Текст книги "Наполеон. Заговоры и покушения"

Историк Е.Б. Черняк по этому поводу уточняет:

«Незадолго до ареста д'Антрег имел встречу с другим организатором роялистского подполья Монгайяром. В ходе беседы Монгайяр ознакомил д'Антрега со всеми деталями организации роялистов во Франции. Протокол беседы находился в портфеле д'Антрега и был прочтен Наполеоном. Однако этого протокола не оказалось среди бумаг, пересланных в Париж! Взамен сохранилась лишь копия, составленная д'Антрегом по требованию Бонапарта во время их долгого свидания без свидетелей. Впоследствии д'Антрег <…> сообщил, что протокол имел 33 страницы. В „копии“, которая сохранилась в архивах, всего 16 страниц. Д'Антрег, чтобы успокоить встревоженных роялистов, уверял, что копия содержала лишь фальшивые сведения и была написана под диктовку Бонапарта. (Весьма вероятно, что Бонапарт, помимо всего прочего, пытался скомпрометировать д'Антрега в глазах роялистов и таким путем перетянуть опытного заговорщика на свою сторону.) Это заверение д'Антрега опровергается, однако, тем, что данные копии протокола совпадают с другими материалами о деятельности роялистов агентуры. Словом, обе стороны – и Наполеон, и д'Антрег – в своих объяснениях о чем-то умалчивают и хитрят. Можно лишь догадываться о том, что счел нужным изъять Наполеон из текста протокола… Бумаги, которые были пересланы в Париж, сообщали лишь об измене генерала Пишегрю».

Граф де Монгайяр, кстати сказать, вскоре сделался рьяным республиканцем, а потом столь же ярым бонапартистом. В 1810 году его было посадили в долговую тюрьму, но Наполеон лично выплатил его долги и назначил ему солидное ежегодное жалованье в размере 14 тыс. франков, используя Монгайяра для различных шпионских заданий. После реставрации Бурбонов Монгайяр, конечно же, всюду разъяснял, что всегда был и оставался в душе роялистом, но уверения эти уже не имели успеха.

А пока же (4 сентября 1797 года) верные Баррасу войска во главе с Ожеро окружили Тюильри, где заседал Совет пятисот, и большинство неугодных депутатов вместе с «изменником» Пишегрю были арестованы.

Следует отметить, что в те времена определение «изменник» навешивалось с такой легкостью, что изменниками была как минимум половина страны. Но мы и по своей истории прекрасно знаем, что изменник изменнику рознь, и не все те, кто был объявлен изменником, таковыми на самом деле являлись, и дело здесь не в компрометирующих документах и не в признаниях (все это легко фальсифицировалось).

С изменниками разговор короткий: без суда и следствия Пишегрю был депортирован в Гвиану. Эта заморская территория Франции с ее ужасным климатом представляла собой огромную тюрьму, из которой возвращались живыми очень немногие. Пишегрю прекрасно понимал, что его там ждет.

Пробыл он в Кайенне шесть месяцев, но потом со своими друзьями Обри и Рамелем напал на часового, разоружил его, добрался до берега, захватил лодку и пустился в открытый океан. Через десять дней их подобрали англичане и доставили в Лондон. Теперь его судьба была определена: он был беглым преступником, и если и раньше его объяснений никто не слушал, то теперь все пути к оправданию были ему отрезаны раз и навсегда. Своим побегом он лишь подтвердил факт своей «подлой измены».

* * *

Когда Жорж Кадудаль готовился к высадке во Франции, его самой главной задачей было войти в контакт с тем человеком, который после устранения Наполеона непосредственно в первый момент должен был захватить власть в свои руки и организовать приглашение Бурбонов на французский престол. Такого человека, как мы уже знаем, роялисты наметили в лице генерала Моро, жившего в своем имении в Гробуа. Посредником в предстоявших переговорах между Моро и Кадудалем, с которым благородный Моро встречаться и не подумал бы, должен был стать его бывший боевой товарищ генерал Пишегрю, который к тому времени уже нелегально был переброшен в Париж.

