Текст книги "Три д'Артаньяна"

Впрочем, недаром английский философ Фрэнсис Бэкон говорил, что «невозможно быть одновременно влюбленным и разумным».

Поступок этот действительно выглядит по-ребячески неосмотрительным. Ну почему бы, скажем, не подарить любимому какой-нибудь перстень, серьги или браслет? В общем, любую дорогую вещь, но не такую уникальную? По всей видимости, потому и подарила, что испытала уникальные (для себя, разумеется) ощущения. В таких случаях королевы мало чем отличаются от простых смертных и творят ничуть не меньшие глупости.

Герцог де Ларошфуко никак не объясняет, как выросшая при знаменитом своими интригами испанском дворе королева Анна могла до такой степени потерять бдительность, что рискнула расстаться с драгоценностью, подаренной ей королем, вместо того чтобы отделаться любой другой вещью меньшей значимости.

Неудивительно, что возвращение Анны Австрийской в Париж было сильно омрачено грубой холодностью ее законного супруга (ему явно сообщили обо всем, что произошло в Амьене). И это вряд ли можно поставить королю в вину: мало кто из мужей любит быть обманутым, да еще со столь бесстыдной откровенностью. Разумеется, к раздуванию королевского гнева приложил руку и кардинал де Ришелье, больше оскорбленный, впрочем, не как отвергнутый любовник, а как государственный деятель, которому роман королевы путал все карты в его политической игре. Но хитроумный де Ришелье сумел извлечь выгоду и из романтической страсти королевы.

Кардинал де Ришелье умер в 1642 году, и он унес с собой тайну: на самом ли деле была история с подвесками и правда ли он был и сам влюблен в королеву? Или же с его стороны это был холодный расчет: завоевав сердце Анны Австрийской, сделать ее активным проводником своей политики?

И вот тут-то мы и подходим к версии, в которой главную роль сыграла графиня Люси Карлейль, дочь графа Генри Нортемберлендского. Как мы уже говорили, именно она считается прототипом знаменитой Миледи, рожденной фантазией Александра Дюма. Эта молодая женщина много раз приезжала во Францию после смерти своего супруга лорда Хея, графа Карлейля. При этом графиня Карлейль была любовницей, точнее – одной из лондонских любовниц герцога Бэкингема. Кардинал де Ришелье еще во время пребывания блистательного герцога в Париже связался с ней и поведал о новом увлечении Бэкингема. Взбешенная «Миледи» все поняла с первого слова: – Конечно же, его преосвященству известно, – сказала она посланцу кардинала, – что теперь идут страшные религиозные распри между католиками и протестантами? Вопрос религиозный – только ширма, за которой скрывается бездна политических амбиций и стремление захватить власть, в том числе и королевскую. Пока этот мятеж тлеет, как искра, беспокоиться не о чем. Но если из искры раздуть пожар – его зарево быстро заставит Бэкингема позабыть о любом романе.

Подобные рассуждения не должны вводить в заблуждение: толчком к раздуванию пожара послужили не хитроумные политические соображения, а банальная ревность. Англичанка отнюдь не была исчадием ада и коварным политиком, она была просто любящей и страдающей женщиной.

После отъезда Бэкингема из Франции и возвращения королевы Анны в Париж кардинал направил графине Карлейль письмо следующего содержания:

«Так как, благодаря Вашему содействию, цель наша достигнута и герцог вернулся в Англию, то не сомневаюсь, что он сблизится с вами по-прежнему. Мне доподлинно известно, что королева Анна подарила герцогу на память голубой аксельбант с двенадцатью алмазными подвесками. При первом же удобном случае постарайтесь отрезать две или три из них и доставить их немедленно ко мне: я найду им достойное применение. Этим вы навеки рассорите королеву с вашим вероломным возлюбленным, мне же дадите возможность уронить его окончательно во мнении Людовика XIII, а может быть, даже и самого его величества, короля Карла I».

Кардинал де Ришелье прекрасно знал, что герцог будет носить воистину королевское украшение. И тот действительно надел его на первый же придворный костюмированный бал.

