставить этот простор, свежесть, красоту? На худой конец, поставить три-четыре кровати… ну, еще, так и быть, стол. И жить-поживать, ни обо что не спотыкаясь. Хотя теннисный стол для пинг-понга в зал просто просится.

– Но какой же зал без дивана и кресел? А спальни без торшера и тумбочек? А как быть с посудой и книгами? Без стенки никак нельзя! Все, Леня, насладились свободой, помечтали – и хватит! – Александр похлопал друга по плечу. – А то, не дай Бог, нагрянет твоя Оксана, увидит голые стены и… будет тебе и теннисный стол, и пинг-понг с ракетками. И что-нибудь еще вроде скандала.

– Так я и перепугался! Весь трясусь от страха. Значит, наш план действий на сегодня такой. Вот-вот придут две машины с мебелью. Мужики, что приедут, все занесут, помогут нам ее собрать и расставить. Я с ними расплачусь, и они уедут. А мы с тобой накроем стол на двоих и справим мини-новоселье. Идет?

Когда грузчики уехали, Александр заметил:

– Больно щедро ты расплатился с мужиками. Нельзя было своих парней попросить? Наверно, родному начальнику и за спасибо бы все сделали? Только попроси…

– Саня, запомни раз и навсегда: своих подчиненных в личных целях использовать нельзя категорически! Иначе потеряешь над ними власть. – Леонид медленно прошелся по квартире. – Была квартира как квартира, и вот на тебе – не жилье, а мебельный магазин! – И когда оба выпили «за жилье», расчувствовался: – Жаль, что мы так быстро повзрослели! Надо было подольше оставаться шкодливыми пацанами. Помнишь, как на третьем курсе мы приехали в татарский городок Альметьевск на зимнюю практику, где нас, оказалось, вовсе не ждали? Сунули в какую-то общагу, где в так называемых «номерах» не было ничего, кроме железных кроватей с рваными матрацами… Пришлось есть на полу. Но стипендия скоро закончилась, и мы повадились ходить в столовую по три-четыре раза в день…

– Там еще на каждом столе стояли большие тарелки, полные свежего душистого хлеба. – Александр потянул носом воздух, будто вдыхал этот запах. – Мы заказывали по стакану самого дешевого несладкого чая и с этим стаканом уминали всю тарелку. Сердобольные молодые официантки быстро поняли, что у нас ни рубля за душой, и тут же накладывали на тарелку горку новых нарезанных кусков хлеба…

– …Которые мы рассовывали по карманам, а придя в общагу, раскладывали на батареях и сушили, – воодушевился Леонид. – Какие это были сухари! А если их еще посыпать солью, то получалось настоящее объедение! Вот предложи тебе на выбор пару тех сухарей или весь этот стол – что бы ты предпочел?

– Конечно, сухари.

– И я тоже. Давай за них и выпьем. Чтобы, какие бы яства нам с тобой ни встречались, мы об этих не давших нам умереть с голоду сухарях не забывали. – Леонид до краев наполнил рюмки коньяком, они выпили, и он продолжил: – А ты помнишь, как мы, получив перед самым отъездом зарплату за вкалывание на буровых, пришли в столовую с шоколадками благодарить наших спасительниц-официанток? Какой роскошный прощальный ужин они нам устроили!

– И бесплатный. А как с ними прощались, не забыл? Одна из них, самая молодая, вдруг обняла нашего Сему Меерсона, красавца-еврея…

– В которого все техникумовские девчонки были влюблены…

– Да, обняла его и заплакала. Просит его: не уезжай! Как я тут без тебя буду? А он растерялся, гладит ее по щеке и говорит: «Не плачь! Я обязательно к тебе приеду. Будешь ждать?»

– Да, сцена не из легких. – Леонид наполнил рюмки наполовину. – Только по чуть-чуть. Не больше.

