Текст книги "Книга о Петербурге"
Автор книги: Сергей Носов
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Сверхнаблюдатель изумлен. Куда тебе, демон, разобраться с этим.
«В стороне Кронштадта…»
В стороне Кронштадта ухают тяжелые орудия. Но в общем тихо.
Анна Ахматова. Поэма без героя
Залив
Стратегическое значение протяженного острова в Невской губе и замечательных особенностей рельефа ее дна Петр оценил, когда уже возводил куртины Петропавловской крепости.
Тут мы должны произнести слово «Кронштадт».
Значение Кронштадта в истории Петербурга исключительное. Не было бы Кронштадта, не было бы и Петербурга.
То же допустимо сказать о Кронштадте, когда он еще и Кронштадтом не был, а была всего лишь деревянная крепость Кроншлот, в спешном порядке прямо в воде построенная напротив острова Котлин.
Котлин… А что – Котлин?.. Я поспрашивал просвещенных, образованных петербуржцев, как называется остров, на котором Кронштадт. Удивительно, но большинство не знает. Некоторые говорят: так и называется – Кронштадт. Да ведь и с ленинградцами то же было. Уверяю вас, большинство ленинградцев не помнили, как называется остров. Я даже о себе не могу точно сказать, помнил я или не помнил. Во всяком случае, в быту мы такого названия практически не употребляли. Котлин для нас всегда был Кронштадтом.
Имя Кронштадт конвертировало географию.
На каком бы берегу – на южном или на северном – мы ни стояли, вглядываясь в дымку залива, то, что различалось на горизонте, было Кронштадтом – всегда и только Кронштадтом, хотя сам Кронштадт занимал только часть острова.
Ходить по воде, по песку, смотреть на закат и не замечать Кронштадта – мне это кажется невозможным. Любой пришедший на берег залива ищет, мне кажется, глазами Кронштадт – ну машинально хотя бы. Сейчас меня поправляют: «Никогда не искала». Может быть, у меня это с детства?
Мне не было пяти, когда мне был показан Кронштадт. Как-нибудь, наверное, так – со значением: «Посмотри, видишь вдали?» – и тут меня отрывает привычная подъемная сила от береговой тверди, вознося на высоту отцовских плеч – чтобы виделось дальше. Это на южном берегу залива. В Кронколонии. Там снималась у нас дача на две родственные семьи – в Кронштадтской колонии, в небольшом в те годы поселке.
Сейчас о былом поселении напоминает лишь название железнодорожной станции – Кронколония. А так это городская застройка Ломоносова (об историческом имени которого точно так же напоминает станция Ораниенбаум). Да вот и сам Ломоносов уже давно административная часть Петербурга. Так же, как и Кронштадт. Что до Кронколонии, она хотя и была Кронштадтской колонией, к самому Кронштадту имела отношение малое. До войны здесь жили преимущественно немцы, потомки колонистов, которым еще в начале XIX века предоставили эти земли. Немцев выслали. В начале шестидесятых дачи снимали уже у других хозяев. Но что я могу помнить об этом?
Воспоминания смутные, на уровне ощущений, помню две-три яркие картинки. Огромные парковые дубы, возможно петровского времени, темная, черная почти грозовая туча и Катя, двоюродная моя сестра (старше меня на пять лет), вместе со школьной подругой торопят – быстрее, ну быстрее идти, – сомневаясь, однако, не встать ли под деревом. Или все вместе, все поселяне, с ведрами и бидонами спускаемся с горы: в поселке нет питьевой воды, и в урочный час питьевую воду привозит машина с цистерной (у меня тоже ведерочко), – очередь выстроилась за водой, которая раздается в розлив, и, быть может, я только потому это помню, что кто-то, рыбак, предлагает угрей – полное ведро живых угрей, и мне показывают персонально – угорь брошен в траву – и ползет!.. и, виляя, пытается уползти! – «Испугался? Это же рыба». Но я не слепой. Я знаю, как выглядит рыба. Не верю, что рыба! Почему, почему это рыба? Угорь в траве – словно вижу сейчас.
