Текст книги "Книга о Петербурге"
Автор книги: Сергей Носов
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Продолжение
На закате сталинской эпохи Симон волхв обрел новое зрение.
С глаз очевидца – как и со всего барельефа – сняли слой старой краски; оказывается, была.
Шла реставрация 1951 года.
Искусные резчики заменили утраты.
Лицо его, как и весь барельеф, пропитали горячей олифой.
Фторид натрия, растворенный в олифе, представлял для человека смертельную дозу, но был благодатен для таких, как он.
Мистерия имени
Да нет
Этот опросный лист (бюллетень как бы) я унес на память.
12 июня 1991 года произошло событие, труднообъяснимое для стороннего наблюдателя. Одна седьмая часть суши избирала себе президента, тогда как одна шестая часть суши, 76 % площади которой составляла та самая одна седьмая, уже имела своего президента. Примерно в то же время – где раньше, где позже – на оставшихся 24 % общей территории, конституционно управляемой общим президентом, тоже избрали своих президентов – еще четырнадцать, но это нам уже не столь интересно. Нам важно то, что на одной седьмой части суши в тот день число президентов стало более одного, именно два – причем взаимонедоброжелюбных по ряду роковых причин. Катаклизмы не заставили себя ждать – сейчас не о них. Просто странно как-то все это. Странно как-то и – вот мы про что – болезненно, что ли.
Но ближе к теме.
Во втором по величине городе на седьмой части суши в этот исторический день (выбирали еще и мэра города) рядом с урнами для голосования стояли урны для опроса. Опрос (отнюдь не референдум, по ошибочным поздним воспоминаниям) был на тему, как городу называться. Предлагалось два варианта: Санкт-Петербург и Ленинград.
На данный момент город был Ленинградом. Но и Санкт-Петербургом тоже когда-то был. А еще он был Петроградом. Правда, про Петроград не спрашивали.
Надо было ответить «да» или «нет».
Санкт-Петербургу соответствовало «да». Ленинграду, стало быть, «нет». Но самое примечательное, что название Ленинград вообще не упоминалось, а Санкт-Петербург назван был. Вычеркнул «нет» и оставил «да», значит ты за Санкт-Петербург, – вычеркнул «да» и оставил «нет», значит ты за то, что на сей день имеется, – за Ленинград то есть.
Задачка на логику: как сформулировать вопрос, чтобы вышеприведенная процедура ответа была соблюдена и чтобы при этом не создавалось ощущение манипуляции?
Решение.
«Желаете ли Вы возвращения нашему городу его первоначального названия – Санкт-Петербург —»
Да? Нет?
По результатам тех президентских выборов я попал в 1,92 % избирателей, проголосовавших «против всех», – для того и приходил (и вовсе не ради принципиального негативизма). А вот участвовать в опросе почему-то не захотелось. Получалось, что рукой моей будто бы управляют, что навязывают мне желание. Но даже если я, уроженец этого города, захотел отказаться от его названия, которое, между прочим, могло потянуть на идеограмму личной судьбы, почему я должен был желать лишь того, что мне желать, собственно, предлагали, – «первоначального названия», а, скажем, не «промежуточного», например? А может, мне нравится Петроград?
Вот тогда я и унес этот лист опросный – на память.
Было ли мне безразлично, как называться городу? Да нет, вряд ли.
Но вот я покидаю избирательный участок с опросным листом в кармане и неожиданной мыслью под кепкой: не начать ли коллекционировать избирательные бюллетени? Наш участок в Технологическом институте им. Ленсовета, – слева на выходе киоск «Союзпечати», – газеты раскупаются утром, кроме тех, что висят за стеклом на прищепке, – впрочем, закрыт – выходной. Справа и слева на фасаде здания мемориальные доски извещают о партийных явках большевички Землячки и выступлениях здесь Ленина. Впереди, под сенью лип, – бронзовая спина Плеханова, перед ним – бронзовая трибуна. Какие-то остряки поставили на высокий пьедестал у ботинка теоретика марксизма пустую бутылку, видна только отсюда, со стороны института, – Георгий Валентинович словно воспользовался содержимым и сейчас прячет ее за трибуной от воображаемой аудитории – от всех этих слегка разбавленных иномарками «жигулей», «москвичей», «Волг», въезжающих со стороны Москвы в исторический центр города – города, название которого поставлено под сомнение. Отсюда не видно – но по ту сторону трибуны стоит бронзовый рабочий со столь же бронзовым знаменем (несомненно, «красным»). Плеханов показывает рукой за перекресток, где позавчера в магазине «Молоко» продавали по талонам на мясо присланные из-за океана соевые сосиски в консервных банках (три банки за два талона), – стояла очередь в кассу и подозревала, что это еда для собак (кассирша, представим, просит без сдачи и, выбивая чек, накалывает талоны на спицу, установленную на деревянной подставке). Московский проспект, он большой, – он вытекает из людского водоворота, плещущегося у бетонного забора на площади Мира: это гигантская барахолка, где продается все (например, ворованная гуманитарная помощь в виде порошкового молока), – я сам там постоянно меняю сигаретные талоны на продуктовые. А пойти не туда, а туда – налево, мимо киоска, по Загородному проспекту, там будет Витебский вокзал, – перед его обшарпанным фасадом духовой оркестр, пять человек. Пожилые музыканты в поношенных пиджаках исполняют вальс «Под небом Парижа», – коробка на асфальте, кому сколько не жалко.
