Текст книги "Курсантский дневник (сборник)"

Настоящий человек

Мы подружились не сразу. Хоть и были ровесниками. Серёжа – москвич, я – краснодарец. Учились в разных группах. Но было у нас нечто общее, что подтолкнуло друг к другу, позволило довериться, раскрыться.

После первого курса я познакомился с очаровательной девчушкой, и как-то перед Новым годом мы втроём гуляли по Питеру, шутили, Серёжа читал свои стихи. Время пролетело незаметно. Договорились в следующее увольнение опять встретиться, погулять вместе. Но следующего совместного увольнения не получилось – то меня не отпускали, то Сергея, то на разные дни увольнительные выпадали. Весной моей подруге исполнялось 18 лет, и Серёжа предложил сделать ей совместный подарок. Он вырезал резцом на фанерке картину – развод мостов над Невой – и отдал мне, чтобы я покрыл её лаком. Вручал подарок я один – к Серёже на майские праздники приехала мама с Сашей. Он меня с ними тогда познакомил.

18 мая ближе к вечеру я стоял дневальным по батальону. Последняя смена перед сдачей дежурства. Мой дежурный выдавал оружие заступающему караулу. Мимо пробежал Серёжка Мостаков: «Привет! Как дела? Когда в увольнение вырвемся?» – «Не знаю, – ответил я. – Может, на мой день рождения». Я говорил о 28 мая. Он побежал дальше, подгоняемый командой на построение караула, а я окунулся в текущие дела. Никто не мог предположить тогда, что уже через несколько часов мы вновь встретимся, но уже при других обстоятельствах…

После наряда и бессонной ночи спится особенно сладко, тем более что команда «Отбой!» прозвучала совсем недавно. «Дежурная группа, подъём! В ружьё!» – разрезала тишину ночи команда. «Что за идиотские выходки?» – пронеслось в сознании. Другого времени для шуток не нашлось, что ли? «35-я группа – в ружьё!» – не унимался чей-то голос. Дверь комнаты для хранения оружия со скрежетом распахнулась. Вскакиваю с кровати, одеваюсь на ходу, вооружаюсь и выбегаю на плац, где строится наша дежурная группа. Перед нами мечется дежурный по училищу майор Гутман. Не могу понять, почему он сжимает в руке ПМ (пистолет Макарова). «Патроны получили?» – спрашивает он. «Нет, – отвечаем, – а что случилось?» – «Нападение на караул! За мной, вперёд марш!» – кричит он, и мы срываемся с места.

Дальше всё – как в замедленной съёмке. Подбегаю к караульному помещению со стороны пруда и метрах в десяти от входа останавливаюсь как вкопанный. Перед глазами открывается ужасная картина – дверь караульного помещения настежь раскрыта, над ней ослепительно светит фонарь, выхватывая из кромешной темноты корчащегося в агонии, хрипящего Колю Быкова. Он пытался отползти от этого ослепительного света в темноту, цепляясь руками за траву. Оглядываюсь. Рядом стоят Саша Данкин и Сергей Осокин, чуть поодаль – майор Гутман. Больше никого нет. Впереди – неизвестность. Вдруг откуда-то из ночи выпорхнула фигурка в беленьком халате, дежурная медсестра, она пробежала мимо нас и скрылась в караульном помещении. Бросаемся вперёд, переворачиваем Колю Быкова на спину. Он уже не стонет. Подсумок раскрыт. Из него падают искорёженные магазины с патронами. В области ремня под подсумком зияют раны. Коле уже не помочь. Он в коме.