Ходили со взрослыми на залив купаться (тогда еще в Финском заливе купались). Или я был уже повзрослей? Последний раз купался в Финском заливе, когда поступил в институт, – на северной стороне, не то в Репине, не то в Комарове, – по другую сторону от Кронштадта.
Что на северном, что на южном взморье дно примечательно тем, что утонуть трудно – даже ребенку. А взрослому вообще тоска: устанешь заходить в залив, пока наконец сумеешь плюхнуться в воду.
Вспомнился рассказ одной знакомой, она работала гидом. Дело было в конце девяностых. Как-то после экскурсии (на английском) по Юсуповскому дворцу к ней подошла одна из туристок, молодая японка, и попросила после работы помочь в предприятии деликатного свойства. Что такое? Ей надо оказаться в Петербурге посреди чистой воды. Так вот же Мойка – не подойдет? – можно по ней проплыть на кораблике. Нет, Мойка не то. Моя знакомая отвезла японку к Неве. Но и Нева ее не устроила. Тогда свезла в Гавань, в «Ленэкспо». С набережной Васильевского острова японка увидела широкую Невскую губу. То, что надо. Наняли лодку с мотором и попросили владельца отвезти их подальше от берега. Так хотелось японке. На иной взгляд, здесь начинается море. Нет, строго говоря, это не море еще, но и такого намыва, как сейчас, тогда под строительство не было, и гостиница «Прибалтийская», тогда еще стоявшая на берегу, уже едва различалась вдали, – остановились, заглушили мотор. Вот тут, в широких водах Невской губы, и объяснила японка, в чем суть предприятия. У нее умер отец. Он был не то бизнесменом, не то общественным деятелем, точно сейчас не скажу, да это и не так важно, – главное, что он много путешествовал по миру. Вместе с женой. И своих трех дочерей они зачали в трех городах на разных континентах планеты. Причем одну здесь, в Петербурге. Теперь, выполняя последнюю волю отца, его дочери поделили прах его на три части и разъехались по своим городам – каждая должна распылить свою часть отцовского праха в чистой воде заветного города. Надо отметить, что тогда вода в Невской губе была значительно чище, дамбу еще не достроили и не намыли еще участков суши для высотной застройки. Молодая японка дала моей изумленной знакомой камеру и попросила снять печальную церемонию. Затем она достала из рюкзака коробочку с лепестками белых роз и пустила их по воде. Потом вынула матрешку, открыла ее и высыпала прах отца прямо в воду. Лодочник-моторист, не готовый к такому ходу событий, был настолько ошеломлен увиденным, что позже, пытаясь поделиться с моей знакомой впечатлениями, не мог слов подобрать, лишь рот открывал. Но мою знакомую, кажется, все это потрясло еще сильнее. В какой-то момент, когда церемония вроде бы завершилась, но она, и без того взволнованная, все еще продолжала снимать застывшую в печальной задумчивости дочь отца, ей стало казаться, что у нее начинается слуховая галлюцинация. Молчание прерывали чьи-то явственные голоса – мужской и женский. Говорили о каком-то ротане, которого, «суку, сюда завезли, а он, черт, икру окуней пожирает». Выключив камеру, моя знакомая робко повернула голову в сторону голосов, и ей показалось, что галлюцинация у нее теперь зрительная. Недалеко от их лодки (как только раньше не заметили) стояли по пояс в воде (а на воде голоса слышны хорошо) дядька и тетка и ловили какими-то неведомыми снастями рыбу. Моя знакомая затруднялась ответить, видела ли этих двоих японка, – если да, то это никак не повлияло на ее настроение: столь сильных чувств, овладевших ею, никакие видения оскорбить не могли. Также моя знакомая затруднялась ответить, что же сильнее ошеломило ее – удивительная церемония, участницей которой ей неожиданно довелось быть, или ирреальное явление этих двоих в самый невероятный момент и в самом невероятном месте – далеко от берега, посреди Маркизовой лужи.
Да, Маркизовой лужей неофициально именуют Невскую губу, и отличает ее действительно мель. Так и тянется до самого Кронштадта, где глубже, где мельче.
А когда дует долгий восточный ветер, возможен еще и отток воды более чем на метр. Немало.
