Текст книги "Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века"

Публичный остракизм

Для некоторых депутатов, подписавших «Выборгское воззвание», его последствия не закончились кратковременной тюремной отсидкой. Монархически настроенное дворянство подвергло депутатов-дворян, подписавших воззвание, публичному остракизму. Особенно отличились московские дворяне, а вслед за ними – и петербургские. В январе 1911 года на заседании петербургского губернского дворянского собрания под председательством светлейшего князя Салтыкова стоял вопрос об исключении из столичного дворянства двух виднейших общественных деятелей – В.Д. Набокова (отца писателя) и Е.И. Кедрина.

Запрос инициировали еще в январе 1908 года одиннадцать дворян, посчитавшие, что подписание «Выборгского воззвания» несовместимо с достоинством дворянского звания, а потому просили рассмотреть этот вопрос в общем губернском дворянском собрании. Прения начались заявлением бывшего петербургского губернатора А.Д. Зиновьева. Осуждая поступок Набокова и Кедрина, он предлагал не возбуждать этого вопроса, так как ранее состоялось постановление суда, которым их уже и так исключили из дворян С.-Петербургской губернии. Правда, это постановление касалось только «активного исключения», то есть за ними оставалось право приходить в собрание, вносить предложения, но они не могли участвовать в постановлениях и баллотировке. То есть теперь речь шла о том, чтобы Набоков и Кедрин вообще не могли попасть в дворянское собрание.

Зиновьев предостерегал, что своим постановлением дворянство поставит себя в неловкое положение и ударит просто по пустому месту. Однако другие ораторы не разделяли его умеренной точки зрения и заявляли, что необходимо отрешить Набокова и Кедрина даже от «пассивного вмешательства». Мол, они вовлекли людей в грех, сами почти не пострадали и достойны общественного порицания. Некоторые ораторы, правда, высказывали опасения, что при баллотировке нужно иметь две трети голосов. А вдруг их не будет? Тогда грозит скандал, раскол, распря!

Большинство выступило за закрытое голосование. За исключение Набокова проголосовал 91 человек (против – 36), Кедрина – 87 (против 40). Таким образом, Набоков и Кедрин оказались исключенными из собрания петербургского дворянства. Всем было совершенно понятно, что какими бы словами это решение ни прикрывалось, речь шла о политической расправе, а наиболее дальновидные представители дворянства понимали, что оно бросает тень на репутацию столичного дворянства.

Кедрин и Набоков не выражали особенного сожаления по поводу своего исключения. Набоков публично заявил, что в основе принятого решения – не что иное, как «недостойное чувство мелкой мстительности и партийности», а Кедрин подчеркивал, что не испытывает особенного уважения к участникам состоявшего губернского дворянского собрания, которых он назвал «дворянами-чиновниками». По его словам, решение собрания не удивительно, поскольку оно состоит «почти исключительно из чиновников, бюрократов малых и больших ступеней. Если бы собрание состояло только из дворян, мы не были бы исключены».

«По закону бить не разрешается!»

«Правовой нигилизм», о необходимости преодоления которого говорят сегодня на самых вершинах власти, увы, родился не сегодня и не вчера. К сожалению, давней традицией российского государства является неуважение закона со стороны самих его охранителей – стражей порядка. Облеченные хотя бы незначительной властью, они нередко наслаждались своей вседозволенностью.

Именно с такой ситуацией полицейского беззакония столкнулся в конце апреля 1908 года депутат Государственной думы от партии октябристов Годнев. В тот день около одиннадцати часов утра он вместе с депутатом Шингаревым, известным политиком кадетской партии, ехал по Калашниковскому проспекту (ныне проспект Бакунина), направляясь в Таврический дворец.

На одной из улиц внимание депутатов привлек стоявший на посту городовой, творивший кулачную расправу над каким-то мастеровым. Желая прекратить безобразие, Годнев тотчас же соскочил с пролетки, подошел к городовому и заявил, что «по закону бить не разрешается».

