Текст книги "Любовь далекая и близкая"

– Леня, осади! Это запретная тема.

– Молчу, все понял. Будешь с Мариной разговаривать – не забудь поздравление произнести от моего имени.

– Не забуду.

– Теперь давай свои новости, что ты натворил за неделю.

– Их куча. Обо всем по порядку, но коротко. Ролик об институте показали. Ты не видел его?

– Нет, пропадал в Чернушке, не до телевизора было.

– Получилось, говорят, очень даже неплохо, но… Взъелось объединение «Пермнефть»: как это мы посмели, не посоветовавшись с ними, снимать и комментировать такой злободневный материал? В понедельник меня и Астафьева ждут в объединении по этому поводу. Моему шефу звонил сам Шалинов, генеральный директор «Пермнефти»…

– Он же был главным инженером…

– Не читаешь газет и не слушаешь радио, юноша! Бывший генеральный директор Николай Алексеевич Мальцев уже в Москве. Он теперь первый заместитель министра нефтяной и газовой промышленности. И поговаривают, что вот-вот пересядет в кресло министра. Потому что министр Валентин Дмитриевич Шашин очень плох и в министерстве почти не появляется. Так что Мальцев фактически руководит министерством как министр. Мы подготовили в ответ на одергивания объединения письмо на имя Мальцева с просьбой об увеличении финансирования нашего института и организации серийного производства наших забойных двигателей.

– Круто вы взялись, молодцы! Нечего ждать от объединения милости. Надо требовать, пусть помогают.

– Но при этом как-то бы не поссориться с главным геологом объединения Винниковским. Его хотим сделать главным консультантом будущего фильма. Более эрудированного специалиста-нефтяника не найти. Я беру на себя раздел «Бурение», а Спартак Аронович – «Геологию» и «Добычу».

– Вот за это и выпьем. Чтобы вы из объединения живыми вернулись.

– Не гони, Смольников! Дай договорить.

– Хорошо, заканчивай свою нудную речь, а я пока плесну в наши хрустальные рюмашечки уважаемой отрезвляющей жидкости под названием «коньяк».

– Съемки передачи об институте возглавил сам председатель комитета по телерадиовещанию Валентин Ермолов, хороший, не заевшийся мужик, – продолжил Александр. – Кстати, бывший комсомольский вожак области. Уже после съемок мы разговорились, и я откровенно сморозил, что его дикторши на телевидении одна к одной – вылитые доярки из Муллов. Он на удивление не обиделся, только пошутил: а где же их найти, этих красавиц? Если есть на примете – скажите, я с ними встречусь. Я вспомнил про Олю, она сейчас живет и работает в Соликамске…

– …Это та, которая была вице-мисс Перми? Ты еще проморгал ее, упустил хорошую девчонку.

– Поаккуратнее с выражениями, товарищ Смольников! В общем, Голубев помог ее разыскать. Ермолов с ней уже созвонился, и в новогодние праздники все мы можем встретиться.

– Кто «все мы»?

– То есть ты, я, Ермолов и Оля.

– Я все же лишний раз убеждаюсь: нельзя тебе пить, Василенко! Выпьешь сто грамм, а чепухи наговоришь на весь килограмм! Но у трезвого у тебя все разложено по полочкам, как положено. И все ты сделать успеваешь. Так что нечего мне завидовать. Не очень я подходящий объект для примера. Что же касается Оли, то если встретишься с ней, будь поосторожнее. Никаких там излишеств, вздохов и страданий. Для тебя она – так, легкое увлечение, а у нее, скорее всего, рана не зажила и до сих пор болит. Поэтому передай ее экс-вожаку из комсомола, и пусть он делает с ней что хочет. Хоть дикторшу, хоть… сам знаешь кого для себя готовит и воспитывает.

– Ошибаешься, Леня. Он не из таких, серьезный мужик, сразу видно.

– Все мы «не из таких». А при первой возможности – раз! И налево! Живой пример сидит напротив тебя. Пока не очень опытный, но подающий надежды. Вот за эту шутку давай «на дорожку».

– Черт с тобой! Наливай, а то уйду!