Впрочем, там, где состоялась на воде та церемония, возможно, берег уже, – в новом тысячелетии идет интенсивный намыв под строительство. Стремительно сокращается Маркизова лужа.
В чем смысл рассказанной истории про японку? В том, чтобы отметить факт мелководья?
Разумеется.
А в чем же еще?
Мелководье в Невской губе сыграло для Петербурга роль судьбоносную.
Петр скоро оценил особенности здешнего дна. И сделал стратегический вывод.
Цена мелководья
Представления о здешнем мелководье, близкие к реальным, Петр получил в октябре 1703 года, когда открылось временно́е «окно» между уходом шведской эскадры и ледоставом. Если кому-нибудь в ряду многих событий это не покажется слишком важным – войти в залив, промерить с толком глубины, – одно вам скажу… но что тут сказать?.. ничего не скажу… Читайте дальше.
Дело обстояло так.
Шведская эскадра продолжала блокаду Невской губы, явно дожидаясь первых морозов. Борей не стал заставлять себя ждать, взял и подул. Заморозки в том году случились ранние, и настигли они Петра Алексеевича где-то в верховьях Невы на фрегате «Штандарт», построенном недавно на Олонецкой верфи, – а вместе с похолоданием пришла к нему еще и весточка (прямиком на корабль), заставившая сильно поторопиться. Причина спешки одна: «Нуморс… отъехал», – сообщал Меншиков (в оригинале, однако, более многословно), то есть эскадра вице-адмирала Нумерса с первыми заморозками наконец ушла, оставив здешние воды без своего дотошного попечительства.
Куда ушла? Русских «куда» уже беспокоило мало. «Гистория свейской войны» сообщает – «для зимования в Выборх», но шведские источники, конечно, знают про своих лучше: на зимние квартиры в Карлскруну[9]9
Сидоров Д. А. Шведская Ладожская флотилия 1701–1703 гг. // Меншиковские чтения – 2016. СПб., 2016. Вып. 7 (17). С. 207.
[Закрыть]. На главную военно-морскую базу королевского флота.
О Карлскруна!.. Город на островах… По числу островов с Петербургом почти паритет… Между прочим, старше Петербурга всего на 23 года и, так же как Петербург, основан одним волевым жестом монарха… Незамерзающая гавань, крепость, Морской музей… Город, где способны по ночам оживать памятники, когда их беспокоят заколдованные дети… Мне было, наверное, лет шесть, и я не знал, что это Карлскруна и что это Карл, и уж тем более что одиннадцатый, но как такое забыть – шаги бронзового короля по узким ночным улочкам и маленький Нильс, спрятавшийся в деревянной шляпе деревянного солдата, ветерана морских битв… «Ты хороший солдат, старик Розенблом». Не книга, кино. Сильно, наверное, потрясло детское воображение, если я до вчерашнего дня был абсолютно уверен, что там играли живые актеры, а вовсе не мультипликацию мне тогда показывали в кинотеатре «Родина». На чердаке ратуши спят дикие гуси, а Бронзовый и Деревянный дошли до заброшенной верфи, король снимает шляпу перед мертвым фрегатом, покоящимся на боку, и я представляю сейчас его воинственного сына, который в Стокгольме, тоже отлитый в бронзе, руку протянул в нашу сторону – в нашу степь, на наши болота… Кстати. Куда дикие гуси летят, не к нам ли? Лебеди (они ведь из отряда гусеобразных) – точно через эти края: в Невской губе у них тут остановка на перелете – на отмелях у северного побережья… Вот, посмотрел: с гусями сложнее… Утки – понятно; те милости просим… А лебедь-шипун еще недавно кормился на Лондонской отмели, пока там не стали добывать песок, это сразу за дамбой, – да, есть и такая.
Лондонская – потому что в 1719 году, в один день с линейным кораблем «Портсмут», сел здесь на мель и был разбит штормом линейный корабль «Лондон».
А «Лондон» он был потому, что купил его Петр в Англии.
Оба, и «Лондон», и «Портсмут», отличились в Северной войне, каждый имел по 55 пушек, а погибли оба нелепо, можно сказать, у себя дома.
