Текст книги "Параллели. Том II"

– Хорошо, я все понял, передам, не волнуйся, пойдем, погуляем.

Не успели они двинуться с места, как из подъезда выскочила Роза, увидев Таню, она радостно выпалила:

– Таня! Ты еще не ушла, беги, тебе звонят родители.

Таня растерянно взглянула на Сережу.

– Иди, Тань, ладно, в другой раз погуляем, я тебе как-нибудь позвоню, хорошо? Пока тогда, я пойду.

Таня хотела сказать ему что-то вроде: «Подожди, я быстро», но при Розе говорить не захотела, сказала ему: «Пока» и понеслась обратно в квартиру.

Звонила мама. Как только Таня взяла трубку и услышала строгое мамино: «Здравствуй, Таня, как твои дела?», она поняла – это надолго и ни о каких гуляниях можно уже не думать. «Хорошо, что я попрощалась», – подумала Таня и приготовилась к долгим и нудным расспросам мамы. Как она и ожидала, разговор начинал раскручиваться медленно.

Роза, оставшись у подъезда после ухода Тани, поздоровалась с Сережей и поинтересовалась, как у него дела. Сережа отвечал ей вежливо, но без всякой охоты. Роза, несмотря на свою обычную скромность, в разговоре с ним была активной, много шутила, расспрашивала об их классе, о том, чем Серёжа занимается в Целинограде и как долго будет в нем находиться, о том, не хочет ли он куда-нибудь поступать, какие профессии ему нравятся и почему. Очень много Роза рассказывала о себе, о своих интересах и мечтах. Сережу это удивляло, но он, не перебивая ее, внимательно слушал все пространственные речи. Роза, видя, как ее слушает собеседник, все больше и больше входила в роль старой, хорошей знакомой и уже явно злоупотребляла его вниманием. Несколько раз Сережа старался закончить разговор с ней фразой: «Извини, Роза, мне пора!», но она, словно не слыша этих слов, продолжала оживлённую в одностороннем порядке беседу.

У Сережи стало заканчиваться терпение и, уловив небольшую паузу, он быстро проговорил:

– Здорово! Извини, Роза, мне пора, – и, не обращая внимания на ее реакцию, быстрым шагом зашагал со двора.

Роза, проводив его взглядом, полным сожаления, повернулась и побрела по лестнице в квартиру. Когда Роза вошла, Таня все еще отвечала на многочисленные вопросы матери и конца их беседы видно еще не было.

Сережа объявился только на следующей неделе во вторник, вечером раздался звонок, трубку взяла тетя Гуля. Услышав уже привычное: «Можно Таню?», она передала ей трубку с укоризненным качанием головой и причмокиванием со словами: «Ни тебе здравствуйте, ни пожалуйста, когда, Таня, ты уже научишь своего знакомого здороваться?» Таня, как всегда, смущенная тетиными Гулиными замечаниями, торопливо взяла трубку и выпалила в нее:

– Привет!

Затем, сообщив присутствующим о том, что она «немножко погуляет», к семи выбежала во двор. Сережа, как всегда, ждал ее на скамейке. Увидев Таню в красивых темных брюках и светлой блузке, Сережа не мог не отметить, как элегантно и со вкусом была одета Таня. Таня шла по тротуару, что тянулся вдоль пятиэтажки, и ветер раздувал ее чудесные волосы, они легко подымались и вновь опускались на ее нежно округленные плечи. Шикарная Танина походка с чуть заметными покачиваниями бедрами придавала ей манящую стать. Сережа увлеченно, с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как Таня приближается к нему. В голове витала только одна мысль: «Как же она красива!».

