Текст книги "(не)свобода"

Сашу он заметил издалека: в черной кожаной куртке, как на суде, но уже в клетчатой красно-черной блузке, расстегнутой на две пуговицы, и кожаной юбке с черными же колготками. Как будто собралась на панк-концерт, а не на собеседование; хотя, с другой стороны, въедливый журналист так и должен выглядеть, наверно: вгрызающаяся в толпу черно-красная лунь. Сашины девочковые веснушки почему-то не контрастировали с пирсингом над верхней губой и прической грибочком, а наоборот, дополняли образ: будто Алиса из книги математика хлебнула горя, о котором Кэрролл решил умолчать, чтобы не травмировать маленьких читателей, и выбралась из норы, чтобы рубить головы красным королевам уже в этом мире.

– Хейо, Робин Гуд.

– Куда путь держишь, путник? – ухмыльнулся Олег.

Саша прищурилась.

– Хм. А какие есть варианты?

– Ну, налево пойдешь, Сахарова найдешь. – Олег задумался. – Направо пойдешь – на Меншикова набредешь. А прямо пойдешь…

– …в жопу пойдешь, – докончила за него Саша и фыркнула. – Давай без экскурсий. Я сегодня еще планировала на работу устроиться.

Они миновали оградку вокруг парка, через которую Олег перемахивал, когда в декабре одиннадцатого года оппозиция проводила здесь митинг (его приятель тогда у одного из ларьков с шаурмой успел взять автограф у Навального), пошли вниз по бульвару, чтобы пару сотен метров спустя повернуть направо.

Меньше всего возле редакции либеральной газеты Саша ожидала увидеть скверик с бюстами отечественных полководцев. С невысоких постаментов на Сашу и Олега, насупившись, поглядывали высоколобый Нахимов, Суворов с большими детскими глазами и Александр Невский с бородой, словно бы тщательно обритой стилистом из ближайшего барбершопа. Жуковых было целых два: один крупный, с мясистым лицом, задумавшийся, видать, над очередной главой мемуаров, устремил взгляд куда-то вглубь Газетного переулка, а другой, полный кавалер всех возможных советских орденов, в парадной форме и лайковых перчатках, держался так, словно он, Жуков, здесь навсегда, а тысячелетняя столица вокруг – лишь реликтовое море, которое высохнет всего пару столетий спустя, когда бронза Победы еще не успеет окислиться. Свое место среди полководцев нашел и медведь: правда, зрителя не проинформировали, какими войсками при жизни он командовал. Зверь, кажется, и сам не знал: лучше всего скульптору удалось передать отлитое в бронзе удивление, с которым медведь взирал на пышнорукавичного Жукова. Как бы в довершение образа у зверя была широко раскрыта пасть. Видимо, автор хотел изобразить рык, но вместо этого медведь выглядел откровенно ошалевшим от того, что наблюдает вокруг. В общем, против воли скульптора получилось актуально.

– Наши зовут его Бжезинский, – ляпнул Олег.

Саша прыснула.

– Почему Бжезинский?

– Локальный мем, – пожал плечами Олег. – Просто однажды Савелий Васильич, ты с ним сейчас познакомишься, проходил мимо сквера и сказал: вылитый Бжезинский. Так и повелось.

Саша глянула на него искоса из-под длинной пряди волос, и Олег почувствовал себя польщенным. И почему-то покраснел.

Дул легкий ветерок, пахло вишней с кардамоном. Это был запах Сашиных духов. «Ты хорошо пахнешь», – вертелось у Олега на языке, и он вдруг вспомнил, как они с Анжеликой тусили несколько лет назад под одноименный трек немецкой группы, причем Анжелику тогда унесло слэмом, и Олегу пришлось вытаскивать ее оттуда за руку, пока молотилка из разгоряченных металлом тел не оставила ей пару синяков в районе копчика на память. Олег снял шляпу и обмахнулся ей, словно отгоняя воспоминание.

Внутри стоял чад. «Будущая» чтила традиции старой столичной журналистики, когда в редакциях нельзя было продохнуть.

Из дыма появилось круглое, загорелое лицо Таши Старовец, продюсера видеоконтента. Таша сделала затяг и кивнула:

– Привет, Олежа. А это что, новенькая?

