Текст книги "Пророчества о войне. Письма Сталину"

Революция

Наступил февраль 1917 года. Половодье народного гнева вышло из берегов и смело самодержавие. На улицы и площади вышли сотни тысяч людей с флагами и красными бантами. В Москве на Красной площади шли нескончаемые митинги.

18 марта в цирке Саламонского на Цветном бульваре состоялся митинг московской художественной интеллигенции, на котором присутствовало около трех тысяч писателей, художников, артистов, музыкантов. Там много и красиво говорили о свободном искусстве, о демократических свободах, о жажде деятельности на ниве народного просвещения. Для воплощения в жизнь этих чаяний создавались союзы, советы, комитеты. Я был избран председателем Московского профессионального союза скульпторов-художников и вошел в Совет художников.

Но прекраснодушным речам и настроениям московской художественной интеллигенции противостояла суровая действительность. Буржуазия бросила в толпу имя своего кумира: «Керенский». И вскоре новоявленный диктатор провозгласил: «Война до победного конца!» Чувствовалось по всему – народная революция еще впереди.

Знакомые мне пресненские пролетарии относились к власти Временного правительства скептически-выжидательно. Новая власть не вызывала симпатий и у моих друзей – художников, музыкантов, поэтов. Все мы ждали очистительной бури.

После июльских событий рабочие Пресни стали вновь, как в 1905-м, создавать боевые дружины, которые теперь звались красногвардейскими отрядами. Грозные демонстрации пролетариев «Трехгорки», завода Шустова, мебельной фабрики «Мюр и Мерилиз» несколько раз прогромыхали мимо моей студии по булыжной мостовой Большой Пресни. Запомнились призывные команды, доносившиеся с улицы:

– Товарищи! Подтянись! Группируйся!

Свои находили своих, соединялись в отряды. Рабочие окраины Москвы готовились к решительному разговору с буржуазией, узурпировавшей власть. Разговору на языке смертоносного оружия. Буржуазия вооружала юнкерские училища, пыталась найти понимание и поддержку в солдатских казармах. Две силы готовились к решительной схватке. Что революция неизбежна, было ясно всем и каждому.

Наступили тревожные октябрьские дни. Взрыва ждали с часу на час. Мы с моим другом Иваном Ивановичем Бедняковым почти не спали в эти ночи накануне штурма Кремля. И когда услышали далекие гулкие раскаты перестрелки, в минуту собрались.

– Началось… Пошли.

Рядом с Манежем жил другой мой друг – художник Василий Никитович Мешков. Мы с Бедняковым отправились на Моховую, к Мешкову, чтобы своими глазами увидеть штурм Кремля. Поминутно рискуя быть подстреленными (отовсюду стреляли, и трудно было понять, где свои), мы добрались до подъезда дома, в котором жил Мешков, и были схвачены юнкерами. Они приняли нас за красногвардейцев.

– У вас тут засада. Ведите на чердак! – угрожая пистолетом, приказал офицер.

Мы поднялись по лестнице до чердачной двери. За нами с винтовками наизготове шли юнкера. На чердаке никого не оказалось. Юнкера во главе с офицером, чертыхаясь, побежали вниз по лестнице, предоставив нас самим себе.

К стенам Кремля со всех сторон подступали отряды красногвардейцев и перешедшие на сторону большевиков полки. Мы оказались в самой гуще боя, влившись в один из рабочих отрядов. Восставшие рвались в Кремль. Юнкера защищались. Но вот на Воздвиженке красные артиллеристы установили трехдюймовую пушку и пробили Троицкие ворота. Проскочив Кутафью башню и мост над Александровским садом, красногвардейцы ворвались через Троицкие ворота в Кремль. После короткого кровопролитного боя юнкера сдались.