Пишегрю теперь терять было нечего. Официальные пути возвращения во Францию были ему заказаны, а узурпировавшего власть Наполеона он ненавидел лютой ненавистью. Заговорщики сумели убедить Пишегрю, что и Моро питает враждебные чувства к первому консулу.

Генерал Моро, конечно, был честолюбец, это Пишегрю прекрасно знал, но честолюбец он был крайне нерешительный. Да, он давно ненавидел Наполеона, и именно за Брюмерский переворот, приведший того к власти. С тех самых пор он поставил себя в молчаливую оппозицию новому режиму. Якобинцы считали, что Моро – убежденный республиканец; знавшие же его роялисты были уверены, что он из одной ненависти к первому консулу согласится им помочь. Но как он поступит на самом деле? Это для Пишегрю пока оставалось загадкой.

Всезнающая мадам де Сталь в своих «Мемуарах…» пишет так:

«Моро, человек, наделенный безупречной нравственностью, неоспоримым воинским талантом и умом, в высшей степени справедливым и просвещенным, позволил себе в разговорах жарко порицать первого консула. <…> Для человека благородного весьма естественно выражать свои мнения, не задумываясь о последствиях, однако действия Моро слишком явно занимали первого консула, и потому подобное поведение не могло не погубить генерала. Бонапарту требовался предлог, чтобы арестовать человека, выигравшего столько сражений; предлог отыскался если не в делах, то в речах Моро».

* * *

Полиция исправно делала свою работу и ежедневно доносила первому консулу о том, что успевала узнать. А рассказать было о чем, ведь уже были арестованы и допрошены тайный агент Бурбонов Фош-Борель, а также нескольких шуанов, участвовавших в заговоре. Один из них Буве де Лозье поведал, что Жорж Кадудаль высадился в Бивилле с борта английского корабля капитана Райта в конце августа 1803 года, а встреча Моро, Пишегрю и Кадудаля в Париже все же состоялась 25 января 1804 года.

Этот Буве де Лозье был офицером-роялистом, адъютантом Жоржа Кадудаля и одним из его самых ближайших соратников, отвечавшим за связь с Англией. На первом допросе государственному советнику Реалю не удалось «выбить» из него ничего определенного. Но когда Реаль удалился, тот повесился у себя в камере. Стражники услышали предсмертные хрипы арестованного и вытащили его полуживого из самодельной петли.

Когда Реаль вернулся в тюрьму Тампль, он велел снять с ног шуана обувь и посадить в кресло на колесиках. После этого Буве де Лозье придвинули к пылающему жаром камину. «Я все расскажу! – закричал он, не вытерпев боли. – Пишегрю в Париже! Бога ради, отодвиньте кресло! Кадудаль и Пишегрю встречались с генералом Моро!»

Вот так была получена эта важнейшая информация. Метод не очень гуманный, зато надежный и проверенный веками.

Американский историк Вильям Миллиган Слоон по этому поводу пишет:

«Тайная полиция первого консула не стеснялась прибегать к пытке, чтобы выудить у некоторых из участников показания, которым уже по этому самому нельзя придавать сколько-нибудь серьезного значения».

Измотанный длительным допросом Реаль помчался из тюрьмы во дворец Сен-Клу, где проходил бал, на котором присутствовал Наполеон. Обвитый лентами серпантина, осыпанный блестками и конфетти первый консул оставил танцующих и уединился с Реалем в дальнем кабинете.

– Ну, удалось узнать что-нибудь важное?

– Они встречались с Моро…

– Ну вот видите! Сколько раз я говорил вам, Реаль, что вы не знаете и четверти этого дела…

После этого Наполеон срочно потребовал протокол допроса Буве де Лозье.

В протоколе говорилось о том, что роялисты хотели воспользоваться услугами генерала Моро, что они прибегли для этого к помощи генерала Фредерика де Ляжоле, роялиста по взглядам, служившего в свое время под началом Моро. Тот изложил своему бывшему начальнику разработанный в Лондоне план. 25 января Ляжоле вместе с Пишегрю и Кадудалем ездили на встречу с Моро на Елисейские поля.