Саша широко улыбнулась, приоткрыв губы, и протянула руку.

– Так точно, я Саша. Приятно.

– Взаимно. И, э, да, очень сочувствую.

Саша кратко кивнула. Движения у нее были правильные, какие-то отработанные. Олегу стало стыдно, что он следит за реакцией Саши, а не думает о деле, и он отвернулся.

На повороте коридора, там, где стояли стенды с разными редакционными регалиями, Саша вдруг остановилась и сказала:

– Вау.

В самом низу стенда за стеклом лежал бронежилет с небольшой вмятинкой в районе живота.

– Жесть.

– Жесть, – согласился Олег.

Они свернули за угол. Бронежилет остался надежно спрятан за стеклом.

Олег появлялся здесь редко: сначала офисную работу в редакции было сложно совмещать с учебой, а последнее время он и вовсе ударился в штудирование методичек по общественной защите. Так Олег и стал «репортером без стола», тем, кого никогда не бывает на летучках и который не всегда даже готов выполнить задание, которое ему поступает. «Ваше поколение вообще всё ленивое, – сказал один журналист на корпоративе. – Помню, как мы шли в девяносто первом на баррикады, не зная, вернемся ли обратно живыми, – а вы?.. Вы не можете выбрать между соевым и кокосовым молоком в вашем капучино. Вот и вся разница между поколениями». Сказав это, журналист немедленно выпил.

– А что это за мозаика?

Они уже стояли в небольшой рекреации с диванчиками, кофейным автоматом и галереей старых номеров «Будущей». Отсюда один коридор уводил в рукав, занятый видеомонтажом, бильд-редакторами, выпуском и ньюсрумом, а другой – в полукруглый зал с кабинетами заместителей главного. Там за длинным столом проходили летучки, а сбоку, слева, стояли гандбольные ворота с натянутой сеткой (был ли это символ чего-то или попытка соорудить игровое пространство, Олег не знал; во всяком случае, на его памяти воротами никто не пользовался, да и гандбольных мячей в редакцию никто не заносил).

Стена, на которую указывала Саша, была целиком занята мозаикой, изображавшей маленькую подводную лодку, только не желтую, а красную, по форме напоминающую рыбу-шар.

– Это был благотворительный проект, – сказал Олег. – В пятнадцатом году одна арт-группа замутила – в поддержку детей Донбасса. Весь гонорар тогда перечислили детдому.

– Разве обязательно заказывать мозаики, чтобы просто помочь?

– А что здесь такого?

– Ну, меня всегда это раздражало, – пожала плечами Саша. – Если хочешь помочь, так помогай. Просто собери деньги да передай. А то – благотворительные аукционы, благотворительные распродажи… Как будто нельзя без чужого труда самому взять и сделать что-то хорошее.

– Может, для кого-то такой способ лучше действует, – сказал Олег. – Потом держишь у себя предмет искусства как напоминание о… О важности доброты, что ли…

Саша прищурилась.

– Не думала, что о важности доброты нужно напоминать.

Олег промолчал.

У дверей редактора столкнулись с замглавреда Андреем, поджарым брюнетом лет за сорок, который хлопнул Олега по плечу и, шурша газетой, убежал куда-то по коридору в сторону отдела выпуска. На стенах у дверей редакторов одна за другой висели передовицы «Будущей» еще с девяностых, и у одной из панелей Саша вдруг замерла. Олег почувствовал, что рядом с ним вместо сконцентрированной энергии молодой ярости образовался вакуум. Саша зависла у передовицы «Будущей» за 2002 год: посреди пустого ряда театральных кресел сидит человек, не то полностью облаченный в бурку, на то накрывшийся мешковиной. Над фотографией шел заголовок: «Заложники войны». Саша как завороженная смотрела на газету.

Между ними вдруг возник Савелий Васильич, низкорослый, седой, с сигаретой в зубах и плохо вымытой кружкой кофе в руке, на секунду остановился у обложки, которую рассматривали Саша с Олегом, вздохнул: «Маша», – и хлопнул дверью своего кабинета. Сашу с Олегом он как будто даже и не заметил.

– Э-э-э, а он всегда такой?