Этим знойным летом 1979 года в Целинограде Таня преобразилась до неузнаваемости, стала напоминать раскрытый нежный цветок. Вся ее одежда каким-то чудом с таким вкусом подобранная, подчеркивала каждую линию ее тела, открывая наблюдателю новую неожиданную планету, даже целый мир. Минимум макияжа не портили природной, богом данной красоты, позволяли разглядеть естественность и ранимую скромность. Особенно Сережу поражал цвет и бархат ее кожи, он великолепно подходил к цвету ее карих искрящихся глаз, к ее красивым каштановым длинным волосам. Всегда живущая на ее лице теплая солнечная улыбка обезоруживала с первого взгляда, с ней хотелось бесконечно говорить, слышать ее переливчатый голос и смех колокольчиком. Все было в ней необычно, трепетно и привлекательно выше всяких сил. Сережа начинал понимать – Таня ему очень нравится, как девушка, как собеседник, как друг. Ее цепкий, во многом рассудительный ум поражал! Он мало знал девчонок, способных сравниться с ней, это вызывало его удивление и восхищение одновременно, с ней хотелось общаться на разные, абсолютно не интересные для других девчонок темы. С ней было так интересно, что время останавливалось, растворялось где-то там, за облаками, и потом вдруг неожиданно скатывалось с них темнеющим вечером, беспокойством и ее необходимостью «вовремя быть дома». Он неохотно прощался с ней и брел в свое унылое общежитие.

Таня подошла к Сереже и невольно прервала его рассуждения о себе.

– Я готова, – с улыбкой на лице сказала она, – пойдем.

Сережа встал и, гордый тем, что рядом с ним идет такая девушка, охотно ответил:

– Пошли.

Они зашагали по улице и вскоре набрели на сквер «Целинсельмаш». Широкая аллея, уставленная чугунными массивными скамьями вдоль нее, приветливо встретила гуляющую пару.

– Посидим? – предложил Сережа.

Таня согласилась, они сели на одну из свободных скамеек и продолжили разговор. Сережа говорил много и вдохновенно. Он смотрел на нее, нес всякую околесицу с надеждой вызвать на ее красивых губах улыбку. Таня охотно смеялась над его рассуждениями, чем только способствовала Сережиной философии. Сережа был в ударе – серые большие глаза вспыхивали бесчисленными разноцветными огнями, он жестикулировал руками, заглядывая ей в глаза и раскрываясь перед ней все больше и больше. Таня, как завороженная, слушала его, видела в его глазах свое отражение и всем своим нутром отчетливо чувствуя его увлеченность ею. Это состояние ей нравилось, влекло и пьянило.

Серёжу явно понесло, он видел в ней не только объект своего увлечения, но и благодарного слушателя, верного друга.

– Знаешь, Таня, – говорил он, – я женюсь на девушке, которая полюбит меня, даже если сам не буду любить ее!

Таня онемела.

– Я сделаю ее счастливой, у нас будет трое детей, я всех научу играть в шахматы. Сын у меня обязательно будет заниматься боксом, и все дети пойдут в музыкальную школу, – продолжил Сережа.

Опомнившись, Таня спросила:

– Сережа, а разве ты не будешь любить свою жену? Разве можно жениться, не любя?

– Для меня этот вопрос закрыт, я не смогу больше полюбить!

Искорки в Таниных глазах потухли, она с грустью смотрела в его глаза. «О чем он говорит, – думала Таня, – рассуждает, как будто сто лет прожил!» Сережа увидел, как в Таниных глазах одна за другой стали тухнуть звездочки, еще минуту-другую горевшие так ярко, что ему неудержимо хотелось прыгнуть в эту гладь, раствориться в ней и пропасть навсегда, и ему стало грустно, грустно от того, что это он явился причиной угасания этой головокружительной красоты. Он рассмеялся и громко сказал:

– Тань, ты что, поверила в эту чушь? Я пошутил, рассмешить тебя хотел.

– Тебе это удалось! – сердито сказала Таня.

Она не стала спрашивать его: «А где, собственно, он говорил то, что в действительности думал, а где выдумывал, как он говорит, чушь?» Сережа сидел перед ней, смешной и растерянный, всячески стараясь выйти из своего затруднительного положения. Он глубоко сожалел об утерянном контакте с ней, об этих потухших глазах и ушедшей улыбке. Его словно вдруг так неожиданно лишили чего-то дорогого и прекрасного, как будто кто-то невидимый удалил часть воздуха, и им стало так трудно дышать.