– А ты кто такой? Почему вмешиваешься? – недовольно спросил городовой.

– Я член Государственной думы, а вот и мой билет, – спокойно отвечал депутат.

– Ладно уж, пожалуйте в участок, – грозно велел страж порядка.

Годневу пришлось подчиниться, тем более что намерения городового были весьма угрожающими. Правда, в Рождественском участке Годнева после предъявления депутатского удостоверения сразу же отпустили. Явившись в парламент, он пожаловался на самоуправство городового председателю Думы Хомякову. Тот поговорил по этому поводу с премьером Столыпиным, который остался чрезвычайно недоволен происшествием.

На следующий день вопрос о поведении городового попал в повестку дня Государственной думы. Сначала в министерском павильоне прошла приватная беседа по поводу инцидента с участием замминистра внутренних дел, полицмейстера Мараки и других высокопоставленных лиц. Затем Годнев поднялся на думскую трибуну.

– Я совершенно удовлетворен извинением, принесенным мне лично полицмейстером. Я потому придал этому инциденту значение, что он имеет общественный характер. Такие вещи в столице недопустимы!

Затем выступил полицмейстер Мараки:

– Я считаю своим нравственным долгом извиниться перед депутатом за причиненную ему совершенно незаслуженную неприятность. Мы не можем допустить, чтобы такие полицейские чины оставались на службе.

Правда, Годнев пояснил, что вовсе не желает отомстить городовому, а хочет принципиального осуждения самоуправства. Чем же закончилась эта история? Полицмейстер Мараки собрал городовых и демонстративно поругал провинившегося стража порядка, дабы другим неповадно было. Увольнять его не стали, а только подвергли демонстративному взысканию.

Что ж, ситуация с Годневым стара как мир и как две капли воды похожа на сегодняшний день. Хорошо, что перед народным избранником извинились, дабы он не поднимал шума. А если бы на его месте оказался человек без депутатской корочки? Загремел бы, наверное, в участок, и дело с концом…

Осиновый кол в могилу реакционеров

День 16 декабря 1908 года многие политические обозреватели того времени называли «днем политической смерти крайних правых националистов». «Это день, когда они собственноручно обтесали осиновый кол и вколотили его в свою политическую могилу», – говорилось в «Петербургской газете». Дело в том, что крайне правые реакционеры потребовали, в духе Фамусова: «Собрать бы книги все, да сжечь».

Мракобесие думских реакционеров проявилось по поводу скандального постановления московского генерал-губернатора Гершельмана: «Всякий, имеющий книгу, объявленную под арестом, обязан представить все экземпляры оной в полицию. В противном случае всякий подвергается штрафу в 3 тыс. рублей или тюремному заключению на 3 месяца». Думские фракции октябристов и кадетов обратились с запросом в правительство, назвав решение московского губернатора незаконным. Крайне правые, в свою очередь, горячо поддержали губернатора Первопрестольной.

В результате на заседании Думы разгорелась настоящая баталия, более всего напоминавшая грибоедовскую пьесу «Горе от ума», только в современных лицах. Роль просвещенного Чацкого играли октябристы, кадеты и даже трудовики, а роли Фамусова, Скалозуба и Молчалина достались лидерам крайне правых. Даже вечный скандалист, один из лидеров крайне правых Пуришкевич, к всеобщему изумлению, отмолчался и не поддержал своих соратников.

– Это ужасное постановление! – гремел с думской трибуны октябрист Шубинский. – Оно сулит Москве повальные обыски. Это распоряжение – та же бомба, которая принесет много вреда правительству!

– Депутат Шубинский боится повальных обысков? Значит, у него в библиотеке не книги, а склад бомб!!! – заявил в ответ Марков 2-й.

Зал ответил на последнюю нелепицу гомерическим хохотом, и посрамленный лидер крайне правых в бешенстве сошел с трибуны.