Когда мы следом за первыми отрядами вошли в Кремль, из здания Арсенала вышел офицер с белой повязкой на руке, за ним юнкера с поднятыми руками. Пахло гарью и порохом. На земле лежали бездыханные тела героев, отдавших жизни за победу революции. Красногвардейцы продолжали разоружать юнкеров. Я смотрел на древние стены Кремля, на белокаменные его дворцы и соборы, и казалось мне, что вижу я, как заря алая, заря свободы поднимается над великой златоглавой Москвой.

4. Маргарита Конёнкова и Альберт Эйнштейн.

Американский период жизни С.Т. Конёнкова известен любовным треугольником «С. Конёнков – М. Конёнкова – А. Эйнштейн». В настоящее время известно, что супруга знаменитого скульптора была тайным агентом НКВД, и их пребывание в Америке было связано с разведывательной деятельностью по «Манхэттенскому проекту».

Рой стремительных мыслей закружился в моей голове. Как-то ты теперь развернешься, Россия?! Какой простор откроется многим и многим талантливым твоим сынам! И верилось: наступает прекрасная пора расцвета русского искусства.

Потрясенные до глубины души свершившимся у нас на глазах, возвращались к себе на Пресню. Повсюду продолжались вооруженные стычки, а на стенах домов уже появились первые декреты Советской власти.

Словно залпы салюта, прогремели над Москвой сокрушающие выстрелы орудий, бьющих с Ходынского поля по юнкерскому училищу на Арбатской площади. В памяти сохранился характерный шелестящий звук снарядов, перелетавших через мою студию на Пресне.

А повсюду – музыка, пение. Выйдя на улицы, народ праздновал победу. Гремели духовые оркестры, развевались красные флаги…

Случилось так, что буквально с первых дней новой власти в ноябрьские дни 1917 года древний Московский Кремль оказался в центре событий культурной революции. Здесь, на территории Кремля, в двух комнатах нижнего этажа Кавалерского корпуса начала свою бурную деятельность Московская комиссия по охране памятников искусства и старины. Эта комиссия при Московском Совете своей активной работой с ноября 1917-ro по август 1918 года оказала неоценимую услугу культуре. Заботами ее были сохранены культурные ценности Москвы, многих знаменитых подмосковных усадеб-музеев. Комиссия смотрела на непреходящего значения художественные и исторические богатства, сосредоточенные в древней столице, как на достояние народа и всеми силами стремилась сберечь их.

К моменту победы пролетарской революции в октябре 1917 года в Московском Кремле помимо собственных исторических, архитектурных, художественных ценностей оказались огромные художественные сокровища, эвакуированные ввиду наступления армии Вильгельма II на русско-германском фронте из Прибалтики, Западной Украины, Петрограда и ero пригородов. В Москву были свезены картины и скульптуры, музейного значения предметы быта и древние фолианты. В Московском Кремле находились коллекции Эрмитажа и царское имущество из имений в Беловежской пуще.

Необходимо было в срочном порядке учесть эти богатства и наладить их эффективную охрану. Временную комиссию по охране памятников возглавлял архитектор, авторитетный в московской художественной среде большевик Павел Петрович Малиновский – человек высокого интеллекта и большого обаяния. Он был прекрасным организатором, сильным, прямым человеком. С апреля 1917 года Малиновский работал в Художественно-просветительной комиссии Московского Совета, являясь руководителем художественной секции, и знал наперечет всех художников и архитекторов.

Дело налаживалось, и этому во многом способствовало на редкость удачное изобретение – «Охранная грамота». Такие грамоты от имени Московского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов выдавались Комиссией по охране памятников искусства и старины владельцам художественных коллекций или отдельных ценных произведений искусства. Всякого рода безмандатные реквизиторы и налетчики не применяли силу в отношении тех, у кого на руках была «Охранная грамота». Летучие матросские патрули, на первых порах помогавшие комиссии, подтверждали действенность этого прекрасного документа Советской власти.

