Текст книги "Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века"

Первомайский бунт Пуришкевича

Неправильно было бы считать, что до революции Первомай был праздником только пролетариев. В Государственной думе этот день не оставался незамеченным: о нем ярко напоминали представители оппозиции – трудовики и эсдеки (социал-демократы).

Первомайским символом в Госдуме была красная гвоздика, которую оппозиционные депутаты одевали в петлицы. На крайне правых депутатов подобная символика действовала как красная тряпка на быка. Возмутителем спокойствия стал, как водится, знаменитый думский скандалист Владимир Пуришкевич. Если бы не он, то 1 мая 1908 года красные гвоздики в петлицах оппозиционеров не вызвали бы такого ажиотажа.

Во время скучнейшего доклада, звучавшего с думской трибуны и едва не усыпившего депутатов, Пуришкевич неожиданно для всех направился к местам эсдеков и развязно вынул из кармана несколько красных шелковых платков. Один из них он демонстративно швырнул меньшевику Евгению Гегечкори.

– Нахал! – раздался возмущенный крик Гегечкори. Весь покраснев, он бросил платок вслед Пуришкевичу.

– Это такое нахальство, которое превосходит всякие меры, – негодовал Гегечкори. – Если бы меня еще не было на месте! Хорошо, что я удержался. Не бить же мне его, в самом деле, и тем осквернять место, которое все, по-видимому, считают своим долгом уважать, кроме Пуришкевича. Впрочем, будь это кто-нибудь другой, а то – Пуришкевич… Ведь это – больной, несчастный человек.

В зале поднялся шум: одни возмущались, другие смеялись. Заседание парламента едва не превратилось в цирковое представление. Один из соседей эсдека Кузнецова, не успевшего запастись красной гвоздикой, громко вещал:

– Товарищ Кузнецов, это вам Пуришкевич подарок принес! Можете разорвать платок – и в петлицу! Это он так выражает сочувствие пролетариату.

Современники сравнивали темперамент В.М. Пуришкевича с вулканом…

Красный платок от Пуришкевича имел успех. Депутаты, как диковинку, внимательно рассматривали его. Директор думской канцелярии пошел к скамьям оппозиции и забрал платок.

– Пуришкевичу его верните! – кричали ему вслед эсдеки.

Конец всему безобразию положил гневный окрик председателя Думы:

– Господа! Так невозможно продолжать заседание. Работать в таких условиях нельзя!

Шум понемногу стих только вместе с исчезновением пресловутого красного платка…

«Дело Куприна»

В апреле 1908 года в Петербурге судили известного писателя Александра Куприна. Виной стали его порой весьма критические высказывания в отношении власти – как известно, Куприн сочувственно относился к оппозиционным кругам. Особенно ярко это проявилось во время первой русской революции.

В начале декабря 1905 года в петербургской газете «Наша жизнь» был опубликован очерк Куприна «События в Севастополе», где рассказывалось о жестоком подавлении бунта на крейсере «Очаков». Картину расстрела корабля Куприн наблюдал с Приморского бульвара. Он описывал, как слышал «вопли живого горящего тела», «треск лопающейся от жара брони», как с берега и с других судов тянулись «мертвенные лучи прожекторов, направленные на костер на черной воде». По спасающимся вплавь людям шла стрельба, карабкающихся на берег матросов приканчивали прикладами…

Правда, впоследствии Куприн признавал, что немного сгустил краски. Некоторые исследователи сегодня подтверждают, что, судя по документам и свидетельствам, на самом деле никакого бешеного расстрела «Очакова» не было. Невозможно предположить, чтобы командование Черноморским флотом ставило задачу уничтожить собственный новейший крейсер. Задача была иной – заставить мятежников прекратить огонь и спустить флаг. Согласно официальным отчетам, по крейсеру было сделано всего шесть залпов. Документы показывают, что огонь велся, прежде всего, орудиями малого калибра с тем, чтобы не пробить броневой пояс «Очакова».

Тем не менее, чувства Куприна, ставшего свидетелем расправы, можно было понять, и в своей статье он обвинил командующего Черноморским флотом вице-адмирала Чухнина в кровавой расправе над матросами. Публикация не осталась незамеченной: Чухнин отдал приказ о немедленной высылке Куприна из Севастопольского округа. Одновременно он возбудил против писателя судебное преследование. После допроса у судебного следователя Куприну разрешили выехать в Петербург.