– И как только Моро мог позволить втянуть себя в подобную аферу? – удивленно спросил первый консул, возвращая протокол Реалю. – Ведь это единственный человек, который мог причинить мне беспокойство, единственный, кто мог иметь шанс против меня. И так попасться. Все-таки моя звезда не изменяет мне.

Однако дело тут было вовсе не счастливой звезде Наполеона. Истинную причину называет историк Вильям Миллиган Слоон:

«Расставляя свои ловушки неосторожным противникам, правительство Бонапарта не противилось пользоваться всеми средствами, какие только попадались ему под руку».

Поговаривали, например, что тот же Ляжоле, которого профессор Слоон называет «искателем приключений», «сильно скомпрометированным человеком» и просто «шпионом», перед встречей с Моро виделся с самим Фуше и получал от него подробные инструкции. Также, как мы уже знаем, агентом тайной полиции, но уже иного закала, был и Меге де ля Туш, который выдавал себя за противника Наполеона, втирался в доверие к эмигрантам и передавал важную информацию консульскому правительству. При этом он брал деньги и с французских принцев, и с англичан. Это он придумал версию о том, что в Париже действует якобинский комитет, готовящий восстание против первого консула, что этот комитет вступил в контакт с роялистами и избрал своим вождем генерала Моро.

Вообще следует отметить, что Фуше очень внимательно следил за ходом всего этого дела, особенно за действиями Реаля, которого он считал весьма дельным полицейским. Узнавая от своих людей новости, Фуше тут же шел в Тюильри и принимался рассказывать их, вызывая всеобщее восхищение своей осведомленностью. Однажды Наполеон не удержался и спросил:

– Вы все еще работаете в полиции?

– У меня там осталось несколько друзей. Они держат меня в курсе.

Позже, вернувшись к власти, Фуше не забудет людей, помогавших ему в период немилости.

Тот же Вильям Миллиган Слоон, занимавшийся этим вопросом, констатирует:

«Обнародованая переписка свидетельствует, что сам первый консул с величайшим увлечением руководил всей этой интригой».

Когда готовый на все, чтобы показать свою эффективность, Реаль предложил немедленно арестовать генерала Моро, Наполеон остановил его:

– Послушайте, Реаль, Моро – это очень важная фигура. С такими людьми, как он, не следует делать слишком поспешных шагов.

– Но Моро вступил в преступный заговор…

– O, это другое дело: докажите мне, что Кадудаль и Пишегрю в Париже, и я тут же прикажу арестовать Моро.

– Но это можно считать доказанным.

– Только не для меня, – возразил Наполеон. – Послушайте, в этом же очень легко убедиться. У Пишегрю, например, есть брат, который живет в Париже – где, я не знаю, но это уже ваше дело, найдите его, Реаль.

– Будет исполнено, генерал.

– Если его нет дома, это может значить, что Пишегрю в Париже, если же он спокойно живет у себя – значит, его опального брата здесь нет. Осторожно расспросите его, может быть, что-нибудь удастся выяснить.

Позже Наполеон вспоминал об этой истории. Его слова, адресованные на острове Святой Елены английскому врачу Уордену, приводит в своей книге «Жизнь Наполеона» Стендаль:

«Было известно, что у Пишегрю в Париже есть брат, старик-монах, живущий весьма уединенно. Монах этот был арестован, и в ту минуту, когда жандармы его уводили, у него вырвалась жалоба, наконец, открывшая мне то, что мне так важно было узнать: „Вот как со мной обращаются из-за того, что я дал приют родному брату!“».

Короче говоря, хитрость Наполеона удалась. Простодушный брат Пишегрю стал невольным доносчиком. Правильно говорят, что наивность – двоюродная сестра глупости.

– Что у вас есть еще? – спросил Наполеон государственного советника Реаля.

– Я поручил своим людям разыскать мне Ляжоле. Его нужно взять живым, без него мы ничего не узнаем точно о планах Моро. Я знаю генерала Ляжоле. Если его хорошенько напугать – он заговорит. Есть еще один интересующий меня человек – это Костер де Сен-Виктор. Он будет арестован сегодня. Но это еще не все, генерал. Вы собираетесь давать большой смотр войск послезавтра?