Если возвращать имя, так предыдущее – Петроград.
Город в ожидании потрясений.
Мне казалось, этот город давно перестал быть Петербургом и уж точно – Санкт-Петербургом. Это был не тот Санкт-Петербург, о котором мечтал Петр.
А взять спальные районы – какой же это Санкт-Петербург? А серые зоны (какими обозначают их на картах) промышленных предприятий – разве это Санкт-Петербург?
Но и Ленинградом он тоже перестал быть.
Это был другой город.
И я не знал его имени.
Имя на «С»
В самом «петербургском» романе слово «Петербург» употреблено 53 раза (и еще 10 раз встречаем эпитет «петербургский»). И только единожды город назван полным именем, и то в ироническом контексте, – пьяный мещанин смеется над Раскольниковым, целующим землю на Сенной (той самой Сенной, что в XX веке лет сорок будет называться площадью Мира): «Это он в Иерусалим идет, братцы, с детьми, с родиной прощается, всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает».
Тут даже трудно понять, над чем больше насмехается этот «какой-то пьяненький из мещан» с его манерным высоким слогом – над чудилой, целующим «эту грязную землю», или над «столичным городом Санкт-Петербургом», представленным во всей красе на Сенной площади.
А всего в художественных сочинениях Достоевского, согласно Частотному словарю, название Петербург употреблено 274 раза. Из них только 2 (два раза!) – с приставкой «Санкт-».
Второй раз, между прочим, «Санкт-Петербург» появляется в «Подростке», и опять же в специфическом контексте. Во вставном рассказе странника Макара Ивановича, который Аркадий передает «слогом», есть признание художника-самоучки, гордящегося выполненной работой: «Я, говорит, теперь уже все могу; мне, говорит, только в Санкт-Петербурге при дворе состоять». Понятно, что тут «Санкт-Петербург» – элемент хвастовства, хорошо подходящий для самоаттестации персонажа и обозначения его амбиций, – тоже в своем роде элемент стиля.
Уже в XIX веке избегали употреблять «Санкт-» вне рамок официальных высказываний. «Санкт-Петербург» звучало выспренно, высокопарно.
А так – Петербург, он и был Петербург.
Вот и мне казалось, это нескромно, и тем более сегодня – «Санкт-». Да и неблагозвучно – четыре согласных подряд: «нкт-п».
Солженицын тогда нашел необходимым предостеречь жителей города на Неве от выбора этого – «Санкт-Петербург», написав специальное обращение. («Я хотел бы тоже подать голос и убедить Вас, что этого звучания возвращать не надо. Оно было в XVIII веке навязано вопреки русскому языку и русскому сознанию».) Предложил, со своей стороны (допустил, вернее), вариант имени «Свято-Петроград» – тоже, признаемся, не подарок.
Да ведь никто здесь и не говорит «Санкт-Петербург». Если кто и назовет в какой-нибудь житейской ситуации город полным именем, можно быть уверенным – это приезжий. Помню, как мы замечали в начале девяностых эту закономерность: наши гости из Москвы говорили «Санкт-Петербург» – из уважения к «санкт петербуржцам».
После последнего переименования как-то странно было привыкать к тому, что твой город на «С», а не на «П». Все думали почему-то, что будет на «П» – где-то между Пензой и Псковом, – там и смотрели: а где ж Петербург в списке городов с их телефонными кодами? Но вот неожиданность: в справочниках, указателях, расписаниях, всевозможных реестрах бывший Ленинград оказался где-то между Самарой и Саратовом.