Сережа посмотрел на Танину, такую маленькую, но такую красивую ручку и доверчиво взял ее в свою. Таня почувствовала его тепло, оно разливалось с его руки на ее руку и стремилось передать ей свою энергию. «Эх, мальчишки, – подумала Таня, – изображают из себя всезнаек, а сами не только глупости говорят, а еще и верят в них! Когда уже повзрослеют? Недаром их в армию забирают…» Они сидели, молчали и думали каждый о своем.

Таня забеспокоилась, ей было пора домой. Сережа уловил ее беспокойство и даже обрадовался ему, оно помогало выйти из этого разговора.

– Тебе пора? – спросил он Таню.

– Да, уже поздно, будут беспокоиться, не хочу волновать.

– Тогда пойдем, – сказал Сережа.

Они поднялись, он предложил ей опереться на руку, она с удовольствием оперлась, и они заспешили к выходу из сквера. На следующей неделе, опять в среду, Сережа позвонил и предупредил, что зайдет за ней к семи. Встретившись во дворе, они решили съездить к Наташе в сельхозку. Таня была в легком шелковом платье. Оно выгодно облегало ее стройную фигурку, открывало красивые ножки и ручки. Сережа стоял, смотрел на нее глазами, полными восторга и широко улыбался.

– Привет, – подойдя, сказала Таня.

– Привет, – ответил Сережа.

– Ты что так смотришь?

– Так ты такая красивая, – честно признался он.

Сережа выглядел смешно – он смотрел на Таню широко открытыми глазами и чуточку приоткрыв рот, словно рыба, которой не хватает кислорода. Тане понравилась реакция на нее Сережи, но, чувствуя от этого себя немного неловко, она постаралась перевести разговор подальше от своего вида.

– Мы собирались к Наташе, поедем?

– Да. Конечно, – ответил Сережа и, подав ей руку, гордо зашагал рядом.

Конечно, Таня каждый раз, особенно, когда предстояла встреча с Сережей, тщательно подбирала наряды. Ей хотелось производить на него впечатление. Она лукавила, когда не замечала его комплиментов или как бы пропускала их мимо ушей. На самом деле она, как и любая девушка, с трепетом ждала оценки своего туалета. И искренне радовалась, если замечала восторженный взгляд ухажёра.

Пока они выбирались из двора, к остановке подошел автобус.

– Побежали! – крикнул Сережа и, не дожидаясь ее ответа, схватив за руку, увлек за собой.

Таня не бежала, она летела, увлекаемая его сильной рукой, она даже не чувствовала, как переставляла ноги. Подбежав к дверям автобуса, Сережа подхватил раскрасневшуюся Таню за талию и буквально внес ее в автобус. Его сильные руки скользили по ее талии, по всей ее высоте, одна из них проскользила по наружной стороне бедра, и Таня ощутила, как рука коснулась нижнего белья. Сережа, тоже почувствовавший это, смутился, но извиняться не стал. Оба чуточку покраснели, но как-то ласково улыбнулись друг другу. Таня стала смотреть в окно, Сережа отвлекся рассматриванием пассажиров.

Успокоившись, они вернулись к себе. Наташи на квартире, где они жили с односельчанкой, не оказалось, и они поехали обратно. Теперь на автобус они не спешили, шли к остановке спокойно, Таня ела мороженое и слушала Сережу. Ее поражала широта его интересов, казалось, что он интересуется буквально всем на свете. Рассказы его лились неразрывным потоком, стоило одному закончиться, как наступала очередь другого. В школе за два года обучения они так мало говорили, что Таня, слушая Сережу, начинала жалеть о том времени и ушедших школьных днях. Теперь она точно знала о том, что Сережа Никоненко – интересный собеседник и человек, и по ее мнению, она ему очень нравится, только он боится это показать открыто, искренне. «Почему, – думала про себя Таня, – что его сдерживает? Он как будто сделает шаг ей навстречу, и тут же спешит отступить назад».

– Ты завтра домой едешь? – отвлек ее Сережа от раздумий.

– Еду, а что?

– Во сколько?

– После курсов, аркалыкским.

– Тогда я тоже им поеду, – сказал Сережа.