Очень скоро утвердился порядок выдачи «Охранных грамот». Владелец художественных сокровищ приносил или присылал в комиссию письменное заявление с описью произведений искусства. Комиссия посылала для знакомства с художественными ценностями своих представителей, которые определяли достоинства коллекции, заверяли описи произведений искусства. Один экземпляр описи оставался у владельца, другой доставлялся на хранение в комиссию. С этого момента комиссия гарантировала полную безопасность предметов искусства. С начала 1918 года такой порядок стал практиковаться в отношении мастерских художников и скульпторов.

С помощью «Охранных грамот» пролетарское государство взяло на учет, спасло от продажи и расхищения тысячи великолепных картин, скульптур, произведений декоративного искусства.

Один из активнейших деятелей комиссии – Е. В. Орановский справедливо заметил: ««Охранная грамота» дает нам возможность заявить перед всем миром, что Великая Октябрьская социалистическая революция была верна прекрасной традиции Парижской коммуны, сохранившей для потомков сокровища Лувра».

Мне довелось отвозить «Охранную грамоту» уже упоминаемому Ивану Абрамовичу Морозову. Иван Абрамович сильно беспокоился за судьбу коллекции, созданию которой, можно без доли преувеличения сказать, он посвятил всю жизнь. В первом этаже морозовского особняка на Пречистенке разместилось какое-то военное учреждение, и, разумеется, оно стремилось подняться по белокаменным нарядным лестницам на второй этаж, где в анфиладе музейно оборудованных залов находилась уникальная коллекция картин. С моим приходом Морозов заметно повеселел. Его искренне обрадовало то, что государство не даст рассыпаться, погибнуть его отмеченной большим художественным вкусом коллекции. После национализации галереи Морозова в 1918 году сам Иван Абрамович был назначен заместителем директора созданного в особняке на Пречистенке II Музея современного западного искусства. Щукинская коллекция после национализации стала I Музеем современного западного искусства.

И еще пример. Владелец имения Кусково граф Сергей Шереметьев писал в комиссию: «Спешу выразить свою благодарность комиссии за заботу о Кускове. Я был бы рад, если бы члены комиссии художники С. Ю. Жуковский и В. Н. Мешков нашли бы возможность посетить Кусково и познакомиться с теми ценностями, которые там хранятся. До сего времени в Кускове все благополучно, и распространившиеся сведения о расхищении не соответствуют действительности. Ближайшими удобными днями посещения Кускова были бы суббота или воскресенье».

Встреча с Лениным

11 апреля 1918 года большую группу художников, архитекторов, скульпторов пригласили в Моссовет. Было выдвинуто предложение о создании Московской коллегии по делам изобразительного искусства. Такого рода совещательный орган успешно действовал в Петрограде. Функция коллегии – координация работы художественных учреждений, оказание им помощи. В состав коллегии избрали В. А. Веснина, И. В. Жолтовского, А. В. Щусева, К. А. Коровина, П. В. Кузнецова, А. Н. Златовратского и меня. На первом рабочем заседании 14 апреля коллегия намечала практические меры по осуществлению принятоrо за два дня до этого декрета Совета Народных Комиссаров «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции». В первой части декрета говорилось, что «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снятию с площадей и улиц».

Этот декрет, а также последующие постановления Совнаркома о памятниках вошли в историю как ленинский план монументальной пропаганды. Владимир Ильич рассматривал наши творческие способности как активную силу в созидании нового человека, новой жизни. «Вы помните, – говорил он А. В. Луначарскому, что Кампанелла в своем «Солнечном государстве» говорит о том, что на стенах его фантастического социалистического города нарисованы фрески, которые служат для молодежи наглядным уроком по естествознанию, истории, возбуждают гражданское чувство, – словом, участвуют в деле образования, воспитания новых поколений. Мне кажется, что это далеко не наивно и с известным изменением могло бы быть нами усвоено и осуществлено теперь же… Я назвал бы то, о чем я думаю, монументальной пропагандой… В разных видных местах, на подходящих стенах или на каких-нибудь специальных сооружениях, для этого можно было бы разбросать краткие, но выразительные надписи, содержащие наиболее длительные коренные принципы и лозунги марксизма. Так же, может быть, крепко сколоченные формулой, дающие оценку тому или другому историческому событию… Пусть это будут какие-нибудь бетонные плиты, а на них надписи, возможно более четкие.