– Подождите, когда вас будут жечь левые товарищи, вы еще запищите! – пророчески обратился он к октябристам. – Запищите!!!

Соратник Маркова 2-го депутат Тимошкин вышел на трибуну и стал говорить о «похабной литературе». Реакция на его выступление была такой же – его провожали свистом и криками: «Довольно! Надоело!»

Против московского губернатора выступил даже всегда очень осторожный лидер октябристов Гучков. «Вот и Гучков в крамольники попал!» – острили депутаты. «Неужели же нет никаких пределов фантазии генерал-губернаторов?» – вопрошал с трибуны кадет Маклаков.

В итоге запрос премьер-министру о превышении власти московским генерал-губернатором депутаты признали спешным и приняли почти единогласно. Против запроса проголосовали лишь четыре крайних правых депутата. Впрочем, их фамилии были всем известны…

Поединок «думцев»

В середине ноября 1909 года в окрестностях Петербурга произошла нашумевшая в столице «политическая дуэль». На поединок вышли два «думца» – председатель Государственной думы Александр Гучков и депутат граф Алексей Уваров. Стрелялись они исключительно из-за «политики».

Причиной дуэли стала публикация в газете «Россия», где граф Уваров достаточно вольно пересказал свою беседу с премьер-министром Столыпиным. 23 октября в присутствии свидетелей Гучков заявил Уварову, ссылаясь на поручение Столыпина, а также от себя лично, что публикация Уварова в газете «Россия» – «грубая и тенденциозная ложь», порочащая честь премьера. Затем, спустя два дня, Гучков повторил сказанное письменно – в письме Уварову. Причем Гучков обвинил Уварова не просто в искажении слов Столыпина, а в преднамеренной лжи.

«Уже не раз за то время, как я имею возможность наблюдать за вашей деятельностью в Государственной думе, – утверждал Гучков, – я бывал свидетелем вашего беззастенчивого обращения с истиной: фабриковать и пускать в обращение лживые известия, рассчитанные на сенсацию, на то, чтобы посеять взаимное недоверие, раздор, тревогу и вместе с тем поднять шум вокруг своего имени, сделалось почти вашей специальностью».

На это письмо ответа не последовало, и тогда Гучков отправил графу Уварову второе письмо, прямо намекая ему о «долге». Дело явно шло к дуэли. 8 ноября начались переговоры сторон, однако Гучков категорически отказался писать опровержение. Теперь поединок был уже делом решенным. Именно на таком исходе настаивал Гучков, известный «флибустьерскими» чертами характера и приверженностью к дуэлям.

Поскольку оскорбленной стороной посчитали Уварова, то ему предоставили право предъявлять свои условия дуэли. Он поставил условия: стреляться с 25 шагов, дуэль прекращается после обмена с каждой стороны по выстрелу.

Дуэль назначили на 17 ноября. Подготовку к дуэли не удалось сохранить в тайне, и секунданту Гучкова отставному гвардейскому полковнику Павлу Крупенскому с трудом удалось уйти от преследований журналистов-папарацци. Как говорили потом, слухи о дуэли пошли по Думе будто бы от Уварова, сболтнувшего где-то не только про дату, но и про конкретный час поединка.

Оторвавшись от преследователей, Крупенский в условленном месте на Шпалерной улице посадил в свой автомобиль Гучкова, и они отправились к месту поединка. Второй секундант Гучкова, барон Мейендорф, к месту дуэли ехал на трамвае, а потом добирался пешком. Граф Уваров также принял меры предосторожности. С утра он отправился на своем «моторе» на выставку в Академию художеств, а потом незаметно покинул ее и на поджидавшем таксомоторе поехал на поединок.

