Текст книги "Наполеон. Заговоры и покушения"

Наполеон быстро сообразил, что из неудавшегося покушения на улице Сен-Никез можно извлечь двойную политическую пользу. Эпоха относительной терпимости кончилась.

После Брюмерского переворота (ноябрь 1799 года) и до 24 декабря 1800 года во Франции, конечно же, действовал режим личной власти, но это был режим, так сказать, «мягкого бонапартизма». Он был похож на режим предыдущей Директории, только вместо пяти директоров теперь было три консула, да одни законодательные учреждения по новой конституции были заменены другими. Личная власть Наполеона ограничивалась им же введенным основным законом. Он даже не смел провозгласить себя верховным главнокомандующим, поскольку конституция этого не предусматривала. В стране легально действовала оппозиция – и левая, и правая. Даже в созданном по новой конституции Трибунате (одном из законодательных органов. – Авт.) политика Наполеона и вносившиеся им законопроекты подвергались ожесточенной критике. Знаменитый французский писатель-романтик Бенжамен Констан, подстрекаемый не менее знаменитой мадам де Сталь, сделал себе имя на яростных антибонапартистских речах. В Вандее продолжали действовать, говоря современным языком, незаконные вооруженные бандформирования шуанов, поддерживавшиеся роялистской эмиграцией и Лондоном, и разгромить их никак не удавалось.

Наполеон, конечно, затыкал рот наиболее яростным критикам и все время старался «закрутить гайки», но это были лишь частные изменения. После же взрыва на улице Сен-Никез пришло время глобальных изменений. Взамен «мягкого бонапартизма» во Франции установился режим прямой диктатуры – диктатуры Наполеона Бонапарта. В этой диктатуре не было места оппозиции, свободной прессе и критике. Законодательные органы были превращены в настоящую бутафорию. Стране была предложена «национальная идея», заключавшаяся в объединении всех французов вокруг Наполеона. Всех, начиная от бывших санкюлотов, ненавидевших аристократов, и кончая аристократами, ненавидевшими санкюлотов.

Быстро поняв свою выгоду, Наполеон был вынужден согласиться с мнением Фуше. «Фуше рассудил лучше многих других, – говорил Наполеон. – Он оказался прав. Теперь нужно зорко следить за вернувшимися эмигрантами, за шуанами и всеми принадлежащими к этой партии».

Министр полиции, благодаря этому делу, приобрел в глазах Наполеона больший вес, но не любовь. Никогда самодержцы не бывают благодарны человеку, обнаружившему их ошибку.

Все более распаляясь, Наполеон угрожал: «Я уверен, необходимо показать большой пример того, что я готов противостоять этим подлым злодеям, судить их и подписать им приговор. Но здесь я говорю не о себе. Я подвергался и не таким опасностям, моя фортуна меня от них сберегла, и я на нее еще рассчитываю. Здесь речь идет об общественном порядке, о морали и о национальной славе».

* * *

На самом деле события 24 декабря 1800 года, конечно же, были частью роялистского заговора.

Историк Альбер Вандаль дает следующее определение царивших среди роялистов настроений:

«Роялистское движение, обнаружившееся в последние времена Директории, не остановилось сразу. Возвышение Бонапарта замедлило его, толкнуло его на другой путь, но не поставило ему непреодолимой преграды. Положительно можно утверждать, что весьма значительная часть французов видела в Бонапарте только последнюю ступень к восстановлению королевской власти, только временного, хотя и поразительно даровитого правителя. Мирные роялисты, лишь теоретически отдавшие предпочтение королевской власти, теперь уже склонялись в пользу примирения, готовы были удовольствоваться той безопасностью, которую давало им Консульство; роялисты же боевого типа, люди пламенной веры и дела, не собирались сложить оружия. <…> Они порешили: в случае, если консул в ближайшем будущем не исполнит их требований, пустить в ход против него все те средства, при помощи которых они вели борьбу с его предшественниками, объявить ему войну не на жизнь, а на смерть, – и эти враги были бы действительно опасны, ибо они одни способны были стойко держаться против Бонапарта. Общественное мнение относилось к ним до известной степени сочувственно, видя в них открытых противников якобинства».