Дело Чухнина против Куприна длилось долго и завершилось в апреле 1908 года слушанием в петербургском окружном суде. К тому времени Чухнина уже не было в живых. Писателя официально обвиняли в «распространении заведомо ложных слухов» о деятельности Чухнина. Вместе с писателем к суду привлекли бывшего редактора «Нашей жизни» и издателя профессора Ходского. По ходатайству прокурора допрос свидетелей проходил при закрытых дверях.

Постановлением суда Ходского приговорили к штрафу в 25 руб лей (или пять суток ареста), а Куприна – к штрафу в 50 рублей (или десять суток ареста). Любопытно, как дальше развивались события, о которых Куприн, как отмечают исследователи, даже и не догадывался.

Писатель в это время жил в Гатчине, и тамошний дворцовый комендант отправил секретную бумагу петербургскому губернатору, в которой говорилось о политической неблагонадежности Куприна, а потому просил запретить ему проживание в Гатчине, имевшей статус царской резиденции. Столичный губернатор, получив это послание, стал ходатайствовать перед департаментом полиции о воспрещении Куприну проживать не только в Гатчине, но и в некоторых уездах Петербургской губернии.

Переписка между инстанциями продолжалась до начала сентября 1908 года, когда Особое совещание по государственной охране решило прекратить «дело Куприна» за отсутствием улик. Правда, на жизни Куприна эти «закулисные интриги» мало отражались: он в это время был в зените своей славы и популярности…

Кулачная расправа в Александровском лицее

Громкий скандал разразился 19 октября 1906 года в Александровском лицее на Каменноостровском проспекте. Никогда еще в стенах этого учреждения, славного своими выдающимися выпускниками и легендарными традициями, не происходило столь позорной сцены – грубой кулачной расправы над лицеистом-вольнодумцем, дерзнувшим, наперекор всем, открыто заявить свою общественную позицию.

В тот день, по давней традиции, торжественно отмечался день основания этого знаменитого учебного заведения – продолжателя Царскосельского лицея. Как всегда, на праздничный банкет собрались лицеисты разных выпусков. Звучали тосты за государя императора и царствующую династию, за директоров и профессоров лицея. Все бы шло и дальше по накатанной колее, если бы не одно чрезвычайное событие…

После официальных здравиц бокал поднял лицеист 56-го курса камер-юнкер Петр Петрович Сабуров. Обратившись к собравшимся, он провозгласил тост за лицеистов – депутатов первой Государственной думы, распущенной три месяца назад царем. Если быть точным, тост прозвучал следующим образом: «Товарищи, выпьем за здоровье бывших членов нашего первого русского парламента: лицеистов 47-го курса – Андреева и 52-го курса – Пустошкина и за славных профессоров Муромцева и Кареева. Ура!»

После этих слов в зале на какое-то мгновение воцарилась мертвая тишина, а затем со всех сторон послышались неистовые крики: «Вон!», «Выкиньте его отсюда!». Ничего удивительного: первая Государственная дума, отличавшаяся либеральными настроениями, была ненавистна большинству присутствовавших – представителей чиновничества и высшего света. Особенную их неприязнь вызывала личность Сергея Андреевича Муромцева – председателя первой Государственной думы и одного из зачинщиков знаменитого «выборгского воззвания», в котором бывшие депутаты призывали всех граждан России «стоять крепко за попранные права народного представительства».

Одним словом, бывшего лицеиста Петра Сабурова, неугодного большинству собравшихся «благовоспитанных господ в раззолоченных мундирах» и имевшего за собой «вину» не разделять их политические взгляды, подвергли публичному остракизму и вытолкали взашей. Особенно усердствовал министр финансов Коковцев. «Идейные противники» сорвали с вольнодумца лицейский значок и выпроводили вон, по дороге «угостив» изрядной долей тумаков. Особенно отличился один офицер гвардейского кавалерийского полка. Он наносил удары, пока Сабурова держали его «товарищи», не только не препятствовавшие расправе, но и бешено рукоплескавшие ей. Оставшиеся на торжестве весело пировали, а молодежь качала наиболее отличившихся при изгнании «отщепенца».

Происшествие в Александровском лицее вызвало бурный общественный резонанс. Публика возмущалась жестокой расправой с инакомыслящим в стенах заведения, служившего в прежние времена очагом свободолюбия. Как отмечал в своем комментарии обозреватель «Биржевых ведомостей», есть два лицея: один – «школа борцов за идеалы гуманизма, подарившая нам Пушкина, Дельвига, декабристов, Салтыкова», другой – рассадник «государственных младенцев», питомник высшей бюрократии.