Местом дуэли стала большая равнина на берегу Финского залива, за Старой Деревней по дороге в Лахту. По уговору дуэлянты остались в сюртуках, вытащили из карманов все твердые вещи – кошельки, бумажники и даже записные книжки. Первым, на счет «раз», должен был стрелять Уваров, вторым, на счет «два», – Гучков. Однако Уваров почему-то не выстрелил на счет «раз». А на счет «два» грянул выстрел Гучкова, и только после этого стрелял Уваров, причем в воздух, так что его пуля пролетела высоко над головой думского председателя.

Гучков, искусный стрелок, не промахнулся: Уваров был ранен в правое плечо. К счастью – неопасно: пуля прошла навылет. Доктор хотел тут же сделать перевязку, но Уваров отказался, заявив, что пока не нуждается в медицинской помощи. Вскоре дуэлянты отправились в город. Секунданты отметили, что после обмена выстрелами противники не только не пожали друг другу руки, но даже не обменялись поклонами.

На следующий день о дуэли между Гучковым и Уваровым судачил весь светский Петербург. «Большинство „думцев“ находит, что граф Уваров, несколько повредивший себе своей излишней разговорчивостью в кулуарах, благородным поведением загладил все свои грехи и вернул расположение Думы, – констатировал обозреватель одной из газет. – Кадеты своими аплодисментами графу Уварову в Думе подчеркнули это отношение к нему и одобрение его поведению».

Вскоре промелькнула информация, что судебные власти решили привлечь к ответственности всех участников дуэли. Полиция искала место дуэли, но из-за сильного снегопада, скрывшего все следы, обнаружить ничего не удалось. Тем не менее, расследование отдали в руки не городской, а уездной полиции.

Дело об этой «политической дуэли» тянулось долго, но самые серьезные последствия она имела по прошествии некоторого времени для Гучкова, став причиной его заключения в Петропавловскую крепость. Петербургский окружной суд приговорил его к аресту на четыре недели. В начале июня 1910 года газеты сообщали об отказе Гучкова от должности председателя Госдумы и сложении с себя полномочий.

«Все попытки объяснить мой отказ, – заявил Гучков, – какими-то политическими соображениями совершенно ни на чем не основаны. Я должен – это мое убеждение – отбыть наказание за дуэль с графом Уваровым, назначенное мне по суду».

В июле того же года Гучков отбыл положенное ему наказание в крепости, причем он демонстративно подчеркивал, что не считает для себя возможным уходить от ответственности, поскольку закон должен быть одинаков для всех, а он, как бывший председатель Думы, всегда проводил идею о верховенстве законов и права. Естественно, что в тюрьме к Гучкову применялся самый мягкий режим, да и четыре недели ему отсидеть не довелось: по Высочайшему повелению срок заключения сократили до одной недели…

Битва «обновленцев» и «стародумцев»

У петербургского городского парламента давнее и весьма любопытное прошлое. Те политические страсти, что царили в начале прошлого века на выборах в Городскую думу, порой не уступали сегодняшним по темпераменту. И хотя, как считают историки, городское управление в те времена являло собой «химеру российской выборности», опыт тогдашних предвыборных битв может вполне пригодиться и сегодня.

В ту пору в выборах в Городскую думу могло участвовать лишь крайне ограниченное число горожан, обладавших солидным имущественным цензом. В 1903 году закон немного смягчили, допустив к выборам часть наиболее состоятельных квартиронанимателей, тем не менее, приходится констатировать, что подавляющая масса петербуржцев в выборах в городской парламент участвовать не могла.

В конце XIX века в Городской думе состояло 160 гласных. Что касается избирателей, то после 1903 года они делились на два разряда: первый выбирал одну треть гласных из своей среды сроком на шесть лет, второй – остальные две трети. Выборы проходили раз в три года, и на них состав Городской думы каждый раз обновлялся почти наполовину.

Деятельность городского парламента протекала в постоянной внутренней борьбе двух партий – «стародумцев» и «обновленцев». Первые составляли «партию большинства» и воспринимались значительной частью публики как взяточники и коррупционеры, ответственные за крайне неблагополучное санитарное состояние Петербурга, его неблагоустройство и вообще как виновные во всех безобразиях, творящихся в столице. «Обновленцы» же считались сторонниками реформ городского хозяйства, надеждой на выход Петербурга из затяжного кризиса.