Совещание в объединении «Пермнефть» неожиданно прошло по-деловому, без упреков и назиданий. Генеральный директор объединения Вадим Петрович Шалинов, который вел совещание, лишь упрекнул Астафьева и Василенко за то, что они раньше не поставили руководство объединения в известность о своих финансовых затруднениях. И тут же предложил такую финансовую помощь. А главный геолог Спартак Винниковский, согласившись с необходимостью немедленно начать серийное производство забойных двигателей, настоял на том, что этот вопрос следует задать в специальном письме самому Мальцеву Николаю Алексеевичу, исполняющему в настоящее время обязанности министра.

Когда совещание закончилось, Александр зашел в кабинет Винниковского.

– Можно на две-три минуты, Спартак Аронович?

– Можно даже на пять минут, но не больше: улетаю в Москву.

– Это же здорово!

– Что же тут «здорового»? На носу Новый год, к нему готовиться надо, а не по министерствам шляться. Что у вас?

– Сейчас объясню. Режиссер-документалист Марина Голдовская, снявшая в Перми фильм о деревянных богах, который вы видели, добилась разрешения на съемки фильма о нефти и нефтяниках. Выделены средства, нужно писать сценарий. Но нет главного консультанта фильма. Я предложил Марине Сергеевне вашу кандидатуру. Вернее, даже не предложил, а просто сказал, что более профессионального нефтяника не найти…

– Так. Без меня меня женили. Не очень это хорошо. А режиссер – это та красивая дама, которая была с вами на передаче? – Да, Спартак Аронович, она самая. Ее отец был преподавателем на кафедре бурения в Губкинском нефтяном институте и много рассказывал ей и о нефти, и о нефтяниках. Даже обещал свозить ее на буровую. Но не получилось – он умер. И мы с приятелем, случайно разговорившись с ней, свозили ее на бурящуюся скважину. Она была в восторге от того, что увидела, подружилась с буровой бригадой и решила, что если «выколотит» деньги, то обязательно снимет «нефтяной» фильм.

– Любопытно. Такая яркая, молодая… и вдруг документальный фильм о нефти? Думаете, потянет?

– Еще как, Спартак Аронович! У нее такой боевой задор и желание… Но, конечно, нужны профессиональные помощники-консультанты.

– Очень неожиданное предложение. И интересное. Но где взять время? У меня его просто нет. Словом, мне нужно подумать.

– А что если вы, находясь в Москве, созвонитесь с Мариной Сергеевной? У меня есть ее домашний номер.

– Она раздаривает номер своего домашнего телефона, надеюсь, не всем?

– Разумеется. Только в необходимых случаях. Но ее любовь к нефтяникам, уважительное отношение к их тяжелому труду подкупили нас, и мы решили ей помочь.

– Хорошо. Я все обдумаю. Назовите номер телефона Марины Сергеевны.

5

На следующий день Александр с утра забежал на работу и, захватив нужные документы, отправился в объединение «Пермнефть». Там вместе со специалистами геологической службы отредактировал письмо на имя исполняющего обязанности министра Мальцева Николая Алексеевича и, убедившись, что письмо подписано и подготовлено к отправке в Москву, возвратился в свой институт. За бесконечными делами день пролетел быстро, и только к вечеру появилась возможность позвонить Марине. Она очень обрадовалась звонку, сказав, что сама намеревалась связаться с ним. Но не смола, так как была занята, по ее выражению, «борьбой на фронте нефти». Оказалось, в Министерстве культуры на высоком уровне у нее появились противники, заявившие, что снимать посвященный нефтяникам фильм и тратить государственные средства на освещение такой скучной малопривлекательной темы не следует. Злость на своих киношных чиновников довела ее до неглупых работников Центрального комитета партии, которые потребовали прекратить гонения на талантливого режиссера-документалиста. В результате выделенные на фильм средства остались, дело за сценарием, который нужно срочно писать. И немедленно определиться с главным консультантом, сказала с тяжелым вздохом Марина. И когда Александр передал ей содержание разговора с Винниковским, чуть не заплакала от такой удачи. «Может случиться так, что в телефонном разговоре он будет вновь отказываться от участия в создании фильма, – добавил Александр. – Не спорьте, а просто договоритесь о встрече. Он видел вас в телепрограмме о богах, и вы ему понравились… даже очень. А встретившись с вами, он сдастся, не сомневаюсь».