Мель – страшная вещь. В той же Карлскруне, если заговорили о ней, в 1981 году села на мель наша подводная лодка. То-то был международный скандал!..
Зато как поэтично звучат названия мелей и отмелей!.. Взять лишь те, что поближе к устью Невы.
Синефлагская мель… Канонерская отмель… Отмель Галерной косы… Мель Золотой Остров…
И прочие мели и отмели.
А есть еще картина у Айвазовского с названием не менее содержательным, чем сам сюжет, – «Петр I при Красной Горке, зажигающий костер на берегу для подачи сигнала гибнущим судам своим». Это когда в бурю попали корабли с провиантом и живой силой, посланные на помощь осаждающим Выборг. Тот костер – прообраз первого здешнего маяка.
Только это все впереди, нам бы не выскочить из нашего семьсот третьего достославного года, нам бы в стиле Айвазовского представить сейчас никем не написанную картину «Петр Великий руководит промером глубин у острова Котлин по уходе шведской эскадры на зимование». Свинцовое небо под стать цвету волн, но все же луч солнца сквозь тучи пробился, и видна в одном месте на небе полоска лазури. Яхта и галиот. Обратите внимание на предмет в руках одного из участников экспедиции, судя по всему солдата Преображенского полка: это ручной лот (возможно, трофейный), в данный момент он не задействован, – непосредственный промер глубины выполняется посредством простого шеста, из чего заключаем, что здесь мелководье. О том же свидетельствует характерная крутизна волн. Из всех, кто изображен на полотне, можем назвать поименно троих. Петр – не узнать его невозможно – глядит, разумеется, вдаль; князь Александр Данилович Меншиков, чье лицо отражает понимание важности будущих поручений Петра; и третий: некто жестом руки предающий царю направление взгляда, то Семен Иванов, местный лоцман, рыбак, знаток рельефа здешнего дна. Заслуги опытного лоцмана (эти и прочие) Петр оценит особо: дозволит владеть кабаком («Красным кабачком», если точно, – это тот знаменитый трактир на десятой версте Петергофского тракта, который, меняя хозяев, сумеет дотянуть до самой революции… и Пушкин, Пушкин там бывал молодой!.. и находим у Пушкина… стоп, стоп, не отвлекаться…).
Еще о погоде.
Непосредственно в Швеции Нумерсу пришлось оправдываться за ранний уход: он-де, выполняя приказ короля, держался в заливе, сколько позволяла погода. Ушел, когда уже снега дождался и льда на воде, а главное, когда стал замерзать такелаж, – в условиях низкой солености это сугубо опасно. Видите ли, погода, которую еще не называли ни «питерской», ни «ленинградской», сыграла с Нумерсом злую шутку: он ушел и тут потеплело. На радость Петру.
Впрочем, не будем сильно преувеличивать потепление. Мы-то знаем, что такое быть на воде даже летом в Финском заливе. Неспроста вспоминалось героям слово «кабак». Представляем и такую картину: сумерки, берег, костер, про всех не скажу, но трое поименованных готовы согреться.
Так вот. Петр не зря торопился. Итоги замеров не обманули его ожиданий. Множество мелей и подводных камней не оставляли надежды кораблям противника проникнуть к устью Невы с севера. Фарватер, довольно узкий, тянется вдоль южного берега Котлина, а далее на юг простирается еще более очевидная отмель. Ныне она называется Ломоносовской, – Михаил Васильевич Ломоносов, наверное, удивился бы, узнав, что его именем назван столь необычный географический объект, и вряд ли бы сумел догадаться о логике причинно-следственных соответствий, породившей этот гидроним. Не в том суть. Все-таки прав Наполеон: география – это судьба. Ну не мог, никак не мог Карл XII додуматься до строительства прямо в воде, на краю фарватера крепости. Не нужна она ему была – не от кого было ему защищать устье Невы со стороны моря – не от себя ж самого!..
А Петру такая крепость нужна была очень – перед фарватером, прямо на границе отмели. Вкупе с островной батареей она бы могла контролировать единственный доступ к устью Невы – фарватер бы находился под перекрестным огнем. Определенно природа здесь была на стороне Петра I. Сложнее – со временем. Петр снова опережал противника на шаг, но лишь при условии быстрых решений – возвести крепость необходимо было за одну зиму. Ближе к лету ждали в гости шведские корабли.