Битва между «стародумцами» и «обновленцами» шла с переменным успехом и, к сожалению, довольно негативно отражалась на состоянии питерского городского хозяйства. «Сегодня по всем 12 частям города – решительный бой двух армий, – сообщал в ноябре 1909 года «Петербургский листок». – Одна из них в корень дезорганизована мародерством. Другая наполовину состоит из еще неопытных бойцов». Понятно, что в первом случае речь шла о «стародумцах», а во втором – об «обновленцах». Победят «обновленцы» – тогда очистятся «авгиевы конюшни» многих управских делопроизводств, прекратятся хищения из городской казны, «не будет наглого хищничества городского достояния» и т. п. «Но если кумовство, кружковщина, хищничество одолеют и на этих выборах – тогда горе Петербургу, горе его самоуправлению!»

Выборы в Городскую думу по 2-му разряду в ноябре 1909 года стали очередной схваткой «стародумцев» и «обновленцев». В ход шли все известные в то время «избирательные технологии», вплоть до тогдашнего «черного пиара». Недаром горожане сетовали на «избирательную муть». «По Спасской части некоторым избирателям рассылаются анонимные пасквили на кандидатов», – сообщал «Петербургский листок».

Впрочем, несмотря на усиленную агитацию со всех сторон, налицо были равнодушие столичных избирателей. Как и в 1906 году, к избирательным урнам явилась едва ли треть горожан из более чем 13 тысяч, обладавших выборным правом!

Как отмечали наблюдатели, выборы проходили «гладко, без недоразумений». Характерно, в каждой из 12 административных частей города к урнам приходила своя публика. В Адмиралтейской части преобладали чиновники всех рангов, в Рождественской – купцы, подрядчики и хлебопромышленники, в Нарвской части тоже голосовал торговый люд. А в Александро-Невской части царствовали извозопромышленники. Подогретые «трактирной агитацией» последних дней, они не стеснялись высказывать вслух свои чувства.

– Мы за Алексеева, – откровенничал один из извозчиков. – Он обещал, что семь лет еще не даст построить у нас трамвай.

– Сорок лет не ходил на выборы, – рассказывал другой избиратель, – но вот пришлось. Сказывают, что кто не придет сего дня, того по усиленной охране на две недели отправят на Казачий.

Правда это или нет, но попасть в арестный дом на Казачьем плацу никому не хотелось…

Все петербуржцы, и те, кто выбирал, и те, кто был лишен этого права, с замирающим сердцем ждали результатов голосования. Результат оказался ошеломляющим: по 2-му разряду «стародумцы» потерпели сокрушительное поражение. Был избран 41 «обновленец» и только 13 «стародумцев». Верность «партии большинства» сохранили окраинные районы города – Выборгская, Рождественская и Александро-Невская части, а центральные районы голосовали в основном за «партию реформ». Не помогли «стародумцам» ни сочувствие русской национальной партии, ни агитки лидера крайне правых в Государственной думе Владимира Пуришкевича.

«Против хищничества „стародумцев“ вырос протест, на почве которого объединились весьма различные, даже враждующие между собой общественные элементы, – констатировали обозреватели. – Протестующие одержали на выборах блестящую победу, но она еще не является победой в Городской думе. На стороне „стародумцев“ остаются сила и большинство». Действительно, с учетом прошедших выборов «оппозиция» в городском парламенте набирала около 60–70 человек и все равно оставалась в меньшинстве.