Захожу в дверь. Прямо передо мной лежит Сергей Курдюмов. Тоненький такой, худенький – вытянулся в струнку. Он мёртв. Справа, за дверью в комнату отдыхающей смены, – Толя Карпишин, наш прославленный самбист. Он босиком, ноги и грудь прострелены. Признаков жизни нет. Включаю свет. Под топчаном ближе к окну какое-то шевеление. Бросаюсь туда – Вова Жуков, раненный, но живой. Передаю его Сергею Осокину и медсестре, а сам – дальше. В комнате начальника караула за пультом, раскинув руки, словно для объятий, на полу лежит на спине Анатолий Зубенко. Глаза его открыты, взгляд устремлён куда-то ввысь. Он не дышит. Справа за дверным проёмом в комнате бодрствующей смены вижу лежащего лицом вниз Серёжу Мостакова. На его спине два пулевых отверстия, расплываются пятна крови. Осторожно приподнимаю Сергея, разворачиваю лицом к себе. Он смотрит на меня и даже спрашивает: «Где этот гад?» Я не понимаю, о чём он, а в сознании ликует радость: «Жив! Жив! Живой!» И только тут замечаю лежащего рядом с Серёжей на спине, голова к голове, убийцу. Он косится на меня, вращая глазами, из горла доносятся булькающие звуки. Чуть поодаль, у закрытого ставнями окна, за столом сидит на стуле Саша Черников. Он сидит, подперев голову рукой, и смотрит в нашу сторону с укоризной. Только спустя какое-то время я понял, что он мёртв. Пуля летела мимо него, но по иронии судьбы срикошетила и попала Саше в висок.

Я, как мог, пытался успокоить Сергея, а он мне твердил: «Возьми мои документы и тетрадку (дневник со стихами он всегда носил с собой. – В. С.). Никому не отдавай, только родителям. Хорошо?» – «Хорошо», – ответил я. Военный и комсомольский билеты, тетрадку и последнее письмо, недавно полученное Серёжей от отца, я спрятал за пазуху. Забрезжил рассвет. Появились ребята из нашей группы, потом приехало несколько «скорых». Начали грузить раненых. Сергея несли на носилках, я шёл рядом. «Держись, Серёжа», – сказал я ему. «Всё будет хорошо, – ответил он, – документы и тетрадку отдай родителям, не забудь». – «Когда поправишься – отдам тебе», – пообещал я. Если бы я знал, что это была наша последняя встреча! Через четыре дня, 23 мая, Серёжи не стало. Он умер на руках матери в госпитале.

Хронология тех событий всё время в моей памяти. Помню, как появились офицеры командования училища. Всех, кроме нас, очевидцев, попросили уйти. Я обстоятельно несколько раз рассказывал о случившемся командованию. Ждали приезда руководства Главкомата войск, военной прокуратуры. В живых осталось только двое – Владимир Жуков и Павел Семеньков. Коля Быков умер, не приходя в сознание, в одной из больниц Питера.

Ближе к обеду у меня разболелась голова, и я ушёл из караульного помещения, никому ничего не сказав. Меня и не искали. Лишь через несколько дней вызвали к следователю военной прокуратуры. Капитан попросил меня рассказать о том, что я видел в ту роковую ночь. При этом он всё время поглядывал на часы – видимо, спешил. Когда я дошёл до того момента, когда Серёжа передал мне документы, он оживился. «А где они сейчас?» – спросил он. «У меня, – ответил я, – где же ещё». – «Отдайте мне!» – «Не могу, я обещал, что передам их только родителям», – отвечаю. «В интересах следствия я обязан их у вас изъять. Вы не беспокойтесь, я обязательно передам их родителям. Всё будет в сохранности». Пришлось подчиниться.

Лишь письмо Серёжиного отца я не отдал следователю. Анатолию Александровичу я передал письмо при нашей первой встрече, положившей начало многолетней дружбе. Сколько дорог мы прошли с ним вместе, сколько выходных просидели с удочками на берегах подмосковных рек и озёр! Заядлый рыбак и охотник, грибник, он щедро делился со мной своими знаниями, жизненным опытом, по-отечески заботился. Человек несгибаемой воли, мужества, он до последних своих дней боролся, восстанавливая справедливость в отношении Серёжи. И добился своего. Отец и сын Мостаковы. Два человека, две судьбы, прошедшие через мою жизнь и оставившие в ней яркий образ того, каким должен быть НАСТОЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК.