Наполеон успокаивал себя тем, что народу нужна сильная власть, что он примет ее как эквивалент королевской власти. Относительно народных масс Наполеон был прав: простые французы желали только одного: чтобы их не слишком угнетали и разумно управляли. Но и роялисты представляли собой немалую силу, способную взволновать народ и втянуть его в беспорядки.

Историк Поль-Мари-Лоран де л'Ардеш по этому поводу пишет:

«Со своей стороны и те, которые ожидали найти в Бонапарте нового Монка, не видя исполнения своих ожиданий, составили тоже против него заговор и устроили известную „адскую машину“».

Аналогичную мысль можно найти и у Стендаля:

«Умеренность первого консула, так сильно отличавшаяся от насилий предыдущих правительств, внушила роялистам безрассудные и безграничные надежды. Революция обрела своего Кромвеля; они были настолько глупы, что увидели в нем генерала Монка».

Упоминание Монка может быть не всем понятным, и оно нуждается в комментариях. Джордж Монк был одним из наиболее блестящих полководцев Великобритании XVII века. Он доблестно сражался против испанцев, ирландских и шотландских повстанцев, одно время был соратником могущественного Кромвеля. После смерти Кромвеля Монк выступил против генерала Ламберта, который в октябре 1659 года силой разогнал парламент. Монк занял Лондон, содействовал восстановлению парламента, а потом начал вести переговоры с принцем Карлом Стюартом, скрывавшимся до этого в Брюсселе. В мае 1660 года Карл высадился в Дувре и был провозглашен королем. За вклад в реставрацию королевского рода Стюартов Монка удостоили титула герцога и чина лорда-лейтенанта Ирландии.

Аналогичным образом, французские роялисты надеялись, что генерал Бонапарт посодействует реставрации Бурбонов, но они просчитались. Дальнейшие их действия Стендаль описывает следующим образом:

«Убедившись в своей ошибке, они стали искать способ отомстить за свои обманутые надежды и додумались до „адской машины“».

Убежденный в том, что это был роялистский заговор, Фуше послал в Бретань одного из своих опытных лазутчиков по имени Дюшателье с задачей разузнать о связях руководителя шуанов Жоржа Кадудаля с Парижем.

Дюшателье быстро разведал, что два помощника Кадудаля – Пьер Робино де Сен-Режан и Жозеф-Пьер Пико де Лимоэлан – тайно прибыли в Париж. Однако Кадудаль считал, что не имеет смысла убивать первого консула: его место тут же займет кто-либо другой, а роялисты останутся ни с чем. По его мнению, лучше было похитить Бонапарта и держать его в качестве заложника.

Сен-Режан и Лимоэлан прибыли в Париж как раз тогда, когда полиция сообщила об обнаружении взрывного устройства Шевалье. Шуаны решили последовать примеру Шевалье и, опираясь на имевшиеся у них связи в столице, принялись за изготовление «адской машины».

Зная, что Наполеон часто бывает в Опере, Сен-Режан провел разведку площади Каррузель, потом осмотрел консульские конюшни возле дворца Тюильри. Лучшим местом для покушения ему показался угол улицы Сен-Никез – она выходила на другую улицу Сент-Оноре, а та вела прямо к театру, по ней карета Наполеона обязательно должна будет проехать.

24 декабря заговорщики поставили на улице Сен-Никез повозку, где находился заряженный смертоносный механизм. Один из них дежурил на площади Каррузель, он должен был увидеть выезжающего Наполеона и подать сигнал своим сообщникам.

– Что-то они опаздывают, – озабоченно сказал Сен-Режан.

– Кажется, едут!

План оказался верным: на тихой улице Сен-Никез никто не обращал внимания на повозку с бочкой. А слабо тлеющий фитиль уже подкрадывался к начинке «адской машины»…

– Бежим! – крикнул Сен-Режан.

Вроде бы все было рассчитано, и сигнал был подан вовремя, но детонатор сработал чуть позже, чем следовало по плану, и карета Наполеона успела промчаться мимо. После этого заговорщики скрылись на одной из конспиративных квартир.

Полиция начала расследование. На месте взрыва были обнаружены останки лошади, которая была запряжена в повозку с «адской машиной». Как выяснилось, эту лошадь держала под уздцы четырнадцатилетняя девочка. Ее звали Пёсоль, и она была дочерью уличной торговки. Позже выяснилось, что за то, что она подержит лошадь, ей обещали двенадцать су. Девочку мощным взрывом разорвало на множество маленьких частей. Собственно, как и повозку с лошадью.

