Текст книги "Книга о Петербурге"

Проигравший и победитель

А еще символический шведский король обречен был в своем низвержении лицезреть викториальные торжества. Чужие праздники.

Чужие праздники – по случаю его – ну как бы его – неудач.

Годовщины Полтавы и победы у деревни Лесной (виктории, во многом предопределившей Полтаву и хорошо подзабытой нашими современниками), Гангут, Гренгам…

То триумфальная пирамида, то триумфальная арка возникали на виду символического двойника короля Швеции.

Тогда как перед глазами его, падающего с высоты, Петр командовал парадами гвардейских полков и здешний воздух сотрясался от залпов пушек, исторический Карл XII залечивал в Адрианополе раны, переломы стопы, впрочем полученные не под Полтавой (раненная там нога уже зажила), а в «калабалыке» – сумасшедшей стычке с янычарами, своими союзниками.

В июле следующего года, когда он вновь оказался в седле и готовился покинуть пределы приютившей его Османской империи, случилось так, что в другом конце Европы, у мыса Гангут в Балтийском море, шведский флот потерпел поражение от флота русского. Первым ли штурмом или с третьей попытки взяли на абордаж фрегат «Элефант» и другие шведские корабли, это предмет спора историков – к зрелищности триумфа оно отношения не имеет: архитектор Трезини соорудил на Троицкой площади, всяко одно, триумфальные ворота со слоном-«элефантом», орлом-победителем и прочей аллегорией, и торжественный ввод пленных шведских кораблей в Неву состоялся. В параде на площади вместе с победителями участвовали побежденные – разумеется, в статусе пленных. Лично шаутбенахт Эреншельд, которому Петр не упускал случая оказать почести, шел, глядя в спины русским унтер-офицерам, что несли низко склоненный флаг с его корабля; по свидетельству современника, он был одет «в новый, шитый серебром, подаренный ему царем, кафтан». О деревянном барельефе он, смею думать, ничего не знал и даже догадаться не мог, кто на него смотрит. Хотя встретиться их глазам все же случай представился. Офицеры обеих сторон для участия в дальнейшей церемонии отправились в Сенат, что располагался тогда в крепости, а стало быть, прошли через Петровские ворота, еще первые, деревянные, – прямо под низвергнутым волхвом-Карлом, но даже если бы Петру пришло в голову провести экскурсию, вряд ли бы шведы признали в поверженном бородаче своего доблестного короля.

Королю Карлу между тем оставались считаные дни для его решительного предприятия – персонального скоростного рывка через всю Европу к себе на север, на Балтику. С измененной внешностью, инкогнито, никем не гонимый, он оставит свой огромный, медленно идущий отряд далеко позади. Этому двухнедельному конному броску, ошеломившему современников, самое место, без иронии, в Книге рекордов Гиннесса. Биографы будут подсчитывать, сколько миль он преодолевал за день, – больше ста! Барон Мюнхгаузен отдыхает (впрочем, он еще не родился). В наше время появляются энтузиасты, желающие по каким-то своим, концептуальным соображениям повторить на лошадях путь Карла – с лекциями, там, с просветительскими представлениями и наглядными реконструкциями, но, кажется, без претензий достичь его скоростей. А нам вся эта история еще вот чем интересна. Они ведь ничего не знали друг о друге, разнесенные на расстояние, – Петр и Карл: чем был занят другой в данный момент времени, – но словно между ними возникало необъяснимое напряжение. Каждый день торжества победителей в «царствующем граде» приближал минуту королевского эксцесса: словно сжималась пружина, чтобы, резко распрямившись, взлететь.

Да уж не заместительный ли образ низвергнутого волхва, соглядатайствующего в непрерывном падении, – проводник этого напряжения? Вот вам сюжет для мистического сочинения. Но требует проработки.