Он проводил ее домой и, простившись, они разошлись. Вечером следующего дня они ехали вместе на поезде в Атбасар. В плацкартном вагоне, в купе, было шесть человек, в основном, студенты, учащиеся, молодежь. Кто-то достал карты, разделившись на две равные команды по три человека, ребята стали играть в «дурачка». Таня и Сережа оказались в разных командах. Сидевший рядом с Таней молодой парень раз за разом стал оказывать Тане знаки особого внимания, Серёже это явно не нравилось. Взглянув на него в очередной раз, Таня заметила, как заострился его взгляд и забегали желваки на скулах. Она пыталась как-то сглаживать ситуацию, перестав реагировать на навязчивые знаки внимания незнакомца, но он словно не замечал ничего, кроме нее.

Как только очередная партия закончилась, Сережа резко встал и, положив свою руку незнакомцу на плечо, сказал:

– Пойдем, покурим.

Тот одернул его руку и с вызывающим видом ответил:

– Ну, пойдем.

Таня поняла, что конфликт произошел из-за нее, и они могут сейчас в тамбуре подраться. Она вопросительно взглянула на Сережу. «Не надо, Сережа», – читалось в ее глазах. Но он только улыбнулся и, обращаясь к ней, спокойно произнес:

– Мы быстро.

Они ушли, играющим сдающий раздал карты. Молодежь переговаривалась, все ждали отсутствующих. Тане казалось, проходит целая вечность, а Сережи все нет. Наконец, он появился, позади него хмуро шел молодой человек, так настойчиво уделяющий Тане внимание. Игра продолжилась, только лишь с той разницей, что ее сосед-незнакомец теперь играл молча. Что у них произошло в тамбуре, Тане узнать так и не удалось. На вокзале Таню встречал папа. Он предложил довезти ребят до дома, но Сережа застеснялся и, простившись с Таней, пошел домой пешком. Курсы были закончены и теперь начиналось самое трудное, сдача вступительных экзаменов.

Первым экзаменом шла история, Таня сдала ее на «пять» и была такой счастливой. Вечером пришел Сережа, они никуда не пошли гулять и проговорили все время во дворе. Сережа рассказал о том, что поступает в автодорожный техникум, и Таня порадовалась тому, что он изменил свое решение «отслужить армию и только потом решать, что дальше делать.» Радовало ее и то, что он стал к ней во многом прислушиваться. «Если он поступит, – думала Таня, – его поселят в общежитии, и мы сможем с ним встречаться».

Экзамены продлились до третьей декады августа. Она успешно их сдавала, потом, по возможности, когда приходил Сережа, они встречались. В этот период Таня чувствовала себя самой счастливой. Она видела. что очень нравится Сереже, у нее получалось успешно сдавать вступительные, она интересно проводила свободное время. Во время выходных они встречались с одноклассниками, весело гуляли, ходя к друг другу в гости. В один из таких дней они, как всегда, пошли по гостям, с ними был и Антонов Андрей, в это время он дружил с Людой Нестеренко, тоже их одноклассницей. Андрей почему-то не зашел за ней и не взял ее с собой.

Время летело, и до учебы оставалось всего три дня. В один из таких дней, когда Таня одна была дома, ей позвонил Сережа, она обрадованно ответила:

– Привет!

Сережа минуту молчал, в трубке было слышно только его дыхание, а потом вдруг на высоком тоне, граничащем с грубостью, отчеканил ей каждой фразой, как тяжелым молотом:

– Ты зачем рассказала Людке Нестеренко, что Андрей ходил с нами к Гайт?

Сережа замолчал на минуту и, не дав Тане сообразить, тяжело и громко закончил:

– Я не думал, что ты такая болтушка.

