Текст книги "Исполнитель"

– Мама и очень вкусно.

– А где твоя мама сейчас?

– Умерла от тифа осенью 1919 года.

– Ой, Некрасов, несчастье какое! У меня тоже мамы давно нет.

Арсланьян лично насыпал ароматного борща в алюминиевую миску и подал её юноше.

– А где вы жили, Некрасов?

– В Ростове-на-Дону.

– Я бываль в этом городе. Бываль… А скажи, дом у вас большой быль?

– Нет не очень, – отвечал односложно Юрий, стараясь понять, куда же клонит особист.

– У нас тоже дом большой быль, возле Ереваня. Забор синий быль.

– А у нас зелёный, – машинально отвечал Некрасов.

– А отец твой где? Что с ним слючилось?

– Бятя мой был большевиком. Подпольщиком. Его беляки поймали и на столбе на станции повесили, – грустно произнёс Юрий и сделал печальное лицо.

– Слава героям революции! – вдруг торжественно произнёс особист и встал.

Некрасов тоже подскочил из-за стола…

– Ну, ладно, давай покушаем, а потом поговорим, – сказал Арсланьян и, сев, продолжил есть борщ, как ни в чём не бывало.

Но вопросы продолжали сыпаться один за одним. Юрий отвечал:

– Он что, идиот? – вдруг подумал Некрасов. – Или прикидывается? Несёт разную ахинею…

– Так забор синей краской кто у вас красил? – неожиданно резко, почти крича, спросил Арсланьян.

Юрий от неожиданности чуть не подавился борщом.

– Мама всегда красила. Зе-лё-ной краской, – ответил он.

А после обеда Арсланьян долго изучал все документы Некрасова, продолжая задавать странные вопросы.

– Вот у тебя карточки есть, где ты маленький. А почему нет ни одной, где тебе четырнадцать или пятнадцать лет? А?

– Всё сгорело при пожаре, товарищ начальник особого отдела, – с готовностью отвечал Некрасов.

– А школа, где ты учился, далеко от дома находилась?

– Гимназия, в которой я учился, находилась в шести кварталах от нашего дома, – не теряя спокойствия, ответил Юрий. И подумал:

– Крыса! Хочешь поймать меня на противоречиях, чтобы потом вывернуть всего наизнанку! Попробуй!

– А адрес ты свой помнишь? Забыл, наверное, уже?

– Нет, товарищ Арсланьян, не забыл. Мы жили по адресу: переулок Казанский, 163.

– Хорошая у тебя память! – похвалил его начальник особого отдела и без перехода приказал:

– Пошли! Я тебе твой кабинет покажу.

Арсланьян провёл Некрасова в соседнюю комнату. Здесь: на полу, на двух столах, шкафах – всюду лежали горы папок, неподшитых документы и отдельные листы исписанной бумаги.

– Вот это всё надо привести в порядок. Как? Разберешься сам! Ты грамотный! – приказал нач. особого отдела и ушёл.

Две недели Некрасов работал с семи утра до часу ночи. Спать ему приходилось здесь же, в кабинете, на узеньком продавленном диванчике. Несколько раз в день его вызывал Арсланьян и заставлял печатать под диктовку различные срочные документы.

Самого же начальника особого отдела дивизии терзали какие-то смутные подозрения:

– Всё гладко у пацана! Ни сучка, ни задоринки! Ни разу не ошибся, отвечая на вопросы о себе. Личную анкету заполнил очень грамотно. Вроде бы всё очень хорошо, но не бывает так в жизни. Любой человек забывает что-то из своей биографии. Одни путают даты рождения своих родителей, другие забывают фамилии преподавателей в школе, где учились… А Некрасов всегда отвечает, как по писанному. Не бывает так! А, может, и бывает? Все люди ведь разные! В любом случае необходимо проверить его согласно инструкций ВЧК. Для соблюдения установленного порядка и спокойствия собственной совести.

Арсланьян телеграфом отправил запрос на Некрасова Юрия Васильевича с грифом «СРОЧНО» в ростовскую ЧК.