Уже прощаясь с девушкой, Александр сообщил об удачно снятом сюжете про институт, который может быть использован при монтаже будущего фильма. Затем передал поздравления с наступающим новогодним праздником от матери и Леонида, который получил наконец квартиру в Перми, где они встретят Новый год.

– Завидую вам, будет, конечно, очень весело, – опять вздохнула Марина. Александр помолчал и неожиданно не согласился с ней:

– Побаиваюсь я этого веселья.

– Почему, Саша?

– Оступился наш красавец. Так что боюсь я, как бы чего не вышло…

– Вы говорите загадками. Что значит «оступился»? Вывихнул ногу, упал?

– Хуже – голову Леня вывихнул…

– Александр! Или вы скажете, что случилось, или я кладу трубку. Мы с вами друзья или?..

– Да влюбился наш гениальный снабженец! И не в кого-нибудь, а в самую настоящую балерину, солистку нашего оперного театра. Елену Дьяченко. Увидел ее в «Дон Кихоте» и потерял голову. В ход пошли цветы, записки, дело дошло до ресторана, где Леню засекли его недоброжелатели, естественно, с этой красавицей. И тут же донесли Оксане, его жене. Пришлось нашему донжуану сочинять легенду, что ни в каком ресторане в тот вечер он не был, а торчал вместе со мной на опытных скважинах на севере области. Оксана сделала вид, что поверила, но все это шито белыми нитками. Ей бы следователем быть, цены бы такому сыщику не было! Леня сейчас ходит тише воды и ниже травы. Хотя и хорохорится. Даже в институт поступать наконец собрался.

– Саша! Передайте ему мои соболезнования, очень искренние.

– Марина, вы с ума сошли! Какие соболезнования? Я вам как другу такую тайну…

– Все, извините. Конечно, я пошутила. А что, разве Леонид не закончил институт?

– Не до института ему было. Он же рос без отца и без матери. Вырастила его бабушка. И потом он без вузовского диплома широко зашагал по своей служебной лестнице. А сейчас понял, что институтский диплом необходим, без него выше не поднимешься. Летом будет готовиться сдавать вступительные экзамены на заочное отделение, скорее всего, в какой-то московский вуз.

– Хорошо, что вы об этом рассказали, Саша. Я имею в виду затею Лени с учебой в институте. Выслушайте теперь меня. Для учебы ему нужен будет профиль, связанный и с нефтью, и с экономикой. Именно такой факультет есть в Московском нефтяном институте имени академика Губкина. Мой покойный папа, вы знаете, преподавал в этом институте, будучи доцентом. У него был очень хороший друг. Они вместе росли, учились и даже одновременно защищались, став кандидатами наук. Сейчас этот папин друг уже профессор, проректор института по учебной работе. Мы по-прежнему поддерживаем дружеские отношения, я бываю в его семье. Поэтому не сегодня завтра узнаю у него, какие документы нужны для зачисления на заочное отделение, Леонид их вышлет на мой домашний адрес, я их передам уважаемому проректору – и все!

– Марина… все это, мягко выражаясь, не очень законно. И Леонид, боюсь, будет не рад такому варианту поступления в институт. Он хоть немного и авантюрист, но привык всего добиваться сам. И вряд ли согласится на такое предложение помочь ему.

– Боже мой! Какие вы с Леонидом совестливые! И это здорово. Но только представьте ситуацию, которая может возникнуть. Смольников, забросив служебные дела, садится за всякие там алгебры, химии и физики. Приезжает в Губкинский и проваливается, даже если все сдаст на тройки. А чтобы туда попасть, нужно иметь только четверки и пятерки, такой здесь конкурс. Леонид возвращается несолоно хлебавши в Пермь, забрасывает опостылевшие учебники с глаз долой. И берется за любимую работу, поклявшись никогда больше не вспоминать ни о каких институтах. Вот такой финал вашей с Леонидом затеи.