У меня с этим переименованием связано воспоминание о личном дискомфорте: я уже успел побывать «ленинградским писателем» («молодым ленинградским писателем»), и вдруг мы все, «ленинградские», независимо от возраста, опыта и признания стали одномоментно «петербургскими писателями». Словосочетание «петербургский писатель» наводило раньше на мысль о Пушкине, Гоголе, Достоевском, а если не о классиках, так все равно – о тех, кто жил в ту эпоху, уж точно не в нашу. И вдруг – тебя называют «петербургским писателем», и ты уже в компании как минимум с Григоровичем. Ладно бы это переназвание было бы формальным, так ведь не получается – формальным. Тут еще и такой нюанс. «Московский писатель» – он и есть московский писатель, и любой другой, где бы он ни проживал, – это любой другой, где бы он ни проживал, и этого вполне достаточно, но когда сегодня в России говорят о ком-то «петербургский писатель», это означает, что с данным субъектом связывают какие-то особые ожидания – ждут чего-то отличного от других, чего-то специфически «петербургского», соотносимого то ли с зацикленностью на традиции, то ли с интеллектуальным изоляционизмом, то ли с болотными испарениями. «Ленинградским» в этом смысле было проще гораздо.
Парад переименований: поиск закономерностей
Из крупных городов столь радикально переименовывали разве что Новый Рим – Константинополь, но там завоевания, покорения, смена империй, с этим понятно. Рим тоже завоевывали, но не переименовывали, и даже когда радикально веру сменил, Рим, символ язычества, остался Римом. И Афины на протяжении многих столетий не переставали быть Афинами. Лондон – всегда Лондон. Национальный конвент на второй год первой Французской республики реформировал календарь и утвердил новые названия месяцев – все эти вандемьер-жерминаль-фрюктидоры, – но Париж остался Парижем.
Да и у нас – Москва, Киев…
В Москве и Киеве (впрочем, как и везде) улицы с площадями переименовывали вовсю, но ведь имена городов остались нетронутыми. Это как если бы какой-то недуг, со стороны незаметный, поражал организм – внутреннее воспаление, расстройство – может быть, даже психическое. Изнутри и Москва, и Киев – как и прочие советские города – подверглись сильному переназыванию, но снаружи – нет: как было, так и осталось: Москва, Киев.
Когда-то я пытался найти закономерность в переименованиях.
Может быть, древние имена берегли? В Повести временных лет перечислены первые русские города – Ладога, Белоозеро, Изборск, Новгород, Полоцк, Ростов, Муром… Волна советских переименований прошла мимо них. Да и в масштабах всей российской истории на эти имена не было покушений. Если не считать незначительных девиаций. Город Ладога при Петре стал селом Старая Ладога, Белоозеро в XIV веке, сместившись на расстояние трех-четырех часов пешего перехода (в сторону от очага чумы), стал Белозерском, а Новгород с 1999 года – в память о величии тысячелетней давности – официально так и величают Великим Новгородом. Вот и все.
Владимир, Ярославль, Смоленск, Кострома, Суздаль, Вологда, Воронеж никогда не переименовывались. А Тверь побывала Калинином, Нижний Новгород – Горьким, Самара – Куйбышевом.
Цепочка Санкт-Петербург – Петроград – Ленинград – Санкт-Петербург, конечно, во всех смыслах эффектна, но при всем уважении к петербургскому патриотизму не уникальна, признаемся. Есть еще выразительней: Рыбинск – Щербаков – Рыбинск – Андропов – Рыбинск. И это всего за 44 года! Или вот пример, как на полувековом промежутке может восторжествовать симметрия переиначивания: Владикавказ – Орджоникидзе – Дзауджикау – Орджоникидзе – Владикавказ.
А это? Словно в шашки играем – ходы-перепрыги: Луганск – Ворошиловград – Луганск – Ворошиловград – Луганск.
Не всегда «возвращение исторического имени» было желанно большинству населения. Например, Киров – который в Кировской области – так и остался Кировом: не захотел вновь называться Вяткой. А Ульяновск – не захотел Симбирском. Помню, как в непраздничный день 7 ноября 1991 года, когда впервые официально не отмечалась «годовщина Великого Октября», а с момента переименования Ленинград/Санкт-Петербург прошло всего два месяца и один день, в новостях вечером сообщили: Ульяновск – не помню, правда, в чьем лице – желает стать Ленинградом. Этого, как известно, не случилось. Наверное, и не могло случиться. Или все же могло? На ум приходит гранитный Ленин, один из тех, от которых отказался бывший Ленинград, город белых ночей, – его забрал себе далекий город Полярные Зори: тоже ведь символ. Не удивлюсь, если на карте однажды появится Новый Ленинград. А что? Ленинград – имя громкое, невостребованное.