Валерий Сидоров,

подполковник запаса

Наша семья

Теперь, когда после долгого замалчивания подвиг моего сына Сергея Мостакова официально признан, когда он посмертно награждён орденом Мужества и в школе, где учился, создан его музей, меня часто спрашивают: «Как вы воспитывали будущего Героя, как готовили его к подвигу?» По правде сказать, я не знаю, как коротко ответить на этот вопрос. С одной стороны, мы в семье никогда не говорили ему таких патетических слов, как «умри, но стань Героем», и я, конечно, всё отдала бы за то, чтобы сейчас он был жив. «Делай что должен, и будь что будет» – кажется, такой девиз был у кого-то из литературных персонажей. Вот и Серёжа умер молодым не потому, что «на миру и смерть красна», а потому, что делал то, что полагалось делать в той ситуации. Он вовсе не собирался умирать, четыре дня боролся за жизнь и до последней минуты не понимал, что умирает. Я и сейчас не могу без слёз вспоминать об этих драгоценных последних минутах, о наших с ним разговорах – совсем вроде бы будничных.

Со дня гибели до награждения орденом прошло так много лет – гораздо больше, чем он прожил на свете. Мне тогда было тридцать девять, теперь – за семьдесят. Это повод оглянуться и на собственную жизнь, попытаться многое понять, переосмыслить и подытожить. Перед глазами проходят картины и люди из прошлого – моей семьи, семьи моего мужа.

Став старше, я стараюсь не судить других людей слишком строго, не делить мир на чёрное и белое. Тем более что иногда это сделать просто невозможно: настолько всё перемешалось в этой жизни, наслоилось одно на другое. «Ноци-тоци-ноци-то, ноци-тоци-ноци-то» – странная присказка отвлекла от размышлений и вернула в самое раннее детство. Так, посадив меня или брата на ногу и легонько подбрасывая, приговаривала моя мать, а сейчас вот приговаривает мой младший сын Саша, качая на ноге своего сынишку, моего внука Костика. Костик уже большой, ему восемь, но иногда он приходит и просит его «полюлюшенькать». Это тоже мамино слово. Когда, как незаметно для меня они выучили эти наши словечки, которые, наверное, передадут, как эстафету, дальше, своим уже внукам, будущим поколениям нашего рода? Может, вместе с мелкими вроде бы штрихами, житейскими историями, которые Серёжа слышал и дома, и в моём родном селе, он незаметно впитал и что-то более важное, более ценное, что и привело его к подвигу?

Если говорить о моих корнях, моей части семейного древа, взрастившего Серёжу, то наибольшее влияние на моих детей оказала бабушка Мария Васильевна, моя мама. Человек благородный, мужественный и стойкий, она была для них примером. Серёжа присылал ей из училища открытки, называя «милой бабулечкой» и «ангелом-хранителем». Саша тоже до сего времени вспоминает мою мамочку – какая она была справедливая и добрая, но без сюсюканья, и очень за многое ей благодарен. В Москве мы с ней жили не всегда – я родилась на Украине, в селе Винож Винницкой области, где среди живописных холмов течет речка Лядова. Поразительно, что даже в лихолетье, несмотря на коллективизацию и войну, сохранилась нетронутой наша белокаменная церковь, где крестились, венчались мои предки, моя мама и её сестры. Все они пели в церковном хоре. Там крестили меня и брата. В других местах храмы разоряли, а у нас – нет. Вокруг церкви много сирени – там, когда мы в отпуск приезжали в родное село, любили играть мои дети.

Нас у мамы было двое – я и мой брат Вася, Василий Степанович. Она очень любила своих детей и одновременно держала в строгости.

Маме довелось пережить два страшных голода. В голодомор (меня тогда ещё не было) семья уцелела благодаря корове. И не только наша семья: мама спасала многих односельчан, которым по стакану делила утренний надой, чтоб забелили кашу для детей. Люди пухли с голоду и ещё затемно выстраивались в очередь за молоком у нас во дворе.