Он положил трубку, и Таня ощутила падающую на нее глыбу. На глаза навернулись слезы, с дрожью в руке она положила на место телефонную трубку, прошла в свою комнату. Дома она была одна, и все же она закрыла дверь к себе в комнату и горько расплакалась. Она не понимала, кому она что сказала, почему этого делать было нельзя, почему Сережа так сказал ей, почему не дал разобраться, успеть ответить. С трудом закончив день, в полностью подавленном настроении она в изнеможении упала на кровать с одним желанием: «Забыться! Это какая-то глупость, нелепость, они обязательно все выяснят и ему непременно будет стыдно! Уверена, он пожалеет о сказанном, во всем разберётся, попросит у нее прощения, и они помирятся! Все было так хорошо у них последнее время, что просто не может же быть иначе?!»

Однако Сережа ей так и не позвонил, и к первому сентября Таня уехала на учебу в институт, вселилась в общежитие, студенческая жизнь захватила ее всю полностью, без остатка. От отца она узнал, что ее одноклассники, Витя Ильин и Сережа Никоненко, пришли работать автослесарями в автопредприятие, которым он руководил, и она поняла, что Сережа не поступил в техникум. Когда на выходные Таня приезжала домой, она все время старалась общаться по телефону с Антоновым Андреем. Так она косвенно хоть что-то узнавала о Сереже. Андрей вернулся из Ленинграда, провалил там экзамены в железнодорожный институт и теперь планировал пойти работать в локомотивное депо Атбасара, где главным инженером работал его отец. Андрей почему-то задался целью поступить именно в Ленинградский железнодорожный институт, который закончил его отец. Конкурс там был высочайший, и поступить было крайне трудно. В Целинограде был филиал Алма-Атинского железнодорожного института, но Андрей упорно хотел учиться в городе на Неве. На вопросы Тани о Сереже Андрей всегда отвечал с неохотой, уклончиво. Тане даже казалось, что они с Сережей договорились о том, что он не будет ничего говорить ей о Сереже. С Андреем они учились с первого класса, всегда дружили, и он был к ней всегда предупредителен. Таня чувствовала, что ему нелегко отвечать на ее вопросы.

Она все еще надеялась поговорить с Сережей обо всем, но в октябре она вдруг случайно узнала от Андрея, что Сережу забрали в армию, у него были замечательные проводы и на них были многие одноклассники. Служит он где-то под Алма-Атой. Это сообщение больно задело ее, Сережа ушел в армию, а ее даже не пригласил на проводы. Она сильно огорчилась и решила вычеркнуть его из своей жизни. Он остался там, в ее ушедшей юности, непоследовательный, со своими странными установками, правилами и взглядами на жизнь. Ей было грустно и одиноко, обидно за себя, за них обоих, за их летний Целиноград, который он так вот легко, одним звонком, зачеркнул. А самое главное, за то чувство, что с трудом, как росток через асфальт, пробивалось к солнцу – их взаимопонимание и гармонию, и которое он по-мужски резко завалил грудой камней, так и не позволив набрать силы и протянуть окрепшие руки-листья к солнцу. Она ничего больше не хотела знать о нем, пусть «служит, а потом знает, что нужно делать», пусть женится на нелюбимой и растит своих троих детей, отдает их в музыкальную школу, на бокс и на шахматы. Только все это будет уже без нее! А она пойдет дальше и посмотрит, как у него это все получится!

Конец августа 1979 года выдался жарким. В институт они ехали втроем – отец, мать и Таня. Атбасар провожал ее привычным изгибом реки, трактором – памятником первоцелинникам – и двумя последними перед поворотом на Целиноград мостами, автомобильным, пересекающим их родную реку Жабай и железнодорожным над путепроводом на Москву. Выгоревшая на ярком солнце степь по обе стороны дороги стелилась бесконечным ковром, прерывающимся лесополосами – посадками дикой смородины, за которыми шли рощицы тополей с берёзками. Вдали от автомобильной дороги виднелись поля с пшеницей, ячменем, кукурузой, по ним уже сновали туда-сюда хлебоуборочные комбайны, торопящиеся убрать вызревшие культуры до дождей.