Позднесоветские названия городов – Брежнев, Андропов, Устинов, Черненко, серийно вызванные смертями соответствующих исторических деятелей, продержались недолго; рекорд краткосрочности – два с половиной года – принадлежит названию Устинов. Почему-то ижевцы не захотели быть устиновцами. Равно как челнинцы – брежневцами (или брежневчанами?). Перечисленным городам во второй половине восьмидесятых вернули прежние имена, соответственно – Набережные Челны, Рыбинск, Ижевск, Шарыпово.
В этой удивительной последовательности обращает на себя внимание тенденция. С момента метаморфозы Набережные Челны/Брежнев до следующей – Рыбинск/Андропов – прошло округленно 16 месяцев. До очередной – Ижевск/Устинов – пришлось ждать всего 9 месяцев и 12 дней. Не успел народ оправиться от стресса, а через 2 месяца и 2 недели случается Шарыпово/Черненко. Налицо стремительное ускорение процесса, но, с другой стороны, заметно, что процесс выдыхается. О городе Шарыпово в Красноярском крае (на момент переименования примерно 25 тысяч населения) многие в стране узнали в дни траура по Константину Устиновичу Черненко, когда объявлялись меры по увековечиванию памяти самого немощного из всех, думаю, со времен Рюрика, правителей государства. Мне по молодости (и при Брежневе) довелось побывать в Шарыпове, тогда это был, по существу, рабочий поселок – там только начинали строить мощную тепловую электростанцию, труба которой (чтобы не забывать, о чем эта книга) более чем на полсотни метров (370) превысит высоту петербургской телевизионной башни (313 – сейчас; тогда – 302). Строительство ГРЭС обещало быстрый прирост населения, но никто и представить себе не мог, что новый город в течение трех лет будет странным образом называться Черненко.
Имеет ли ряд Брежнев, Андропов, Устинов, Черненко отношение к череде перенаречений города на Неве? По-моему, да. Мне тут видится инерционная природа скрытого механизма переименований, однажды запущенного. Можно как угодно относиться к престарелым членам тогдашнего политбюро, но все же идиотами они вряд ли были. И между тем, отрицать невозможно, выставляли они себя на всенародное посмешище. Но что получилось? Умер Брежнев. На посту. (Не как Хрущев.) У Кремлевской стены похоронить – это само собой, а нельзя ли что посущественнее? Со времен Сталина таких уходов не было (Хрущев не в счет). Взяли и назвали его именем город. Крупный центр промышленный. Кто ж знал, что его преемник Андропов тоже скоро скончается. И как быть? Раз только что Брежневом город назвали, надо, наверное, и Андроповом город назвать. Если бы знали, что Андропов следом умрет, может быть, и не стали бы Брежневом называть. А тут Устинов. Министр обороны и все такое. Афганистан. Надо. Понимают, что стали заложником собственных правил, но что поделать – пусть будет город Устинов. А следом, вот неожиданность, преемник Андропова – Черненко. Герой анекдотов с оттенком черного юмора. Народ гадает, неужели город назовут – интересно какой? А как не назвать? Именем министра обороны назвали, а здесь – выше – генеральный секретарь! Но как бы это сделать, чтобы не так заметно было? А вот Шарыпово. Сибирь. Он где-то там рядом родился. Давайте Шарыпово переименуем. В политбюро ведь не думали, что будут умирать один за другим, так кучно. Не назвали бы Набережные Челны Брежневом, тогда бы и не запустился инерционный механизм безостановочных переименований. Это, кстати, подталкивает на одно конспирологическое размышление. А не по этой ли причине, спрашивается, выбрали потом «молодого» – М. С. Горбачева? Чтобы остановить действие скрытого механизма. И вот снова – ленинградская тема. «Молодых» в престарелом политбюро было двое – М. С. Горбачев из Ставрополя и Г. В. Романов из Ленинграда. Про Романова в народе давно говорили, что ему не светит – из-за фамилии. Да и с точки зрения политбюро, посмотреть их глазами? Все под Богом ходим. А вдруг, не приведи господь, и «молодой» тоже? Ладно, Ставрополь можно переименовать, а как быть с Ленинградом? Нельзя город Ленина переназвать городом Романова. Пусть уж будет Горбачев генеральным секретарем – для подстраховки… Шутки шутками, но примерно так и получилось: даже если не забывать, что Санкт-Петербург – это во имя небесного покровителя, а не конкретного человека, все равно переименовали Ленинград во имя небесного покровителя Романова, хотя и Петра Алексеевича.