Через шесть дней пришёл ответ:

«На ваш запрос сообщаем, что Некрасов Юрий Васильевич родился второго июля 1904 года в городе Ростове-на-Дону. Отец, Некрасов Василий Федотович, 1882 года рождения, член РСДРП б, участник ростовской подпольной организации. Был казнён белогвардейцами в августе 1919 года. В конце 1919 года дом по переулку Казанский, 163, где проживали Некрасовы, сгорел. Сведений о местонахождении Некрасова Юрия Васильевича и его матери Надежды Никифоровны Некрасовой получить не удалось».

Полученную телеграмму Арсланьян с чувством глубокого удовлетворения собственноручно подшил в личное дело Некрасова.

– Всё сходится! Не соврал! – произнёс он вслух, закрывая тощую папку.

Теперь Юрий был допущен к работе с самими секретными документами ВЧК. А через месяц их стрелковая дивизия с особым отделом была передислоцирована на Кубань. В станице Старовеличковской особый отдел разместился в добротном большом доме, принадлежавшем ранее станичному атаману. В просторном его подвале был оборудован следственный изолятор. В своём кабинете Арсланьян повесил портрет Дзержинского Ф.Э., а под ним – транспарант со словами Председателя ВЧК «ВЧК – лучшее, что дала партия». В смежной комнате находились комнаты следователей. Некрасову приходилось с утра до вечера присутствовать на допросах и печатать их протоколы. В редкие свободные минуты он, во дворе, практиковался в стрельбе из нагана по банкам. От маузера Некрасов отказался. Для него это оружие оказалось слишком большим и тяжёлым.

Стоял жаркий июльский день. Следователь особого отдела Пахомов допрашивал задержанного накануне в окрестностях станицы подозрительного мужчину лет 28–30. Некрасов сидел за спиной следователя и печатал.

– Назовите своё настоящее имя и фамилию, – в очередной раз спросил следователь.

– Кружовицкий Сергей Сергеевич, – в очередной раз ответил задержанный.

– С какой целью вы находились в районе расположения воинской части Красной Армии.

– Я Вам ещё раз повторяю, я не знал, что в станице находится воинская часть. Клянусь Вам! – нервно ответил допрашиваемый.

– А что вы вообще делаете на Кубани? Ведь Вы утверждаете, что живёте в Москве.

– Да, я действительно живу в Москве. Сюда приехал, чтобы найти свою родную тётку Свиридову Наталью Константиновну. До революции она жила в этой станице. Вы можете навести справки.

– Наведём, если нужно будет, – буркнул Пахомов и замолчал.

Некрасов понял, что следователь не знает, что делать дальше. Пахомов был малообразованным членом партии большевиков, совсем недавно работавшим в особом отделе.

– А выправка-то у Вас офицерская! – вдруг брякнул следователь.

– Так я и не скрываю, что я бывший офицер Императорской армии! Я Вам, гражданин сотрудник ЧК, уже показал документы. Но я же не воевал против Красной Армии! – немного нервничая, заявил Кружовицкий.

– А это надо проверить! – угрожающе произнёс Пахомов.

– Так проверяйте быстрее! Прошу Вас!

– Больше мне делать нечего! Поставим тебя, сволочь, к стенке да и расстреляем, – вдруг заорал Пахомов.

– Какой дурак! Пещерный человек! Полудурок! – возмутился в душе Некрасов.

– Не! Мы тебя сразу не расстреляем! Сначала в подвале, морда холёная, посидишь, – заявил Пахомов.

– Хорошо, – неожиданно вкрадчивым голосом сказал Кружовицкий. – Я Вам, гражданин сотрудник ЧК, признаюсь во всём. Только мне курить до безумия хочется. Верните мне папиросы, отобранные при обыске. Я буду курить и признаваться.

– Давайте! – обрадовался следователь и, достав из стола начатую пачку папирос «Дюбек», кинул её задержанному.

– И огоньку, пожалуйста! – обрадовался Кружовицкий.

Пахомов дал тому коробку спичек.

– Благодарю! – довольно произнёс допрашиваемый и, закурив, начал:

– Так вот… Так вот… Родился я, значит… так вот…

Пахомов напряжённо-тупо смотрел на Кружовицкого, а тот, очевидно, куражась, продолжал:

– Да, когда же я родился. Моя мама потом рассказывала, стоял страшный мороз. Вы представляете, гражданин сотрудник ЧеКи?

Задержанный набирал в рот дым и, не затягиваясь, шумно выпускал его в потолок. Снова набирал и так же, не затягиваясь, выпускал, рассказывая при этом следователю эпизоды из своего детства.

