Текст книги "О состояниях сознания. Опыт историософии русской жизни"

[10]
Зона «взаимного страха» и ее население

С 89 по 93 г. на границе Рима с Германией, проходящей по Рейну, выполнял тайную миссию, порученную ему императором Домицианом, историк Публий Корнелий Тáцит (57–120). Это был сбор информации о Германии и ее вооруженных силах. В 98 г., по результатам сбора этой информации, Тацит издал отчет: «О происхождении германцев и местоположении Германии».

Тацит подробно описал территории, занятые различными германскими племенами. Уже тогда, в I в., он указал на присутствие в Померании – готов. Действительно, как раз ко времени Тацита в этих местах начала складываться древнегерманская вельбаркская культура. Значит сведения его информаторов были невероятно точны.

Затем Тацит отметил свионов (скандинавов) и эстиев, обитавших на «правом побережье Свебского моря» (Балтики). Под «эстиями» Тацита следует понимать не предков эстонцев, а племена западных прабалтов, специализировавшихся на сборе янтаря в районах балтийского побережья. «Hic Suebiae finis» – «Здесь конец Свебии», считает Тацит. И тем более конец Германии. Но «Германия-Свебия» Тацита это, собственно, и есть Европа (средняя и северная), которая тогда уже кончалась на границе прибалтийских племен, т. е. там же, где она кончается и сейчас.

Что касается границы Германии (т. е. Средней Европы) с Дакией (современной Румынией) и Сарматией (современной Северо-Западной и Центральной Украиной), то «Germania omnis a Sarmatis Dacisque mutuo metu… separator…» – «Вся Германия отделена от Сарматии и Дакии ВЗАИМНЫМ СТРАХОМ…»

Действительно, от Западного Буга и вплоть до Поднепровья, т. е. в гигантском квадрате, приблизительно, между Барановичами на севере, Житомиром на юге, Гомелем на востоке и Брестом на западе, простирается странная зона относительной АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ПУСТОТЫ. Здесь почти нет ни могильников, ни городищ, ни денежных кладов, ни многослойных свалок, характерных для первобытных поселений. Нет почти никаких культурных памятников прошлых времен. Зато до сих пор есть бескрайние леса и бездонные болота.

Тацит: «Здесь конец Свебии. Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, не знаю…» Из этих слов ясно, что между германцами и сарматами, «взаимно боящимися» друг друга, между «концом Свебии» и началом Сарматии, живет, оказывается, еще множество разного народа – певкины, венеды, фенны, и некоторые из них вообще непонятно кто, то ли германцы, то ли сарматы, то ли ни те и ни другие.

«…Певкины», продолжает Тацит свой отчет, «которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев… Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов…»

Если певкины (бастарны) и сарматы заключают между собой смешанные браки, значит между ними «взаимной боязни» почему-то нет.

В свою очередь, «…венеды переняли многое из их [бастарнов] нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами».

Раз «венеды переняли» многое из нравов бастарнов, т. е. многое из их образа жизни, их традиций, стереотипов их поведения, а значит стереотипов менталитета, стало быть, чем-то эти «нравы» были венедам близки и для них приемлемы. Значит между венедами и бастарнами существовали какие-то точки соприкосновения, какие-то общие культурные основания. Какие же? При этом надо вспомнить, что в современной археологической науке бастарны (носители зарубинецкой культуры, III в. до н. э. – II в. н. э.) считаются народом «между кельтами и германцами» (М.Б. Щукин) или просто кельтизированными германцами.

Вот и Тацит делает тот же вывод: «их [венедов] можно причислить к германцам, потому что ОНИ СООРУЖАЮТ СЕБЕ ДОМА, НОСЯТ ЩИТЫ и передвигаются пешим ходом c большой скоростью; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих жизнь в повозке и на коне» – и приближает к «нравам» бастарнов, которые тоже живут не в землянках и знают оружие нападения и обороны.