Однако крайне трудно себе представить, что даже обладающая гипнотическими навыками шпионка сумела бы срезать у Бэкингема подвески прямо на балу. Эту деликатную миссию мог выполнить только тот, кто примелькался во дворце и не вызвал бы подозрений. По версии герцога де Ларошфуко, работу Миледи проделала любовница герцога Бэкингема графиня Люси Карлейль. В изворотливости этой женщины сомневаться не приходится, так как впоследствии, уже в годы английской гражданской войны, она стала двойным агентом и, будучи фрейлиной при жене свергнутого Оливером Кромвелем Карла I Стюарта, посылала из Парижа шпионские донесения врагам короля, тем самым расстроив все планы сторонников монархии уберечь его от эшафота. Так что нельзя не признать: кардинал де Ришелье умел подбирать высококвалифицированные кадры.

Итак, графиня Карлейль раздобыла подвески, но положение спас камердинер герцога. Раздевая своего господина после костюмированного бала, он обнаружил пропажу. А дальше Бэкингем действовал уже самостоятельно. Будучи человеком ничуть не менее хитроумным, чем кардинал де Ришелье, только более молодым и решительным, он мгновенно «вычислил» и воровку, и тайные причины кражи, а затем предпринял все необходимые меры…

А во Франции события тем временем приняли драматический оборот. Кардинал де Ришелье под предлогом потребности в примирении венценосных супругов предложил королю дать большой бал, пригласив на него королеву.

Вечером того же дня королева получила от короля письмо следующего содержания:

«Государыня и возлюбленная супруга, с удовольствием и от всего сердца сознаемся в неосновательности подозрений, дерзких и несправедливых, которые пробудили в нас некоторые события в Амьене. Мы желали бы публично заявить Вам, сколь глубоко были мы тронуты явной несправедливостью, пусть и невольной. Посему завтра приглашаем Вас в замок Сен-Жермен, а если Вы желаете доказать и ваше незлопамятство, то потрудитесь надеть аксельбант, подаренный Вам в начале прошедшего года. Этим Вы совершенно нас порадуете и успокоите».

Как видим, местом назначенного бала был замок Сен-Жермен, находившийся в двадцати километрах от Парижа и служивший до перевода двора в Версаль королевской резиденцией. Это был любимый замок Людовика XIII, и именно тут был рожден Людовик XIV.

Внешне вполне милое письмо короля привело Анну в неописуемый ужас. Все висело на волоске: честь, корона, сама ее жизнь, возможно. Герцогиня де Шеврёз посоветовала королеве прикинуться на несколько дней больной и послать гонца в Лондон, к герцогу Бэкингему. Но кардинал де Ришелье предусмотрел это: королева мгновенно была лишена почти всех преданных ей слуг, во всяком случае, тех, чье отсутствие могло бы остаться незамеченным.

Впрочем, кардинал не учел только одного: фактическим правителем в Англии был Бэкингем, и он мог организовать все, что ему было угодно.

В результате произошло следующее.

Утром того дня, когда должен был состояться бал, герцогиня де Шеврёз влетела в спальню королевы и, задыхаясь от волнения, воскликнула:

– Ваше величество, вы спасены!

Это Бэкингем прислал посыльного с футляром, в котором лежали подаренные ему подвески и письмо, в котором говорилось:

«Заметив пропажу подвесок и догадываясь о злоумышлениях против королевы, моей владычицы, я в ту же ночь приказал запереть все порты Англии, оправдывая это распоряжение мерой политической… Король одобрил мои распоряжения. Пользуясь случаем, я приказал изготовить новые подвески и с болью в сердце возвращаю повелительнице то, что ей угодно было подарить мне».

Перед самым балом кардинал нашептал королю, что нужно обязательно проследить, наденет ли королева его алмазные подвески. Король, не отличавшийся сдержанностью, уже готов был одарить супругу пощечиной, но та проявила удивительное хладнокровие и предъявила мужу подвески «в целости и сохранности». Король ничего не понял, но сразу остыл, а кардинал был посрамлен.