В 1718 году закончилась постройка новых, каменных Петровских ворот. Если правда все про барельеф и был он тогда же действительно перенесен на каменный аттик со старых деревянных ворот, то с вовлечением в камень, с одеванием в камне, зыбкое положение Карла волхва, зависшего между небесами и земной твердью, обрело вдруг основательность, монументальность и, можно сказать, завершенность. В тот же год, 18 декабря, на бруствере при осаде норвежской крепости Фредриксхальд, в поздний час темноты и затишья, жизнь Карла XII оборвалась. Выстрела никто не слышал. Тридцатишестилетнего короля убило пулей в висок, то ли датской, то ли от своих, – загадка, конечно, на века, но куда то загадочнее, что не убило раньше.

Однажды перед глазами волхва возникла очередная триумфальная пирамида – это означало: шведы проиграли морскую битву при Гренгаме. И снова ввод в Неву трофейных кораблей – теперь четырех. Мир, который ненавидел Карл, теперь без него приближался.

Он получил имя Ништадтского.

Конец великой Северной войны.

Ликованию победителей не было предела.

Волхв наш потерянный был обречен наблюдать на Троицкой площади маскарад.

Да что маскарад!..

Описания торжеств, посвященных Ништадтскому миру, заставляют вспомнить Светония – по размаху, расточительной щедрости и экстравагантности это уже что-то из времен Древнего Рима. Впрочем, и неудивительно. Именно тогда, на второй день небывалых торжеств, Петр был провозглашен императором.

Отцом Отечества, Императором и Великим.

Петербургская ночь

Мы не упомянули кикимору, знаменитую петербургскую. Надо ли? Столько уже про нее понаписано в наши дни. Разрекламирована, распиарена как исторически первая городская нечисть. Ее историей открывают обычно экскурсии по теме «Мистический Петербург».

Пожалуй, надо – и по трем причинам. Во-первых, наш падун, никогда глаз не смыкающий, – единственный – и до сих пор не учтенный – сторонний зритель (что ему темнота!) тех странных ночных событий на Троицкой площади. Заметим, что солдат, охранявший в ночь на 9 декабря 1722 года вход в Троицкий храм, сам ничего определенного не видел и видеть не мог в темноте, а только слышал, как кто-то громыхал в трапезной. Есть разница восприятий. Во-вторых, документы Тайной канцелярии, касающиеся этого темного дела, хранились многие десятки лет в опечатанном сундуке рядом с нашим все эти годы низвергаемым волхвом – здесь же, в Петропавловской крепости. Здесь же, в ее застенках, допрашивали по этому делу кого следует, да так, что еще трудно сказать, чье положение было устойчивее – нашего ли падающего вниз головой или тех несчастных. В-третьих, этот кудесник, вознесенный на небо бесами, принадлежит вместе со всей их инфернальной компанией, изображенной на барельефе, той же стороне реальности, что и нечистая сила, так ярко о себе заявившая в трапезной и на колокольне Троицкой церкви. Определенно этот случай для нас.

Сведения о злополучной кикиморе восходят к публикациям М. И. Семевского.

В начале 60-х годов позапрошлого века отставной подпоручик Михаил Семевский, пренебрегший военной карьерой ради исторических изысканий, получил доступ к бумагам Тайной и разыскных дел канцелярии, – в то время эти документы, разобранные «по картонам», хранились уже на стеллажах Главного штаба, в архиве Министерства иностранных дел. Колорит Петровской эпохи пленил молодого историка. Он обнаружил в себе литературный дар. Беллетризованные очерки Семевского о разыскных делах петровского времени – все же, по-нашему, «документалистика» – публиковались в различных изданиях и снискали внимание публики, но наибольшую известность они обрели спустя двадцать лет, будучи изданными в 1884 году отдельной книгой «Слово и дело!» (в заголовке новейших переизданий восклицательный знак почему-то теряют). Один из этих очерков так и называется: «Кикимора».

История с кикиморой по Семевскому вдохновляла других писателей.