– Ну и расписали вы, Марина, прямо как в кино!

– Вы, по-моему, забыли, что я режиссер. Итак, повторю свою просьбу: вы должны передать Леониду мое предложение и добиться его согласия на такой вариант поступления. Я, в свою очередь, обещаю уже завтра сообщить, какие документы нужно выслать для зачисления в институт. Эти документы я должна получить до Нового года.

– Зачем такая спешка?

– Нужно, чтобы его зачислили в этом, 1989-м году. Это во-первых. А во-вторых… ну, есть и другая причина. Она моя, личная.

– Такая «личная», что вы не хотите ее назвать?

– Могу, если вы настаиваете. Меня пригласили встретить Новый год по старому российскому обычаю мой бывший муж и его родители, которые живут в Израиле, куда уехали вскоре после нашего развода с Марком Голдовским, их сыном. Его уважаемые мной родители – очень известные врачи-хирурги. Отец – профессор, заведовал в Москве клиникой. Мать Марка, тоже хирург, доцент, работала в клинике мужа.

– Почему они уехали?

– Все-то вам надо знать, Александр!

– Можете не рассказывать, я не настаиваю.

– Уж лучше дорасскажу, все равно когда-нибудь об этом спросите. А уехали они потому, что боялись огласки, связанной с сыном, вернее с его пьянством. Я познакомилась с Марком еще во время учебы во ВГИКе. Училась на режиссерском факультете, он – на сценарном. Подружились, он познакомил меня со своими родителями, и, что неожиданно, я им понравилась. А он приглянулся моим – маме и папе. И хотя я не испытывала к нему особых чувств, но, когда заговорили о свадьбе, возражать не стала. Закончив ВГИК, мы поженились. Я вскоре уже самостоятельно снимала фильмы, а его сценарии никто не брал. Он стал выпивать, вначале редко, «по случаю», потом все чаще. Дело доходило до запоев. Лечение не помогало. Измучились все: и наши родители, и я, и он сам. Тогда и было принято решение о разводе. Причем с этим решением были согласны и родители Марка. Они лишь просили, чтобы в документах причиной развода назвался их отъезд в Израиль на постоянное место жительства. Я сгоряча хотела вернуть свою прежнюю девичью фамилию, но мне объяснили, что я уже популярна как режиссер под фамилией Голдовская и смена этой фамилии на какую-то совсем не известную нанесет ущерб моей узнаваемости. Так я осталась Голдовской, к несказанному удовольствию родителей Марка. Уезжая, они продали машину и дачу под Москвой, оставив мне двухкомнатную квартиру в центре столицы. А вскоре умер мой папа. Мама пережила его всего на полгода. Так что мы с моим старшим братом Борисом остались совсем одни. Правда, в отличие от меня, он счастливчик: у него любимая жена и двое взрослых детей – сын и дочь. И когда они заглядывают ко мне, я забываю о своем одиночестве. Так мне хорошо с ними… Теперь, дорогой Саша, у меня от вас не осталось никаких тайн. Вы все обо мне знаете. Это неприлично для меня?

– Ну что вы, Марина! Мы так давно знакомы, что пора говорить и на семейные темы, а не только про буровые с Винниковским.

– …Я так счастлива, что знаю вас и вашу удивительную маму. А когда вспоминаю нашу встречу у лифта, радуюсь, будто вижу очень хороший фильм со счастливым концом.

– А я, увидев вас тогда, чуть не упал в обморок: ну не может быть столько красоты в одном человеке!

– Почему же вы мне об этом не сказали? Придрались к моей сумке, все про какие-то кирпичи говорили.

– Но надо же было с чего-то начинать знакомиться…

– …И вы начали с кирпичей. Хороший повод! Саша, мы так долго говорим. Это же очень дорого.

– Бухгалтерия все сосчитает и предъявит счет, она – наука безошибочная. Марина! У меня к вам очень необычная дружеская просьба…

– Интересно, какая?