Как раз в поселениях зарубинецкой культуры, которую создали бастарны, искусство домостроительства было очень высоким: дома столбовые, то есть каркас дома изготовлялся из столбов, которые переплетались лозой, а затем обмазывались с обеих сторон толстым слоем глины – это ТИПИЧНЫЕ СТРОИТЕЛЬНЫЕ НАВЫКИ КЕЛЬТОВ, переданные ими ГЕРМАНЦАМ.

Исходя из этого явного и очень важного – домостроительного – признака, зарубинецкая культура, наряду с пшеворской, оксывской и ясторфской, входит в единый круг прагерманских культур, находившихся под сильным культурным воздействием кельтского менталитета. По своей структуре они резко отличаются от местных «горшечных» культур Восточной Европы – скифской, милоградской, юхновской, гетской. Как считал М.Б. Щукин, зарубинцы-бастарны представляют собой сплав поморской культуры (кельтской) и ясторфской (германской). Выходцы с запада, они появились в Северном Причерноморье на рубеже III–II вв. до н. э. Там их знали также под именем певкинов, т. е. людей, населяющих остров Певка в дельте Дуная.

А в середине I в. н. э. кочевники-сарматы оттеснили бастарнов на север, в сторону Волыни и Полесья, и там бастарны столкнулись с венедами.

[11]
Кто такие «венеды»?

Тацит признаёт самобытность венедов. Он не зачисляет их однозначно в германцы. Германцев-бастарнов Тацит описывает совершенно отдельно. Венеды же для него это какие-то другие племена, то ли оказавшиеся под культурными воздействием бастарнов-германцев, то ли имевшие собственную, аналогичную германской, культуру – домостроительства, вооружения, передвижения…

Славяне это быть не могли, потому что славяне в I в., во-первых, еще не существовали, а если даже какие-то протославянские элементы уже и возникли на окраине юго-западного протобалтского этноязыкового массива, то, во-вторых, культуры домостроительства они еще не знали, да и культуры щитов как компонента вооружения тоже. Значит венеды Тацита это не славяне.

Но это и не прабалты, опять же из-за отсутствия у прабалтов культуры подобного домостроительства.

Но и не германцы, потому что германцев Тацит уже хорошо различал и мог бы германство венедов засвидетельствовать. Но не засвидетельствовал.

Если это не славяне, не балты, не германцы и тем более не финны, которые еще пользовались костяным оружием и жили в лесных землянках, то кто же тогда остается в тех краях, так хорошо знающий культуру домостроительства и вооружения? Остаются кельты.

Но кельтов в чистом виде в районах Южной Белоруссии и Северо-Западной Украины, т. е. Полесья и Волыни, к I в. уже не было, – ассимилированные германцами, они растворились в германском море. Тогда, если это не «чистые» кельты, то это, по логике вещей, потомки тех, кто там сотни лет жил до Тацита, – ПОТОМКИ НОСИТЕЛЕЙ ЛУЖИЦКОЙ КУЛЬТУРЫ, знавших и культуру домостроительства и культуру вооружения.

[12]
Венеды/венеты – поздние кельто-иллиро-фракийцы

Носителями лужицкой культуры были кельто-иллиро-фракийские племена, которые и стали известны в истории как «восточные венеты» (венеды), родственные по языку «западным (адриатическим) венетам» (предкам населения будущей Венеции).

Поэтому напрашивается самый простой и логичный вывод: ВЕНЕДЫ ТАЦИТА БЫЛИ ВЕНЕДАМИ (как писал Щукин о бастарнах: «бастарны были бастарнами»), т. е. ни теми, ни другими, ни третьими, а САМИМИ СОБОЙ, скорее всего ПРЯМЫМИ ПОТОМКАМИ КЕЛЬТО-ИЛЛИРО-ФРАКИЙЦЕВ, известных под именем ВЕНЕТОВ, НОСИТЕЛЕЙ ДРЕВНЕЙ ЛУЖИЦКОЙ КУЛЬТУРЫ ХII–IV вв. до н. э.