«Как думают г. Коковцев и его присные: если бы вдруг ожили и присутствовали на лицейской годовщине великие лицеисты первого выпуска, они аплодировали бы изгнанию Сабурова или удалились бы вместе с ним? – вопрошал автор «Биржевки». – Если бы дух Пушкина мог наблюдать скандальную сцену 19 октября, порадовался бы он ей или отрекся бы от всякой солидарности с теперешними поколениями лицеистов?»

Впрочем, Сабуров продолжал расплачиваться за свой смелый поступок. На следующий день после инцидента не успокоившийся министр финансов Коковцев предложил уволить «крамольника» с государственной службы. Напомним, Сабуров, кроме того, что был камер-юнкером, служил при МИДе и государственной канцелярии. В тот же день отец вольнодумца, являвшийся членом Госсовета и принадлежавший при этом к его наиболее реакционной части, имел объяснение в «подлежащих инстанциях», где ему заявили, что его сын должен немедленно подать в отставку во всех учреждениях, где он числится.

Между тем «виновник» скандала в одночасье стал героем дня: он получил массу сочувственных писем и телеграмм, причем даже от лиц, принадлежавших к умеренным партиям. Некоторые лицеисты, проявившие позорное малодушие при расправе, теперь высказывали ему свою поддержку. А непримиримые лицеисты уже составили прошение на Высочайшее имя с требованием лишить Сабурова придворного звания.

Особенно ликовала по поводу того, что Сабурова «спустили с лестницы», черносотенная газета «Русское знамя». «Ожидается еще одно проявление восторга „истинно русских людей“, – с едкой иронией замечал обозреватель «Биржевки», – поднесение героям расправы над Сабуровым адреса от представителей населения „Горячего поля“». Напомним, так называлась огромная городская свалка – прибежище бомжей и воров.

Шумиха вокруг скандала долго не утихала. Профессора лицея выступили со специальным заявлением, в котором говорили, что хоть они и не одобряют тост Сабурова, поскольку он не был согласован с председателем банкета, но решительно протестуют против учиненного грубого насилия. Постыдным они называли не только само рукоприкладство в отношении вольнодумца, но и сочувствие, которое проявили присутствовавшие.

Кадетская газета «Речь» опубликовала заявления нескольких бывших лицеистов, поддержавших Сабурова. «Как все в лицее изменилось, во что превратилось то учебное заведение, из которого вышли люди двадцатых годов, которые не жалели ни свободы, ни жизни для блага горячо любимого им народа, – отмечал лицеист 55-го курса Друцкий-Любецкий. – Пушкинский лицей умер, осталось жалкое сословно-бюрократическое заведение, которое давно пора сдавать в архив»…

И напоследок – несколько слов о судьбе Петра Сабурова, который был, кстати, известным шахматистом. В 1918 году он покинул большевистскую Россию. Последние четырнадцать лет жизни он провел в эмиграции, умер на чужбине в 1932 году…

О депутатской «безответственности»

Любопытный эпизод из истории последней, четвертой, Государственной думы был связан с борьбой оппозиционных либеральных депутатов за «свободу депутатских речей», за право свободно и беспрепятственно, не опасаясь никакого преследования, высказываться с думской трибуны. Иными словами, как тогда говорили, – о «безответственности депутатов».

Поводом к обсуждению этого вопроса стало дело Н.С. Чхеидзе, которого привлекли к уголовной ответственности за выступление в Государственной думе 11 марта 1914 года. Чхеидзе свою вину категорически не признавал. «Я, как член Государственной думы, пользуюсь полной свободой суждений и мнений по делам, подлежащим ведению Думы, – заявлял он, – а потому за упомянутую речь, сказанную с думской трибуны, суду не подлежу».

В апреле 1914 года думская оппозиция поставила на повестку вопрос о свободе депутатского слова. Она ссылалась на западноевропейское законодательство, охранявшее свободу парламентских выступлений. Судебная комиссия Думы, по предложению оппозиции, постановила немедленно приступить к обсуждению законодательного предложения «прогрессистов» о «безответственности» депутатских речей.

В то же время председатель судебной комиссии Шубинский заявил, что предоставление членам Думы «безбрежной свободы слова» недопустимо. По его мнению, ни при каких условиях депутатам нельзя оскорблять государя императора, глумиться над религией, оскорблять нравственность и «злостно осмеивать государственный строй и порядок». Однако только сама Дума должна быть судьей того, что в депутатских речах является результатом темперамента, полемического задора, а что составляет политически недопустимый выпад.