Неугомонный царь вместе с гвардией отправляется в Москву, оттуда в Воронеж (второй раз за год); как всегда, Петра сопровождает Меншиков, впрочем он скоро будет отправлен назад – с особым секретным изделием для руководителей стройки. Это не что иное, как макет крепости, собственноручно изготовленный Петром I. Презентация объекта – нам стоит и здесь положиться на наше воображение – должна была состояться в узком кругу. Представляем на еще одной ненаписанной картине почтительно-сосредоточенные лица командиров пехотных полков, чьи солдаты уже завезли к месту строительства сосновые бревна, камни и грунт. Интереснее всего было бы увидеть выражение лица архитектора Доменико Трезини, поступившего на службу к русскому царю, – все-таки профессиональный надзор за строительством данного форта – первое поручение ему от Петра, – но, судя по всему, швейцарец еще где-то в пути, он плохо представляет, что его ждет, и даже во сне ему не привидится бронзовый памятник себе самому на берегу широкой реки с быстрым течением.
Строительство началось, как обычно, с фундамента. На льду сооружали ряжи – срубы из толстых и длинных бревен. Их заполняли камнями, лед под ними проламывался, и они опускались на дно.
На этом фундаменте, образовавшем как бы искусственный остров, и возводилось укрепление в виде трехъярусной десятигранной башни (впрочем, по числу ярусов – два или три – и по числу граней – десять или восемь – единого мнения нет). Высокую крышу в форме шатра венчала смотровая площадка с флагштоком.
Полагают, что крепость могла вместить до семидесяти орудий.
Первые четырнадцать доставили к ней 7 мая 1704 года. В тот день с борта флейта «Великий» перешли на новое укрепление сам Петр со свитой и митрополит Новгородский и Новолукский Иов. Совершился обряд освящения еще не до конца достроенной крепости. Имя ей было дано Кроншлот («коронный замо́к»).
Празднования длились три дня.
Скоро форт подтвердил точность своего имени.
Оборона
Если мы согласны с тем, что история в самом деле способна иронизировать, признаем тогда и то, что так называемая ирония истории – это насмешка обычно злая, жестокая. Однако бывает, когда даже История способна улыбнуться по-доброму.
Первому коменданту Кроншлота полковнику Трейдену Петр составил письменные предписания, довольно подробные и по-военному точные. Знаменита первая фраза, по сути приказ:
«Содержать сию ситадель с Божиею помощью аще случится хотя до последнего человека».
Нет сомнений, что боевой дух гарнизона отвечал строгости и высоте приказа Петра. Когда в июле 1704-го вице-адмирал де Пру привел свою эскадру к острову Котлин, солдаты Кроншлота были готовы стоять до последнего человека.
Два дня шла пальба с обеих сторон. Два дня шведская эскадра обстреливала Кроншлот. И что же?
Ни одного попадания в крепость.
На следующий год, собрав еще большие силы, шведы снова пришли к острову Котлин и с утроенным усердием обстреливали Кроншлот, чей гарнизон, безусловно, был готов стоять до последнего. Результат – одно попадание. Форт сотрясся. Но это все, чего сумели шведы добиться.
Для корабельных шведских пушек форт Кроншлот оказался объектом с досадно незначительными размерами, но кто же виноват, что не подошли ближе? Вместе с Кроншлотом оба лета успешно действовала береговая артиллерия, а во втором случае (в 1705 году), к удивлению шведов, вице-адмирал К. Крюйс привел русский флот, построенный за зиму, и со стороны устья перегородил фарватер.
Иными словами – прошу понять правильно: замечания о доброй иронии отнюдь не подразумевают что-либо благостное и уж тем более не ставят под сомнение в этих баталиях неизбежного для любой войны смертоубийства. И здесь История перестает улыбаться по-доброму. Потери были. С обеих сторон – на самом Котлине. А для шведов еще – особенно – в прибрежной полосе на отмели, куда и в ту кампанию, и в эту (1704, 1705) с упорством отважных неудачников они высаживали десант.