Основная часть носителей этой культуры была поглощена и ассимилирована германским потопом в течение второй половины I тысячелетия до н. э., но вполне возможно, что какая-то небольшая их часть, жившая на окраине «лужицкой» территории, спаслась в непроходимой стране припятских лесов и болот, в зоне «археологической неуловимости» между Германий и Сарматией. Эта «археологическая неуловимость» вполне объяснима – в чащобах и трясинах богатые археологические памятники не оставить, – дерево там постепенно гниет, а камня для построек нет. Хотя глины для обмазки жердей хватает. Поэтому их поселения, видимо, состояли все из тех же, характерных потом и для германцев, длинных домов («они сооружают себе дома», пишет Тацит), стены которых составляли вертикальные столбы с плетнём, обмазанным глиной. Унесли они с собой и свой этноним – венеты. Под этим именем («венеды») в I в. их и узнал Тацит.

* * *

Через три-четыре столетия место этих «венедов», последних потомков носителей лужицкой культуры, заняли выделившиеся из прабалтского этнолингвистического массива и постепенно германцами же вытесненные на юго-запад протославяне.

И вот этих-то протославян, занявших место венедов и ассимилировавших их, окружающие продолжали называть венедами.

Отсюда «винды» и «венты» как названия славян у немцев и куров, «венемаа» как «земля русских» у эстонцев, «веняя» (официальное название русских, в отличие от пейоративного «рюсю») у финнов.

Это действительно обозначения настоящих славян, далекие предки которых заселили к IV–V вв. колеблющиеся среди припятских болот земли настоящих венетов, к тому времени поздних потомков «лужичан». Дальние соседи новых праславянских насельников (а близких соседей – не было), которые не очень-то разбирались в том, какие смены населения происходят в тех лесах и на тех болотах, продолжали называть их жителей по старинке – «венетами» («виндами», «вентами», «вене»), что является фактом вполне естественным для «народной этнонимологии».

[13]
Зона «археологической пустоты» и ее новое население

«Венеды» Тацита в I в. были еще венетами, т. е. кельто-иллиро-фракийцами. После этого прошло триста лет. И вот «венеты» Иордана в IV в., на которых напал Германарих, это уже, вполне вероятно, в какой-то своей части, ПРОТОСЛАВЯНЕ (пока еще только ПРОТО, об этом ни в коем случае нельзя забывать), осевшие на землях «лужицких» венедов и постепенно поглотившие их, так еще и не освоив культуру наземного домостроительства. А в большей своей части это «породившие» протославян многочисленные племена ПРАБАЛТОВ, всё еще связанные со своими «детьми» пуповиной родственных диалектов и общих культурных традиций.

Протославяне родились между германцами на западе и иранцами-кочевниками на юге, и единственно возможное «между», это Припятские леса и болота.

Протославяне постепенно становились праславянами. Они превращались в праславян, все больше изолируясь, потому что идти им было некуда и дружить им было не с кем. Сначала сарматы и готы, потом гунны, потом тюрки-кочевники, потом германцы и прабалты не давали праславянам выйти из лесов и болот ни на юг, ни на запад, ни на север. Идти можно было только на восток, где жили финны со своими костяными наконечниками стрел. С таким противником еще можно было справиться. Поэтому какая-то часть праславян начала постепенно и очень медленно мигрировать на восток и северо-восток.

Но бо́льшая их часть, получившая имя венедов, – по месту проживания старых венетов-лужичан, живших ранее на территории Полесья, – осталась «бродить» по лесам и болотам от Немана до Днепра, не выходя из чащи и не имея возможности ни у кого перенять начатки цивилизации. Возник менталитет, привыкший к гомеостазу, т. е. к «пребыванию в одном и том же», менталитет, которому для того, чтобы развиваться, нужен был внешний толчок. Первым толчком было движение готов с севера, сарматов с юга – раскол балтского единства. Затем толчок гуннов, кутригуров, авар. Затем хазар. Затем викингов. Затем монголов. Затем Европы. Чтобы выжить в результате всех этих толчков, надо было перенимать элементы культуры тех, кто толкал. Так постепенно и издревле возникала и утверждалась имитационно-адаптивная культура славян.