– Вы там, в Израиле, когда встретитесь с этим вашим бывшим Марком… уж как-нибудь будьте с ним построже, хорошо? Вдруг он начнет к вам что-то проявлять… ну, руки целовать или обнимать – вы его – раз! И на место с его длинными руками. Договорились? Скажите ему: «Марк, ты хороший парень. Но у меня есть друзья пошире тебя в плечах. Не зли их!»

– Саша! Какой же вы молодец. Так развеселили меня! Совсем не хотелось лететь в Израиль, а сейчас помчусь туда даже с удовольствием. Надо же сказать Марку, как вы, мои друзья, ему «симпатизируете».

…Марина и в этот раз оказалась хозяйкой своих слов. Уже на следующий день утром она позвонила Александру, сообщив, что договорилась с проректором, другом отца, о приеме Смольникова и что для этого нужно срочно выслать на ее домашний адрес всего три документа: заявление с просьбой о приеме в институт, копию аттестата или копию диплома об окончании техникума и копию паспорта. Александр, не сходя с места, позвонил другу, сообщив содержание переговоров с Мариной. Набравшись терпения, выслушал его возражения, после чего послал куда положено, потребовав к обеду документы. Дисциплинированный Смольников выполнил все требования друга, так что после обеда пакет с бумагами уже был отправлен на домашний адрес Марины. Которая, поздравив 30 декабря всех своих пермских друзей с Новым годом, прислала в телеграмме: «Желаю студенту Смольникову успешной учебы в лучшем нефтяном институте страны. Студенческий билет вручу при случае».

Эта телеграмма застала Нину Михайловну и Александра врасплох. В суматохе дел оба забыли, что пора давно ставить елку, которая обычно уже за неделю до наступления Нового года светилась в их доме приветливыми цветными гирляндами. За елкой в лес ходил Александр, у которого там была облюбована полянка, сплошь заросшая невысокими, стройными и пушистыми красавицами. Но в этот раз с ним в лес собралась и мать. Она сама хотела выбрать елочку для своей подруги Веры. И долго топталась среди них, выбирая лучшую. А когда они с елками на плечах выходили из леса, вдруг предложила: «Сынок, давай дойдем до той березовой рощицы, где мы с Галей рвали цветы, а ты ломал веники для бани. Просто тянет туда, не могу ничего с собой поделать. Ты не против, если мы туда прогуляемся? Нет? Вот и хорошо. Елочки давай оставим здесь, когда пойдем обратно, заберем их».

Проваливаясь в глубокий снег так, что он скоро набился в валенки, они наконец добрались до заветной рощицы и остановились изумленные: несмотря на то что она утонула в снегу, все здесь было узнаваемо.

– Вот под этой осинкой мы с Галей перебирали собранные цветы, – дрожащим голосом совсем тихо проговорила мать. – А оттуда ты пробирался к нам с березовыми ветками. И мы пошли домой, хотя уходить не хотелось. Сейчас все как тогда, только без нашей Галеньки. – Мать, прощаясь с деревцами, помахала им рукой и вдруг произнесла громко, почти вскрикнула: – Саша, сынок! Ну-ка, посмотри на эти березки, по-моему, там на веточках что-то цветное… Или мне показалось?

Александр посмотрел туда, куда указывала мать, и действительно увидел на березе кусочек яркой материи. Он пробрался к дереву и остолбенел, не веря своим глазам: зацепившись за ветку, на ней, чуть колыхаясь, висела Галина косынка. Трясущимися руками он осторожно отцепил косынку и подал ее оторопевшей матери. Та взяла косынку, прижала к лицу и вдруг заплакала. Вначале тихо, сдерживаясь, потом все громче, пока, обессиленная, не опустилась на снег. Этот разрывающий мертвую лесную тишину нечеловеческий, с причитаниями плач, больше похожий на вой, потряс Александра. Он и сам был на грани истерики, но, взяв себя в руки, поднял мать и, продолжая молчать, повел ее к дому. Возле оставленных елочек они остановились.