– Только когда не в духе, – сказал Олег. А потом, занеся руку над дверью в кабинет Васильича, добавил: – Но в духе я его до сих пор не видел.

Однако не прошло и полминуты, как дверь в ответ на неуверенный стук распахнулась, и Васильич быстрым шагом, оставляя за собой шлейф из запаха растворимого кофе и табачного пепла, вернулся к столу, приземлился на свое кожаное кресло с высокой спинкой и жестом пригласил Олега с Сашей сесть напротив.

Половина кабинета была отдана под музей боевой славы. В огромном шкафу красного шпона со стеклянными дверцами выставлены дипломы, медали, фотографии, и тут же – развороты с разоблаченными коррупционерами, ехидными статьями о компаниях, допустивших экологические катастрофы, и о фальсификации выборов. На полке вдоль стены: Солженицын, Довлатов, потрепанный томик Чехова и большой подарочный сборник Кутзее. На черном столе лежали закрытые альбомы с фотографиями военных корреспондентов; на альбоме Кевина Сайтса всё еще был рассыпан свежий табак.

– Хорошо, что зашли сейчас, а то потом мне убегать надо, – сказал Васильич, держа в зубах сигарету и барабаня пальцами по клавиатуре. На Сашу с Олегом он даже не взглянул. – Ну, так что у вас?

– Это Саша, – кашлянув, сказал Олег. – Саша Шпак. Ее отца…

– На три года. Судья в трениках, – кивнул Васильич. – Помню, да. Позорище. И что?

– Саша учится на журналиста, и хотела бы…

– У нас уже все места для практики заняты. – Васильич продолжал деятельно что-то набирать. – А благотворительностью мы не занимаемся.

Олег подумал, что Саша сейчас вскочит и выйдет из кабинета, но случилось кое-что другое: она молча расстегнула рюкзак и хлопнула о стол замглавного подшитыми пачками бумаги. Бумага легла аккурат поперек Васильичевой клавиатуры. Тот занес пальцы над ней, но голову не повернул.

– Мои статьи, – пояснила Саша, поправив прядку волос. – Писала последние три месяца. Там немного о внутренней политике, немного об отце. Кое-что об универе. В сетевом журнале публиковала.

Васильич посмотрел наконец на нее, вздохнул, наугад выхватил одну из подшитых в небольшую папочку статей, начал листать. На каждую страницу у него уходило не больше пары секунд. Саша с напускным спокойствием ожидала вердикта. После беглого просмотра, сопровождавшегося бормотанием, кашлем и периодическими «м-да» и «ну ясно», Васильич закрыл папку и снова бросил взгляд на Сашу – на сей раз в нем была не только тяжесть, но и что-то вроде… Уважения? Сочувствия?

– Профессура, значит? И об этом все знали?

Саша кивнула.

– Но все молчали. Боятся. Если бы у них было меньше страхов по поводу ректора…

– Но у них не может быть меньше страхов по поводу ректора, учитывая, что́ там за ректор, – сказал Васильич и пригладил усы, размышляя.

– Когда статью выпустили, ее репостнули… – начала было Саша, но Васильич остановил ее взмахом руки. Побарабанил пальцами по столу, глядя в монитор.

– Ну, править, конечно, очень много, и структурой ты, Саша, не очень-то владеешь, но фактура… Интересная. – Он внимательно посмотрел на Сашу. – Но ты понимаешь, что мы пишем про жесткие вещи?

– Да, я понимаю.

Саша была какой-то непривычно строгой – хотя почему «непривычно», Олег вообще сколько с ней знаком суммарно, два часа? Может быть, она всегда именно такая: строгая и лаконичная, а ирония – защитный механизм.

Васильич кашлянул.

– Хорошо. Тогда, я думаю, мы бы взяли тебя на стажировку.

– Вы же говорили – у вас нет мест?

Васильич, пойманный на слове, замялся.

– Давай назовем это исключением для авторов, которые умеют складывать слова в предложения. Так что там, сколько у вас в универе требуют, три месяца?

– Я не по поводу стажировки, – возразила Саша. – Мне нужна работа. Оплачиваемая, я имею в виду.