В советское время эта кикимора искупалась в лучах всесоюзной известности, – с ее мимолетного появления (третий абзац), по сути, начинается роман Алексея Толстого «Сестры», а посмотреть шире – и вся трилогия «Хождение по мукам», удостоенная в конечном итоге Сталинской премии.

Примечательно: революция, Гражданская война и все эти по мукам хождения начинаются с кикиморы петровских времен, а вот в романе «Петр Первый» того же автора дело так и не дошло до кикиморы – повествование обрывается на взятии Нарвы, 1704.

В «Сестрах» вот то самое место:

«Еще во времена Петра Первого дьячок из Троицкой церкви, что и сейчас стоит близ Троицкого моста…» —

(стоять ей оставалось несколько лет; роман создавался в эмиграции; примечательно, что в это время мост уже назывался мостом Равенства) —

«…спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору…» —

(нет, согласно делу № 17 (картон VII), изученному Семевским, кикимору никто не видел; только солдат слышал грохот в трапезной; на колокольне же доказательства пребывания нечисти обнаружил утром псаломщик, а что это именно кикимора была, так то дьякону поп сказал) —

«…худую бабу и простоволосую…» —

(художественный вымысел; только грохот из трапезной раздавался) —

«…сильно испугался…» —

(все потом испугались) —

«…и затем кричал в кабаке…» —

(где кто кричал, никому не ведомо; вряд ли кричали – говорили шепотом, но слух по городу, вероятно, распространился скоро, иначе бы и дознания не было) —

«Петербургу, мол, быть пусту», —

(по Семевскому, «Санкт-Питербурху пустеть будет», – на современный слух не очень складно, но ведь жутко по смыслу: будет пустеть ему – Санкт-Питербурху) —

«…за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно» —

(сослан был на каторгу на три года, а нещадно бит батогами, согласно Семевскому, был осужденный одновременно с дьяконом, по другому дознанию – дело № 15 (картон VII), – некий швед-ведун, предсказавший царю три года жизни).

Упомянутый в скобках швед-ведун оказался упрямцем. Почти как волхв низвергнутый. А еще и провидцем: сбылось! Но к делу о кикиморе швед-ведун отношения не имеет.

Да и не о кикиморе дело было. Как таковая кикимора, похоже, следствие не интересовала. Кикимора – ну и что? Следствие интересовало значение слов, ляпнутых неосторожным дьяконом. Чаять опустения Петербурга – это государственное преступление.

Писательский триумф Алексея Толстого в Советской России пришелся на время, когда Михаил Семевский был уже прочно забыт. А теперь и «Хождение по мукам» не читают, как прежде читали. Антикварное собрание сочинений Алексея Толстого в 10 томах (1958) продается по цене банки пива за том, «возможен торг». Но жива память о кикиморе. Новую популярность петербургской кикиморе принес интернет. Стремительно растет кикиморин рейтинг.

Со своей стороны, хочу обратить внимание на одно любопытное обстоятельство. Дата 9 декабря по старому стилю – это канун зимнего солнцеворота – зимнего солнцестояния. С астрономической точки зрения самая долгая ночь в тот год началась 10 декабря, но такая точность тут не важна; безусловно, дата происшествия с кикиморой относится к тому временно́му промежутку из нескольких суток, когда зимнее солнце практически не меняет склонения (солнцестояние – солнце стоит), день, по ощущениям, перестает уменьшаться и до предела разросшаяся ночь (петербургская ночь!) повторяется в своей безрадостной полноте. Уроженцы иных краев – и солдаты, и священники, и прихожане, и заплечных дел мастера – с одинаковой гнетущей тоской переживали это темное время.

Вспоминается злой дух Карачун, повелевающий мраком и холодом; зимний солнцеворот – это время его чар.