Мама в двадцать восемь лет осталась вдовой и, хотя многие предлагали ей руку и сердце, больше никогда не выходила замуж – боялась, что мужчине будет нужна она, но не её дети.

Овдовела мама потому, что в войну отец ушел на фронт, а прямо оттуда был направлен на восстановление шахт Донбасса. Там он и погиб совсем ещё молодым. Я своего отца совершенно не помню.

Мама всегда была щедрой, подельчивой. Она говорила: «Кто бы ни пришёл к тебе в дом, первым делом накорми и дай человеку самое лучшее, что у тебя есть, а потом уже веди с ним беседу». Эта установка досталась ей от её отца, который тоже был очень добрым – она часто вспоминала о нём.

Точно таким же стал и мой Серёжа, за что иногда приходилось его ругать. На семнадцатилетие мы подарили ему красивые дорогие часы. Их попросил сокурсник, когда шёл в увольнительную, да так и не вернул. После смерти Серёжи из его записной книжки мы узнали, что очень многие курсанты должны ему деньги. Как-то, приехав домой на два дня, он уехал с полной сумкой продуктов. Потом оказалось, что всё это он отвёз не в училище, а своему однокласснику, который служил в армии неподалеку от Ленинграда, потому что «солдат кормят хуже, чем курсантов». Вообще он очень любил угощать. Будучи в наряде по кухне, Серёжа ночью жарил картошку и мясо и приносил спящим сокурсникам, будил и кормил всех. Я, приезжая к Серёже, привозила домашние пирожки для ребят. Они стеснялись их брать. Тогда Серёжа говорил: «Мама, давай выйдем». Мы выходили и слышали топот тяжёлых сапог тех, кто бежал к столу.

Сын и моя мама похоронены вместе на Преображенском кладбище. Памятник Серёже мы ставили всей роднёй. Армия на него денег не дала, сказали: «Памятники ставят генералам, а ваш сын был всего-навсего рядовым». Однажды пришла я на кладбище, а памятник – мамин и Серёжин – весь разбитый лежит на земле грудой камней. Как я это пережила, сама не знаю… Саша поставил новый памятник Серёже и своей бабушке.

В 1947 году мама вывезла нас на Западную Украину. Я училась и с пятнадцати лет работала – сначала курьером в обкоме партии, потом стала расти по служебной лестнице. На работе и познакомилась со своим будущем мужем, Мостаковым Анатолием Александровичем. Военный лётчик первого класса сверхзвуковой бомбардировочной авиации, он был направлен к нам по окончании лётного училища. Вскоре мы поженились. Свекровь моя Анна Николаевна всю войну прожила в Москве с двумя малолетними детьми, работала для фронта, для победы. Александр Иванович Мостаков строил метро, а во время войны был тяжело ранен в висок, но выжил. Хотя муж был москвичом, а я, можно сказать, провинциалкой, семья мужа тепло приняла меня – тем более что у нас обнаружилось много общего. Не могу не рассказать здесь про дедушку мужа и его вторую жену. Будучи уже взрослым, мой муж всё время её и дедушку вспоминал с великой любовью.

Во время войны так случилось, что он жил два года с ними в Тверской области, учился в школе. В деревню на отдых его привезла мама, но началась война, и к ним нельзя было добраться. Казалось бы, Москва и Тверь почти рядом, но тогда их разделял фронт. Бабушка Пелагея была старостой в церкви и художественным руководителем в клубе, цитировала наизусть Пушкина, ставила спектакли – настолько была культурная, развитая. На ней же были и корова, и всё хозяйство (и огород-то у неё всегда был самым лучшим, и урожай богатым). Так вот, когда муж школьником там учился, бабушка на ночь рассказывала ему сказки. Рассказывает, а сама уже клюёт носом. Он толкает: «Бабушка, давай дальше». И она никогда не рассердилась, не сказала, что устала: «А, да-да, на чём я закончила?» И продолжала рассказывать.