* * *

Префект полиции Луи Дюбуа и специально приглашенный им ветеринар тщательно собрали окровавленные останки лошади. Потом они стали опрашивать торговцев лошадьми, и 27 декабря некий Ламбель признал животное, которое он лично продал вместе с повозкой за двести франков. Он хорошо помнил покупателя и дал его подробное описание. Главной отличительной чертой покупателя был шрам над левым глазом.

Полиция быстро установила, что лошадь была куплена неким Франсуа Карбоном. После этого не составило труда узнать, что этот Карбон (кличка Маленький Франсуа, 45 лет) проживал на улице Сен-Мартен в доме своей сестры. Раньше он был моряком, потом сотрудничал с шуанами. Дома Карбона не оказалось, и тут же все полицейские Парижа получили приказ о его задержании.

18 января 1801 года Карбон был схвачен в своем новом убежище на улице Нотр-Дам-де-Шан, куда он перебрался сразу после взрыва. Арестованный сначала все отрицал, но потом у него была найдена записка весьма подозрительного содержания:

«Сидите спокойно и без надобности не выходите на улицу. Верьте только мне одному. Остерегайтесь других людей, даже если они будут представляться моими друзьями, они могут обманывать. Я о вас не забуду. Скоро увидимся».

Допрошенный «с пристрастием» Карбон признался, что это записка от одного из шуанских командиров Лимоэлана, по приказу которого он и купил лошадь с повозкой. А еще он назвал полиции имя главного сообщника Лимоэлана Пьера Робино де Сен-Режана. Карбон сказал, что его задачей было кормить лошадь и ждать дальнейших указаний. 24-го числа в четыре часа пополудни к нему пришел Лимоэлан и приказал запрягать лошадь. Он был одет с синюю робу извозчика, а потом сел в повозку и уехал. Больше Карбон ничего не знал, но и этого было достаточно, чтобы полиция объявила охоту на Сен-Режана и Лимоэлана.

Последнему из них удалось сбежать, прежде чем ловушка захлопнулась. Был арестован его отец, но тот либо продемонстрировал отменное мужество, либо действительно ничего не знал о делах своего сына.

Сен-Режана же, раненого во время взрыва, сначала захватить не удалось: он покинул конспиративную квартиру незадолго до прихода полиции, но не успел сжечь компрометирующие роялистов бумаги. На этой квартире полицейские Фуше нашли письмо Жоржа Кадудаля и отчет Сен-Режана о подготовке покушения.

Получив дополнительные данные, полиция стала арестовывать одного за другим помощников заговорщиков: женщин, у которых они жили в Париже, врача, который лечил раненого Сен-Режана, и некоторых других. Но это были второстепенные персонажи, более серьезным роялистам удалось скрыться. Однако работа полиции не прошла даром: вскоре она вышла на след Сен-Режана, который был захвачен полицейским на улице дю Фур.

* * *

Во время допроса Сен-Режан начал отрицать все, что говорил о нем Карбон.

– Но Карбон признал вас и сказал, что вы были вместе с Лимоэланом. Он сказал также, что вы приходили осмотреть купленную им лошадь и повозку.

– Я ничего не знаю об этом. Карбон лжет.

– Он сказал, что вы тоже были в синей робе извозчика.

– Он вам солгал.

На очной ставке Карбон подтвердил свои показания, но Сен-Режан настаивал на своем.

– Но вы не будете отрицать, что 24 декабря вы виделись с Карбоном?

– Буду отрицать.

– Вы знакомы с Лимоэланом?

– Он приходил ко мне несколько раз, ведь раньше мы служили вместе. Но приходили и другие. Что в этом удивительного? Я же болел.

– Вы заболели до 24 декабря?

– Задолго. Из-за этой болезни я и приехал в Париж.

– Сколько времени вы находитесь в Париже?

– Почти пять месяцев.

– Каковы были ваши намерения?

– Я же сказал: я хотел вылечиться от своей болезни.

– Вы знакомы с Жоржем Кадудалем?

– Я знал его раньше, но потом мы с ним поссорились.

– Но у вас было найдено его письмо.

– Мы с ним не переписывались.

– Это он направил вас в Париж?

– Нет.

– Вас предупредили о том, что Карбон арестован?