– Меня будто кто-то звал туда пойти, – тихо заговорила мать, вытирая снятой с руки варежкой слезы. Потом аккуратно сложила косынку и прижала к губам. – Мне кажется, она и сейчас пахнет Галиными волосами и лицом. Столько дней прошло, и дожди были, и вот снег с морозами, а она все такая же, наша косыночка, даже не выцвела. Это Господь позвал нас туда. Мол, сходите, что-то найдете, Галю вспомните. Ведь совсем ее забыли с суетой и делами! – Мать спрятала косынку в карман полушубка, надела варежку и обратилась к сыну: – Придется тебе одному нести эти красавицы, что-то вовсе я обессилела. – И когда они подошли к дому, снова заговорила о Гале: – Она же тогда не хотела ничего надевать на голову. Собралась идти в лес с распущенными волосами. Вот я и отсоветовала ей, мол, надень косынку, спрячь свое богатство. Она и надела, а когда собирала цветы, видно, где-то зацепилась своей головушкой за ветки. И хватилась косынки, когда мы уже пришли домой. Говорит, пойду ее искать. Я ей: да ты что, милая? Вон баня уже готова, какая косынка? Пойдем в лес снова и найдем ее, не беспокойся. Получается, не обманула я ее – и правда нашли.

Дома мать положила косынку возле иконы, прошептала Спасителю благодарственную молитву и выпила валерьянки.

– Ну, слава Богу, снова здоровая. – Мать потрогала пушистую елочку, которую приготовили для Веры Ивановны. – Ты, сынок, может, отвез бы ее сейчас Вере? Для нее это такое счастье! И про косыночку бы рассказал – ей еще одна радость. Я понимаю, ты устал, но я прошу тебя, сынок… А пока ты ездишь, я нашу новогоднюю гостью наряжу. Ты ее только поставь и укрепи, а я уж все остальное сама сделаю.

Когда Александр возвратился от Веры Ивановны, елка в доме уже была наряжена и сверкала разноцветными лампочками электрической гирлянды, которые забавно мигали, словно подмигивали. В этот раз, кроме этой красоты, на елке тут и там висели самые настоящие, желтого цвета мандаринки и завернутые в яркие обертки конфеты.

– Вот испеку еще печенье – и можно будет пить чай, не отходя от елочки, – гордо сообщила мать. – Представляешь: печенье, пропитанное запахами хвои?

– Ну, мама, ты и выдумщица. Деду Морозу, что под елкой, подвязала Галину косынку – надо же такое придумать! Галя теперь будто с нами Новый год встречает. А где ты мандарины достала? Это же страшный дефицит! – Александр обошел елку. – Их так много висит. Можно я один съем вместе с тобой? И еще: давай выпьем нашего домашнего винца? Хочется отметить этот необычный день.

– Я не против, выпей. Только без меня, уж извини, Саша. Боюсь я за свое сердце, какое-то оно неуверенное, что ли, стало… Кстати, а как там наша Вера? Обрадовалась елочке?

– Не то слово – «обрадовалась». Только что не танцевала от радости и восторга. Говорит, в жизни не видела такой красавицы. Погладила все веточки, тебя благодарила сто раз, не меньше. Предупредил ее, чтобы была тридцать первого в восемь часов вечера дома. Заедем за ней и все вместе поедем к Смольниковым. – Александр приложил веточку елки к лицу. – Какой нежный запах! Интересно, а как пахнут елки в Германии? – Александр вопросительно посмотрел на мать и сам себе ответил: – Как пахнут? Да по-немецки, то есть никак. Там же нет такого леса, как у нас, и полянки с березками, вроде нашей, тоже не найдешь. Так что сидит наша Галя, пытаясь вспомнить, какой аромат стоит в нашем лесу…

– …А вспомнить не может, потому что забыла родной запах, – вставила мать. – Вот если бы можно было ей хоть маленькую елочную веточку послать… в письме. Но нельзя. Я у заведующей нашей районной почтой однажды спросила. Уж и Берлинскую стену на куски разломали, говорю ей, и две Германии в одну объединили. Может, можно туда писать? Нам своего человека там бы найти… А она: нет, нельзя, не поступало такого распоряжения, чтобы людей там разыскивать. А зачем тогда было объединять эту Германию, если все осталось так, как было?