А дедушка Иван Ильич делал колеса, телеги. Бывало, в великий праздник, на Ивана Купалу, который у них в Ховани считался храмовым, он приходит и говорит: «Мать, вот пришли к нам гости, угости их». Она угощала, потом он их провожал за ворота. «Иван Ильич, кто это были?» – «Да Божьи люди». Представляете, просто мимо проходили, но он считал, что их надо угостить. Это было Божьим делом, хотя он не знал, кто они и что они. В этой деревне и его все очень любили, благодарили за то, что он очень многим помогал. Моего мужа, который часто туда приезжал, дедушка научил косить, рыбачить, охотиться, собирать грибы и ягоды. Муж настолько любил природу, что в этих занятиях доходил порой почти до фанатизма.

Потом, когда мужу на земле его предков, в Завидове, дали участок, мы построили дом и разбили прекрасный сад, но его главной страстью оставались тамошние почти девственные леса. У нас была самая настоящая грибоварня – грибы он собирал корзинами и мешками. Все это солилось, мариновалось, сушилось, дарилось и раздавалось. Как-то за грибами мы пошли вместе с соседом по даче. Сосед походил-походил: «Нету нигде!» А муж говорит: «Пойдёмте, я вам покажу». Приходим – лежит поваленное дерево, а на нём – не передать – миллион вот таких маленьких опят, хоть косой коси! Сосед удивляется: «Я же здесь ходил, почему не видел?» А потому, что он приехал из степного Казахстана, какой там лес? Муж ходил на охоту на кабана, лося, я делала очень вкусные колбасы из дикого мяса, которыми мы тоже всех угощали. Однажды муж приехал с охотничьим трофеем – головой и рогами лося.

Вот в такой необыкновенной семье росли мои дети. Серёжа, как папа, тоже очень любил все живое, и, по-моему, животные и растения в ответ тоже его любили. Из растерзанных бурей птичьих гнезд Серёжа собирал птенцов и строил им домики на балконе, выхаживал. У нас в квартире вырос и цыплёнок Тёпа, которого Серёже подарили в деревне. Он так привязался к Серёже, что бегал за ним везде, как собачонка, так что даже мешал на улице играть с ребятами. С цыплёнком Серёжа ходил и на рыбалку. Однажды Тёпа заглотнул червяка, насаженного на крючок, а Серёжа этого не заметил и забросил удочку вместе с Тёпой на середину озера. Спохватившись и вытащив Тёпу из воды, расстроенный Серёжа прибежал домой. Мы с ним осторожно извлекли крючок – ничего страшного с нашим Тёпой не случилось. Серёжа очень любил и собак. Бывало, соберёт вокруг себя целую собачью стаю и кормит.

Летом мы с семьёй отдыхали на Чёрном море – в Судаке, Коктебеле. Серёжа плавал с ластами, любовался всем, что видел на морском дне. С юга он привозил редкие растения, сажал их дома. Так он вырастил кактус, который теперь я отдала в его музей в 292-й школе. Дома остался и растёт ещё один цветок, посаженный Серёжей. Когда Серёже исполнилось пятнадцать лет, я подарила аквариум, иметь который ему давно хотелось.

Аквариумистом он стал очень серьёзным и увлечённым – сам ездил на Птичий рынок за кормом, обменивался ценными экземплярами с другими любителями, отсаживал и выращивал мальков. Когда Серёжи не стало, рыбками занялся папа, а после его смерти – я с Сашей. Потом аквариум потёк, и новый мы заводить не стали.

Когда много лет назад мы приехали в Москву, около нашего дома было пусто. Серёжа вместе с папой посадил много деревьев – липы, каштаны, берёзы – и сирень. Сейчас эти деревья уже огромные, могучие, а обильное цветение сирени приходится как раз на день Серёжиной гибели. Я несколько веточек ставлю дома рядом с его портретом… Как-то Серёжа привёз из лесу маленькую рябинку и посадил её напротив своего балкона. Она выросла высокая, стройная – на Серёжу похожая. Он погиб, а рябинку кто-то спилил. Мы с мамой очень переживали, выплакали много слёз – как можно было спилить такую красоту?! О деревьях, лесе Серёжа думал даже на смертном одре. Когда я приехала к нему в госпиталь, он говорил: «Мамочка, ты не переживай. Выздоровею – мы с тобой домой поедем, по лесу погуляем. Сейчас бы в лес: прикоснуться к берёзке – белой, стройной, воздухом подышать»…