Зона «взаимного страха» и «археологической неуловимости» охватывала междуречье Западного Буга, Немана и Березины и все Припятское Полесье, которое оставалось «археологически пустым» с середины I по VI в. н. э., т. е. 500 лет. Где-то в этом промежутке исторического времени у отколовшихся в «пустоту» и «одиночество» (или скорей «отколотых» туда готами и сарматами) новых насельников из когда-то единого прабалтского этно-лингвистического массива и сложился постепенно свой собственный язык, которому суждено было стать славянским.

[14]
Цивилизационный фронтир

Но кого (или чего) все же «боялись» германцы и сарматы, останавливаясь перед «зоной взаимного страха», которая теперь известна как зона «археологической неуловимости»?

Можно предположить, что здесь, на границе «Свебии» и «Сарматии», взаимно боялись друг друга тогдашние «Европа» и «Азия».

Уже почти оседлые германцы, жившие в «длинных домах», и навсегда кочевые сарматы в «кибитках» (П.К. Тацит).

«Лес и Степь» (Л.Н. Гумилев).

Абсолютно разные «культурные миры» из «семи», тогда существовавших (М.Б. Щукин).

Здесь, по южной и северной границе припятских болот и лесов, для древних германцев и древних иранцев тоже проходил – как для Рима по Рейну и по Дунаю – свой «лимес», тогдашний цивилизационный фронтир, где граничили две ойкумены – североевропейская и центральноазиатская. Между ними еще не было ни торгового обмена, ни даже военных контактов, а только взаимное избегание друг друга.

Припятское болотное Полесье воспринималось первобытным людом как SILVA SACRA – Священный Лес (так же благоговейно воспринимался, скажем, и знаменитый Герцинский лес, HERCYINIA SILVA, между Германией и Бойохэмумом, Землей бойев, будущей Богемией). Непроходимые лесные чащи служили в то время прекрасным, самой природой созданным рубежом между этими несовместимыми образами жизни и состояниями сознания, – открытого, динамичного и закрытого, гомеостазного, «остающегося в одном и том же».

[15]
Кто такие «анты»?

Согласно свидетельству Иордана, венеды/венеты делились на собственно венетов («корень»), склавинов и антов.

Антам приписывается пеньковская культура. Но эта культура явно кочевническая. Кто же такие анты? Этноним этот – иранский: anta означает «край» (ср. англ. end, нем. Ende – «конец»). Анты это племена, жившие на краю иранского мира.

Не исключено, что именно от этого этнонима пошли в русском языке «украины» («окраины»). При буквальном сопоставлении значений, «анты» – это «украинцы», жители окраинной периферии (тогда – иранской).

Возможно, анты это самая первая волна праславян, попробовавшая спуститься из леса на юг и юго-восток, в степь, где еще были сарматы – и «мгновенно» иранизированная. В таком случае, анты это первые праславяне, впитавшие в себя кочевнический менталитет. Недаром в конце IV в. анты участвуют в войне гуннов с готами на стороне кочевников-гуннов. Казалось бы, антов должна была привлечь высокоразвитая (для тех мест и той эпохи) черняховская культура, но им больше по душе пришлась культура центральноазиатских (южно-уральских, алтайских, – географическое происхождение здесь не так важно) кочевых племен. В результате готы напали на союзных гуннам антов и убили их вождя Боза. У Иордана – Boz, Booz, Box.

Некоторые славянские авторы реконструируют имя Боз как раннеславянское Бож (с соответствующими «божественными» ассоциациями) и даже как Вож, т. е. «вождь» (!). И другие антские имена воспроизводятся ими как типично славянские: Доброгаст, Межимир…

Между тем, у византийского историка Агафия Миринейского упоминается не Доброгаст, а Дабрагез (и по М. Фасмеру это имя восходит к готскому «Крепкое копье» – Dapragajza,), и у Менандра Протектора – не Межимир, а Мезамер (опять же от готского «mers» – «великий»; отсюда позднейшеее нем. mehr – «больше», «сверх»).