Ходок из народа в Государственную думу

Шубинский предложил организовать внутри Думы дисциплинарный суд, который разрешал бы все вопросы об «ораторских эксцессах», допущенных с думской трибуны, исключая лишь «преступные деяния», преследуемые уголовным законом. Такой суд функционировал бы подобно совету присяжных поверенных. По предложению Шубинского избрали специальную подкомиссию Думы для разработки вопроса о дисциплинарном суде. Отреагировало на обсуждение в Думе и правительство, заявив, что не будет возражать против законопроекта о неприкосновенности депутатского слова, но только при одном условии: если он будет включать репрессии за «ораторские эксцессы».

Думская оппозиция настаивала на скорейшем рассмотрении закона о свободе депутатского слова: она предлагала не обсуждать государственный бюджет, пока не будет принят закон. Даже лидер крайне правых Пуришкевич, всегда выступавший непримиримым врагом оппозиционеров-либералов, заявил себя сторонником свободы депутатского слова. Однако он возражал против того, чтобы сводить счеты с правительством во время рассмотрения бюджета. «Это государственное преступление, – сказал он, – ибо это бьет по нормальному ходу государственной жизни и по карману тех, кто облагается налогом».

В итоге рассмотрение законопроекта отложили почти на месяц: к нему вернулись только в конце мая 1914 года. Вопрос вызвал бурную реакцию, за принятие закона высказались различные думские фракции, кроме тогдашних «правых».

«Свобода депутатского слова, – заявил «октябрист» Шечков, – есть только частичное выражение более общего начала – свободы вообще». «Кто противник настоящей свободы депутатского слова? – вопрошал «трудовик» Геловани. – Это те, кому страшен свет, это те, чей голос, как голос совы, только тогда и звучит сильно, когда кругом темнота». А лидер «прогрессистов» Ефремов, обращаясь к Думе, заявил: «Если вы хотите вернуть страну к абсолютизму, то можете отклонить безответственность депутатского слова, но если хотите сберечь конституционный порядок, берегите как зеницу ока свободу депутатского слова».

Подавляющим большинством Дума приняла решение перейти к постатейному чтению законопроекта. Против выступила только небольшая группа «правых» во главе с Марковым и Замысловским. Последний предлагал поправку, в которой перечислялись случаи, когда депутат должен нести ответственность за свои слова. Поправку отклонили 167 голосами против 97.

Во время окончательного голосования несколько «правых октябристов» и националистов устроили демарш: желая сорвать кворум, они покинули зал. Однако цели им добиться не удалось: большинством 166 против 69 законопроект о «безответственности депутатского слова» удалось принять.

«Ни копейки в казну!»

В июле 1906 года яркая страница в историю русского парламентаризма была вписана в городе Выборге. Именно здесь после роспуска императором Николаем II первой Государственной думы собрались депутаты «в изгнании», и город Выборг на какое-то время стал центром российской парламентской оппозиции. Депутаты распущенного парламента наполнились решимостью бороться против «реакционного переворота». Собраться всем вместе в Петербурге легальным образом не представлялось возможным, поэтому выбор остановился на городе Выборге. Власти Великого княжества Финляндского сочувствовали либеральному и даже радикальному движению в России, надеясь, что изменения в Российской империи сыграют на руку финской самостоятельности.

«Думские квартирьеры», уехавшие в Выборг еще в первой половине дня 9 июля, подыскали помещение для заседаний – гостиницу «Бельведер» на берегу морской бухты. Местные полицмейстер и губернатор дали разрешение на проведение собрания. Находилась гостиница на углу нынешних набережной имени 40 лет ВЛКСМ и Ленинградского проспекта. Владельцем гостиницы был немец Константин Францевич Эренбург, поэтому местные жители нередко называли ее «немецкой».