– В воскресенье? Но… конечно, а что?

– Нужно его перенести под каким-нибудь предлогом.

– Почему это?

– Потому что вся банда может быть там. Это отчаянные люди, и они могут решиться на крайние меры. Смотр нужно перенести на другой день. Ведь лишь одного выстрела из пистолета будет достаточно…

– Я сказал, нет! – резко оборвал его Наполеон.

– Позвольте заметить, генерал, что тогда мы не сможем гарантировать вашу безопасность. В конце концов, это ваша проблема, а не наша.

– Позвольте и вам заметить, господин государственный советник: каждый здесь находится на своем месте и выполняет свои обязанности: ваши состоят в том, чтобы охранять меня от любой опасности, а мои – в том, чтобы проводить запланированные смотры войск и не разводить панику.

– Генерал, это неосторожно!

– Неосторожно действовать в вашем стиле. Ведь об этом смотре было объявлено? Париж забеспокоится, если смотр не состоится, а я не хочу этого. Короче, выкручивайтесь, как хотите.

После этого первый консул и Реаль расстались очень недовольные друг другом.

* * *

В Париже была объявлена тревога. Все силы полиции и жандармерии были подняты на ноги. Как в былые времена террора, арестовывали всех подряд – достаточно было хоть малейшего подозрения или доноса. 15 февраля 1804 года был арестован и генерал Моро.

Проведение ареста было поручено майору элитной жандармерии Анри. Он встретил генерала по дороге из Парижа. Тот был в своей карете один. Майор Анри сидел в своем служебном кабриолете. Увидев генерала, он приказал кучеру остановиться, подошел к его карете, открыл дверь и полным уважения голосом сказал: «Извините, генерал, но мне поручена очень неприятная миссия – вот, посмотрите!»

Моро прочитал протянутый ему ордер и вернул его майору, не проронив ни слова. После этого он вышел из кареты, пересел в его кабриолет и позволил отвезти себя в тюрьму Тампль, не привлекая к себе ничьего внимания.

Что ему оставалось делать? С начала 1801 года он жил обособленно, почти никого не принимал, мало (во всяком случае, по внешним проявлениям) интересовался политикой, редко показывался на людях. Денег на жизнь ему вполне хватало, и заботиться о хлебе насущном не было никакой нужды. Единственное, в чем Моро был тверд и непоколебим, так это в нежелании служить первому консулу. Но это отнюдь не преступление. Славы у него было предостаточно, и компрометировать себя сотрудничеством с новым режимом он не желал. Со стороны могло показаться, что Моро превратился в обыкновенного сельского отшельника, индифферентного ко всему, что происходит за пределами его имения.

Когда Фош-Борель первый раз обратился к нему и заговорил о Пишегрю, генерал выслушал его. Да и глупо было бы упираться. В конце концов, почему бы ни узнать новости о бывшем товарище по оружию…

Факт возвращения Пишегрю во Францию Моро дипломатично назвал признанием его очевидных заслуг перед отечеством, и у Фош-Бореля сложилось впечатление, что Моро проявил большую заинтересованность во встрече. А еще ему показалось, что Моро весьма недоволен своим теперешним положением, ненавидит Наполеона и готов на все, чтобы столкнуть его с высоты, на которую тот забрался. После этого к делу подключился генерал Ляжоле, служивший раньше в армии генерала Моро и пользовавшийся его доверием, а уже он организовал встречу Моро с Пишегрю и Кадудалем.

Моро готовился увидеть одного Пишегрю и, увидев рядом с ним незнакомого человека, насторожился. Но Кадудаль не замедлил представиться:

– Я – Жорж Кадудаль, сын мельника из Бретани. Мы с вами равны в чинах, но я стал генералом королевской милостью.

Моро усмехнулся:

– А, Кадудаль – знаменитый вождь вандейских шуанов? Личность, достойная уважения, хотя бы как храбрый противник.