А что до политических репрессий – были перед глазами нашего падуна и посильнее примеры. Вскоре после того, как окончательно уничтожили деревянный Троицкий храм, на той стороне площади Революции вознесся жилой объект – ныне почитаемый как памятник эпохи конструктивизма. Дом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев был заселен семьями узников самодержавия. Ненадолго. Через четыре года дом уже расселили, иных жильцов расстреляли. Дом политкаторжан стал ленинградским символом репрессий 1937-го. На мемориальной доске, повешенной во дворе, значатся имена 54 уничтоженных. Считается, этот список неполный.

Футуризм, и не только

Он не просто свидетель – на сегодняшний день он единственный уцелевший свидетель возникновения Империи. Покажите еще кого-нибудь, у кого на глазах Петр вошел бы в храм царем, а вышел императором. Он один – один уцелевший.

В Швеции монархия сохранилась, в России – нет; послужило ли оно утешением низвергнутому гордецу, гадать не будем, но этот падун не только свидетель рождения великой Империи, он еще и зритель ее финальных сцен. Неспроста ведь именно эту площадь, а не какую-нибудь иную (Дворцовую даже) назвали площадью Революции.

Затянувшийся на три столетия гибельный миг – как-никак момент истины. Сном при открытых глазах, галлюцинацией, невероятным видением могла предстать перед ним четырехсотметровая, самая большая в мире башня – «Памятник III Интернационала», – именно для этой площади по поручению Наркомпроса проектировал ее безбашенный Татлин.

Высота башни должна была быть 400 метров. Она бы тоже падала. Тоже падала бы – и не могла бы тоже упасть – не в подражание башне в Пизе, но в подражание планете Земля. Угол склона ее несущей опоры, если верить поздним исследованиям этой неосуществленной идеи, равнялся углу отклонения оси земного вращения – 23,5°. Впрочем, сам Татлин чертежей не оставил, кроме двух изображений общего плана; утрачены авторские модели сооружения, притом что одна из них удостоилась золотой медали в Париже. Числовые значения и прочая конкретика – от поздних интерпретаторов проекта, учеников и последователей. А также от фантазеров, завороженных идеей Татлина. Приходилось, например, читать, что несущая опора и ось Земли должны быть параллельны, а сама склоненная башня должна быть направленной на Полярную звезду, – и все будто бы по замыслу Татлина, но подождите, положения не согласуются одно с другим, противоречивы. Полярная звезда – это, конечно, всегда красиво, но как быть с тем, что угол ее возвышения над горизонтом равен широте местности, – для Петрограда он 60°? Похоже, от невозможной башни и ждут невозможного. Замысел Татлина и сегодня сносит крышу отдельным энтузиастам, пытающимся разгадать загадки неосуществленного проекта. Волхв бы, кудесник, может быть, разобрался. Что касается звезд и небес, это к нему – с неба низвергнутому.

Да и вообще. Не к этому ли Татлин стремился сам? «Вся форма колеблется, как стальная змея, сдержанная и организованная одним общим движением всех частей – подняться над землей». – Николай Пунин, «Памятник III Интернационала», брошюра была издана в Петрограде в 1920 году на никудышной бумаге и содержала те самые два татлинских рисунка башни, преодолевающей силы земного тяготения. Симон волхв взлетел с помощью бесов, однако ж взлетел. Вот и Пунин о замысле Татлина: «Преодолеть материю, силу притяжения хочет форма; сила сопротивления велика и грузна; напрягая мышцы, форма ищет выхода по самым упругим и бегущим линиям, какие только знает мир, – по спиралям. Они полны движения, стремления, бега, и они туги, как воля творящая и как мускул, напряженный молотом».