– Мама! Ты, возможно, один из самых начитанных пенсионеров Советского Союза. Значит, понимаешь, что объединить две страны – это не две бумажки склеить. Нужно время для всяких изменений и преобразований. И я тоже об этом постоянно, мучаясь по ночам, думаю. Давай наберемся терпения, хорошо? И вот еще что. Когда рассказал Вере Ивановне о найденной Галиной косынке, она не сдержалась и заплакала. Потом успокоилась и очень просила тебя, чтобы ты взяла косынку с собой, когда поедем к Смольниковым. Оказывается, Галя, когда приходила к ней что-нибудь пошить, повязывала голову этой косынкой, потому что очень ее любила. Захвати, не забудь этот талисман.

– Не забуду, сынок. Талисман, говоришь? Это ты очень хорошо сказал. Совсем чутошный кусочек Галиной материи, а радости принес, будто она сама его нам на Новый год подарила.

Войдя в квартиру Леонида, Александр ахнул, не узнав ее. Она сверкала чистотой и порядком. Все в ней было развешано, прибито и установлено так, будто хозяева живут в ней много лет и заняты только тем, что поддерживают ежедневно этот идеальный порядок. «Досталось тебе, дружище, сочувствую», – подумал Александр, здороваясь с другом. Но Леонид, как всегда, был энергичен, весел и приветлив, без даже малейших следов усталости. Он помог женщинам раздеться, провел их в ванную комнату, где они поправили свои праздничные прически, и представил Григорию Павловичу Гуриненко, своему шефу. Затем усадил троицу на диван, вручил каждому по фужеру с легким алкогольным напитком и соломинкой-трубочкой, предложив в очередной раз посмотреть по телевизору на страдания непутевого Лукашина из «Иронии судьбы»… Все это Леонид делал так легко и непринужденно, что удивил даже знавшую его много лет Нину Михайловну. А строгую и наблюдательную Веру Ивановну привел в состояние восторга. Пока дамы под предводительством остроумного и ухоженного, как цветущая роза, Гуриненко потягивали через соломинки, чуть хмелея, свой коктейль, Леонид, пощелкав выключателями, установил в зале таинственный полусвет, какой бывает в природе перед самым рассветом. «Правда, красиво?» – спросил он пьющую троицу. И когда они ответили дружным «очень!», пригласил за стол всех, включая Оксану и Александра, уставивших стол всевозможными яствами и закусками. То ли случайно, то ли нет, но пары за столом получились любопытные: Григорий Павлович оказался рядом с Верой Ивановной, Оксана сидела бок о бок с Александром, а Нина Михайловна – с Леонидом. Первый тост, который произнес Гуриненко, был очень коротким – «За новоселов!». Второй, в исполнении того же Григория Павловича, оказался чуть длиннее. Он предложил встречать Новый год ежегодно такой же компанией, какая собралась сегодня. Добавив, что ему жаль тех, кто предпочитает делать это в бане среди обнаженных тел. После чего, извинившись за такое замечание, извлек из картонной коробки небольшой цветной телевизор «Шарп» и передал его Леониду со словами:

– Когда теоремы и формулы, которые ты, товарищ абитуриент, будешь зубрить по ночам на кухне, вконец осточертеют, включи этот ящик! И всякие там Менделеевы и Пифагоры тут же сдадутся.

– А он уже студент, Григорий Павлович, – заметил весело Александр.

– С каких это пор? И студент чего? Извините… – удивился Гуриненко.

– В конце декабря этого вот-вот уходящего года Леонид Смольников зачислен студентом заочного факультета Московского нефтяного института имени академика Губкина, – торжественно, как на параде, отчеканил Александр.