Еще важнее надписей я считаю памятники: бюсты или целые фигуры, может быть, барельефы, группы. Надо составить список тех предшественников социализма или его теоретиков и борцов, а также тех светочей философской мысли, науки, искусства и т. п., которые хотя и не имели прямого отношения к социализму, но являлись подлинными героями культуры…

Особенное внимание надо обратить и на открытие таких памятников… Пусть каждое такое открытие будет актом пропаганды, маленьким праздником, а потом, по случаю юбилейных дат, можно повторять напоминание о данном великом человеке, всегда, конечно, отчетливо связывая его с нашей революцией и ее задачами».

На мою долю выпало счастье принимать участие в осуществлении ленинского плана монументальной пропаганды. Я горд этим. Предложения Художественной коллегии Наркомпроса составили содержание моего выступления на заседании Совнаркома 17 июля 1918 года. Там я впервые увидел Ленина.

Когда я пришел в Кремль, заседание уже началось. Меня пригласили занять место за длинным столом, накрытым зеленым сукном. С докладом о сооружении в Москве памятников великим людям выступал заместитель наркома просвещения историк М. Н. Покровский, затем председательствующий – Владимир Ильич Ленин – предоставил слово мне. Я поднялся и начал говорить. Владимир Ильич подался вперед, и я сразу же почувствовал, что он слушает меня с большим вниманием. Это помогло мне тогда как-то сразу войти в русло деловой обстановки заседания. Говорил я недолго, а в заключение зачитал список революционных и общественных деятелей, которым предполагалось воздвигнуть памятники.

Началось обсуждение. Народные комиссары дополняли список. Были названы имена Спартака, Робеспьера, Жореса, Гарибальди… Эти имена тут же были внесены в список.

Владимир Ильич спросил меня, какие меры необходимо принять, чтобы незамедлительно приступить к делу.

Я ответил, что, учитывая короткие сроки, намеченные Совнаркомом, надо установить постаменты и фигуры до наступления морозов. Скульпторы должны представить проекты памятников в гипсе, в натуральную величину. Я подчеркнул, что особенно важны первые проекты, которые будут приняты как показательные.

Владимир Ильич тут же спросил меня о примерной стоимости каждого монумента:

– Примерно восемь тысяч рублей. Как в Петроградской коммуне. Там стоимость каждого памятника определена в 7 тысяч 910 рублей, – ответил я.

Владимир Ильич, внимательно выслушав мой ответ, подчеркнул, что именно такая сумма должна быть выделена каждому скульптору вне зависимости от его имени, а потом спросил меня, устроит ли нас, если все суммы будут выделены в трехдневный срок.

Я ответил:

– Вполне.

– Запишите в протокол: в трехдневный срок, – сказал Владимир Ильич и обычную фразу «вопрос исчерпан» сказал как-то особенно приветливо, сопроводив ее одобрительной улыбкой.

Мне показалось, что мое участие в заседании длилось одно мгновенье. Я раскланялся и вышел. В приемной остановился и перебрал в памяти только что происшедшее в моем присутствии.

Ленин. С этого часа он для меня дорогой и б: изкий человек. Как строго и деятельно вел он заседание! Насколько естествен и впечатляющ каждый его жест, каждое движение! Весь он озарен глубоким внутренним сиянием. Огромный, поистине сократовский лоб окаймлен слегка вьющимися волосами. И волосы, и блеск глаз – золотистые.

Трудно передать сейчас, как понравился мне Ильич. Какой заряд сил влила в меня его бодрость!