Была ли на самом деле интрига с подвесками, никто точно сказать не сможет.

Биограф кардинала Франсуа Блюш, например, уверен, что «история с подвесками совершенно абсурдна». Обосновывая свое мнение, этот известный историк задается вопросом: «Как в 1625 году, через год после своего вхождения в Королевский совет, только лишь терпимый королем, но еще не любимый им, министр мог бы из мести королеве обвинить ее перед супругом?»

Однако если эта история и имела место, упрямые факты говорят о том, что события просто не могли выстроиться так, как мы привыкли думать после прочтения «Трех мушкетеров». Хотя бы потому, что, отправься д’Артаньян в реальной жизни в Англию, находившуюся тогда на грани войны с Францией, в живых бы ему точно не остаться.

В завершение этой истории хотелось бы сказать, что любовь Анны Австрийской и герцога Бэкингема по праву можно было бы назвать «романом века». В самом деле, вряд ли можно назвать другую пару, которая бы так дорого заплатила за несколько непродолжительных встреч. К тому же на фоне повседневной придворной жизни тех времен, когда супружеская верность отнюдь не считалась добродетелью, то, что произошло между ними, выглядело просто-таки наивной идиллией.

Отношения с французской королевой позволили герцогу Бэкингему стать именно таким, каким мы его знаем, благодаря фантазии Александра Дюма. В самом деле, герцог остался в памяти потомков именно благодаря любви, из-за которой, возможно, он и погиб. При этом почти никто уже и не знает о том, что начинал этот красавец… Право слово, превратиться из жалкого придворного угодника в политика, а из наложника – в благородного рыцаря мало кому удавалось…

Джорджу Вильерсу, «отпрыску бедного провинциального дворянина и горничной», это удалось.

Кардинал Мазарини

Роман «Двадцать лет спустя» начинается такими словами:

«В одном из покоев уже знакомого нам кардинальского дворца, за столом с позолоченными углами, заваленным бумагами и книгами, сидел мужчина, подперев обеими руками голову.

Позади него в огромном камине горел яркий огонь, и пылающие головни с треском обваливались на вызолоченную решетку. Свет очага падал сзади на великолепное одеяние задумавшегося человека, а лицо его освещало пламя свечей, зажженных в канделябрах.

И красная сутана, отделанная богатыми кружевами, и бледный лоб, омраченный тяжелой думой, и уединенный кабинет, и тишина пустых соседних зал, и мерные шаги часовых на площадке лестницы – все наводило на мысль, что это тень кардинала Ришелье оставалась еще в своем прежнем жилище.

Увы, это была действительно только тень великого человека! Ослабевшая Франция, пошатнувшаяся власть короля, вновь собравшееся с силами буйное дворянство и неприятель, переступивший границу, свидетельствовали о том, что Ришелье здесь больше нет.

Но еще больше утверждало в мысли, что красная сутана принадлежала вовсе не старому кардиналу, одиночество, в котором пребывала эта фигура, тоже более подобавшее призраку, чем живому человеку: в пустых коридорах не толпились придворные, зато дворы были полны стражи; с улицы к окнам кардинала летели насмешки всего города, объединившегося в бурной ненависти к нему; наконец, издали то и дело доносилась ружейная пальба, которая, правда, пока велась впустую, с единственной целью показать караулу, швейцарским наемникам, мушкетерам и солдатам, окружавшим Пале-Рояль (теперь и самый кардинальский дворец сменил имя), что у народа тоже есть оружие.

Этой тенью Ришелье был Мазарини».