Васильич удивленно взглянул на нее – и Саша быстро пояснила, пока замглавного не успел еще раз отказать:

– Учебу оплачивал отец, теперь нужно как-то зарабатывать самой. Я и подумала…

Саша осеклась, увидев, как Васильич усмехнулся себе в усы.

– Скажи-ка мне вот что, – протянул он. – А тексты тяжело писать? Вот лично тебе.

Саша замерла, словно на экзамене, нахмурилась и ответила:

– Нет, в принципе, это же всего лишь… Ну, я имею в виду, информация, символы и дедлайн, и ты ее вносишь и…

Васильич не стал дослушивать. Он поднялся с кресла, подошел к шкафу и, порывшись в каких-то бумагах, извлек на свет пожелтевшую от времени газету и хлопнул перед носом у Саши – почти так же, как она десятью минутами ранее прервала его рабочий процесс.

– Вот. Читай. Передовицу видишь?

На фото был взорванный дом где-то в Чечне. В статье говорилось о том, как чеченское правительство разбирается с семьями погибших в последнюю войну боевиков. Автором значилась Мария Прилуцкая.

– Ты слышала о Маше? Все слышали о Маше. – Васильич тяжело упал в кресло, извлекая из кармана джинсов коробочку для самокруток. Потом он сгреб в кулак табак с лежавшего на столе фотоальбома, до последнего листочка. Прибавил щепотку из пакета, на котором дизайнеры как можно больше увеличили гнилые зубы некоего страдальца, подписав «КАНЦЕРОГЕНЫ», и занялся скручиванием сигареты.

– У Маши был секрет. Один самый главный секрет, который она рассказала лишь мне и еще паре человек, может, даже муж не знал. – Васильич закашлялся и потянулся за зажигалкой. – А знаете, в чем был секрет?

Олег покачал головой. Саша не пошевелилась. Она смотрела в стену и мысленно считала до ста – как и всегда в случаях, когда возникал персонаж, готовый объяснить, как надо жить и почему она живет не так, как нормальные люди. Даже если персонаж происходил из максимально творческой среды.

– Маша очень боялась писать тексты, – сказал Васильич. – До такой степени, что иногда перед командировкой набрасывала письмо своему адвокату. Она, конечно, стеснялась называть это завещанием… Плохая примета и всё такое. – В воздухе поплыл дымок от сигареты. В отличие от Сашиного табака, этот был горьким и каким-то липким: будто залезал в легкие и прилипал изнутри. – Но уже на месте она вела себя, как чекист на задании. Быстро, по-деловому, четко! Понимаете меня? – Васильич шумно затянулся. – Интервью, репортажи – всё делала. И всегда вытаскивала такое, что… Там, наверху, жопы горели у всех. Потому и не любили ее. Потому и отравили в четвертом году, когда в Беслан летела, – он махнул рукой, разгоняя дым, – и убили потом из-за того же. Ну, вы в курсе.

– Но Саша тоже может активно работать, – вдруг поднял голос Олег. – Конечно, сейчас сюжеты попроще, но ведь…

– Так и пожалуйста – только стажером! – развел руками Васильич. – Вы думали, что сейчас по-другому работают? У нас и денег, и вакансий нет, да и, честно говоря, на стажировку я бы взял исключительно исходя из…

– Ну, платите мне меньше стандартной зарплаты, – оборвала его Саша. – Дайте испытательный срок в две недели, как это принято. Редактора попросите меня особенно контролировать. Только, пожалуйста, – Олег впервые увидел, как она сцепила ладони в замок и положила перед собой, – позвольте мне хотя бы попробовать. Дайте задание – и увидите результат.

Васильич ответил не сразу. Он извлек из-под стола термос, отпил кофе из жестяной крышки-кружки и развернул экран монитора в сторону Саши с Олегом.

Источник в правоохранительных органах сообщил СМИ о планах провести обыски в театре имени Шевченко и еще по пятнадцати адресам, связанным с учреждением.

Олега пробрал холодок. Саша молча читала заметку, сложив руки на груди.

– Ну, и какой бы ты написала об этом репортаж?

Саша прищурилась.

– Я бы пошла в театр во время обыска, наверно, спряталась бы там, дождалась бы, пока не начался бы обыск, и потом… – Она пожала плечами. – Потом написала бы текст.