Заколдованность?
Между двумя морскими «диверсиями» 1704 и 1705 годов была еще одна зимняя, ледовая – то странное дело, которое историк Устрялов назвал в свое время (1863) «нечаянным набегом».
Дело поистине загадочное, туманное, непрозрачное, как пространство залива, заносимое колким снегом, что застлал глаза Карлу Армфельду и всему его тысячному отряду, передвигающемуся по льду. Вышли из Выборга, направлялись к острову Котлин – в ночь. Цель похода – уничтожить русские укрепления, в первую голову – Кроншлот.
Российские историки склонны считать, что из-за непогоды прошли мимо.
Согласно шведскому историографу, поход был достаточно успешный. Сожгли на Котлине царский дворец и прочие здания, а также корабли – военные и купеческие. Порубили русскую пехоту, обратили конницу в бегство.
Русская историография, однако, этого события не заметила.
Согласно русской историографии, не было и быть не могло царского дворца в тот год на Котлине. И корабли все на зиму отправили в Петербург. И никаких особых строений на острове не замечалось. А поскольку русские вообще не ждали от шведов такой зимней каверзы, то и гарнизона на острове не оставили – живая сила с холодами подалась в город. Только со следующей зимы будет оставаться здесь гарнизон. А сейчас и пушки с острова были убраны.
В общем, обращать что-либо в пепел и кого-либо громить было со шведской стороны весьма затруднительно.
Но всего удивительнее сообщение о Кроншлоте. Будто бы от него отступились, потому что русские-де окружили башню прорубью шириною в три сажени.
Очень сомнительно. Прорубить толстый лед вокруг форта – задача сложная, тем более если учесть, что прорубать было некому. А зачем прорубать? В лютый мороз прорубь мигом заледенеет – и что, так и рубить без конца? Могла ли какая-то прорубь помешать шведам, если их главная задача была сжечь этот деревянный Кроншлот? Да легко бы сожгли.
Не могли не сжечь.
Скорее всего, шведы в этот раз Кроншлота не видели. Ни вблизи, ни издалека.
Снег, вьюга, потеря ориентация – мало ли что. Опять же Кроншлот – крепость небольшая, одно слово – деревянная башня, можно и не заметить.
А может быть, место такое… заколдованное.
Загадка – с кем же воевали в ту метель? С какими призраками? Какие видели миражи?
На мысль о заколдованности Петербурга может навести иную впечатлительную натуру хроника похода 1708 года под предводительством генерал-майора Г. Любеккера.
То, что произошло с тринадцатитысячным войском, кажется настолько странным, что заставляет историков теряться в догадках о цели самого похода.
Целый месяц (август) ушел на изнурительный переход из Выборга до берега Невы восточнее Петербурга. Ради внезапности шли едва ли не лесными тропами, увязая не столько в болотах, сколько в грязи, вызванной проливными дождями.
Тем временем со стороны залива появился флот, всего 22 вымпела. Глядящему на карту покажется, что угроза городу создается с двух сторон – с запада и востока. Так и было, наверное. Но если бы не Кроншлот… И если бы не бездорожье, не отсутствие провианта, не быстрое течение Невы…
Основной части войска все же удалось благополучно форсировать Неву. Бой на левом берегу с подоспевшими русскими решающего значения не имел. Решающее значение имело то, что войско, предоставленное противником самому себе, продвигаясь на запад, таяло из-за голода и массового дезертирства. Но теперь уже шли по дороге – в Копорье. Огибая Петербург с юга.
В Копорской губе тот самый флот, ничем себя так и не проявивший, озаботился эвакуацией добравшегося до балтийского берега воинства. Из-за ветра и морского волнения предприятие растянулось почти на полмесяца.
Шведский лагерь на берегу был атакован русскими и уничтожен.
Очень странный поход.
Каковы бы ни были его цели, своя логика в этих маневрах на самом деле была – только она строилась на ложных надеждах: полагались на склады провианта, будто бы размещенные русскими на левом берегу, и на помощь местного ингерманландского населения.
Первого не оказалось (весь провиант был в городе), второе оказалось купированным репрессивными действиями адмирала Апраксина.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?