Наблюдателю мистерии переименований могли бы открыться две противоречивые закономерности. С одной стороны, чем меньше город, тем выше вероятность попасть ему в группу риска – по той простой причине, что переименовывать небольшое значительно проще, чем большое. (Да вот: большой город Киров – только один: бывшая Вятка, – зато много небольших поселений – Кировск, Кирово, Кировоград, Кировка, Кировский и т. д.). С другой стороны, чем меньше город, тем ниже была вероятность попадания на него луча избранничества – хотя бы в силу уже многочисленности таких городов и относительной малочисленности главных лиц государства, достойных посмертного увековечивания (даже с учетом возможных вариаций с одной фамилией).
Но логику этих рассуждений нарушают примеры на «бург». Независимо от размеров городов «бургосодержащие» названия рано или поздно заменялись другими. Екатеринбург побывал Свердловском. Оренбург – Чкаловом. Шлиссельбург – Петрокрепостью. Ямбург был и есть (до сих пор) Кингисепп.
Да-да, Санкт-Петербург из этого ряда.
Хотя пример Петербург – Петроград лучше вынести из этого ряда за скобки (как дореволюционный прецедент, запустивший поздние переименования).
А не сам ли Петр их запустил, когда отбитый у шведов Нотебург переименовал в Шлиссельбург? Или бург на бург не будем считать?
Вот и метаморфоза Петербург – Петроград оказалась инерционной, – в эпоху революционной ломки дальнейшее само напрашивалось: – Ленинград.
Ну никак не могла Москва стать Ленинградом.
Хотя вопрос: почему?
Почему не Москва?
В Москве Ленин умер (усадьба Горки, по сути, та же Москва). Ясно, что главная коммунистическая святыня Мавзолей будет в Москве. И мозг Ильича храниться будет в Москве. Жил он в Москве даже подольше, чем в Петербурге (и Петрограде). Созидал государство нового типа – в Москве. В театр ходил – в Московский художественный и в Большой тоже. На субботник ходил, бревно нес. На охоту ходил под Москвой. Детскую елку устраивал. А чем ему дорог был Петербург-Петроград? В Петербурге он потерял брата, любимая сестра – сам в больницу отвез – умерла от скоротечного тифа. Сидел он там за решеткой, маялся по конспиративным квартирам, кормил комаров, прячась в Разливе. За каждым углом, за каждым «камнем» (который «Ленина знает») мог шпик прятаться. Ну да, свергнул ненавистное правительство. Разогнал Учредительное собрание. Дело сделано – и в Москву.
И климат. Об этом никто не говорит, а я скажу. Родившемуся на Волге трудно жить на Неве. Даже если ты Ленин. На Москве-реке проще. И ближе к родным берегам.
Зима 1917/18 года была кошмарной. По ряду известных причин. И еще по одной – это зима Петербурга. Бесконечно долгие ночи и беспросветные дни. Время самоубийц, тоски, безысходности. Вот уж где и когда «Россия во мгле» – в силу причин всего лишь географических. Только не говорите, что Ленину некогда было замечать петроградских особенностей светового дня. Наверняка думал: когда ж это кончится? А тут немцы под боком. В Москву!
В Москву, в Москву, в Москву!
Это Москва, а не Петроград должна была стать Ленинградом.
Но что значит стать? Как это можно, в самом деле, Москву переименовать? Это как постановить, чтобы щуку называли иначе. Как ее ни называй, она все равно останется щукой. Или березу отменить. Объявить декретом, что береза – не береза, а что-то другое.
Никак Москву нельзя.
Москву – нельзя. А Петроград – можно.
Москва – имя. Петроград – конструкция. Ничего придумывать не надо. Просто надо один блок – Петро – заменить другим – Ленин. И будет хорошо.
Инерция: Петербург – Петроград – Ленинград. Само собой получается. Когда Зиновьев обращался от имени петроградских рабочих с предложением, понятно, в Москву, он был всего лишь слепым проводником неведомой инерционной воли – Петроград не мог не стать Ленинградом.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?