В это время Северный Казахстан превращался в одну сплошную хлебоуборку. Не было задачи для людей и власти важнее этого. Твердые казахстанские сорта пшеницы, что с таким трудом рождала великая степь, шли на высококачественную муку, в том числе на экспорт, кукуруза, ячмень – на корм в животноводческие комплексы. Щедрый североказахстанский край, суровый по своим климатическим условиям, всегда вознаграждал людей, работающих в нем, обильными урожаями. Только две крайности непогоды могли нарушать эту гармонию – несвоевременные дожди или устойчивая засуха. И поэтому каждый погожий день был в буквальном смысле на вес золота.

Таня ехала молча, говорить особо не хотелось, родители, видя ее растерянное состояние, списывали это на волнение первокурсницы и старались не приставать с расспросами. А Таня грустила, ее расстраивала ссора с Сережей, такая нелепая и необъяснимая, тревожила новая студенческая жизнь, совершенно для нее непонятная. Радость от поступления теперь куда-то улетучилась, наверное, отступила под натиском чего-то неизведанного. В мыслях она все время возвращалась в летний Целиноград, там было хорошо и комфортно. Там, глубоко внутри нее, жило такое светлое, радостное вдохновение, она чувствовала себя так воздушно, как никогда больше. Это состояние так некстати закончилось, она лишилась такой мощной поддержки, что как-то потеряла даже смысл. Происходящее вокруг уже раздражало ее, тяготило своей притягательностью. «Лучше бы ничего не было», – думала Таня и, конечно, лукавила себе.

В таких раздумьях они подъехали к общежитию пединститута, зашли к коменданту и заполнили бумаги на вселение. От него они получили направление на медкомиссию в студенческую поликлинику. Комиссию прошли за часа полтора и, вернувшись к коменданту, наконец-то получили ордер на вселение. Войдя в общежитие, Таня как-то ощутила окончательный конец школы, она теперь действительно студентка, думала Таня. Комендант самостоятельно определяла, где и кому жить, поэтому повлиять на этот выбор Таня не могла.

Войдя в указанную в ордере комнату, Таня была шокирована. В комнате стоял такой специфический сильный запах молока, мяса, овечьей шерсти. Не привыкшая к такому колориту, Таня села на кровать и окончательно расстроилась. Она не хотела жить в этой комнате, и с тоской осознавала, что другого выбора у нее нет. Хотелось буквально выбежать, вернуться к родителям, убежать отсюда и никогда не возвращаться.

Но родителей уже не было, устроив дочь, они отправились домой. И никого вокруг, кто бы понял ее и посочувствовал, тоже не было. Таня вышла в коридор и предалась унынию. Мимо нее проходила Ира Ляленко, они сдружились на подготовительных курсах. Увидев Таню, она обрадовалась:

– О, Тань, привет! Ты уже вселилась? – увидев расстроенное лицо Тани, она догадалась, что та недовольна поселением. – А кто у тебя в комнате?

Таня перечислила соседок.

– Слушай, так это одноклассницы моей соседки, давай вы с ней поменяетесь, ты к нам в комнату перейдешь, она к ним и всем будет хорошо.

Ляленко была авантюристкой, но они уже немного сдружились за время курсов, а сейчас ей хотелось поддержки. Переговорив со всеми участниками действия, девчонки быстро нашли решение. Таня перешла в комнату, где жила Ляленко, а девочка – одноклассница ее соседок, в Танину комнату. Таким образом, первый трудный день в институте Таней был благополучно преодолен. Правда, за размещением студенток в общежитии следило зоркое око администрации студенческого общежития и деканата, они даже устраивали «комиссии», эдакие проверки правил проживания, и тогда Таня неслась в свою комнату «прописки», а девочка – в свою, но как только угроза миновала их, все возвращалось на «круги своя», так длилось почти месяц, пока, наконец, не узаконился этот вопрос.

Начавшая учеба захватила Таню, в 83 группе налаживались межличностные связи, ребята выстраивали неизбежные личностные иерархии, объединялись в различные неформальные группы, с интересом узнавали друг друга, становились ближе и понятнее. Студенческий быт тоже способствовал сближению. Студсовет в это время старался проводить вечера отдыха, ребята на них знакомились с другими факультетами, что, в свою очередь, помогало им адаптироваться к новым условиям.