Конечно, Серёжу с его отцом объединяла не только любовь к природе. Сын уважал и ценил в нём военного-профессионала, смелого, решительного человека. Это во многом определило профессиональный выбор самого Серёжи. Анатолий Александрович Мостаков окончил лётное училище с отличием и именно потому, что имел право выбора, попал в Прикарпатский военный округ с центром во Львове, а затем – в Станислав (Ивано-Франковск). Муж был лётчиком-асом, часто сам переучивался на новые типы самолётов и учил летать молодежь, совершил 500 прыжков с парашютом, был мастером спорта и инструктором по парашютному спорту. Серёжа брал с него пример и тоже занимался спортом – прыжками на батуте, лёгкой атлетикой, играл в хоккей, любил лыжи. Однажды муж показал сыновьям сверхзвуковой бомбардировщик изнутри – им было очень интересно соприкоснуться с новейшей аппаратурой.

Вообще мы, можно сказать, жили его жизнью, его полётами, и это тоже оказало очень сильное влияние на формирование личностей наших детей. Военные – это люди подневольные. Элитные войска (лётчики, подводники) каждый день рискуют жизнью. Работать приходится и в праздники, и в будни. Командировки по месяцу. Многие жёны-москвички не выдерживали сложностей гарнизонной жизни и бросали мужей-военных. Мой романтизм тоже рассеялся, когда совсем девчонкой из старинного города с прекрасными парками, где у меня всё было «под боком», работа – рядом с домом, я попала на общую кухню, когда приходилось таскать ведрами ржавую воду, фильтровать её, готовить на керогазе, на нём же сушить пелёнки в холодной двенадцатиметровой комнатке.

Если Анатолий Александрович должен был первым лететь на разведку погоды, спать он ложился в двенадцать часов дня, и приходилось приноравливаться к изменчивому режиму. Ночные полеты заканчивались в четыре утра. Мы, жёны, не спали, ждали мужей. На жёнах военных – не только забота о муже, но и дети, учёба, работа. Мы старались искать работу, трудиться на любых местах. Ребёнок у нас родился в первый год после свадьбы.

Когда я узнала, что стану мамой, то очень обрадовалась, хотела именно мальчика и ещё до рождения дала ему имя Серёжа. Мне и сейчас кажется, что лучше этого имени нет. Серёжа родился здоровеньким, весом в четыре килограмма. Столько было счастья! Он был смышлёным, весёлым, рано начал говорить, в десять месяцев пошёл своими ножками, это произошло во время нашего отпуска в Москве, на ВДНХ.

Моя мама помогала, как могла, пока Анатолия Александровича не отправили в военный гарнизон подо Львов, где были лучшие в Советском Союзе военные лётчики. Там мы с ним прожили тринадцать лет. Серёжа в первый класс пошел в 65-м году, а мы с Сашей его провожали. Потом с мужем мне пришлось поездить, и везде, где бы мы ни жили, с нами были дети. Младшенький, Саша, в школу пошёл в Ивано-Франковске, куда мужа перевели из Черлян. Потом опять были Черляны, потом Чертков, потом Черляны, Ивано-Франковск – такой у нас был «вояж». В Ивано-Франковске с 1 сентября он доучился до конца года, а к Новому году мы уже были в Монголии.

Там в школу приходилось каждый день возить детей, такие закутанные-замотанные комочки, за тридцать километров на неотапливаемом ПАЗике в шестидесятиградусный мороз. В пустыне Гоби у китайской границы никаких дорог не было – паслись стада, стояли юрты. Помещений для скота монголы не строят, но пастух всё равно знает, кто, где украл его буйволов, яков и верблюдов. Интересно, что монголы не доят скот, только едят мясо. Это очень своеобразные люди. Монгол никогда никуда не торопится, еду в дорогу не берёт. Он знает, что в пути (хотя там расстояния немыслимые) его всегда накормят.