Имя этого человека потом много раз будет упоминаться в романе, а также в романе «Виконт де Бражелон». Именно благодаря Александру Дюма Мазарини стал знаком миллионам читателей, и в этом, несомненно, заслуга писателя. Однако у Дюма образ Мазарини весьма и весьма далек от реальной действительности. Дело в том, что Дюма придал Мазарини некие карикатурные черты, словно списанные с сатирических памфлетов XVII века. Позиция писателя очевидна: для него кардинал де Ришелье был личностью и именно сравнение с ним заставляет его шаржировать (порой чрезмерно) образ Мазарини, чтобы читатели не сомневались – вот КТО противостоял благородным и отважным мушкетерам раньше и кто противостоит им сейчас…

На поверку же Джулио Мазарини был гораздо более неоднозначным и интересным человеком, чем тот, что предстает перед нами в произведениях Александра Дюма. Прежде всего, он был достойным продолжателем дела кардинала де Ришелье, и именно он воспитал Людовика XIV как прочно вошедшего в историю государственного деятеля. Это дало основание очень многим историкам считать, что «значение личности и деятельности Мазарини трудно переоценить», что «мир Мазарини – это его эпоха, а он сам – ее олицетворение», что «Мазарини – захватывающий спектакль, игра ума, превосходившего все, что имело место при его жизни и после его смерти».

К сожалению, миллионы людей изучают историю не по документам, а по приключенческим романам и фильмам. Такой подход способствует тому, что представления о важнейших исторических событиях и персоналиях искажаются, а порой уродуются до неузнаваемости. Джулио Мазарини в огромной степени «пострадал» от подобного подхода, и, что бы ни было написано о нем в серьезных книгах, его образ в массовом сознании формируется все-таки по книгам Дюма благодаря бешеному успеху его «Мушкетеров».

Каков же на самом деле был этот человек? Была ли это просто «тень Ришелье» (что, впрочем, уже немало, если учитывать размах приводимой для сравнения личности), или это было нечто более значительное и самостоятельное? Ведь именно Мазарини вернул уравновешенность католическому миру, завершил начинания кардинала де Ришелье по борьбе с феодальными пережитками и сепаратизмом, способствовал формированию во Франции централизованного государства. Кто бы что ни говорил, но именно Мазарини передал Людовику XIV сильную Францию, которая на тот момент не воевала ни с одной страной.

Как говорится, попытка – не пытка. Попробуем разобраться…

Будущий кардинал Мазарини, урожденный Джулио-Раймондо Маццарино, родился в 1602 году в Италии, в городке Пескина (область Абруццо), и был крещен в церкви Святого Сильвестра Римского.

Его отец, сицилийский дворянин Пьетро Маццарино, родившийся в Палермо, человек достаточно состоятельный, служил могущественному княжескому роду Колонна, а мать, Гортензия, урожденная Буффалини, происходила из довольно известного дома Читта-ди-Кастелло. Всего у них родилось шестеро детей, и Джулио был старшим из них. Жизнь великих людей часто обрастает легендами, вот и про Джулио Мазарини ходят слухи, что его настоящим отцом был не Пьетро, а князь Филиппо Колонна, его крестный. Основанием для подобных слухов является тот факт, что князь всю жизнь помогал Джулио, но, как говорится, всякая селедка – рыба, но не всякая рыба – селедка; точно так же далеко не всякий, кто помогает ребенку, является его отцом.

В любом случае Джулио Мазарини получил очень хорошее образование. Сначала его отдали в иезуитский коллеж в Риме, где он продемонстрировал прекрасные способности. Затем в течение трех лет он слушал лекции по философии, теологии и каноническому праву в мадридском университете Алькала, куда его направил вместе со своим сыном Джироламо князь Колонна.

Учился Джулио блестяще, и закончилось все тем, что он получил в Римском университете ученую степень доктора права. Потом он вступил в ряды папской армии солдатом и дослужился до чина капитана, после чего, по рекомендации все того же князя Колонна, в 1623 году перешел на службу в Ватикан.

Приятное обхождение с людьми, тонкая дипломатическая игра и умелое видение сути вопросов принесли ему известность в близких к папскому престолу кругах. В результате уже в 1624 году его назначили секретарем римского посольства в Милане, принадлежавшем в ту пору Испании.