С. Рассадин еще приводит заключение Д. Иловайского, заметившего, что «среди антов и склавенов невозможно отыскать ни Святополков, ни Святославов», т. е. имен с ясной и однозначной славянской этимологией. «Попытки истолкования анто-склавенского именослова исходя из славянского, – продолжает Рассадин, – останутся, видимо, бесплодными и далее. Ведь славянская этимологизация неславянских имен очевидно бессмысленна». И действительно, даже известный римский оппозиционер Lucius Sergius Catilina носил, на первый взгляд, более «славянское» имя, чем «иной из числа Ανται и Σκλαυενοι [ «антов и склавенов»][1]1
  Рассадин, С.Е. Именослов IV–VI вв. н. э. как источник по этногенезу славян // Восточноевропейский археологический журнал, 4(17) июль-август 2002, (http:// archeology.kiev.ua/journal/040702/rassadin.htm).


[Закрыть]

Первый набег «антов» на Империю фиксируется в начале правления императора Юстина I (518–527 гг.), когда они вторглись во Фракию ВСЛЕД ЗА КУТРИГУРАМИ и были разбиты (Прокопий Кесарийский. Война с готами).

В IV в. анты выступают как союзники кочевников-гуннов, а в начале VI в. они идут в арьергарде кочевников-кутригуров.

Итак, анты это, по всей видимости, иранизированные протославяне, люди с менталитетом кочевников, этнос в состоянии становления, не ставший ни иранским, ни славянским, но растворившийся в конце концов среди окружающих народов. Какая-то часть антского праэтноса, как это до них было и с венетами-«лужичанами», сначала спаслась от растворения. Они остались кочевать и постепенно оседать на землю в Среднем Приднепровье. Там они смешивались с приходящими из северных лесов восточнославянскими племенами, и позднее стали важным субстратом населения на своей же давней территории, которая в разные эпохи носила разные, порой взаимоисключающие названия – то «Киевская Русь», то «Малороссия», то «Новороссия». Но лишь последнее по времени название – «Украина» – наиболее адекватно коррелирует со смыслом этнонима «анты».

[16]
А кто такие склавины?

Этноним «склавины» нам тоже известен только из византийских источников.

Впервые этноним «склавины» упоминается в работе «Гетика» (551 г.) Иордана в форме «Sclaveni» и в труде «Война с готами» (555 г.) Прокопия Кесарйского г. в форме «Sklaboi», т. е. только в середине VI в. н. э.

Первый набег склавинов на Византию тоже скрупулезно отмечен хронологами: после 578 г. «враги сильно налегли на нас, особенно проклятые ЭСКЛАВИНЫ и те, которых называют АВАРАМИ» (Менандр Протектор. История).

Можно предположить, что так называемые «склавины» это дальнейшая волна тех же праславян из Припятского Полесья, откуда первыми спустились на юг те, кто стал нам известен под именем «антов». К VI в. эти «склавины» (возможно, праславяне) уже значительно продвинулись, как мы видим, на запад и юг.

В конце VI в. склавины составляют неотъемлемую часть аварской кочевой орды. Так же как анты, склавины кочуют и, подобно всем мигрирующим первобытным племенам, «ищут родину».

Праславяне присоединяются ко всем кочевым завоевателям (гуннам, кутригурам, аварам) и учатся у них. Они учатся у них и уходят вместе с ними на запад и юг, завоевывать Европу или занимать пустующие там пространства. Так вырастают западные и южные славяне, предки словаков и чехов, сербов и хорватов. Те же праславяне, которые не отваживаются спуститься из леса в степь, превращаются со временем в восточных славян, предков украинцев, белорусов и русских. Некоторые из этих племен выходят из леса, но только тогда, когда кочевники на время уходят из степи. Другие так и остаются в лесу и этот факт крайне негативно влияет на их этногенез.

[17]
Версии происхождение этнонима «словѣне»/«славяне»

Существуют несколько версий происхождения этнонима «славяне».

Основными являются три.