Без малейшей тени эмоции на лице Васильич развернул к себе обратно экран.

– Ничего не выйдет, – сказал он.

Саша, кажется, такой ответ вполне ожидала, а Олег едва не вскочил с кресла.

– Но почему? Любой ведь…

– Сядь, – резко сказал Васильич. – Во-первых, молодые люди, мы не «Брейк-ньюс», чтобы подставляться под дубинки и сроки ради эксклюзива. Во-вторых, информацию надо как минимум проверить – мало ли кто, что и кому сказал? Если я напишу, что мой источник в Кремле сообщил о том, что правительство переселяется на Луну, вы тут же броситесь писать об этом репортаж?!

Олег прикрыл глаза рукой. Он вдруг почувствовал себя очень уставшим.

– А если это и правда, было бы неплохо для начала обзвонить пресс-службы и министерства, и театра – и узнать их версию того, что происходит, – Васильич покачал головой и сделал большой глоток кофе. Потом отвернулся обратно к монитору и спрятал пышные усы под мозолистой ладонью. – Можете идти. Оба.

Олег предложил Саше подождать его в коридоре, но та молча вышла из редакции, разве что дверью не хлопнула. Олег вздохнул и направился в кабинет, занятый отделом культуры. За столом на фоне обклеенной стикерами пробковой доски сидела завотделом Варвара Шпаликова и бойко перестукивала по клавиатуре, воспроизводя не то Римского-Корсакова, не то Берлиоза.

– Олежа, у меня к тебе будет просьба, – с ходу, без приветствия и вступления, начала она.

Став «репортером без стола», Олег подрядился писать сразу для нескольких редакций. Выходило забавно: однажды в коридоре он столкнулся лицом к лицу с редакторами политики и культуры, и оба бросились давать ему задание. Впрочем, по большей части всё равно занимался зрелищами: судами и театром.

– Вы по поводу обысков в театре Шевченко, Варвара Дмитриевна? – с надеждой уточнил Олег. Раз уж Саше не поручили, то, может быть, он…

– А? О, нет, там опять какие-то разборки внутренние, – отмахнулась редактор. – У меня есть кое-что поинтереснее.

Шпаликова (она просила называть себя по фамилии) извлекла из принтера свежую распечатку и передала Олегу. Со страниц на него глянули унылые глаза режиссера Черновдовина – ранее популярного в либеральных кругах артиста, а теперь доверенного лица муниципального депутата района Замоскворечье. В новости говорилось, что Черновдовин занимается съемками сериала и постановкой спектакля по Достоевскому.

– Сегодня предпремьера. Пойдешь? – И, не дожидаясь ответа, протянула Олегу картонку. – Держи.

Олег повертел в руках пригласительный со скверно пропечатанным текстом и спросил с ноткой надежды:

– Варвара Дмитриевна, а может, все-таки Шевченко? Обыски в театре – это же дичь, такое в первый раз с Союза, наверно, и даже если это такая формальность…

– По этому поводу не знаю, – отрезала Шпаликова, возвращаясь к монитору. – Звучит интересно… Но когда они придут туда с обыском, не знает никто ж? А вообще – это к Васильичу, он лучше подскажет.

Олег кивнул и вышел из кабинета, пряча в карман скрученную в трубочку распечатку и пригласительный.

– Это что там у тебя?

По коридору шла Элина Свечева – глава отдела судебной информации, с каре, крашенным медью, в больших черных очках и джинсовой юбке, которая едва доставала до покрасневших коленок. Элине было едва за тридцать, но материалов она выдавала больше, чем, кажется, любой сотрудник редакции.

– Привет. Это… театральное.

– А-а-а. Серьезные штуки, – сказала Элина, нарочито плохо замаскировав иронию. – Ты про театр Шевченко слышал?

– Угу.

– Надо быть готовым к тому, что они не только гендира задержат, но еще кого-нибудь. Будь на подхвате, ок? – и, не дожидаясь ответа: – А что за девочка с тобой приходила?

Олег вкратце обрисовал Сашину ситуацию и их фиаско в кабинете Васильича.