Важным этапом для последующей карьеры молодого и энергичного Мазарини стал спор по поводу «Мантуанского наследства». Дело в том, что в 1627 году умер Винченцо II Гонзага, герцог Мантуанский. Его наследство должно было перейти к представителю боковой ветви Гонзага, французскому герцогу Шарлю де Неверу. Однако Испания поддержала претензии представителя другой боковой ветви Гонзага: Карла-Эммануила I, герцога Савойского, который был врагом Франции. Император Священной Римской империи Фердинанд II Габсбург тоже решил принять участие в разделе наследства. Над Французским королевством начали сгущаться тучи…

Для примирения враждующих сторон папа Урбан VIII послал в район боевых действий Мазарини. В это время Джулио отдалился от князя Колонна, которому он был стольким обязан, и стал сближаться с папой, от которого зависела карьера любого человека в Риме. Задание Урбана VIII – это был великолепный шанс отличиться. Войдя в доверие к тем и другим, непрерывно перемещаясь между армиями противоборствующих сторон, молодой дипломат сумел уговорить кардинала де Ришелье и испанского генерала Спинолу, вице-короля в Милане, заключить удобоваримое соглашение. Именно тогда Мазарини впервые встретился с кардиналом де Ришелье, и тот запомнил его.

В мае 1630 года в Гренобле состоялось совещание с участием Людовика XIII и Ришелье, на котором решался вопрос о дальнейших действиях. Сюда же прибыли посол герцога Савойского и Мазарини, ставший к тому времени папским легатом (то есть послом). Их предложения сводились к тому, чтобы побудить Францию отказаться от поддержки прав герцога Шарля де Невера на Мантую и вывести войска из Сузы, Пиньероля и Казале. В обмен Испания и Священная Римская империя брали на себя обязательства вывести свои войска из района военных действий. Данное предложение никак не могло устроить французскую сторону, и Мазарини отправился в Вену, увозя с собой отказ Франции.

В середине лета 1630 года Людовик XIII и его первый министр вернулись к идее мирного разрешения конфликтной ситуации. В лагерь короля был приглашен Мазарини, и ему было заявлено, что у Людовика XIII нет в Северной Италии иных целей, кроме как обеспечить права «своего» герцога Мантуанского. А если Вена и Мадрид согласятся уважать эти права, то король Франции выведет свои войска из этого района.

Мирные переговоры начались в германском городе Регенсбурге. От имени Франции их вели отец Жозеф и опытный дипломат Пьер Брюлар. Посредничал на переговорах все тот же Мазарини, курсировавший между Регенсбургом, Веной и Лионом, где находился Людовик XIII и куда часто наезжал из действующей армии кардинал де Ришелье.

В Лионе, кстати сказать, Мазарини был представлен Людовику XIII, после чего более двух часов беседовал с кардиналом де Ришелье. Последний остался доволен разговором с 28-летним итальянцем и уже тогда попытался переманить его на свою сторону.

Участники переговоров заключили перемирие до 15 октября, и когда срок перемирия истек, кардинал де Ришелье вновь отдал войскам приказ возобновить военные действия. К 26 октября войска французского маршала де Ла Форса достигли Казале, самой серьезной крепости Северной Италии, где мужественно держался французский гарнизон, осажденный испанцами. Уже началась ожесточенная перестрелка, как неожиданно появился всадник, размахивавший белым шарфом и свитком. Он во все горло кричал:

– Мир! Мир! Прекратить огонь!

Это был Мазарини, доставивший маршалу де Ла Форсу согласие генерала Гонсало де Кордова снять осаду крепости без всяких условий. Так Джулио Мазарини содействовал тому, что французы и испанцы перестали убивать друг друга, и всю последующую жизнь его называли рыцарем за этот отчаянный поступок.

Когда стрельба стихла, Мазарини сообщил маршалу де Ла Форсу о подписании мирного договора в Регенсбурге, и тот на свой страх и риск согласился принять предложение испанского генерала. Уведомленный о принятом решении кардинал де Ришелье одобрил его.

Война завершилась, и вновь за дело взялись дипломаты. В результате вслед за уточненным Регенсбургским договором был подписан ряд соглашений, которые принесли Франции очевидный внешнеполитический успех: за герцогом де Невером признавались права на Мантую и Монферратский маркизат, а Франция оставляла за собой Пиньероль и ведущую к нему военную дорогу – важный для Франции плацдарм на пути в Италию.