Из Улан-Батора в Москву поезд ходил раз в неделю. На всем его пути по Монголии местные, даже не зная вас, на остановках бесплатно угощали продуктами и питьём (в основном лепёшками, кумысом). Нам можно бы многое у них перенять и в части уважения к женщине, девушке, не говоря уже о пожилом человеке. Когда мы, русские женщины, приезжали в Улан-Батор, садились в троллейбус, молодежь вскакивала, уступая места. Такое вот уважение человека к человеку.

Анатолий Александрович всегда запрещал нашим детям садиться в метро, если в вагоне были люди, которым нужно было бы уступить место. Однажды произошёл такой случай. Маленький Серёжа приходит и говорит: «Девочка меня побила». Я: «А почему ты не дал сдачи?» – «Она же девочка, а девочек бить нельзя».

Вспоминается и другая история, связанная с Серёжиным братом, Сашенькой. Как-то пришла к нам приятельница. У них в то время была машина «Волга». Она говорит: «Серёжа (а ему было пять с половиной лет), давай поменяемся: я вам – машину, а вы мне – Сашеньку. Ведь он и плачет, и спать не дает ночами». Он прибежал ко мне взволнованный: «Мамочка, тетя Эля дает машину за Сашеньку!» Я отвечаю: «Ну что ж, отдавай». Он: «Да, я рад, что у нас будет машина». Но потом, видно, подумал и говорит: «Ведь он мой братик! Я его ни за что не отдам!» Когда мы переехали в Москву, сыновья учились в одной школе – № 292. Приезжая домой из училища, Серёжа заходил туда и спрашивал у классного руководителя и других учителей, как дела у Саши. Он хотел, чтобы младший брат, которого очень любил, научился играть на гитаре…

Сам Серёжа учился хорошо, был живым, любознательным непоседой, рано начал рисовать. В седьмом классе он вступил в комсомол, занимался общественной работой, за что получил очень много грамот; стал членом клуба «Юный дзержинец». Летом с клубом они выезжали в лагерь Таманской дивизии. Сын любил литературу, русский язык, хорошо им владел. Он часто читал стихи – свои и других поэтов. Я, как мать, его наставляла, чтобы он поступал в Педагогический институт имени Ленина, потому что видела, как он любит детей. Серёжа был очень весёлый и добрый, и дети просто льнули к нему. Тем более что он хорошо не только пел, рисовал, но и выжигал, выпиливал, мастерил всякие дудочки, свиристелки, другие интересные штучки. Я говорила: «Ты будешь директором школы. Подумай, сколько ты сможешь дать своей любовью и педагогическому коллективу, и ученикам!»

Однако, окончив школу, Серёжа сразу поступил в Ленинградское высшее политическое училище. 10 июля ему исполнилось семнадцать лет. Он в этот день сдавал экзамены в Питере – так Серёжа называл Ленинград. Я к нему часто ездила и всегда жалела, что такого молоденького оторвала от своего сердца. Приезжая в училище, я спрашивала у замполита: «Как мой Серёжа?» Он говорил: «Хороший курсант, но много у него детства». У сына был хороший голос – он был в училище ротным запевалой. На каникулы Серёжа привозил с собой ребят из других городов, которые учились в Питере. Они жили у нас, он показывал им Москву. Учёбу, службу он описал в своих стихах.

В 1977 году мы с Сашей приехали к Серёже 30 апреля, уехали 3 мая. А 23 мая Серёжи не стало. Восемнадцатилетний, он в мирное время получил шесть пулевых ранений и спас людям жизнь. Пока мой Серёжа, истекая кровью, из последних сил преследовал бандита, два других курсанта, получившие по одному ранению, прятались под койкой. В госпитале тяжело раненный Серёжа повторял врачам: «Вы к ребятам, к ребятам, а у меня всё нормально».