Думаю, «Памятник III Интернационала» поверженный маг оценил бы по достоинству. Во-первых, дерзость проекта соприродна его собственной гордыне, здесь что-то родное. Во-вторых, он мог бы почувствовать себя отмщенным. Апостол Петр не дал ему покорить небеса, кудесник рухнул, низвергнулся, едва достигнув облаков. Но что теперь облака, когда вот-вот построят башню «до самого неба»? Апостол Петр, покровитель этого города, будет ли он по-прежнему торжествовать, когда с подоблачной высоты мощные прожекторы начнут проецировать на здешние облака дерзкие революционные тексты? И в-третьих – момент практический. Башня дала бы барельефному Симону магу, рабу безвременья, календарь и часы. Три ее внутренние части, исполненные из стекла и защищенные внешним стальным спиралевидным каркасом, должны вращаться вокруг оси – каждая со своей угловой скоростью. Нижняя – гигантский куб, место конференций, съездов и «других широких законодательных собраний», обернется вокруг своей оси за один земной год. Средняя часть, гигантская пирамида, место мирового правительства в лице исполкома Интернационала, обернется за месяц. Третья часть, гигантский цилиндр (вдаваться не будем в подробности), совершит оборот за день.

Татлин в Петрограде отвечал за план «монументальной пропаганды». В Москве в числе героев, удостоенных монументального изображения по этой программе, оказался, между прочим (сверх первоначального плана), библейский Самсон, разрушитель храма филистимлян. Вот и Симон волхв, бескомпромиссный противник апостола Петра, бросивший вызов Небу, кажется, имел шанс в революционном Петрограде по меньшей мере на реабилитацию. Ему не оказали почета, его падение не оценили ни как «жертву», ни тем более как «предупреждение», его не назвали героем – о нем просто никто не вспомнил. Проект памятника III Интернационала Татлин создавал сверх ленинского плана «монументальной пропаганды», уж слишком был самоцельным замысел сооружения, – но нам ничего не мешает пополнить задним числом актив монументальных достижений в части «агитпластики» историческим барельефом с волхвом, таращащим глаза на несуществующую башню, – как тайным, скрытым, неявным свидетелем ее неосуществления. Долговечный падун и вместе с тем почти ровесник города, он-то, падая, все уже «знал» – что было, что есть, что будет.

А в самом деле, на площади Революции по тому ленинскому плану так и не открыли ни одного памятника – тогда как открывали и на площади Урицкого (бывшей Дворцовой), и на Знаменской (потом – Восстания), и на Стрелке Васильевского острова, например. Но только не на площади Революции, – а почему? Не потому ли, что отдел изобразительных искусств Наркомпроса вкупе с городским начальством действительно, без дураков, берег это историческое место для проектов сверхграндиозных и верил всерьез в их осуществимость?

Вторым таким после татлинского был проект колоссального памятника Ленину.

Вождь умер; у города трех революций нет надежды получить тело вождя на вечное хранение, однако имя вождя город уже получил; дело за памятником. Архитекторы В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейх создадут образ, который станет символом Ленинграда, – Ленин на броневике на площади у Финляндского вокзала. Первый же их проект относился к площади Революции, бывшей Троицкой. Не на броневике должен был там стоять великий Ленин, а на грандиозном многосложном постаменте высотой ни много ни мало 300 метров. Высота самого Ленина – 100. Итого общая высота памятника – те же 400, как у башни Татлина. Преемственность поражает. Щуко и Гельфрейх, в отличие от Татлина, футуристами не были. Фигуративный Ленин, ими задуманный, далеко не абстракция – во всяком случае, не куб, не цилиндр. Откуда 400 метров? Дались им всем эти 400 метров! Почему не 300, почему не 450?

В литературе о Татлине отмечается, что высоту башни он выбирал кратной длине географического меридиана – одна пятидесятитысячная, – это и есть 400 метров. Отлично. Но чем хороша пятидесятитысячная длины меридиана? Чем число метров 400 сумело вслед за Татлиным очаровать Щуко и Гельфрейха?

Особый ли был тут расчет? Или дело в магии чисел?