– Здравствуй, Моро, – вступил в разговор Пишегрю. – Знал бы ты, как странно мне видеться с человеком, предавшим меня. Знаешь, дружище, благодаря тебе я совершил увлекательное путешествие в Гвиану. Но мне повезло, я сумел бежать…

Моро решительно перебил его:

– Ты не прав, Пишегрю! Твою переписку с принцем Конде я никому не показывал несколько месяцев. Признай, в те непростые времена это было крайне опасно. Я рисковал жизнью ради тебя. А ты? Давай-ка вспомним, кто кого предал. Это не я – это ты изменил революции ради служения Бурбонам. Говоришь, сумел бежать? Что ж, молодец. Сидеть никому не хочется. А вот мне тогда бежать было некуда. Я был разжалован, оклеветан… Вот она, моя голова! Спроси, как она уцелела?

Пишегрю рассмеялся ему в ответ:

– Твоя голова уцелела, но не для того ли, чтобы проклятый корсиканец уселся тебе на шею? Ну и как тебе твоя новая жизнь? Где же твои былые убеждения?

Кадудаль резко оборвал перебранку двух генералов:

– Прекратите! Мы пришли сюда не для того, чтобы осыпать друг друга претензиями.

– Да уж, не для этого, – согласился Моро. – У вас, как я понял, есть ко мне дело…

Выслушав Кадудаля и Пишегрю, Моро быстро понял, что от него хотят. Понял он и то, что роялисты явно ошиблись адресом. Что за новость? Они что, все сошли с ума там, в Лондоне? Его, республиканского генерала Моро, они хотят сделать знаменем роялизма?

Кадудаль тем временем перечислял фамилии людей, находившихся в Париже и готовых хоть сейчас выступить вместе с ним.

– Я захвачу Бонапарта, а потом за деньги буду показывать его в клетке.

Моро был неприятен этот огромный человек, грубо слепленный из мышц и сухожилий, и он честно признался: да, он противник Наполеона, но у него совсем иные к нему претензии, нежели у роялистов.

– Роялистам важно, кто будет находиться на престоле, меня же волнует судьба народа Франции. Вас ввели в заблуждение относительно моих убеждений. Мы никогда не будем друзьями. Как бы ни презирал я зарвавшегося Бонапарта, я никогда не пойду за вами на его уничтожение, чтобы во Франции снова воцарились преступные Бурбоны.

– Ты всегда был идеалистом, – сказал Пишегрю. – Даже когда твоему отцу рубили голову, ты не пошел за мной в эмиграцию. И чего ты достиг? Ваша хваленая свобода теперь упрятана за решетки тюрем, ваше братство состоит в суетливой толкотне за чинами и наградами, а про ваше равенство я вообще не хочу говорить. Бонапарт уже показал всем, что он понимает под равенством. Ну и кто оказался прав? Ты или я?

– Знаешь, Пишегрю, я тоже не люблю Бонапарта. Вы можете делать с ним, что хотите, но не надо мне говорить о Бурбонах. Я не могу себе позволить встать во главе какого-либо движения, выступающего за их возвращение во Францию. Это глупо. Любая подобная попытка наверняка обернется провалом.

Все складывалось очень плохо. Слушая слова Моро, Кадудаль был оскорблен и возмущен. На героя Гогенлиндена очень серьезно рассчитывали, а он явно не хотел оправдывать этих ожиданий. Слишком уж все хорошо у него складывается. Слишком уж уверенно он себя чувствует. Вот если бы он оказался скомпрометированным в глазах новой власти, у него не было бы другого выхода, кроме как поддержать ее противников.

Генерал Моро был бретонцем, но он никогда не принимал движение шуанов и ненавидел подстрекателей-англичан. В неменьшей степени чужда ему была и аристократия в любых ее проявлениях. Он был сам по себе: гордый, неприступный, надменный.

Жорж Кадудаль тоже был бретонцем, не менее гордым и надменным, чем Моро.