– Вы не в самое удачное время зашли – он только сегодня согласился не выставлять свою кандидатуру на главреда, – улыбнулась Элина. – Рвал и метал утром. Лучше бы через пару дней… А знаешь что? Я сама с ним поговорю, а пока можешь кое-что мне пообещать?

– Что именно?

Элина глянула на него поверх солнцезащитных очков и перестала напоминать стрекозу.

– Не делайте с Сашей никаких глупостей, ОК? Не надо лезть на рожон, чтобы что-то кому-то доказать. Договор?

Договор-то договор, только кто сказал, что у него получится уговорить Сашу, подумал Олег. Но вслух этого не сказал.

Дул теплый ветер, когда Олег выбрался из редакции. Саша его все-таки дождалась – и сейчас задумчиво курила на крыльце. Олег ожидал, что Саша выдаст какую-нибудь трехэтажную конструкцию, – но она лишь оглядела урну, облепленную черными пятнами от бычков, и твердо сказала:

– Буду бросать курить. Второй раз. Теперь уже серьезно.

Вишня с кислинкой и теплый ветер. Сейчас она уйдет – и дальше что? Увидятся ли они еще когда-нибудь, раз уж дело не выгорело?

– Прости, я не думал, что он так…

Саша улыбнулась. Улыбка у нее была легкая, но быстро исчезавшая. Она как-то научилась быстро скрадывать ее: раз – и вот уже серьезная, насупившаяся, ногами быстро проматывает асфальт.

– Всё ОК. Он из тех чуваков, которые держатся за старое, даже когда все вокруг понимают, что это старое уже не вернуть.

– Ты не всё о нем знаешь, – сказал вдруг Олег. – О Васильиче.

Саша обернулась.

– В каком это смысле? Он к стажеркам подкатывает?

– Да нет. Помнишь историю, как генерал СК приказал одного журналиста вывезти в лес за его расследование и закопать, если он не откажется от публикации?

Саша наморщила лоб, пытаясь где-то в тысячах просмотренных новостей за последние годы обнаружить ту самую единственную строчку, которая, встретившись в ленте, ужасает первые минут пять, пока ее не сменит следующая.

– Ну…

– Так вот, этим журналистом был Васильич.

– И, наверно, эта поучительная история должна доказать, что мне стоит прислушаться к этому твоему Васильичу и не делать журналистскую, блин, работу? Только потому, что дядя с погонами ему устроил вечеринку в стиле девяностых?

Олег вздохнул. Саше хотелось мести – и чем быстрее, тем лучше. А он средствами для мести ее обеспечить не мог.

Они молча дошли до бульвара. Панки на лавочках исполняли репертуар российских радиостанций нулевых – смешными, пьяными голосами. Когда молчание стало слишком тягостным, Олег снова начал вяло спорить.

– Тебя даже вытащить оттуда некому будет, – настаивал он. – Если тебя схватят менты и отправят в отделение, никто…

Она остановилась и резко обернулась. Внешне спокойная, но веки дергаются и руки сжаты за спиной.

– В этом и смысл, – сказала она как можно тише, но таким тоном, словно объясняла конспирологу строение атома. – Пойти туда без корочки. И редзадания. Увидеть событие так, как увидел бы другой человек, если бы… Если бы он просто оказался там на месте. В этом же и есть журналистика – проникать туда, куда все хотят добраться, но не у всех есть возможность! Разве не так?

– Так, но при условии, что тылы прикрыты. – Олег поглубже надвинул шляпу на глаза. Солнце светило в лицо слишком ярко, лучи словно норовили поселиться у него на внутренней стороне век. – А ты мало того что лезешь на рожон – еще и не хочешь обеспокоиться элементарными…

– Это. Мое. Право. И твое. Как гражданина, – отчеканила Саша. – Еще не всех в этой стране удалось запугать!

И не успел Олег сказать хоть слово, Саша сказала:

– Я могу показать нагляднее!

Она подошла к ближайшему дереву, поставила левую ногу на ствол и, чуть подпрыгнув, повисла на ближайшей ветке, словно готовая выполнять норматив по подтягиванию.

– Эй, ты собралась…

Саша не слушала. Согнув локти, она подтянулась, играючи вынесла тело вверх – так, словно проделывала этот трюк уже сотни раз, и уселась прямо на ветке.