В училище сын посещал литературный кружок, и дневник, в котором писал стихи, был с ним в карауле. На нём сохранилась кровь Серёжи. Командование училища вызвало меня телеграммой, я приехала сразу. Сын узнал меня, беспокоился о ребятах, спрашивал, все ли живы. Я его обманула. Сказала, что живы все, хотя погибло сразу пять человек. Серёжа сказал: «Мама, отдохни, ты с дороги устала». Всегда, всегда он думал прежде всего о других!

С уходом Серёжи померкла наша с Анатолием Александровичем и всей нашей семьи жизнь. Ушел весёлый, добрый, совсем юный человек – будто розовый бутон не распустился.

С мужем мы прожили сорок пять лет. Уже шесть лет, как его не стало – не выдержало сердце. Мы вместе долго добивались признания подвига нашего Серёжи, и горе нас очень подкосило. Пока я жива, я езжу на кладбище и к его родителям, где похоронена и бабушка Пелагея. После смерти мужа Серёжины дела я взяла на себя.

Всей организационной частью подготовки этого сборника занимался мой младший сын Александр Анатольевич Мостаков. Он тоже окончил школу № 292, а потом – МГИМО, специалист в своем деле. После того как старший сын погиб, мне пришлось отправить служить и младшего… Только Бог знает, как я жила те два года. Мой Саша – уравновешенный, спокойный, думающий человек, хороший семьянин, сын, отец.

Я ветеран труда и сейчас тоже работаю – на общественных началах в Совете ветеранов Министерства сельского хозяйства помогаю участникам Великой Отечественной войны и труженикам тыла. Была у меня большая семья, а сейчас я осталась одна в большой квартире. «Ты не одна, у тебя есть мы», – поправляет Сашин сын, мой внучек Костик и называет меня своим самым лучшим другом. Так что теперь у меня снова есть два мальчика, которыми я очень горжусь. Они часто звонят, приезжают, я с ними отдыхаю на юге и на даче. Своим внуком Костиком, которого растила до трёх месяцев, я просто не могу налюбоваться и счастлива, что он у меня есть – красивый, смышлёный и любознательный. Своей непоседливостью Костик очень похож на Серёжу. Он дарит бабуле все свои поделки, читает свои стихи и любит бывать у меня.

Я благодарна своим хорошим друзьям, которые во многом меня поддерживают. Среди них подруга юности Любовь Андреевна Попова. Так сложилась судьба, что мы обе вышли за военных, вместе ездили по военным гарнизонам за своими мужьями. Я дружу не только с ней, но и с её сыновьями. Больше полувека мы дружим и с прекрасной семьёй бывшего штурмана моего мужа, Михаила Никаноровича Самолкина. Наши дети родились в одном роддоме, росли вместе. Они всё бросили, чтобы всей семьёй приехать на похороны моего Серёжи. Дочь Самолкиных, Танечка, как родная дочь и для меня. Я в ней души не чаю – такой доброй и нежной. В жизни моей появился ещё один близкий человек, Вера Прокофьевна Шевченко, моя Верочка. Она мне как сестра. Спасибо ей за долгую дружбу. Огромная благодарность другу семьи, большому человеку, заслуженному юристу России, участнику Великой Отечественной войны Аболенцеву Владимиру Александровичу за всё доброе, что он сделал для нашей семьи. С Галей Лопатко, которую Серёжа ввёл в наш дом, вместе идём по жизни, и я, как мама Серёжи, благодарна ей за память о нём.

Я общаюсь с бывшими сокурсниками Серёжи, которые много лет приезжали ко мне в гости: сначала одни, потом – с девушками, потом – с жёнами и детьми. Одиннадцать человек с его курса окончили Академию имени Ленина в Москве. Многие назвали детей в честь моего Серёжи, в том числе Володя Штомпель. А еще – в честь Серёжи Курдюмова, который тогда ушёл в караул вместо Володи Штомпеля и погиб. «Представьте, как я живу все эти годы», – говорит Володя. Тогда погибли пять человек, мой Серёжа шестой.

О.С. Мостакова