– Зачем меня нужно было об этом предупреждать? Меня это совершенно не касается.

– Неправда, вы ведь после этого оставили свою квартиру.

– Что же, по-вашему, все, кто в тот день оставили свою квартиру, являются участниками заговора?

– Значит, вы не знаете Карбона, не отдавали ему распоряжений, не одевались в робу извозчика?

– Нет.

– Что вы делали 24 декабря?

– Я хотел пойти прогуляться. Зашел в какое-то кафе. Там я услышал, что в Опере ожидается премьера. Я решил пойти туда. Пошел по площади Каррузель. Там я и услышал взрыв. Вот и все.

– Значит, вы только слышали взрыв?

– Он меня покалечил.

– И вы, конечно, оказались там совершенно случайно?

– Да, случайно.

– У вас были найдены письма, подписанные неким Гедеоном. Гедеон – это Жорж Кадудаль.

– Ничего не знаю об этом.

– Его письма были найдены в квартире, где вы жили. Они полностью изобличают вас.

– Но я давно не бывал там.

– Вы же спали там в ночь на 24 декабря.

– Я не видел никаких писем.

– С кем вы виделись вечером 24 декабря?

– Не помню. Я очень плохо себя чувствовал.

– Вы были ранены, так как это вы подожгли фитиль и просто не успели отойти.

– Я был на углу улицы Мальты. Обломки падали со всех сторон, меня задело, уши заложило так, что я перестал слышать.

Так продолжалось еще очень и очень долго. Сен-Режану задавали вопросы, он односложно отвечал на них, все отрицая или ссылаясь на плохое самочувствие. Ко всему прочему, вызванная для очной ставки мать погибшей девочки Пёсоль не узнала его. Тем не менее решение суда было предопределено заранее. Сен-Режан и Карбон были приговорены к смертной казни как участники заговора против первого консула. Сен-Режан был назван прямым участником покушения, а Карбон – человеком, оказывавшим ему в этом содействие.

Когда председатель суда спросил приговоренных, понятно ли им такое решение, Карбон закричал:

– Я не признаю себя виновным! Мне всего-навсего поручили купить лошадь и повозку, разве это преступление?

Сен-Режан лишь попросил, чтобы с казнью не затягивали, так как он не собирается подавать никаких протестов и жалоб.

Они были казнены 20 апреля 1801 года на глазах специально для этого собранной толпы парижан. Перед смертью Сен-Режан закричал:

– Люди добрые, мы умираем за короля!

* * *

На поимку Лимоэлана были брошены лучшие полицейские силы Франции. Оказалось, что его невеста, мадмуазель Альбер, жила в Версале. У нее-то он и прятался первое время после взрыва. Был найден священник, которому Лимоэлан исповедовался за месяц до покушения. Кольцо постепенно сжималось, но когда дом, где должен был находиться Лимоэлан, был окружен, оказалось, что там его уже нет.

Он в это время уже был в Бретани. Там он скрывался до конца марта 1802 года, а после этого уехал в Соединенные Штаты. Смерть маленькой Пёсоль настолько сломила его психику, что он совсем перестал спать по ночам. В Америке он стал священником под именем аббата де Клоривьера. Через год он написал своей невесте, приглашая ее приехать в Америку, но та не могла сделать этого, так как поклялась посвятить себя Богу, если ее жениху удастся ускользнуть от полицейских ищеек. Новоявленный аббат де Клоривьер был в отчаянии: зачем ему было с такими сложностями спасаться, если теперь он и его любимая не могут быть вместе?

Но надо было продолжать жить, и вплоть до самого падения Наполеона он служил кюре в Чарльстоуне, а в 1820 году стал управляющим монастыря в Джорджтауне и организовал за свой счет пансионат для маленьких девочек из бедных семей. Умер Жозеф-Пьер Пико де Лимоэлан лишь в 1826 году, через пять лет после смерти ненавистного ему Наполеона.