В этот день в институте был запланирован вечер отдыха. Свободные от занятий, они всей комнатой решили скоротать время и прогуляться к универсаму, там купить мороженное и вернуться в институт. Как решили, так и сделали. Всей дружной девичьей стайкой они направились к универсаму. Целиноградский молочный завод делал отличное сливочное мороженое. Девчонки купили себе по порции и двинулись обратно.

Дорога к институту вела через плохо освещенный участок улицы. Как только они приблизились к угрюмо стоящему одинокому четырехэтажному жилому дому, с его двора вышла группа местных ребят. Разные по росту и комплекции, они, тем не менее, явно были объединены жгучим желанием развлечься, студентки-первокурсницы были для них хорошим объектом.

Выйдя со двора, они перегородили девчонкам путь и, наигранно смеясь, в один голос завопили:

– Ух ты, это что у нас здесь за красавицы по нашему району гуляют, не пединститут ли?

От неожиданности девчонки растерялись, прижались к друг другу и, тревожно всматриваясь в хулиганскую ватагу, попытались обойти их стороной. Какой там, ватага, молниеносно сманеврировав, опять перегородила им дорогу.

– Куда спешим так! – заорал явный лидер, – а познакомиться, уважение проявить, не хотите?

Ляленко, самая бойкая из всей группки девчат, заголосила:

– А ну, дай пройти, че уставился?!

Последние слова явно раздразнили неформального лидера. Его лицо исказила злобная улыбка.

– Ты че, курица, страх потеряла? А ну, иди сюда, дай, я тебе перышки повыщипываю.

Он шагнул к Ляленко, пытаясь схватить ее за руку. Перепуганная Ира отскочила к стене дома, вопя:

– Не тронь меня, я милицию позову!

Ватага закатилась нервным смехом, уверенная в своей безнаказанности. В решительные минуты Таня никогда не теряла разум. Видя, как перепуганы девчонки, и то, что агрессия с их стороны может вылиться во что-то плохое, она решительно пошла на контакт.

– Ребята, ну что вы нас пугаете? Я вижу, вы не плохие. Мы тоже гуляем здесь, сегодня у нас вечер в институте, пойдемте лучше с нами.

Лидер с интересом перевел взгляд на Таню, его свита, как и положено верным псам, быстро сориентировавшись выстроились за ним в шеренгу. Подходя ближе и с интересом рассматривая лицо Тани, лидер произнес:

– О, а ты ничего! – его глаза загорелись нехорошим зеленым огоньком. – Может, с нами погуляешь, мы парни хорошие, зря никого не обидам. Че, пойдем?

Таня смотрела на этого лидера, высокий, с неопрятной внешностью, немного выпивший и пахнувший табаком, он вызывал в ней только отвращение. Но как она могла сказать это ему в лицо?! Перед ней стоял человек, уверенный в своем превосходстве, не видящий никаких препятствий для своей воли и явно не мыслящий адекватно. Девчонки, пользуясь временным переключением внимания, стали отступать в сторону, готовясь к побегу. Ватага не препятствовала им, тоже переключив все свое внимание на Таню. Перед ними вдруг образовывалась одинокая, беззащитная жертва, распыляющая аппетит скорой расправой. Таня смотрела вожаку в лицо скромно, но твердо. Мысль лихорадочно работала: «Что делать, сейчас девчонки окончательно выдут из этой тени и оставят ее одну». Она с тоской наблюдала, как окружается ватагой. Вот уже со спины она стала чувствовать чьё-то назойливое дыхание. Кто-то встал у нее за спиной и явно ждал команды вожака к действию.

Мимо по тротуару шли люди, у нее оставалась последняя возможность закричать, позвать на помощь. Это ее мобилизовало. Таня обратилась к вожаку:

– Ты такой смелый только с девчонками, при поддержке твоих шестерок?

Ватага угрожающе загудела, еще более смыкая круг. Тане стало отчаянно страшно, но она продолжила:

– Что молчишь? Нечего ответить, девичий ужас?

Лидер вытаращил на Таню удивленные глаза, злобные огоньки в глазах сменились заинтересованностью. Выставив вперед правую ногу, сплевывая на дорогу сигарету, он протянул:

– За базар отвечаешь?