Однако даже сторонники «партии реформ» отмечали, что победившим на выборах «обновленцам» есть чему поучиться у своих оппонентов: думской оппозиции очень не хватает сплоченности и партийной дисциплины, ее представители постоянно враждуют между собой. «Правящее большинство Думы твердо помнит, что в единении – сила, – отмечал обозреватель одной из питерских газет. – Еще больше должно руководствоваться этим принципом меньшинство». Заметим, что сказано это было в 1909 году. Удивительно! Прошло без малого уже сто лет, а звучит очень современно…

«Нейтральность» губернаторов

В феврале 1914 года в Государственной думе обсуждался вопрос, который, как ни странно, звучит сегодня очень актуально – о «нейтральности» губернаторов. Поводом к дискуссии стало обращение группы из 37 депутатов левых фракций с запросом к министру внутренних дел по поводу губернаторских предписаний о выписке периодических изданий. Дело в том, что вышеозначенные губернаторы усиленно лоббировали распространение печати только одного направления. Как ни странно, черносотенного…

Первым из подписавшихся под запросом был известный уже в ту пору депутат Александр Керенский – будущий премьер-министр Временного правительства, свергнутый большевиками. «Власть, несомненно, должна быть нейтральной, – заявил Керенский, выступая с трибуны Государственной думы. – Она не должна показывать симпатий к той или другой политической организации и превращать как губернаторов, так и подчиненных просто в агентов той или другой политической партии».

С тезисом Керенского о «нейтральном» характере исполнительной власти были не согласны лидеры националистов – Пуришкевич и Марков 2-й. Взойдя на думскую трибуну, в свойственной им манере они долго распространялись о вреде «нейтральной» власти, обвинив своих противников, как это они обычно делали, в потворстве революции и масонскому заговору.

«Нейтральная власть – это бесцветная власть, без всякого определенного направления, это безвластие, – утверждал Марков. – И, конечно, кому дороги интересы государства, тот будет желать не нейтральной власти, а разумной, энергичной, сильной и подчас суровой государственной власти. Нейтральная власть – это воровская власть! Нейтральные губернаторы – это статуэтки государственного управления. К счастью, кажется, наступает время их выбрасывать, и я приветствую это время».

Затем Маркова понесло, и от темы «нейтральности» губернаторов он ушел очень далеко. Обращаясь к думскому центру, Марков стал пророчествовать: «Не играйте с революцией, она оторвет вам голову, а боритесь, как боролся св. Георгий Победоносец: пронзайте копьем вашего остроумия, отсекайте головы гидре революции! Благо, эти головы не особенно драгоценны для государства». Поняв, что наговорил лишнего, Марков тут же спохватился: «Я, конечно, говорю это не в буквальном смысле». После чего он решил припечатать своими изречениями левых депутатов: «Рубить вам головы – это дело государственной власти. Только государственная власть может отсекать вам головы. Я выражаюсь символически».

Тем не менее, несмотря на демарш крайне правых, Государственная дума большинством голосов поддержала запрос о губернаторах. Кстати, немалую роль здесь сыграло то, что как раз в эти дни в стране произошла смена премьер-министра: на место Коковцева пришел Горемыкин. В обществе ждали перемен, говорили о «новом курсе», рассуждали о том, почему власть портит людей.

«Власть перерождает русских людей, – утверждал, говоря о смене премьеров, известный журналист Рославлев в «Петербургской газете». – Какая-то органическая метаморфоза совершается в русском человеке, облекаемом властью. Словно некий сон, гипноз слетает на него. Меняется не только осанка, манеры, игры мускулов лица, – меняются вкусы, привычки, весь духовный склад. Одно из действий яда власти состоит в том, что лица, облекаемые ею, чувствуют себя рожденными для нее, единственными носителями истины».

Кстати, спустя несколько дней декларация этого «нового курса» появилась в официозной газете «Россия». Может показаться удивительными, что первый пункт этой декларации перекликался с требованиями левых депутатов-думцев: «Русское правительство не зависит от тех или иных партийных объединений и стремлений. Оно стоит выше партий, представляя собой единую мысль и единую волю…» Чью волю, вы хотите спросить? Ну, естественно, монарха…