1]. От слова «слово». Словѣне это люди «слова», т. е. говорящие «по-нашему», «словами». А все остальные, кто нашими словами не говорит, те, можно считать, вообще не говорят, они – немые, «немцы». Замечательно простая и красивая версия. Но есть вопрос.

Для того, чтобы выработать такую изящную композицию, достойную фантазии какого-нибудь поэта эпохи русского Серебряного века с его символистским мышлением, для того, чтобы создать такую чуть ли не витгенштейновского толка философско-лингвистическую оппозицию, первобытный славянин, придумывая себе свой этноним, должен был обладать по меньшей мере тремя замечательными ментальными свойствами. Во-первых, абстрактным мышлением, во-вторых, умением взглянуть на себя со стороны и, в-третьих, искусством логического сравнения.

Первобытный славянин должен был, таким образом, сознавать, что он, во-первых, «говорит», что, во-вторых, результатом его говорения есть «речь», а основой речи является «язык» его племени и даже всего союза племен, что, в-третьих, благодаря этому «общему языку» все первобытные славяне разрабатывают «совместное знание» о самих себе и окружающем мире, т. е. «со-знание», и что, наконец, в-четвертых, строителями этого со-знания являются «слова», а он, первобытный славянин, есть родитель, изобретатель и владелец этих «слов». Отсюда вывод, который для себя сделал этот первобытный славянин: всякий иной, кто его словами не владеет, есть «чужой» и «немой» или даже так: «чужой», потому что «немой»…

Не слишком ли все это сложно для первобытного славянина?

В то же время, по сходству с таким объяснением происхождения этонима «словѣене» можно создать массу подобных этимологий, одна изящнее другой, например: слово «немец» происходит не от слова «немой», т. е. не говорящий, а от эмоционального утверждения «не мой!», т. е. «не наш!», в отличие от «наших». – причем смысл слова «немец» остаётся исключительно таким же, даже еще более точным и жестким – не просто «чужой», но «враг».

Нет, первобытный житель «зоны взаимного страха» и «археологической пустоты» абстрактным мышлением еще не страдал и в лингвистические игры еще не играл. Происхождение его этнонима должно было быть гораздо более простым и очевидным.

2]. От слова «слава». Славяне – «славные». Тоже замечательная версия.

Проблема только в том, что переход звука «о» в этнониме «словѣене» в звук «а», что и дало нам в итоге «славян», произошло в очень позднем Средневековье. Да и опять же, как и в случае с изводом этимологии этнонима «славяне» от слова «слово», первобытный славянин должен был иметь еще более мощное абстрактное мышление, чтобы представлять себе на этот раз, что такое «слава», чем он, собственно говоря, «славен», и не только он, но и все его соплеменники, и не только его соплеменники, но и союзные воины из родственных племен, все, без исключения «славные» – «славяне!»

Нет, это слишком торжественно для первобытного славянина и отдает скорее романтическими теориями славянофилов ХIХ в. В VI в. таких теоретиков среди «словѣн» еще наверняка не было.

3]. Третья версия – самая скромная. Этноним «славяне» произошел от топонима (названия места).

Действительно, праславянский суффикс – ѣне (как затем и русский – яне, – ане) это суффикс множественного числа, указывающий на географическое происхождение или местоположение: древляне (из «дерев», леса), поляне (с полей), северяне, южане, мораване (с реки Моравы, из Моравии), петербуржане, земляне, инопланетяне, мазовшане (из Мазовии), поморяне (с Поморья) и т. п. Поэтому, кстати, третьей версии придерживаются лингвисты. Они-то знают совершенно точно, что суффикс – ѣне (-яне, – ане) встречается только в производных от названий мест.

О том, что – ѣне (-яне, – ане) есть суффикс, указывающий именно на изначальное географическое местоположение этноса, говорит и сам летописец Нестор: «…славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели… по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от неё и назвались полочане…»

Скорей всего от гидронима (названия реки, у которой жило условное племя «альфа», давшее потом своё имя всей родственной этнолингвистической группе) произошел и этноним славян. Тогда надо искать эту реку, а не бродить в лабиринте торжественного абстрактного мышления.