– Что-то здесь не так! – подумал Некрасов, внимательно наблюдая за Кружовицким. – Человек, который очень хочет курить, должен жадно и глубоко затягиваться, наслаждаясь вкусом и запахом табака. А этот? Он только быстро палит папиросы…

Задержанный, не делая перерыва, вытащил из коробки третью папиросу. Прикурил и стал быстро выпускать клубы дыма…

– Он не курит! Нет! Кружовицкий хочет быстро уничтожить редкие сейчас папиросы! – вдруг осенило Юрия.

Некрасов взметнулся со своего стула и прыгнул к столу. Левой рукой он схватил коробку папирос, а правой вырвал изо рта задержанного окурок, локтём при этом опрокинув Кружовицкого на пол.

– Охрана, ко мне! – громко закричал Юрий.

– Некрасов, что за выходки? – заорал Пахомов. – Ты что, пацан, охренел? Вон! На своё место!

В дверь, отталкивая друг друга локтями, вбежали два вооружённых красноармейца.

– Связать задержанного! – строгим голосом приказал им Некрасов.

– Прекратить! – завизжал Пахомов. – Ты, писарь, что себе позволяешь?

Охранники, на всякий случай подняв Кружовицкого с пола, заломили ему руки назад. Услышав шум и крики, в кабинет вбежал Арсланьян:

– Слюшайте, что у вас здесь творится?

– Товарищ начальник отдела, писарь Некрасов мешает вести следствие, – пожаловался Пахомов.

Юра, не обращая никакого внимания на присутствующих, стоя у окна, ножичком разрезал папиросу. Из неё высыпался табак, а вместе с ним выпал крошечный квадратик тончайшей бумаги. Некрасов поднёс его к глазам и увидел на неё мельчайшие буква и цифры.

– Некрасов! Слюшай! Что случилось? – гневно закричал Арсланьян.

– Это шифр. Задержанный является курьером, товарищ начальник особого отдела, – спокойно произнёс Юрий.

– Это ты, пацан, книжек перечитался! – злобно зашипел Пахомов.

В ответ Некрасов вдруг так посмотрел на следователя своими, ставшими вдруг вместо голубых, жуткими, водянисто-пустыми глазами, что тот осёкся и замолчал.

– Смотрите, товарищ Арсланьян, я вскрыл только две папиросы. Каждая их них содержит шифрованную записку, – объяснил Юрий, вручая квадратики тонкой бумаги начальнику особого отдела.

– Откривай все папиросы, Юрик! – взволнованным голосом приказал начальник особого отдела.

Вскоре выяснилось, что задержанный Кружовицкий на самом деле является поручиком Малининым Сергеем Ивановичем, сотрудником Осведомительного агентства. Был послан с заданием доставить личное послание Врангеля командующему так называемой «бело-зелёной армии Возрождения России», орудующей в предгорьях Кавказа, генералу Фостикову. Через три дня Некрасов Юрий Васильевич был назначен уполномоченным особого отдела дивизии.

Инструктируя Юрия, Арсланьян сказал:

– Слюшай, Некрасов, с арестованными не церемонься! Почти все они – враги нашей революции. Всегда помни слова члена коллегии ВЧК товарища Лациса: «ВЧК – самая грязная работа революции». Поняль, меня, а?

– Так точно! – товарищ начальник особого отдела.

Работу уполномоченного Юрий представлял себе по книгам о полицейских сыщиках и лазутчиках в тылах противника. Поэтому он, готовясь к каждому допросу, набрасывал коротенький перечень вопросов. На это уходило немало времени. Но больше всего его требовалось на то, чтобы заставить признаться допрашиваемого. Иногда Некрасову приходилось долго беседовать на темы религии, философии и литературы.

– Юрий, у меня за ночь пять человек сознались в принадлежности к белым подпольным организациям на Кубани, а ты всё это время провозился без толку с одним полудохлым интеллигентом в очках! – дал ему нагоняй Арсланьян через две недели работы. – Слюшай, так нельзя! Работы очень много, а нас очень мало! Ты поняль, а?

– Понял, товарищ начальник особого отдела! Исправлюсь! – бодро заявил Некрасов.