– Почему же мы не пьем, если это правда? – Гуриненко вопросительно посмотрел на своего зама. – Я прошу всех выпить за удачливого студента. – Григорий Павлович поднес рюмку с коньяком ко рту, сделал глоток и поставил ее на стол. Нина Михайловна, с самого начала застолья наблюдавшая за Гуриненко и за подругой Верой, была приятно удивлена, как красиво и неназойливо ухаживает он за ней: весело и непринужденно шутит, вовремя подкладывает ей в тарелку вкусную закуску, не забывая подливать в ее фужер сухое вино. «Ну чем не пара? – радуясь за похорошевшую подругу, думала Нина Михайловна. – Явно непьющий, элегантный, умница… Не век же вам в одиночку жить». О том, что у Григория Павловича несколько лет назад умерла жена, и она, и Вера узнали от Александра, когда ехали в такси к Смольниковым. Тогда же Нина Михайловна дала Вере подержать Галину косынку. Та долго рассматривала ее, гладила руками, положив на колени, и вдруг заплакала. Успокоить ее удалось, только когда машина подъехала к подъезду дома Смольникова. Причем необычным способом: Нина Михайловна совершенно серьезно пообещала отправить ее на этой же машине назад, домой, если она не остановит свое «слезотечение». Угроза подействовала – Вера Ивановна платком смахнула слезы с лица и сказала, улыбнувшись: «Я уже не плачу, извините».

Засмотревшись на счастливое лицо Веры, Нина Михайловна совсем забыла о том, что пришло время дарить новоселам тот самый сказочно красивый чайный сервиз. Вспомнив об этом, она взяла подарок, который находился в прихожей, и, взяв под руку чуть растерявшуюся подругу, вручила его Оксане.

– Сервиз на шесть персон, а вас, Смольниковых, четверо, – сказала Нина Михайловна, многозначительно глядя на нее. – Так что за вами, Оксана и Леня, должок.

Она еще не успела вернуться на свое место за столом, как к Леониду подошел Александр. В руках он держал сверкающий черной кожей и цифровыми замками портфель-дипломат. – Это тебе, студент, – сказал он, передавая дипломат Леониду. – Чтобы было в чем везти из Москвы диплом выпускника Губкинского института.

«Ай да Саша! – восхитилась про себя Нина Михайловна. – И где ты раздобыл это чудо? Это надо же! Даже я ничего не заметила и не заподозрила. А Леня-то как рад, весь светится студент». Нина Михайловна хотела сказать сыну, какой он молодец, но не успела. По телевизору стали транслировать новогоднее поздравление Михаила Горбачева, и все затихли. Зато начало Нового года встретили как положено – шумными поздравлениями и пожеланиями и, конечно, с шампанским. Развеселившись, начали танцевать. Всех удивил Григорий Павлович, танцевавший вальс с Верой Ивановной так профессионально, что ей оставалось только, забыв про годы, кружиться, от удовольствия закрыв глаза. Вдоволь натанцевавшись после десерта, все вдруг заявили, что пришло время петь. Пели все песни подряд. И «Каким ты был…», и «Кто-то с горочки спустился», и незабываемую «Сормовскую лирическую», и, конечно, родную «Уральскую рябинушку».

И когда, казалось, все песни народного репертуара были исполнены, Леонид, мигнув одним глазом Александру, запел.

 
Помнишь, мама моя,
Как девчонку чужую
Я привел к тебе в дом
И тебя не спросил?
 
 
Строго глянула ты
На жену молодую
И заплакала вдруг,
Нас поздравить забыв.
 

Александр присоединился к другу в первом же куплете. И вот теперь уже два сильных мужских голоса пели это немудреное музыкальное посвящение матерям России.

 
Я ее окружил
И теплом, и заботой,
Не тебя, а ее
Я хозяйкою звал.
 
 
Я ее целовал,
Уходя на работу,
А тебя, как всегда,
Целовать забывал.
 

…Теперь песню пели все, иногда угадывая слова или голосами поддерживая простенькую мелодию.

 
Если ссорились мы,
Ты ее защищала,
Упрекала меня,
Что не прав я во всем.
 
 
Наш семейный покой,
Как всегда, защищала,
Навсегда позабыв
О покое своем.
 

…Последний куплет пели все дружно, но с такой хорошей человеческой грустью, что, казалось, прощаются не с песней, а с чем-то родным и близким.

 
Может быть, мы бы с нею
Расстались, не знаю…
Только руки твои
Ту беду отвели.
 
 
Так спасибо тебе,
Что хранишь ты, родная,
То, что с нею вдвоем
Мы сберечь не смогли.
 

– Хорошая песня, но очень уж грустная, – заговорила Вера Ивановна, когда песню допели. – Не к праздничному вечеру.