Помню, как прямо с заседания Совнаркома я поехал к ожидавшим меня в одной из комнат Наркомпроса московским скульпторам. С волнением говорил я о том, какая ответственная и небывалая по своим масштабам задача возложена на нас теперь. Все присутствовавшие были чрезвычайно обрадованы, вдохновлены. Хотелось, не мешкая, приступить к работе.

В Москве развернулась небывалая в истории скульптуры деятельность по сооружению памятников. В годы «военного коммунизма», когда на молодую Страну Советов со всех сторон наседали враги, в Москве удалось открыть двадцать пять памятников, сорок семь памятников были подготовлены к постановке и только чрезвычайные обстоятельства военного времени не позволили довести дело до конца.

Все признанные мастера, а также и молодые скульпторы включились в работу по реализации плана монументальной пропаганды. В этой подвижнической деятельности – сроки были крайне жесткие, условия работы тяжелейшие – мы росли и мужали, всем сердцем, сознанием своим впитывая в себя музыку революции.

1 марта 1918 года Александр Блок записывает в дневнике: «Революция – зто я; не один, а мы».

Мемориал у кремлевской стены

Владимиру Ильичу Ленину принадлежит инициатива создания мемориала в память павших героев Октябрьской революции. В постановлении Совнаркома от 17 июля 1918 года записано:

«Обратить особое внимание Народного комиссариата по просвещению на желательность постановки памятников павшим героям Октябрьской революции и, в частности, в Москве сооружения, кроме памятников, барельефа на Кремлевской стене, в месте их погребения».

В августе Моссовет предложил шести скульпторам и архитекторам принять участие в конкурсе. Среди этих шести был и я. В середине сентября жюри рассмотрело проекты.

Четыре из них – скульпторов Бабичева, Гюрджана, Мезенцева и художника Нивинского – были отвергнуты. Мой проект и проект архитектора Дубинецкого при голосовании получили равное число голосов. После открытого обсуждения комиссия избрала мой проект, дав такую мотивировку своего решения: «Преимущество произведения Коненкова, по мнению экспертов, выражается в том, что, как цветное, оно побеждает тот серый полумрак, который царит в этом месте. Помимо этого, по своему внешнему виду доска будет вполне гармонировать со всей площадью, гда находится многоцветный собор Василия Блаженного, золото куполов и крашеная черепица башен.

По своему художественному настроению произведение это вполне гармонично: все части уравновешены, линии просты и легко воспринимаемы глазом, отношение глубины рельефа к широким плоскостям его – правильное, не развлекающее глаз и обеспечивающее ясность восприятия темы: «Павшим в борьбе за мир и братство народов». Темой взяты не временные моменты борьбы, а конечные идеалы, изображая победу мира над войной, причем мощь фигуры указывает на силу того, кто несет этот мир».

«Мир и братство народов» – вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую «имеющий уши должен слышать», как это проникновенно сказано Блоком.

Никогда я не работал с таким увлечением. Один набросок следовал за другим. Зрелище освобожденного Кремля, заря над Москвой, гобелен, вышитый еще во времена крепостного права, – эти виденья возбуждали фантазию, в бесчисленных карандашных рисунках слагались в патетический образ. Во время работы над реальной доской он уточнялся, вбирая в себя все новые краски жизни, возбуждая в нас революционное чувство.

В октябрьские дни 1918 года, когда Советская республика готовилась отметить первую годовщину своей жизни, на улицах звучали революционные песни, и мне так хотелось, чтобы на древней Кремлевской стене зазвучал гимн в честь гряду щей победы и вечного мира.

Во время установки мы дневали и ночевали у Кремлевской стены. Когда работали ночью, стояла охрана и горел костер. Проходившие спрашивали: «Что тут происходит?» А одна старушка поинтересовалась:

– Кому это, батюшка, икону ставят?

– Революции, – ответил я ей.

– Такую святую я слышу в первый раз.