Юрий вдруг вспомнил, как его чуть не расстреляли под станцией Торговой. Тогда он осознал: чтобы добиться чего-то, он должен быть очень жестоким и безжалостным. За короткий срок из полкового писаря он стал уполномоченным особого отдела ВЧК дивизии. Уже сами эти три буквы приводили людей в ужас. Служба в этой организации считалась очень престижной.

– Раз обстоятельства нашей эпохи мне диктуют требования быть безжалостным, я должен им быть! Тем более, очень хочется сделать карьеру в ВЧК, – решил Некрасов.

Теперь он действовал по-другому. Внимательно, долго и пристально смотрел на сидящего напротив него человека, которого ему требовалось допросить и получить признание. Уловив в глазах того страх, Юрий шёпотом медленно произносил:

– У тебя два выбора: быть убитым сейчас же или признаться и ждать суда трибунала.

Затем он выхватывал свой наган из кобуры и начинал стрелять вверх над ухом допрашиваемого. Если вместо страха в глазах допрашиваемого Некрасов видел презрение или даже насмешку, он громко приказывал:

– Пальцы на стол!

Допрашиваемый, не понимая, клал свои пальцы на стол. Юрий, вытащив из ящика стола тяжёлый молоток, с размаху бил им по пальцам.

– А-а-а-а-а-а… – разносился душераздирающий крик.

– Если не хочешь лишиться всех, говори! – тихим голосом рекомендовал тому Некрасов.

Вскоре Юрий получил прозвище «Мальчик-с-пальчик». Произнося его, все (как враги, так и коллеги) делали особое ударение на слове «пальчик».

Теперь Арсланьян был очень доволен результатами работы уполномоченного особого отдела Некрасова.

– Юрий, ты сотрудник ВЧК и должен быть комсомольцем, а потом и коммунистом. Рекомендую поговорить с комсоргом дивизии о твоём вступлении в РКСМ, – сказал он, перелистывая протоколы допросов, которые принёс ему Некрасов.

– Да, я сам об этом уже давно думаю, товарищ Арсланьян. Только времени не хватает. Но я на этой неделе обязательно подойду к комсоргу, – пообещал Юрий.

Стоял жаркий августовский день. После обеда Арсланьян собрал всех сотрудников особого отдела на совещание. На нём он принялся зачитывать очень важное циркулярное письмо Коллегии ВЧК. Некрасов слушал невнимательно, ему просто очень хотелось спать. Его слух только улавливал отдельные фразы: «Надо ужесточить меры по борьбе с контрреволюцией», «Активно работать по обезвреживанию антисоветских подпольных организаций»…

Глаза Юрия закрывались… И вдруг до него донеслось «К сожалению, в наши рядах встречаются сотрудники, присваивающие личную собственность арестованных врагов. Мы калёным железом будем выжигать…»

– Вот, крысы! Всё хапают, хапают и остановиться не могут! – возмутился он, и сразу пропал сон.

Некрасов к этому относился крайне отрицательно. Единственное, что он себе позволил, это оставить личные документы различных людей, которых уже не было в живых. Эти метрики, справки о ранениях и лечениях в госпиталях, свидетельства об образовании он нашёл в брошенных домах, среди бумаг, когда приводил в порядок всё делопроизводство особого отдела. В своём сейфе он хранил некоторые из них. А вот в потайном отделении его офицерской сумки лежали три комплекта документов. Два принадлежали ранее мужчинам, а один – женщине. Некрасов приберегал все эти документы на случай своего возможного разоблачения Ведь он никогда не должен забывать, что на самом деле он является купеческим сыном Рябоконем Константином.

– Даже если у меня случайно и обнаружат эти документы, то в этом ничего страшного нет. Я их имел для оперативных целей или забыл сдать, – размышлял иногда он на досуге. Его мечтой было достать чистые бланки всех документов.

– Некрасов, – вдруг услышал Юрий, – после совещания остаться!

– Есть! – подскочил он со стула.

– Слюшай, Некрасов, мне недавно позвонил начальник особого отдела кавалерийской дивизии, которая стоит в Новотитаровской. Говорит, что вчера они задержали дезертиров, якобы, солдат нашей дивизии. Возьми человек десять чоновцев-кавалеристов и смотайся завтра, с утра, к ним. Разберись. Если действительно наши, то волоки их сюда, в особый отдел. Если нет, пусть они сами там работают! – приказал ему Арсланьян.