– Довольно слов, Пишегрю! – сказал он. – Моро – честный человек, и он честно сказал нам, что думает. Мы не виноваты, что нас ввели в заблуждение относительно него. Я думаю, что нам лучше всего извиниться за беспокойство и уйти.

Но ушли не они, а Моро. Он повернулся и быстро зашагал прочь. При этом его не оставляло неприятное ощущение, что он оказался втянутым в опасную историю. Внезапно он остановился и сказал, обращаясь к Пишегрю:

– Попомни мои слова: любая попытка вернуть к власти во Франции Бурбонов наверняка обернется провалом.

После того как генерал Моро ушел, Кадудаль презрительно фыркнул:

– Роялист должен оставаться роялистом, и любой из них мне больше по душе, чем этот фанфарон.

Генералу Пишегрю ничего не оставалось, как держать свои эмоции при себе. Ему очень не нравился мужлан Кадудаль – такой же сорвиголова, как и вся его банда. Быть в одной упряжке с ним для бывшего генерала Республиканской армии было занятием не из приятных. Но что делать, так уж сложилась жизнь. После этого он еще несколько раз тайно встретился с Моро. Два заслуженных генерала, два бывших товарища, они подолгу беседовали, пытаясь разъяснить друг другу свои позиции, но 15 февраля переговоры вдруг оборвались: генерал Моро был арестован и препровожден в тюрьму Тампль.

* * *

Когда Наполеону доложили об аресте генерала Моро, тот спросил:

– Он оказал сопротивление при аресте?

– Нет, – ответил государственный советник Реаль.

– Он просил дать ему возможность написать мне?

– Нет.

– Просил о встрече со мной?

– Нет.

– Странно… Но этот Моро еще плохо меня знает. Его будут судить по всей строгости закона.

Когда вечером Жозефина поинтересовалась, что ждет несчастного генерала, Наполеон буркнул:

– Смерть или пожизненное заключение.

– Да как ты можешь так говорить! – воскликнула Жозефина. – Ты просто завидуешь Моро! Ведь его слава гремела повсюду, когда о твоем военном гении еще никому толком не было известно! Ты просто хочешь таким образом устранить опасного соперника!

Услышав подобные слова жены, Наполеон взвился:

– Это я завидую Моро! Да побойся бога! Ведь это он обязан мне своей славой! Это я отдал ему лучшие войска, оставив себе в Италии лишь одних новобранцев!

Все больше распаляясь, Наполеон заходил по комнате, заложив руки за спину:

– Запомни, Жозефина, я никому не завидую и никого не боюсь! Нас с Моро давно хотели поссорить, но он, ты сама видишь, оказался слишком слаб и тщеславен. Он поддался на посулы сомнительных политиканов, желающих свалить меня. Он вступил в контакты с заговорщиками – значит, он виновен. А они все еще меня узнают…

На следующий день стены всех домов в Париже были увешаны воззваниями следующего содержания:

«Пятьдесят бандитов, этих мерзких остатков гражданской войны во главе с Кадудалем и генералом Пишегрю проникли в столицу. Их проникновению способствовал генерал Моро, который вчера был передан в руки национального правосудия».

Противники Наполеона, в свою очередь, расклеили повсюду свои листовки:

«Моро невиновен! Этот друг народа и отец солдатам закован в цепи! Бонапарт, этот иностранец, корсиканец, превратился в узурпатора и тирана! Французы, вам обо всем судить!»

Неаполитанский дипломат маркиз де Галло, находившийся в те дни в Париже, писал:

«Общественное мнение было взволновано, как если бы произошло землетрясение».

* * *

В ночь с 27 на 28 февраля был арестован и Пишегрю, выданный полиции за 100 000 франков неким Лебланом, хозяином квартиры на улице Шабанэ, дом 39. Французский историк Андре Кастело пишет об этом так:

«26 февраля несчастный беглец постучался в двери дома торгового агента Трейля, который согласился его спрятать. Но в его просторных апартаментах, где всегда полным-полно народу, трудно все же спрятать человека, которого хорошо знал весь Париж и которого ищет полиция. Чета Трейль рассказала о своем затруднительном положении приятелю Леблану. Тот предложил генералу свою каморку, расположенную в двух шагах от суда, на улице Шабанэ. Тот с благодарностью принял такое предложение. Польщенный Леблан ответил, что это, мол, для него большая честь, и все сели за стол, чтобы отпраздновать удачное решение проблемы. Обед едва начался, как Леблан вдруг вспомнил, что у него неотложное свидание, нужно оформить кое-какие поставки.