Симон маг снова пришел на ум, да как же ему, поверженному, снова не вспомниться, если об этих обоих проектах нам, по земле ходящим, напомнила (надо было сразу сказать) выставка «Несбывшийся Петербург», что осенью 2018-го случилась у него прямо под носом – и не где-нибудь, а в Иоанновском равелине Петропавловской крепости? Точно скажу: в 60 метрах от точки его нескончаемого падения. Ближе этой части Иоанновского равелина нет уже перед ним ничего, кроме деревьев и разве что сувенирного киоска, которым пренебрежем – явление краткосрочное. Маги, даже если не способны на продолжительную левитацию, видят, полагаю, сквозь стены удовлетворительно, так что эта выставка, может быть, была для него персонально открыта. Интересная, но малопосещаемая. Мы с женой одни по залу ходили. И вот там, в конце экспозиции висели внушительные изображения обоих неосуществленных памятников – Третьего Интернационала и Ленина. Не реализованные в натуре, они, как нарочно ради сюжета этой главы, демонстрировались в виде эскизных проектов, повторяю, под носом нашего падающего героя. То, что на площади можно было лишь вообразить, здесь было дано воочию. Хотя, возможно, мне это одному кажется удивительным.

Ну так вот – о высоте их обоих.

Длину окружности Земли все помнят? Спрашиваю, потому что сам, хорошо подзабыв школьную географию, недавно узнал: 40 000 километров. Точнее, согласно современным представлениям, окружность Земли по меридиану, если с точностью до километра, – 40 008 (по экватору несколько больше). Однако не много ль нулей? Как это так получилось, что окружность Земли выражается практически круглым числом? Уже потом, что-то вспомнив, о чем-то догадавшись, где-то подглядев (интернет дело нехитрое), я стал испытывать своих образованных знакомых, и почти все хмурили лоб, не в силах объяснить совпадение (по крайней мере, сразу). Но вы, господа, конечно, помните, что такое метр как мера длины. Лишь те, кто не знаком с историей метра, не понимают, почему окружность Земли 40 тысяч километров практически ровно. Да потому. По определению.

В 1791 году Национальное собрание Франции постановило ввод новой единицы длины – метра: определялся он как одна десятимиллионная расстояния от Северного полюса до экватора по меридиану, на котором лежит Париж. Дальнейшие измерения на земной поверхности по заданной дуге Парижского меридиана позволили установить единицу длины экспериментально (экспедиции, расчеты, экстраполяция…). Таким образом, наш всеми любимый метр – это одно из достижений Великой французской революции. А где Великая французская революция, там рядом и великий Ленин.

Вот мы и вернулись к советской власти.

В ее первые годы, помимо всего иного, граждане Страны Советов выдерживали еще одно потрясение – переход к новой системе мер и весов. Прощайте, аршины и пуды, здравствуйте, метры и килограммы!.. Декрет Совнаркома «О введении Международной метрической системы мер и весов» был опубликован в сентябре 1918-го. А уже с 1 января 1919 года всем советским учреждениям и общественным организациям предписывалось приступить к историческому переходу. Начальные меры по введению новых мер (ну, каламбур, да, что поделать…) совпали с работой Татлина над проектом башни, – Татлин мыслил глобально, прогрессивно и, можно сказать, метрически, – само определение метра через меридиан побуждало мысль Татлина к планетарной масштабности.

Татлина, как и других футуристов, во многом вдохновлял Хлебников; ему, Председателю Земного Шара, будетлянину, самое место было бы во вращающейся пирамиде. Слово метр от греческого «метрон» – мера. Хлебников еще до Первой мировой войны был одержим поисками «меры мира»; что бы ни означали его вычисления, формула «время – мера мира» действительно выдает в нем визионера: сегодня определение метра привязано ко времени посредством мировой константы – скорости света (и не связано с материальным эталоном, как прежде), – под «метром» понимается расстояние, которое проходит свет в вакууме за определенную долю секунды (1/299792458).