Следующим утром Юрий в сопровождении десяти кавалеристов выехал в Новотитаровскую. Для него эта поездка была испытанием, так как он не умел, как следует держаться в седле. Кони шли шагом. Впереди – командир чоновцев. Предпоследним был Некрасов. Вставало солнце. Едва его первые лучи упали на высохшую от жары степь, как откуда-то из балок повалили клочья тумана. Вскоре уже ничего не было видно. Туман усиливался и усиливался…

– Ой! Чёрт, ой! – послышалось впереди, а затем последовала команда, передаваемая по цепи:

– Всем пригнуть голову! Замедлить скорость движения! Впереди – деревья!

Но было уже поздно: что-то очень больно ударило Юрия лоб.

– Ветка, – подумал он и, падая с коня, вытащил ноги из стремян, как его учил инструктор.

Конь сразу же остановился. Некрасов, поднявшись, взял его за повод и пошёл пешком. Натыкался на стволы деревьев, кусты. Обходил их… Снова натыкался. Туман стал редеть.

– Чоновцы! – негромко крикнул Юрий. – Чоновцы!

В ответ лишь была тишина.

– Надо подождать! Скоро рассеется туман, и мы друг друга увидим, – решил Некрасов.

Через полчаса он увидел впереди степь, сзади – рощицу деревьев. Чоновцев нигде не было.

– Куда ехать? – с отчаянием подумал он. Юрий знал, что совершенно не может ориентироваться на природе. Если бы это был город… А здесь, в степи, глазу не за что было «зацепиться».

– Поеду прямо! – решил он.

Высохшая трава. Курганы. Отдельные кусты. Пение птиц и крики сусликов… Вдруг слева, совсем рядом, показался хутор. Некрасов приободрился:

– Сейчас хоть у хозяев дорогу спрошу.

До большой хаты, крытой камышом, оставалось совсем немного, но Некрасов вдруг почувствовал что-то неладное. На хуторе никого не было видно. Юрий спешился, оставил коня и, низко пригибаясь к земле, побежал к хате. У плетня лежал мёртвый мужчина с топором в спине. Кровь ещё не засохла.

– Недавно зарубили, – тихо прошептал Некрасов и скользнул в открытую калитку. На каменных покосившихся ступеньках крыльца лежала мёртвая старушка в ситцевом в горошек платке. Юрий подполз к окну хаты. Внутри страшно кричала женщина, её перебивал громкий плач ребёнка… Ещё слышались мужские голоса.

Юрий вернулся к входу в дом. Осторожно, чтобы не заскрипела, приоткрыл дверь. За столом сидели трое мужчин в военной форме. Перед ними большая бутыль с самогоном и много тарелок с едой.

– Фома, да оставь ты бабу! Сядай с нами! Выпей! – сказал широкоплечий, сидящий ближе всех к двери.

Некрасов ногой толкнул дверь и ворвался в дом. Выхватив из кобуры наган, он закричал:

– Всем встать! Руки вверх!

– О! А ты откель взялся, молокосос? – искренне удивился широкоплечий.

– Брысь, сатанюга! – едва выговорил заплетающимся языком усатый, сидящий слева.

– Я уполномоченный особого отдела дивизии! Кто вы такие?

Широкоплечий начал медленно вставать, не спуская глаз с вошедшего мальчишки в кожаной куртке и фуражке с красной звездой. Его рука потянулась к винтовке, стоящей в углу.

– Бум! – навскидку, не целясь, выстрелил Некрасов.

Изо лба широкоплечего брызнула кровь, и он рухнул на стол.

– Ещё раз повторяю, кто вы такие?

– Хлопчик, да ты чого? Хлопчик! – вскочил с лавки худой мужик лет сорока в нижнем белье и потянулся к кинжалу, лежащему рядом с караваем белого хлеба.

– Бум! – выстрелил Некрасов ему прямо в ухо.

Худой стал биться в конвульсиях и заваливаться на спину.

Усатый привстал с поднятыми руками. В этот момент из другой комнаты выбежал совсем голый, огромного роста мужик и кинулся на Юрия. Некрасов выстрелил ему в левое колено, а затем в правую руку. Мужик упал на пол и принялся стонать… Где-то всхлипывала женщина и продолжал плакать ребёнок. В это время усатый прыгнул в угол, рассчитывая схватить винтовку.

– Бум! Бум! Бум! – всадил в него три пули Некрасов.