* * *

Роялисты, непосредственно участвовавшие в покушении, были казнены, многие были сосланы подобно якобинцам. Но все-таки гнев Наполеона против роялистов не был в тот момент так жесток, как можно было бы ожидать, судя по расправе с совсем не имеющими отношения к делу о взрыве на улице Сен-Никез якобинцами. И тут причина заключается вовсе не в том, что он уже потратил на якобинцев весь свой гнев, а на роялистов его уже не хватило. Наполеон умел быть жестоким, когда находил это нужным, оставаясь вполне хладнокровным и спокойным. Дело тут было вовсе не в этом, а в том, что он задался целью увести из-под знамен Бурбонов тех умеренных роялистов, интересы которых могли быть вполне примиримы с новым порядком во Франции. Другими словами, он хотел показать, что те роялисты, которые признают законность его власти и безропотно подчинятся ей, будут приняты им с готовностью и прежние грехи могут быть им прощены, а вот с непримиримыми, непременно желающими восстановить власть Бурбонов, он будет вести беспощадную борьбу.

По имеющимся оценкам, эмигрантов-роялистов в то время насчитывалось около 150 тысяч человек, и из них более половины уже вернулось в страну и поступило под надзор полиции. Только трем тысячам эмигрантов въезд во Францию по-прежнему был воспрещен. Вот эти-то люди и были главными противниками Наполеона.

* * *

Французский историк Жак-Оливье Будон констатирует:

«Покушения против Бонапарта провалились. Конечно, некоторые акты спорадического сопротивления еще отмечались, но в целом как минимум до 1803 года оппозиция переместилась в салоны. Как якобинцы, так и роялисты в бессилии наблюдали за ростом личной власти Бонапарта».

И действительно, уже в самом начале 1802 году второй консул Камбасерес начал намекать законодателям, что следовало бы как-то наградить Наполеона от лица всей нации. Но в ответ на это поступило предложение лишь о почетном титуле «Отец народа». Подобное никак не могло удовлетворить амбиций первого консула, и Камбасерес принялся поодиночке уговаривать членов Сената пожаловать Наполеону титул пожизненного консула. Удивительно, но у сенаторов хватило мужества воспротивиться, и они ограничились постановлением, согласно которому Наполеон провозглашался первым консулом на новый десятилетний срок.

Тогда по совету Камбасереса Наполеон написал Сенату, что хочет обратиться к народу, чтобы узнать, стоит ли ему принимать это предложение. 10 мая Камбасерес созвал Государственный совет, чтобы решить в связи с этим письмом первого консула, каким образом и о чем должен быть спрошен французский народ.

Результат подготовительной работы Камбасереса известен: перед народом Франции был поставлен вопрос «Быть ли Наполеону Бонапарту пожизненным консулом?». Такая формулировка вопроса была равносильна очередному государственному перевороту, ведь существовавшая конституция ничего подобного не предусматривала. Но французские законодатели лишь склонили головы перед свершившимся фактом.

В результате плебисцит состоялся, и его результаты, официально оглашенные 2 августа 1802 года, оказались следующими: за пожизненное консульство Наполеона «проголосовало» более трех с половиной миллионов человек (99,8 % голосовавших), «против» лишь 8272 человека.

Результаты эти оставляют двойственное впечатление. С одной стороны, показанные 99,8 % неудивительны: ведь голосование проводилось открыто, и тот, кто хотел проголосовать «против», должен был выражать свое мнение письменно и на глазах у многих свидетелей. Для этого и сама по себе необходима известная смелость, не говоря уж об имевших место в 1802 году условиях проведения «свободного волеизъявления граждан». В своих «Воспоминаниях…» Станислав де Жирарден, например, рассказывает об одном генерале, который созвал своих солдат и заявил им: «Товарищи, сегодня стоит вопрос о провозглашении генерала Бонапарта пожизненным консулом. Все свободны в своих мнениях, но я должен предупредить, что первый из вас, кто не проголосует за пожизненное консульство, будет мною расстрелян прямо перед строем».

С другой стороны, 8272 голоса «против» кажутся чем-то сверхъестественным. Ведь все эти тысячи людей очень сильно рисковали, причем рисковали жизнью в самом прямом смысле этого слова. Кто же были эти отчаянные храбрецы? Прежде всего, «против» голосовали идейные республиканцы, которых было много среди высшего офицерского состава армии. В частности, отважный генерал Латур-Мобур открыто обратился к Наполеону с заявлением, что сможет голосовать «за» только при условии, если будет восстановлена свобода печати.