Как видим, Джулио Мазарини сыграл важную роль в мирном исходе этого конфликта в Северной Италии. С этого времени кардинал де Ришелье стал пристально наблюдать за честолюбивым итальянцем, проникаясь к нему все большей симпатией.

Заметим, что одним из первых внимание кардинала на Мазарини обратил французский дипломат маркиз де Сабле, который писал кардиналу, что «этот Мазарини – самый достойный и самый умелый министр из всех, когда-либо служивших у Его Святейшества».

Венецианский посланник Сегредо также восторженно отзывался о Мазарини в донесении своему правительству:

«Джулио Мазарини, светлейший господин, приятен и красив собой; учтив, ловок, бесстрастен, неутомим, осторожен, умен, предусмотрителен, скрытен, хитер, красноречив, убедителен и находчив. Одним словом, он обладает всеми качествами, которые необходимы искусным посредникам; его первый опыт есть опыт истинно мастерский: кто с таким блеском выступает в свете, будет, без сомнения, играть в нем важную и видную роль. Будучи силен, молод и крепко сложен, он будет долго наслаждаться в будущем почестями, и ему недостает только богатства, чтобы шагнуть далее».

Папа Урбан VIII остался очень доволен дипломатическими успехами Мазарини. Позже в своих «Мемуарах» он написал:

«Мой инстинкт подсказал мне, что передо мной гений».

В 1633 году «гений» был назначен на должность папского вице-легата в Авиньоне.

А в 1634 году Урбан VIII послал Мазарини нунцием (то есть высшим дипломатическим представителем) в Париж, чтобы предотвратить очередное столкновение между Францией и Испанией.

Молодой дипломат был очарован Францией, кардиналом де Ришелье и королевским двором, однако он не забывал и о своей прямой обязанности – установить мир между Францией и Испанией. Но противостоять всесильному кардиналу было бессмысленно, поэтому Мазарини не удалось удержать Францию от войны, в которую она вступила в 1635 году. Эта война вошла в историю как Тридцатилетняя (она длилась с 1618 по 1648 год).

На этот раз миссия Мазарини не увенчалась успехом, римский папа остался недоволен результатами работы своего сотрудника и отозвал его в Рим, зато папский нунций сумел приобрести благоволение сразу и французского короля Людовика XIII, и его великого первого министра, и отца Жозефа. Зимой 1636 года Джулио Мазарини возвратился в Рим. Но он не прервал контактов с кардиналом де Ришелье, переписываясь с его доверенным лицом, отцом Жозефом. После же смерти «серого кардинала» Мазарини уже был самым близким человеком фактического властелина Франции. Некоторые историки даже утверждают, что в Риме Мазарини, уже решивший связать свою судьбу с Францией, действовал в качестве тайного агента де Ришелье.

Суровый кардинал очень ценил молодого итальянца, умевшего правильно понимать абсолютно все, даже то, о чем не говорилось вслух, и вскоре официально пригласил его к себе на службу. В результате в 1639 году Мазарини принял французское подданство и в один из первых дней 1640 года прибыл в Париж.

Во французской столице Мазарини сделал себе головокружительную карьеру. Он стал доверенным лицом кардинала де Ришелье, его ближайшим сотрудником. Будучи всегда в хорошем расположении духа, дипломатичный и обходительный, умевший вести беседы на любые темы и выполнить любое поручение, итальянец произвел приятное впечатление на королевскую чету.

Через два года (16 декабря 1641 года) Джулио Мазарини с подачи де Ришелье был утвержден кардиналом Франции. Для Ватикана это было неслыханно: кардиналом стал неродовитый итальянец, даже не являвшийся священником, однако папа Урбан VIII не высказал никаких возражений против этого назначения.

Второго декабря 1642 года тяжелобольной де Ришелье во время встречи с Людовиком XIII фактически назвал Мазарини своим преемником. Он сказал королю: – У вашего величества есть кардинал Мазарини, я верю в его способности.