На пороге появилась совершенно голая молодая женщина. Заплаканная, испачканная кровью. Она была невысокого роста, чуть ниже, чем Юрий, с прекрасной фигурой. Некрасов, раскрыв рот, удивлённо смотрел на неё. Женщина молча прошла в угол и спокойно взяла винтовку, к которой так и не добрался широкоплечий. Затем, не говоря ни слова, она приблизилась к голому мужику, катающемуся от боли по полу, и в упор четырьмя выстрелами прекратила его мучения. Швырнув винтовку в сторону, она села на лавку.

– Сегодня утром появились. Деда с бабкой убили. Эти, трое, самогон нашли и пить стали, а этот, тварь, насиловал меня, – произнесла женщина.

– Ты кто? Дочь хозяев хутора? – спросил Некрасов, не в силах оторвать свой взгляд от красивого обнажённого женского тела.

– Меня зовут Екатерина. Мою дочь – Елизавета. Мой муж погиб недалеко отсюда, когда мы отходили к Новороссийску, – очень спокойно ответила она, продолжая с ненавистью рассматривать мужика, которого только что расстреляла.

– Так твой муж белогвардеец? – удивился Юрий.

– Да, мой муж был гусарским ротмистром, а я была беременная на девятом месяце. Стояла зима. Жуткая стужа. Ветер. Степь. Сослуживцы мужа уговорили хозяев хутора приютить меня на какое-то время. Оставили им деньги. Хозяин, Пётр Савельевич, неплохой был человек. Да и жена его, Глафира Ивановна, тоже… Их двое сыновей погибли в восемнадцатом году от рук красных, поэтому я для них как бы дочерью стала. Помогала старикам по хозяйству… – Екатерина вдруг, не закончив фразу, замолчала.

– Бог ты мой! Как она похожа на Лору с Богатяновки! – вдруг дошло до Юрия. – Но Лора была простой девчонкой-замухрышкой. А в Екатерине даже сейчас, в эти драматические минуты, чувствуются прекрасное воспитание и внутреннее благородство, – продолжал размышлять он, в упор рассматривая сидящую рядом красивую голую женщину.

– Какие у неё грустные и очень красивые выразительные глаза. Тёмные, с поволокой! Длинные ресницы. Густые волосы цвета вороньего крыла. Нежный изгиб шеи. А грудь!

Кровь прилила к его лицу. Юрий понял вдруг, что неожиданно и безнадёжно влюбился.

– Так вам с дочерью нельзя здесь больше оставаться! Уезжаем! – приказным тоном заявил Некрасов.

– Хорошо! Я пойду соберу Лизоньку и сама оденусь, – ответила Екатерина, даже не спросив его, куда надо ехать.

Юрий тем временем быстро собрал все вещмешки убитых и стал высыпать их содержимое на стол. Среди разного тряпья, консервных банок, ложек выпали несколько золотых пятирублёвиков, много колец, два серебряных портсигара, часы, нательные крестики. Документов не было.

– Надо бы обыскать этих сволочей! Эх, времени нет! – подумал Некрасов, распихивая найденные драгоценности по карманам.

– Всё, мы готовы! – послышался голос Екатерины.

Юрий поднял голову. Перед ним стояла очень просто и в то же время эффектно одетая женщина. Длинная юбка, блузка с длинными рукавами и белая косынка. В правой руке Екатерина держала дочь, а в левой – тощую котомку.

– Это что? Все твои вещи? – удивился Некрасов.

– Да.

– Так дело не пойдёт! Зима скоро, а у тебя ребёнок грудной на руках! Забирай хозяйские вещи!

– Нет! Это не моё! Я чужого брать не буду! – твёрдо заявила Екатерина.

– Да ты понимаешь, что хозяевам уже ничего не нужно? Они мертвы! Подумай о своей дочери! – попытался он убедить женщину.

– Нет!

– Тогда я возьму! Для Лизы! Или ты хочешь, чтобы она зимой умерла от холода, а?

– Нет, Лизонька должна жить! Я всё сделаю, чтобы её вырастить! – убеждённо сказала Екатерина.

– Тогда возьмёшь! Я тебе сейчас эти вещи соберу! На хуторе найдётся какая-нибудь кляча и телега?

– Да!

– Ты сама сможешь запрячь? – спросил Некрасов.