– И что, ты думаешь, что залезть в набитый ментами театр – то же самое, что залезть на дерево?

Саша дотронулась пальцами до листа – какого-то не по-летнему желтушного, будто заболевшего чем-то.

– Вот видишь листок? А теперь лови.

Она сорвала и пустила его по ветру. Лист сначала мягко планировал, но потом налетевшим порывом ветра его сорвало с намеченной траектории и понесло прочь, в сторону памятника Грибоедову и надрывающих глотки панков.

– Можешь спокойно висеть себе на дереве и желтеть, пока сам не заметишь, как наступит смерть. Дальше ты упадешь на землю и тебя сгребут в мешок. Вон тот чувак сгребет, например, – она махнула рукой в сторону человека в сине-оранжевой спецовке, который собирал мусор в большой полиэтиленовый мешок. – А можешь взять и полететь – навстречу чему-то неизвестному. Просто потому, что так надо.

– Романтично. Пока тебя не сгребет ветер, – буркнул Олег. – И не впечатает в какую-нибудь стену. Или не разорвет о шины. Всё равно ты сам сделать ничего не можешь. Ну, если продолжать аналогию с листом.

Саша хмыкнула и отвернулась на мгновение, как будто заметила что-то вдалеке.

– По мне уж лучше так, чем сидеть на жопе ровно. Но есть и другой вариант.

Она обхватила рукой ветку и потянула со всей силы на себя, так, что ветка издала старушечье «и-и-и-и». В следующую секунду Сашу уже было не различить за опахалом из листьев.

– Например, вот так можно спрятаться от проблем, в случае чего!

Олег хотел сохранять серьезность, но не выдержал и рассмеялся.

– Ну, если я в твоем раскладе символизирую проблемы, – сказал он, – то я ведь всё равно в курсе, что ты сидишь на ветке. Просто мне тебя плохо видно – но я всё равно знаю, что ты там.

– Эй, молодые люди! – Как бы в подтверждение слов Олега, донеслось откуда-то со стороны.

Почти не сговариваясь, Олег с Сашей бросились в сторону метро. Они даже не увидели, кто их окликнул: это мог быть тот же мужик в спецовке, – и остановились только возле памятника Грибоедову.

Тут Саша впервые за сегодня улыбнулась. Олег подумал, что улыбка у нее была очень красивой.

– Мне на красную. А тебе?

– Мне тоже, но в другую сторону…

– Давай ты не будешь за меня решать, в какую сторону мне?..

Олег не нашелся, что ответить.

…Нужно было попробовать в последний раз. Если не убедить – то хотя бы успокоить совесть.

Олегу не нравилось, что шум в голове и шум метро слипались в один ритмичный верлибр, который гудел громче любых рациональных мыслей.

– Саш, только, пожалуйста, – московское метро всегда нужно перекрикивать, чтобы что-то сказать, словно поезда и дорогой мрамор станций лучше тебя знают, какие звуки надо транслировать, а какие нет, – пожалуйста, не ходи туда. Мы еще уломаем Васильича. Может быть, Элина, мой редактор, поговорит с ним…

– Я не хочу никого уламывать! – крикнула Саша под аккомпанемент приближающегося поезда. Олег хотел было возразить – но Саши на платформе уже не было, а вокруг были спешащие с работы люди, пытающиеся обогнать ветер заполненных до отказа вагонов, но тот, кто желает обогнать ветер, вызывает лишь снисходительную улыбку.

Остался только запах духов с ароматом вишни и кардамона. Олегу вдруг захотелось последовать за этим запахом, сесть не на свое направление и поехать куда-то в сторону «Бульвара Рокоссовского» – до того момента, пока запах не затеряется окончательно между кожаных сидений и натертых тысячей ладоней стальных поручней метро.

И тогда Олегу стало страшно.

Саша

Но Саша поехала не домой.

Она вышла на «Преображенке», как обычно, но пошла в другую сторону.

Заглянула в супермаркет, купила пакет персиков, фундука и плитку шоколада со вкусом апельсина, кофе и зубную пасту. Про фторурацил, главное, не забыла. Забыла только про бритву, но времени оставалось так мало, что решила не возвращаться. Сделалось грустно.