Лора д'Абрантес, жена генерала Жюно, в своих «Мемуарах…» приводит рассказ о том, что, будучи простодушным и честным человеком, ее муж, бывший в то время военным комендантом Парижа, прямо сказал Наполеону о ходящих, особенно по провинциям, сомнениях относительно законности и правильности проведения всенародного голосования.

Честолюбивый Бонапарт вспылил:

– Что такое? Меня признала вся Франция, а я нахожу цензоров среди своих самых дорогих друзей!

– Ну вот, моя бедная Лора, – печально констатировал потом Жюно – я сказал, что думал, но мне начинает казаться, что у нас уже нельзя говорить правду, чтобы не прогневить кого-либо.

И так думал один из самых преданных Наполеону людей! Что же говорить об остальных, например: о генералах Моро, Пишегрю, Лекурбе, Карно и многих других, так и не признавших власти Наполеона Бонапарта?

Голосовали «против» и простые солдаты. Так, например, в «Мемуарах…» Мио де Мелито приводится такой факт: в одной артиллерийской роте, например, из пятидесяти человек «против» проголосовало 38 человек, или более трех четвертей.

Высказался против пожизненного консульства и такой знаменитый политический деятель эпохи революции, как маркиз Мари Жозеф Поль де Лафайет. В целом можно сделать вывод, что плебисцит о пожизненном консульстве окончательно положил конец связи Наполеона с либералами закалки 1789 года.

Стефан Цвейг по этому поводу пишет:

«Наконец Бонапарт сбрасывает личину скромности и ясно выражает свою волю: пожизненное консульство! И под тонким покровом этого понятия уже просвечивает видимая каждому зрячему грядущая императорская корона. И так велика в эту эпоху сила Бонапарта, что народ миллионным большинством голосов претворяет его желание в закон и избирает его пожизненным властелином. С республикой покончено – нарождается монархия».

* * *

Консул, первый консул, пожизненный консул – такова удивительная эволюция Наполеона за последние три года. Теперь во Франции, как писал Стендаль, «правление десятка трусливых казнокрадов и предателей сменилось военным деспотизмом». Простой генерал начал управлять государством. Очень скоро он станет императором.

1802 год принес Франции долгожданный мир. После многих лет бесконечной войны французы, наконец, зажили в мире со всеми своими соседями. В середине сентября Наполеон гостил у своего старшего брата Жозефа в его поместье Морфонтен. Там же находились второй и третий консулы – Камбасерес и Лебрён. Они представили Наполеону меморандум, в котором говорилось о том, что в связи с установлением мира «министерство полиции превратилось в ненужный и опасный орган»: ненужный, поскольку роялисты разоружились и не желают ничего большего, как только признать существующее правительство; опасный, так как оно покровительствует «анархистам», то есть якобинцам. Наполеон с радостью ухватился за представившуюся возможность избавиться от своего слишком знающего и влиятельного министра. Правда, для этого ему пришлось ликвидировать целое ведомство. Но ничего не поделаешь: лес рубят – щепки летят!

14 сентября 1802 года Наполеон, поблагодарив Фуше за службу, сообщил ему о том, что полиция передается в ведение министерства юстиции и его начальника Клода Амбруаза Ренье. Это была отставка. Последним актом спектакля, в сути которого не обманывался никто, явилось послание первого консула Сенату, где он расхваливал «таланты и активность» Фуше, а также подчеркивал, что, «если различные обстоятельства опять приведут к восстановлению должности министра полиции, то правительство не найдет на этот пост человека более достойного, чем Фуше».

Взамен Фуше получил должность сенатора и материальную компенсацию в размере полутора миллионов франков. «Отставник» стал часто бывать в Сенате, поддерживая старые связи и заводя новые. По-видимому, он был доволен своим положением. В своих «Мемуарах…» он потом написал:

«Я вернулся в частную жизнь и счастливо проводил время в своем поместье Пон-Карре, изредка наезжая в Париж».

Но был ли он счастлив на самом деле? Совершенно очевидно, что деятельный и честолюбивый по натуре Фуше не был создан для такой жизни. Бездействие тяготило его, но, будучи человеком, непоколебимо верящим в свою незаменимость, он ждал и надеялся, что восстановление министерства полиции и, следовательно, его самого в качестве министра полиции – дело недалекого будущего. А пока он, как примерный подданный, исполнял свои нехитрые обязанности в Сенате – высшем и безвластном органе государственного управления. Его время снова наступит уже очень скоро.