– Смогу! Я здесь всему уже научилась.

– Тогда – ступай, запрягай! Только быстро! Я сейчас приду. Да, скажи мне, где хозяева керосин хранили?

– Вот здесь, в подполье, – ответила Екатерина, наступив на железную скобу в полу.

Юрий бросился в комнаты. Увидев огромный сундук, он открыл его тяжёлую крышку. Достав оттуда большую цветастую шаль, он постелил её на полу и начал бросать всё содержимое сундука: простыни, платки, юбки, платья, рушники…

– Слава Богу, что хоть Екатерина умеет лошадь в телегу запрячь! – вдруг подумал он. – Я, к сожалению, этому ещё не научился.

Узел получился внушительных размеров. Некрасов попробовал приподнять его, но не смог. Тогда он схватил его двумя руками и вытащил волоком на улицу, с трудом протолкнув через двери.

– Екатерина! – позвал он.

Вдвоём они погрузили узел на подводу.

– Выезжай со двора и жди меня возле коня. Видишь, там, возле кустов, пасётся, – приказал Юрий.

После этого он схватил труп хозяина и хотел занести его в дом. Но он был настолько тяжёлый, что Юрий едва дотащил его до ступенек. Затем Некрасов вбежал в дом. Спустился в подвал. Нашёл там три бутыли с самогоном и две железных банки с керосином. Поднял их наверх. Отдышался. Потом стал тщательно поливать самогоном и керосином все комнаты. Выбежал на улицу. Убедившись, что Екатерина была уже далеко от хутора, выбил локтём стекло в окне и кинул в дом горящую коробку спичек.

– Уф-ф-ф-! – полыхнуло пламя.

– Давай, гони! В балку! – крикнул Юрий Екатерине, садясь в седло своего коня.

Они спустились в первую же балку, которая лежала на их пути.

– Слава Богу, ушли! – облегчённо вздохнул Некрасов.

– Екатерина, вот тебе документы. Он достал из потаённого отделения своей офицерской сумки бумаги.

– Вот, смотри, метрика на имя Парамоновой Екатерины Ивановны 1892 года рождения. Место рождения – город Астрахань. Также свидетельство об окончании 3-х классов церковно-приходской школы. Справка о службе сестрой милосердия в одном из госпиталей 11-й красной армии. Командарм – Сорокин И. Так, теперь держи метрику своего мужа Парамонова Григория Григорьевича 1881 года рождения. Умер в госпитале, в котором ты работала, от полученных на фронте ранений. Вот справка о ранениях и смерти. На самом деле эти два человека никогда не были супругами. Просто однофамильцы. Да, ещё вот различные документы из госпиталя. Здесь фамилии начальника, хирурга и даже некоторых сестёр милосердия. Тебе может очень пригодиться для того, чтобы начинать жить под другой фамилией. Да, свои настоящие документы сожги! Прямо сейчас! Держи на первое время, – Юрий достал из карманов все драгоценности, найденные им у бандитов на хуторе и насильно всунул ей в руки. – Поезжай в Екатеринодар прямо сейчас. Официально зарегистрируйся во всех органах советской власти. В военкомате обязательно! Ведь ты сестра милосердия. По дороге придумай себе легенду, то есть жизнь, которую ты вела, как Екатерина Парамонова. Сними себе жильё, лучше, конечно, дом, но не в центре города и, ни в коем случае, на его окраине. Жди меня. Я приеду через две недели. Да, прежде чем расстаться, покажи мне дорогу на Новотитаровскую. Ты знаешь?

– Да, знаю! Выедешь из балки и прямо до развилки, а там налево и всё время прямо. Не заблудишься.

– Ну, Екатерина, до встречи! Хочешь, чтобы твоя Лизонька живой и здоровой была, сделай, как я тебе сказал! – бросил на прощание Некрасов и с трудом взобрался на коня.

– А зовут тебя как, ангел-спаситель? – спросила ему вслед Екатерина.

– В Екатеринодаре, когда увидимся, скажу, – пообещал Юрий и шагом выехал из балки.

Но ни через две недели, ни через месяц Некрасов так и не попал в Екатеринодар. 14 августа на азовское и черноморское побережья Кубани высадились врангелевские десанты. Основным являлся десант на Ахтари (Приморско-Ахтарск). Здесь на берег сошла «Группа особого назначения» под командованием генерала Улагая С.Г. В её составе 3400 пехотинцев, 1100 кавалеристов, 133 пулемёта, 26 орудий, 6 броневиков.