– По чуть-чуть можно. – Александр взял рюмку, но пить не стал и обратился к другу: – А ведь у истории с Семой есть продолжение. Вот послушай. – Александр отпил из рюмки глоток и поставил ее на стол. – Иду я по перрону Перми Второй, не помню, откуда-то приехал. Вдруг кто-то сзади меня окликает по фамилии. Оборачиваюсь, а это Сема! Да не один, а с женой, тоже, похоже, еврейкой, и двумя кудрявыми, как и он, мальчишками. Познакомил меня с семейством, потом отвел чуть в сторону и говорит: «Саша, я уезжаю в Израиль насовсем. Это счастье, что тебя встретил. Так помнишь девушку-официантку, ту, которая еще заплакала, прощаясь со мной? В Альметьевске это было». Да, говорю, помню. Ты еще просил ее ждать тебя, обещал приехать. А он: «Так я и приезжал! Искал и нашу общагу, и ту столовую, но не нашел. Долго ходил по городу, думал, встречу ее. Но не встретил. Прошу тебя: если будешь в Альметьевске, поищи ее! Если найдешь, скажи, что я ее помню и никогда не забуду!» Тут его позвали, началась посадка, мы обнялись, и он пошел к вагону. Ни адресами, ни телефонами не успели обменяться…

– Дурачок он, этот наш красавец! Израиль, семья, дети, а он о какой-то случайной встрече никак забыть не может. Чудак!

– Не все же мужики донжуаны.

– Намек понял. Давай еще по…

– По чуть-чуть? Нет, все! И так придется выслушивать от матери незаслуженные упреки. Кстати, что-то ты о Елене до сих пор ни слова не произнес. Как это понимать? Все? Конец любви?

– А что тут думать-понимать? Верно говорится: разошлись, как в море корабли. Точка!

– Не притворяйся, Леня! Ведь вижу, что неспокойно у тебя на душе, мучаешься. Неужто с тех пор, как расстались, ни разу не позвонил?

– Слово даю – ни разу. Хотя что бы ни делал, чем бы ни занимался, а мысли одни и те же: как она? Где? С кем? Помнит ли обо мне?

– Так позвони! В ближайший же понедельник. Так, мол, и так, поздравляю с Новым годом! Ну и все пожелания, как принято. – Зачем ждать понедельника? Вон телефон, пока за ненадобностью стоит в шкафу. Звони кому хочешь.

– У тебя домашний телефон? Ну, Леня… Их, эти номера, годами ждут…

– У Григория Павловича два служебных номера. Он предложил один из них мне. Я вежливо отказался. Но подумал: как же в Перми без телефона? Вышел на начальника абонентской службы города. Познакомились, подал заявление на установку телефона. К заявлению приложил конверт с энной суммой. В результате – вот он стоит, самый современный, с приставкой. Могу взять трубку и без всякого провода буду говорить с тобой хоть с улицы. Записывай номер. Лене звонить не могу, потому что выпил. А у меня в статье «…надцатой» домашней конституции записано: выпил – молчи, как рыба в воде. Ни с кем и никому – ни слова! Но Лену поздравлю обязательно. Надо было это раньше сделать, до приезда Оксаны с детьми. Она завтра приезжает. Все вместе с ней доделаем, расставим, развесим. Ты не приходи, и так здорово помог.

– Коттедж на кого оставишь?

– Замену себе нашел, хороший мужик, профессиональный снабженец, с семьей, но без квартиры. До лета поживет у меня, а к лету я ему квартиру выбью. А летом наших можно будет переселять туда, как на дачу, подальше от городского смога. А я за лето хочу подготовиться к поступлению в институт. В какой – пока не определился. Думаю, в московский, на заочное. – Все-то у тебя намечено, рассчитано. Завидую тебе, я так не умею.

– Не темни, Саня! Вы с Ниной Михайловной вдвоем столько всего успеваете сделать, уму непостижимо. Дом, огород – в идеальном состоянии. Кругом чистота, порядок, всегда уютно, сытно. А Нина Михайловна? Ей бы образование – она любого министра за пояс заткнет. И не поморщится. Помню, первый раз ее увидел и сразу испугался – такой она строгой мне показалась. А ближе познакомился – да это же сама доброта! А как ждет Нина Михайловна твоей женитьбы, чтобы понянчить твоего малыша!