– Да, – невозмутимо произнесла Таня, – отвечаю. – С девчонками в темной подворотне, вижу, ты герой, а с парнями как, слабоват?

– Да ты че, совсем офигела, страх потеряла, как я посмотрю? – он опять сплюнул и выругался матом.

– Ничего я не офигела, интересуюсь вот, просто. У нас сегодня вечер в пединституте, парней у нас мало, в основном, девчонки. Так ты со своей свитой вместо того, чтобы по дворам ошиваться, пошел бы с нами на вечер, да и показал бы там свою удаль, или слабо?!

Таня сильно рисковала, но это был единственно возможный выход – задеть его чувство собственного достоинства, задеть прилюдно, на глазах его подчиненных. Лидер опять выругался и, обращаясь к Тане, спросил:

– Ты откуда такая взялась?

– С Атбасара, – спокойно ответила Таня.

Ее слова вызвали у вожака уважение. Все-таки этот город знали, и он явно пользовался уважением, особенно в подобных кругах. Переведя взгляд на свою дружину, лидер отметил интерес с их стороны. Вернувшись взглядом к Тане, он долго и оценивающе смотрел на нее. В его глазах опять сменилось выражение, теперь они излучались интересом и уважением. Таня ему явно понравилась, вот только спасовать перед ней он не мог, слишком много пристальных глаз смотрели на них. Авторитет в такой среде потерять легко, а вот удержать трудно, здесь нужна железная, часто жестокая воля. Лидер опять вернулся к Тане и сказал:

– А нас пустят на вечер-то?

Таня, твердо зная, что на вечера чужих не пускают, спокойно ответила:

– Чужих у нас не пускают, но мы попросим, вы же с нами.

Вожак потер загривок, посмотрел на свою шайку, потом на Таню и выпалил:

– Ну, пойдем, черноглазая, хочу с тобой потанцевать!

Свита, услышав последние слова вожака, смекнула о смене приоритетов и тут же, как и свойственно стае, прониклась к Тане «должным» уважением и почтительно выстроилась позади, удерживая «положенную» дистанцию.

– Пошли, – сказал вожак Тане, как своей давней и хорошей знакомой.

Угрозы тут же развеялись, и они стали походить на обычную молодежную группу, движущуюся в одном направлении. Пока Таня шла по дороге в институт, она хоть и не подавала виду, но страшно боялась, что, если ее не пропустят и оставят с этой безмозглой ватагой, на улице, что ей тогда делать?

Когда они подошли к пединституту и прошли ко входу, дежуривший на входе преподаватель, окруженный дежурившей группой старшекурсников, с одного взгляда понял в какую сложную ситуацию попала Таня. Пропуская ее внутрь, он остановил вожака:

– Вы куда, ваш студенческий билет, пожалуйста.

Вожак остановился в недоумении. Таня оглянулась и сказала:

– Это со мной.

– Извините, молодой человек, вам заранее нужно было оформить пригласительный.

И, обращаясь к Тане, добавил:

– В следующий раз заранее оформляйте пригласительный на ваших приятелей, а так нельзя, извините.

Стая злобно загудела:

– Ну, ты нам еще попадешься, мы тебя встретим после танцев.

Вожак оглянулся на свою свиту.

– А ну, заткнулись, она не причем, че, у нас пригласительные есть, что ли?!

Повернувшись ко входу и поднявшись на цыпочки, чтобы через головы дежурных видеть Таню, спросил:

– Как зовут-то тебя, черноглазая?

– Таня, – ответила она.

– Приятно было познакомиться, может быть, еще увидимся! Давай!

Он вскинул высоко вверх правую руку, приветствуя Таню и бодро пошел к своей свите. Вожак понимал, Таня его провела. Но как изящно, смело и решительно, не часто он встречал такую выдержку и достоинство. Это вызвало у него восхищение. Эта девушка зацепила его внутренней силой, простотой и умом, она был достойна уважения. «Ладно, – подумал он, – может, как-нибудь пересечемся, стоящая деваха, молодец!»