Забегая вперед, скажем, что годами позже эта гостиница станет любимым местом проживания в Выборге поэта Осипа Мандельштама. Это была одна из лучших гостиниц города, славившаяся «чистотой и прохладным, как снег, ослепительным бельем», как пишет Мандельштам в очерке «Финляндия». Кстати, гостиница «Бельведер» была известна как место, где можно было попробовать легендарные выборгские крендели, являвшиеся одним из символов города. Один из путеводителей по Финляндии конца XIX века так и наставлял путешественников: «Быть в Выборге и не попробовать ранним утром кофе с теплыми выборгскими кренделями в „Бельведере“ так же грешно, как быть в Риме и не видеть папы…»

Впрочем, вернемся к 9 июля 1906 года. На поездах отдельными группами съезжались депутаты, и к семи вечера прибыло уже около сотни парламентариев. Им удалось разместиться в битком забитых гостиницах, оказавшихся совершенно не способными принять такие толпы приезжих. Кроме депутатов в Выборг приехала масса людей, привлеченных романтикой политической борьбы и привкусом «запрещенной свободы». Среди них оказалось немало журналистов, репортеров, литераторов, деятелей политических партий. Обычно тихий и сонный Выборг гудел, как разбуженный пчелиный улей. Многим казалось, что тут, в Выборге, творятся великие исторические события.

Заседания начались ближе к ночи в гостинице «Бельведер». На одном этаже разместились кадеты, выше этажом – представители фракции трудовиков. В одном из номеров, который был больше других по размерам, шли их фракционные совещания. По рукам ходил написанный карандашом черновик того текста, из которого потом родилось знаменитое «Выборгское воззвание». Овациями встретили недавнего председателя Государственной думы – Сергея Андреевича Муромцева.

Одним из героев «выборгских дней» рас пущенной Государственной думы стал ее бывший председатель С.А. Муромцев

Первое заседание «Думы в изгнании» затянулось далеко за полночь. Затем объявили перерыв до девяти утра следующего дня, чтобы по пунктам обсудить проект обращения. В 11 часов утра обсуждение воззвания возобновилось. Оно сопровождалось бурными спорами по фракциям. Левые партии высказывались за более радикальный призыв. Среди более умеренных кадетов было немало противников радикального призыва не платить податей, не давать рекрутов. Прозвучало предложение просто дать отчет и оставить вопрос о способах защиты права на решение самого народа. Однако большинство депутатов считало, что воззвание в том виде, в каком его наметили накануне, вполне подходящее.

Под окнами «Бельведера» проходила шумная манифестация, в которой участвовали как местные финны, так и прибывшие из Петербурга русские. «В общем, настроение приподнятое, хотя и мирное», – сообщал репортер. Кстати, царские власти постарались, чтобы события в Выборге не взбудоражили столицу: для ограничения распространения информации для «широкой публики» не допускалось телефонное сообщение Петербурга с Выборгом.

Жаркие прения депутатов не утихали, и точку в них поставило поступившее внезапно сообщение от выборгского губернатора. Он передавал, что, по предписанию из Гельсингфорса, в случае если собрание не разойдется, Выборг объявят на военном положении с передачей командования коменданту русской крепости. «Вы не допустите, – сказал губернатор, – такого оскорбления Финляндии». Таким образом, времени на диспуты больше не оставалось, и подавляющим большинством приняли предложение принять без прений вторую часть «Выборгского воззвания», содержащую призыв к неплатежу налогов и к отказу дать рекрутов.

Принятое воззвание призывало выразить протест против действий правительства, прекратив выплату налогов и податей, саботируя призыв в армию, используя другие виды пассивного сопротивления. «Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную думу, – говорилось в нем. – До созыва народного представительства не давайте ни копейки в казну, ни одного солдата в армию!»

Подписи поставили 180 депутатов, чуть позже к ним присоединился ушедший в гостиницу Муромцев, а затем, уже в Петербурге, еще 52 члена Думы из числа отсутствовавших в Выборге. Таким образом, половина бывших законодателей призвали население страны к открытому неповиновению властям.

На следующий день, 11 июля, часть бунтарей-думцев (около 50 человек) возвращалась из Выборга в Петербург. На выборгском вокзале местное население устроило торжественные проводы «борцам за свободу». Тем не менее, депутаты ехали в столицу с тяжелыми предчувствиями. Ожидали, что их арестуют или на границе, или на Финляндском вокзале. Поэтому сами депутаты в большинстве своем не имели при себе ни одного экземпляра «Выборгского воззвания». Даже письма к родным и знакомым они передали в поезде иностранным корреспондентам с просьбой опустить их по приезде в Петербург в почтовый ящик.

Большинство депутатов кадетской фракции ехали вторым классом, трудовиков – третьим. По пути следования все прошло спокойно. Только в Куоккале (ныне Репино), где поезд стоял довольно долго, когда депутаты вышли из вагонов прогуляться, их сразу же обступал народ и интересовался новостями. Между тем думцы вовсе не собирались устраивать митинги: большинство устремились во фруктовый ларек на станции. Кто пил лимонад, кто покупал ягоды, кто запасался папиросами.