– Ну что ж, запомни!

Наконец все готово. Торжественный красньый занавес скрыл широкими складками доску, которую должен был открыть Владимир Ильич. Возле доски возвышался помост, а чуть в стороне – высокая, со многими ступенями трибуна.

С утра 7 ноября 1918 года Красная площадь начала заполняться делегациями заводов и фабрик, красноармейских частей. День ясный, холодный.

Было известно, что Владимир Ильич прибудет на Красную площадь вместе с колонной делегатов VI съезда Советов. Выглядывая долгожданную колонну, я несколько растерялся, когда увидел Ленина, идущего к Сенатской башне. На нем было пальто с черным каракулевым воротником и черная каракулевая шапка-ушанка. Он поздоровался со всеми присутствующими, со мной, как со старым знакомым, сказав: «Помню, помню нашу беседу в Совнаркоме».

Началась короткая церемония открытия.

К стене была приставлена небольшая лесенка-подставка, на которую должен был взойти Владимир Ильич, чтобы разрезать ленточку, соединявшую полотнища занавеса. Ленточка была запечатана.

Я держал в руке специально сделанную мной ко дню открытия живописную шкатулку, в которой лежали ножницы и выполненная мною деревянная печатка. На ней значилось: «МСРКД» (Московский Совет рабоче-крестьянских депутатов).

Владимир Ильич обратил внимание на шкатулку и на печатку:

– А ведь это надо сохранить. Ведь будут же у нас свои музеи, – взял и стал внимательно рассматривать печатку, а потом передал шкатулку с печаткой одному из товарищей, стоявшему рядом.

– Передайте в Моссовет. Это надо сохранить, – сказал Владимир Ильич.

Я передал ножницы Владимиру Ильичу. Он разрезал красную ленту.

Когда раскрылся занавес, заиграл военный духовой оркестр и хор Пролеткульта исполнил кантату, написанную специально ко дню открытия. Автором музыки был композитор Иван Шведов, слова написали поэты Есенин, Клычков и Герасимов.

 
Спите, любимые братья,
Снова родная земля
Неколебимые рати
Движет под стены Кремля.
Новые в мире зачатья,
Зарево красных зарниц…
Спите, любимые братья,
В свете нетленных гробниц.
Солнце златою печатью
Стражем стоит у ворот…
Спите, любимые братья,
Мимо вас движется ратью
К зорям вселенским народ.
 

Под звуки кантаты все собравшиеся у Кремлевской стены в молчании внимательно рассматривали мемориальную доску.

Только замолкли оркестр и хор, как Владимир Ильич поднялся на трибуну и произнес свою теперь широко известную речь. посвященную борцам Октябрьской революции.

«…На долю павших в Октябрьские дни прошлого года товарищей досталось великое счастье победы. Величайшая почесть, о которой мечтали революционные вожди человечества, оказалась их достоянием: эта почесть состояла в том, что по телам доблестно павших в бою товарищей прошли тысячи и миллионы новых борцов, столь же бесстрашных, обеспечивших этим героизмом массы победу…

Товарищи! Почтим же память октябрьских борцов тем, что перед их памятником дадим себе клятву идти по их следам, подражать их бесстрашию, их героизму. Пусть их лозунг станет люзунгом нашим, лозунгом восставших рабочих всех стран. Этот лозунг – «победа или смерть».

И с этим лозунгом борцы международной социалистической революции пролетариата будут непобедимы», – говорил Владимир Ильич, и его с величайшим вниманием слушали все собравшиеся на Красной площади.

Мемориальная доска «Павшим в борьбе за мир и братство народов» находилась на Сенатской башне Кремля до 1948 года, когда из-за повреждения была снята. В 1963 году в канун своего девяностолетия я отреставрировал памятную доску, и она после этого экспонировалась на юбилейных выставках в Москве и Ленинграде. Сейчас мемориальная доска включена в экспозицию Русского музея.