Через два дня кардинал де Ришелье умер, а уже на следующий день Людовик XIII ввел Мазарини в Королевский совет.

Прошло всего пять месяцев, и 14 мая 1643 года умер Людовик XIII, оставив власть до совершеннолетия сына, которому не было еще и пяти лет, Регентскому совету, в состав которого вошел и Мазарини. Однако Анна Австрийская при поддержке Парижского парламента нарушила волю покойного супруга и стала единоличной регентшей.

Все знали о долголетней вражде между королевой и кардиналом де Ришелье, и двор был уверен в падении ставленника последнего. Однако умевший быть обаятельным и говоривший по-испански красавец итальянец легко покорил сердце гордой королевы, и она назначила Мазарини первым министром Франции.

Кардинал де Рец в своих «Мемуарах» пишет о Мазарини:

«Пурпурная мантия не мешала ему оставаться лакеем при кардинале де Ришелье. Королева остановила свой выбор на нем просто за неимением другого (что бы там ни утверждали, дело обстояло именно так). Успех ослепил его, и он вообразил, будто он – кардинал де Ришелье».

Фактически власть в стране перешла в руки Мазарини. Принцы крови и титулованная знать тут же возненавидели стремительно взлетевшего вверх «безродного фаворита».

Вступив в новую должность, Мазарини продолжил политику укрепления французской неограниченной монархии. Его козырями были любезное обращение, предупредительность, щедрость, неутомимое трудолюбие и преданность королеве-регентше. К тому же крупная победа французских войск над испанцами при Рокруа, одержанная в 1643 году, привела в восторг французов, и поэты тут же стали прославлять нового правителя. Но это продлилось недолго. Очень скоро дали себя почувствовать непомерные аппетиты старой знати, начались раздоры, и Парламент не замедлил выступить заодно с чванливыми и непокорными принцами.

Дело в том, что с началом регентства королевы Анны в столицу возвратились все изгнанные при кардинале де Ришелье аристократы. Естественно, они очень хотели вернуть все свои награды и восстановить былые привилегии. Не достигнув желаемого, они тут же перешли в оппозицию к первому министру, которому уже в 1643 году пришлось подавить первый мятеж феодальной знати, вошедший в историю как «заговор влиятельных».

Возглавлял этот заговор герцог де Бофор, внук покойного короля Генриха IV. В свое время он выступал против кардинала де Ришелье и вынужден был долгое время скрываться в Англии. Теперь, вернувшись на родину, он вновь принялся за свое. План де Бофора отличался размахом: он надеялся не только устранить Мазарини, который, по словам герцога де Ларошфуко, «со все возраставшим успехом завладевал душой государыни», но и положить конец абсолютизму, сформированному при кардинале де Ришелье, вернув страну к старым формам правления. При этом герцог де Бофор, как о нем говорил один из его современников, был менее способен править королевством, нежели его лакей, а разум у него был «много ниже посредственного». Соответственно, его амбициозный план был раскрыт, всех заговорщиков сослали, а герцога де Бофора заключили в тюрьму Венсеннского замка.

Надо признать, что Мазарини действительно пользовался полной поддержкой Анны Австрийской. И более того… Некоторые мемуаристы и историки даже полагают, что они состояли в отношениях куда более интересных.

Если герцог де Ларошфуко только намекает на то, что королева «была слишком сильно увлечена кардиналом Мазарини», то публицист конца XVIII века Клод Сотро де Марси уже выражается чуть более определенно:

«Все поняли, что королева и Мазарини с первой же минуты действовали заодно. С тех пор начались весьма нелестные толки относительно привязанности королевы к этому министру, обладавшему очень красивой наружностью».

Да что там «нелестные толки», все в Париже шептались, что королева и ее фаворит вступили в тайный брак.