Потом продолжительная остановка была на границе – в Белоострове, при таможенном досмотре. Депутаты воспользовались ею, чтобы плотно перекусить перед Петербургом. Многие с обреченностью ждали, что в столице их ждут тюремные нары. Сердца думцев екнули, когда поезд вдруг остановили под самым Питером – на Удельной. Однако вскоре оказалось, что начальник станции притормозил поезд по ошибке, и вскоре впереди уже показался Финляндский вокзал.

Здесь все входы и выходы оцепили жандармы и полиция, но арестовывать депутатов никто не собирался. Немногочисленную публику, встречавшую бунтарей из Выборга, не пускали за решетку платформы. К поезду пропустили только представителей прессы. Депутаты выходили из вагона в суровой гробовой тишине, под пристальными взорами жандармов. Тишину нарушил лишь возглас одного из журналистов: «Да здравствуют народные депутаты!» Однако кричавшего сразу же задержали. Этим инцидентом исчерпалась вся встреча, которую с таким страхом ждали депутаты. На вокзале они брали извозчиков и беспрепятственно разъезжались по домам.

Они не знали, что текст «Выборгского воззвания» в тот же день, когда его приняли, стал известен премьер-министру Столыпину. Он доставил его в Петергоф – в резиденцию Николая II. После обсуждения этого документа Столыпин получил право поступать с депутатами «по усмотрению». Он отдал приказ не препятствовать разъезду депутатов, внимательно следить за ними на местах, немедленно сообщать ему обо всех их действиях и без его ведома никаких репрессий против думцев не предпринимать.

Текст «Выборгского воззвания»

Либеральная интеллигенция сочувствовала думцам, но на баррикады выходить не собиралась. Того эффекта, на который рассчитывали депутаты, принимая воззвание, не произошло. 18–20 июля в Свеаборге и Кронштадте произошли два крупнейших военных восстания – они оказались высшей точкой борьбы летом 1906 года. Революция пошла на спад. Страна готовилась к выборам во вторую Государственную думу, открытие которой намечалось на февраль 1907 года.

Что же касается участников «выборгского дела», то их действительно обвинили в антигосударственной деятельности и попытке подорвать устои страны. Уже 18 июля сообщалось, что прокурорским надзором возбуждено уголовное преследование против бывших членов Думы, подписавших воззвание. Однако суд состоялся только спустя полтора года, когда страна была уже совсем другой: после роспуска очередной, второй, Государственной думы и ужесточения избирательного закона в России воцарилась «третьеиюньская монархия». В декабре 1907 года Петербургская судебная палата приговорила подписавших «Выборгское воззвание» к трехмесячному одиночному тюремному заключению с последующим лишением прав быть избранными не только в Государственную думу, но и в органы местного самоуправления.

На этом знаменитом судебном процессе, названном современниками «Выборгским», страстную речь произнес бывший депутат Кокошкин. «Мы хотели способствовать тому, чтобы Россия сделалась страной свободной, правовым государством, где право было бы поставлено выше всего, где праву подчинены были бы все, от высшего представителя власти до последнего гражданина, – заявил он. – Мы хотели сделать Россию страной счастливой и процветающей. Мы знали, что для этого путь только один – поднять благосостояние низших, трудящихся классов населения. Мы хотели сделать Россию страной сильной и могущественной единством, не внешним насильственным единством, а единством внутренней организации, которое совместимо с разнообразием местных условий с разными особенностями всех народностей, ее населяющих». По его мнению, «Выборгское воззвание» представляло собой «средство защиты конституции в исключительных случаях и находится в полном соответствии с духом конституционного строя».

Как мы уже говорили, спустя несколько месяцев, в мае 1908 года, петербургские «Кресты» приняли необычных арестантов – бывших думцев, участников «Выборгского воззвания». Они приехали к воротам тюрьмы сами, без сопровождения полиции, принеся с собой по несколько чемоданов и пакетов с вещами и книгами. Без сомнения, подобное решение было показательным политическим актом. Власть, наказавшая своих противников за непослушание, тем не менее подчеркивала свое доверие к тем своим «оппонентам», которые, в отличие от радикалов-экстремистов, отстаивали свои взгляды мирным путем. «Борцы за народное представительство» показывали, в свою очередь, что равенство перед законом, за которое они выступают, является правилом для всех, в том числе и для них самих.