9-я армия РККА, в которую входила дивизия, где начальником Особого отдела был Арсланьян, была захвачена врасплох и стала отходить. По мере продвижения вглубь территории Кубани к улагаевцам стало примыкать некоторое количество казаков, недовольных советской властью. К 19 августа белыми был захвачен плацдарм размером 80 на 90 километров. Почти в полночь этого же дня начальник особого отдела дивизии Арсланьян срочно собрал всех своих сотрудников на совещание.

– Слюшайте, ситуация на фронте становится угрожающей. Части нашей дивизии, наполовину состоящие из недавно мобилизованных новобранцев, продолжают отступать. В связи, с этим приказываю:

Первое: немедленно начать эвакуацию в Екатеринодар документации, архива отдела, а также всех арестованных, содержащихся в подвале. Ответственный Пахомов. Эй, Пахомов, – сорвался на визг Арсланьян. – Сколько можно спать?!

– Я не спал, товарищ начальник особого отдела! – подскочил со стула задремавший следователь.

– Слюшай, Пахомов, в случае угрозы захвата, документация и арестованные должны быть уничтожены. Поняль?

– Так точно!

– Хватит сидеть, ступай! – сказал начальник особого отдела.

– Так, второе. Все остальные. Слюшайте! Все – на передовую! С рассветом все вы должны быть в полках. Ваша задача сделать всё возможное, чтобы прекратить отступление частей нашей дивизии. Некрасов, тебя назначаю в полк Бобылёва. Его позиции здесь, смотри на карту! Поняль?

– Так точно, товарищ Арсланьян! – привычно ответил Юрий.

– Некрасов, если белые прорвут фронт на участке полка Бобылева, то я рекомендую тебе застрелиться! Поняль? – предупредил Арсланьян.

– Понял! Застрелюсь, – спокойно ответил Юрий.

Затем начальник особого отдела распределил всех своих сотрудников по остальным полкам дивизии, не забывая давать рекомендации: «застрелиться» или «утопиться» в случае прорыва обороны.

С рассветом Некрасов отбыл в расположение полка Бобылёва. Конь шёл лёгкой рысью. Широкая тропинка петляла вдоль берега речушки. Слева и справа камыши. Крики птиц. Впереди слышался шум боя. Неожиданно он выехал на просторную поляну. Здесь, в тени раскидистой ивы, сидела группа красноармейцев. У всех усталые лица, перевязанные руки и ноги…

– Что здесь делаем, герои? – поприветствовал их Некрасов.

Ответом ему было настороженное молчание.

– Вы из какого полка? – спросил он.

– Бобылёва, – неохотно ответил парень лет двадцати с окровавленной повязкой на лбу.

– Ах, Бобылёва, – громко прознёс Некрасов и слез с коня.

– Я уполномоченный особого отдела дивизии, – представился он. – Приказываю всем встать и построиться в одну шеренгу.

Красноармейцы медленно стали вставать с земли. Только один верзила с наголо стриженой головой, как ни в чём ни бывало, продолжал лежать под ивой, покусывая стебелёк травы.

– А ты что, не слышал? Встать! – заорал Юрий.

– Ты вообще хто такой, молокосос, чтобы орать на меня? – лениво осведомился красноармеец.

– Я приказываю встать! – медленно произнёс тихим голосом Некрасов и глаза его стали страшными, бледно-водянистыми. Юрия от бешенства стала бить нервная дрожь. Он в упор смотрел на верзилу.

– Как хошь, только вот я встану, а ты лягешь! – с угрозой произнёс тот и поднялся с земли.

Красноармеец оказался двухметрового роста с огромными ручищами. Отряхнув с гимнастёрки прилипшие к ней сухие листья ивы, он стал медленно приближаться к Юрию. Некрасов, не думая больше ни секунды, рывком вынул наган из кобуры и, почти в упор, три раза выстрелил верзиле в грудь. Тот от удивления открыл рот, пытаясь что-то сказать, но рухнул на землю.

Послышались громкие голоса, и на поляне появилась ещё одна группа красноармейцев. Последним шёл коренастый белобрысый парень лет девятнадцати с нашивками комвзода.