По декрету, принятому в 1918-м, с 1 января 1924 года исключалось «применение всяких мер и весов, кроме метричных». Аршины и сажени должны окончательно уйти в прошлое. Будущее за метром. Введение метрической системы – международной системы! – решительный шаг навстречу мировой революции.

Четырехсотметровые памятники на бывшей Троицкой площади, будь то памятник Третьего Интернационала или памятник Ленину, соразмерны планете Земля в масштабах, утвержденных еще Французской революцией, идеалами которой был преисполнен сам Ленин: метр – сорокамиллионная доля длины земной окружности, 400 метров – ее стотысячная часть. Гектометровый Ленин (гектометр – 100 метров) сам становится мерой: сто тысяч гектометров-лениных – расстояние от полюса до экватора. Давно ли Словарь иностранных слов определял гектометр как «французскую погонную меру», и вот уже гектометр – интернациональная мера: Ленин – мера всего мира: Весь мир, о котором поется в «Интернационале», обретает меру разрушения и созидания.

По замыслу Щуко в основании гигантского пьедестала памятника Ленину должна находиться понижающая подстанция Волховской ГЭС (еще к тому времени не достроенной), – здесь, помимо общей высоты в 400 метров, перенимался от Татлина принцип функциональности памятника – не стоять же ему просто так. Ленин Функциональный, вознесенный над площадью Революции, распределял бы киловатты электрической мощности, питая электроэнергией город Ленина (киловатты, к слову, это из той же Международной метрической системы).

Фантастический проект таковым и остался.

В областях ирреального, сопряженных с реальной Троицкой площадью, оба памятника – те же кикиморы.

Ничего четырехсотметрового на первой площади города так и не выросло, но продолжение было – в других местах. Первое – все тот же Ленин на броневике, отдаленно напоминающий сильно уменьшенного вождя на понижающей подстанции с проектного эскиза Щуко (скульптор Евсеев). Второе – типовые понижающие подстанции, теперь уже без Ленина и архитектурных излишеств – в строгом конструктивистском стиле, спроектированные Щуко и Гельфрейхом, – мимо одной из них, на Петроградской стороне, я часто прохожу по улице Ленина (бывшей Широкой), – нет, без Ленина нам никуда не уйти.

Было, пожалуй, и третье. Но это совсем далеко – хотя, кажется, наш низвергнутый глядит в ту сторону. Идея электротехнического Ленина в ее относительной полноте осуществилась на Вологодчине. Писатель Александр Етоев как-то прислал мне снимок семидесятых годов прошлого века с изображением памятника Ленину на земном шаре, – композиция от прочих подобных отличалась тем, что шар был установлен на трансформаторной будке! Етоев с другом-фотографом в те давние годы оказался в Великом Устюге. Они шли по улице вдоль какого-то забора (сейчас я знаю где: мимо кистещеточной фабрики на месте Иоанно-Предтеченского монастыря), шли и вдруг услышали: за кустами что-то гудит (если бы не этот гуд, прошли бы мимо, не обратив внимания), – это гудела трансформаторная будка с Лениным на земном шаре. То есть будка, на ней шар земной, а на нем Ленин!.. Етоеву показалось, что будка похожа на Мавзолей, но только уменьшенный. Судя по фотографии, ее делали на века. Мощное бетонное сооружение размером, однако, не более индивидуального гаража. Металлическая дверь, несомненно, скрывала понижающий трансформатор. С Мавзолеем этот объект роднила надпись ЛЕНИН, в остальном, на мой взгляд, сходство неочевидное. Теперь Ленина нет, но будка стоит. Когда Ленин пропал, гудеть перестало. Буквы ЛЕНИН заменились другими – СТОЛОВАЯ. И еще: Быстро, вкусно, недорого! Возможно, это был только вход в столовую, ну, что ли, вестибюль (есть снимок в интернете), а сама столовая была в задней пристройке, тоже почему-то без окон.