Предоставим слово современникам тех событий. Одни утверждают, что «они тайно поженились», другие – что «отец Венсан утвердил их брак, полностью его одобрив». И уж совсем категорична принцесса Пфальцская. В своих «Мемуарах» она без тени колебаний заявляет:

«Королева-мать, вдова Людовика XIII, не только была любовницей кардинала Мазарини, но и вступила с ним в брак; он не был священником и не давал обета безбрачия, а потому ничто не мешало ему жениться. В Пале-Рояле до сих пор можно видеть потайную лестницу, по которой он каждый вечер отправлялся в покои королевы. Об этом тайном браке знала старуха Бове, главная камеристка регентши, и королеве приходилось сносить все прихоти своей наперсницы».

Для любителей всего пикантного в истории уже этих свидетельств вполне достаточно, «чтобы предположение превратилось в уверенность – Мазарини и Анна Австрийская, судя по всему, состояли в тайном браке». Как бы то ни было, королева-регентша очень серьезно помогла своему фавориту выдержать испытания политической борьбы. При ее поддержке кардинал одержал победу над своими противниками. Впрочем, гораздо более вероятно, что он победил благодаря таким своим личным качествам, как хладнокровие и умение всегда и во всем найти компромисс.

По поводу личных качеств Мазарини герцог де Ларошфуко пишет:

«Как его хорошие, так и дурные качества в достаточной мере известны, и о них достаточно писали и при его жизни, и после смерти, чтобы избавить меня от нужды останавливаться на них; скажу лишь о тех качествах кардинала, которые отметил в случаях, когда мне приходилось о чем-нибудь с ним договариваться. Ум его был обширен, трудолюбив, остер и исполнен коварства, характер – гибок; даже можно сказать, что у него его вовсе не было и что в зависимости от своей выгоды он умел надевать на себя любую личину. Он умел обходить притязания тех, кто домогался от него милостей, заставляя надеяться на еще большие, и нередко по слабости жаловал им то, чего никогда не собирался предоставить. Он не заглядывал вдаль даже в своих самых значительных планах, и в противоположность кардиналу де Ришелье, у которого был смелый ум и робкое сердце, сердце кардинала Мазарини было более смелым, чем ум. Он скрывал свое честолюбие и свою алчность, притворяясь непритязательным; он заявлял, что ему ничего не нужно и что, поскольку вся его родня осталась в Италии, ему хочется видеть во всех приверженцах королевы своих близких родичей и он добивается для себя как устойчивого, так и высокого положения лишь для того, чтобы осыпать их благами».

Историограф Министерства иностранных дел Жан-Батист де Ракси де Флассан продолжает сравнение двух кардиналов:

«Характер Мазарини был соткан из честолюбия, жадности и хитрости; но так как последняя часто сопровождается неуверенностью, он был труслив. Зная слабость людей к богатству, он их тешил надеждами. Его сердце было холодным; оно не знало ни ненависти, ни дружбы, но кардинал проявлял эти качества в своих интересах и в целях своей политики. Неизменно спокойный, он, казалось, был далек от страстей, которые часто волнуют людей. Никто и никогда не мог у него вырвать ни тайну, ни нескромное слово. Он без зазрения совести нарушал свое слово частным лицам, но похвалялся верностью договорам, чтобы сгладить недоверие, которое в этом отношении вызывала Франция при правительстве Ришелье. Выжидание являлось методом, которому Мазарини оказывал предпочтение; и он этот метод успешно использовал как в государственных делах, так и при решении личных проблем, которые у него возникали. Мазарини развязывал узлы в политике неторопливо и осторожно, а Ришелье решал трудности ударом шпаги солдата или топора палача. Мазарини прикидывался уступчивым, чтобы надежнее обеспечить победу, а Ришелье бросал вызов штормам и бурям. Первый прекрасно знал дипломатическую кухню, второй ею часто пренебрегал, обуреваемый безмерной гордыней. Ришелье был мерзким интриганом. Мазарини – интриганом боязливым».

А тем временем, несмотря на ряд побед над испанцами, Тридцатилетняя война ввела Францию в состояние экономического и финансового кризиса. Обстоятельства требовали от Мазарини принятия самых жестких и непопулярных в народе мер. Наибольшее недовольство, естественно, вызвало ведение новых налогов.