Солнце пряталось среди бело-синих облаков, скрывая лучи. Это был просто белый диск в небе – елочная игрушка, которую забыли снять с ветки после праздника.

Саша перешла мост, потом перебежала дорогу под аккомпанемент сигналящих авто и ругающихся водителей, и вышла на искомую улицу. На мгновение ей пришлось остановиться, прислонившись к стене какого-то заброшенного предприятия. Улица вдруг поплыла куда-то в сторону, всплыли синие и красные круги, расходившиеся концентрически, – и Саша замерла, задержав дыхание и сосредоточившись на ощущениях. Всё, как советовал терапевт.

Сначала сосредоточься на пяти вещах, которые ты слышишь. Далеком перестуке вагонов поезда. Ровном гуле машин, похожем на белый шум канала, настроенного на пустую частоту. На фальцете подростка, тарахтящего о «Майнкрафте». На цокающих по жженой мостовой каблуках.

Она сможет его вызволить. Сможет. На этой дурацкой судье в «Bosco» всё не закончится. Но для начала… Для начала ей нужно сделать кое-что еще. И сделать быстро.

Вопрос в том, что́ на это скажет отец.

И скажет ли что-то вообще? После того вечера с летающими бокалами они были не то чтобы лучшими собеседниками – даже в те редкие моменты, когда руководство «Матросской Тишины» разрешало свидания.

Но сначала надо было сделать передачку. На свидании делать передачки нельзя – Саша хорошо это усвоила однажды, когда лекарство не удалось передать из рук в руки, и пришлось выстаивать долгую вечернюю очередь, чтобы вручить субтильной сотруднице мятый рецепт.

В этот раз без очереди тоже не обошлось. В коридоре с дерматиновыми стульями и шелушащейся штукатуркой было очень душно; где-то работал вентилятор, но спасал он плохо.

– А кто последний?

– После меня будешь… Ты к парню?

– Нет, к отцу.

– Ого, повезло ему. А что у тебя там, персики?

– А что? Персики, сахар.

– Девушка, с сахаром не принимают.

– В смысле не принимают? Почему? А как чай пить?

– А вот как хочешь, так и пей. Не принимают и всё.

– Сахар нельзя, полуфабрикаты нельзя, мед только в прозрачной таре…

– Да-да, меня из-за этого развернули в апреле. Принесла книжку почитать ему, Бодрийяра, ну меня и послали. Говорю, ну к экзамену подготовиться нельзя, что ли? Не, говорит, пусть пользуется библиотекой изолятора.

– Жесть.

– Не, он всё равно на экзамен не попал, срок содержания продлили.

– У моего так бизнес накрылся. Посадили, только партнер на свободе остался, но тот контракты потерял.

– А долго ждать?

– Быстро двигается.

– Да, в этот раз быстро, а иногда и по шесть часов маринуют.

– Шесть?..

– Это еще ничего. Это еще спасибо, что передать можно. Скоро и передачи закроют, наверно. Без права переписки и всё такое.

– Ну да, только с адвокатом и можно попасть на встречу.

– Мне вот запретили журналы приносить, представляете? Мол, не положено.

– А какая статья?

– Два восемь два.

– Тогда понятно. Странно, что сюда отправили, а не в «Лефортово».

– «Лефортово» забито, говорят.

– Оно всегда забито, зато там камеры меньше, не то что в этой…

– Простите, а не знаете, как тут с лечением в больнице?

– Ну лечиться приходить явно не сюда надо.

– Ха-ха-хах.

– Да я понимаю, но у отца рак, и его только недавно в больницу определили.

– Ого, кошмар!

– Сочувствую вам очень.

– Не очень у них с лечением, если честно. У сестры муж здесь лежал с туберкулезом, еле выкарабкался. И то только потому, что меру пресечения сменили.

– Сколько заплатил?

– Да сами отменили вроде. Про него в газете написали, и судья струхнул. Типа того.

– Девушка, в заявлении напишите обязательно, в какой дозировке и как часто принимать лекарство ваше.

– А что, они там не знают?

– Ну… Вы напишите.

– Ладно. А ручка есть у кого-то, ручка?

– Засрали всё своими западными мультфильмами. Вот раньше мультики были: Винни-пух, Простоквашино…