Он тут же исчез, пообещав вернуться, как только все уладит.

Куда же он так спешил? Конечно, в полицию. Леблан был наводчиком. Он знал, что установлено вознаграждение сто тысяч франков тому, кто укажет, где находится Пишегрю».

Потом Леблан как ни в чем не бывало вернулся к Трейлям, а в девять вечера проводил генерала к себе домой. Сам он сказал, что переночует у приятеля. Ночью полицейские при помощи дубликата ключей неслышно проникли в квартиру, где находился Пишегрю, и набросились на него спящего. Комиссар Комменж написал потом в протоколе:

«Ворвавшись в комнату, мы увидели человека, в котором узнали бывшего генерала Пишегрю. Он, увидев нас, сел в кровати и вытащил из-под подушки пистолет, но выстрелить не успел, так как мои люди его опередили».

Три человека навалились на Пишегрю. Едва проснувшись, он почувствовал страшное давление чьих-то больших пальцев у себя на подбородке, остальные пальцы железным кольцом сдавили ему гортань.

– Смотри, не сломай ему шею! – крикнул кто-то.

С неимоверной силой, давление которой он все время чувствовал на своей шее, генерал был приподнят и приведен в сидячее положение, что дало ему возможность осмотреться вокруг себя и получше разглядеть нападавших. Очевидно, что это были опытные в подобных делах субъекты. Сопротивляться было невозможно, но Пишегрю все равно минут пятнадцать продолжал бороться. Наконец, совершенно обессиленный и израненный, он прохрипел:

– Все, я сдаюсь, отпустите меня.

Его завернули в одеяло, перетянули веревками, бросили в фиакр и повезли к Реалю на допрос.

– Ваше имя? – спросил государственный советник.

– Вы его знаете так же хорошо, как и я, – с презрением ответил генерал.

– Вы знакомы с Жоржем?

– С каким таким Жоржем?

– Тем самым, что прибыл из Англии, чтобы убить первого консула.

– Уж не думаете ли вы, что я могу быть связан с такими злодеями? – возмутился Пишегрю. – Я не знаю этого человека.

Пишегрю был красив, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие черты его лица были идеально правильны; все дело портил рот, контрастировавший с благородством черт верхней части лица. Это было умное и очень подвижное лицо, на котором выражение каменной решительности порой сменялось полным бессилием и неуверенностью.

– Откуда вы прибыли в Париж? – продолжал Реаль.

– Какая разница!

– С кем вы приехали?

– С самим собой.

– Знаете ли вы генерала Моро?

– Все знают, что раньше он служил под моим начальством.

– Виделись ли вы с ним после вашего приезда в Париж?

– Мы – военные. К тому же враги. В подобных условиях люди видятся друг с другом только со шпагами в руках.

– Знаете ли вы, кто я?

– Кажется, знаю.

– Я всегда отдавал должное вашим военным талантам.

– Рад за вас. Вы закончили?

– Вам сейчас перевяжут раны.

– Не нужно, ведь вы все равно меня расстреляете. Оставьте меня в покое.

По свидетельству личного секретаря Наполеона Бурьенна, Пишегрю отказался подписывать какие-либо бумаги. В своих «Мемуарах…» Бурьенн потом написал:

«Он сказал, что в этом нет необходимости, что он знает все средства, все махинации полиции и боится, что все уничтожат при помощи химических реактивов, а оставят лишь его подпись, а потом допишут все, что необходимо».

После этого генерал не ответил ни на один из вопросов, решив принять вид человека, настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вокруг себя. Его отправили в тюрьму Тампль, откуда живым ему уже не суждено было выйти.

В тюрьме допросы следовали один за другим, но Пишегрю решительно отказывался что-либо сообщить полиции. Стендаль в книге «Жизнь Наполеона» рассказывает:

«Говорят, будто Пишегрю был подвергнут пытке, будто ружейными курками ему сдавливали большие пальцы обеих рук».

Все было бесполезно. Тот же Стендаль констатирует:

«Надо сказать, что расчет посредством пытки добиться важных признаний не оправдывается, когда дело идет о людях такого закала, как Пишегрю».

* * *

В это время к генералу Моро постоянно обращались от имени Наполеона, обещая прощение и свободу, если он признается в том, что виделся с Пишегрю и Кадудалем. Моро молчал.

Тогда Савари прислал к нему префекта полиции Этьена Пакье, который явно не мог раздражать узника ни прежним якобинством, ни теперешним роялизмом.

– Наши отцы были адвокатами, – начал Пакье, – и оба они кончили жизнь на эшафоте. Причем неизвестно за что. Ведь так, Моро?

– Мой отец осмелился защищать в суде бедного крестьянина, засеявшего свое поле картофелем, – ответил ему Моро. – Тогда у меня был очень тяжкий период жизни, и Пишегрю был уверен, что я последую за ним в эмигрантскую армию принца Конде.

– Почему вы сразу не донесли о его измене?

– А черт его знает! – честно сказал Моро. – Я ведь думал, что бумаги о нем мне нарочно подкинули в карете, брошенной на дороге. У Пишегрю всегда было много завистников, и мне казалось, что враги решили его погубить…

– Я очень сочувствую вам, Моро. Предупреждаю, Бонапарт будет настаивать на смертном приговоре, чтобы затем помиловать вас и этим вердиктом поднять свой авторитет в народе. Но возможно и другое: добившись от судей смертного приговора для вас, он может утвердить его…

* * *

4 марта 1804 года были арестованы адъютант графа д'Артуа Шарль-Франсуа де Риффардо (он же маркиз де Ривьер) и граф Жюль де Полиньяк. Вот как это произошло.

Преследуемый полицией, маркиз де Ривьер решил найти убежище у своего друга графа де Лаборда, но, выйдя на Итальянский бульвар, увидел афишу префекта полиции, в которой говорилось об ответственности за укрывательство государственных преступников и английских шпионов. Решив, что не имеет права рисковать жизнями других людей, он стал метаться по городу, пока случайно не повстречал своего бывшего слугу Ля Брюйера, который сам предложил ему ночлег. У Ля Брюйера де Ривьер успешно скрывался 18 дней. Все испортил юный Жюль де Полиньяк, с которым маркиз поддерживал связь посредством записок, передаваемых через посыльного. Узнав, что его старший брат Арман арестован, он лично прибежал к де Ривьеру, чтобы поделиться с ним своим горем.

– Вас никто не видел, когда вы входили сюда? – озабоченно спросил его маркиз.

– Никто, даже консьержка. Я был очень осторожен.

– Вы уверены в этом, мой юный друг?

– Абсолютно, – уверил его де Полиньяк.

– Тогда можете считать, что вы спасены. Эта квартира – надежное место.

Все бы хорошо, но через пару дней Жюль де Полиньяк решил выйти на улицу для встречи, которую он называл очень важной и которую никак нельзя было отменить. Речь явно шла о женщине, но юноша не желал признаваться в этом. Протесты де Ривьера не помогли, а на улице граф был узнан одним из полицейских агентов, у которого хватило сообразительности не хватать юношу сразу, а проследить за ним с целью выявления сообщников.

На следующее утро маркиз де Ривьер и Жюль де Полиньяк были арестованы, не успев толком проснуться. Когда комиссар полиции спросил хозяина квартиры Ля Брюйера, знает ли он о том, что ждет укрывателей, тот гордо ответил:

– Маркиз де Ривьер для меня не преступник и не шпион. Он мне даже не бывший хозяин, ибо никогда не обращался со мной, как со слугой. Это мой друг, и, если бы случай предоставить ему кров еще раз представился, я бы сделал то же самое.