Текст книги "Прелести и прелестницы"

Для Натальи вне голоса человека не существовало. Сколько раз перед ней возникали представители мужской части человечества, явно способные вызвать благосклонность противоположного пола. Однако стоило им открыть рот, и всё менялось. И дело было не том, что они говорили. А в том, какие звуки вырывались из глоток этих лощёных субъектов. Отрывистые, неожиданно высокие, надтреснутые… Да мало ли что могло подстерегать собеседницу! И вдруг оказывалось, что невинная особенность голосовых связок перевешивает всё остальное. Будто что-то первостепенно важное было закодировано в этих царапающих обертонах.

Но на сей раз совпало – тембр оказался именно таким…

Вечерушка и вправду была идиотской. Если б он не предложил, Наталья и так улизнула. Художсамодельные обязалки под умильные взгляды подержанных профкомовцев неотвратимо будили тошноту. Студиозусы откровенно позёвывали в ожидании танцулек, но худо отрепетированная бодяга всё тянулась и тянулась. Все понимали, что без вступительной тягомотины никак нельзя – ни одна собака бы не разрешила. Но слишком уж этой мутатой увлеклись, явно перестарались. Верноголовые ребята, административная косточка…

Он смешно передразнивал желторотых первокурсников, которые в залежалых, не по росту костюмах старательно и неуклюже пытались топотать нечто народно-украинское. Артист в нём жил явно. Выходило не просто похоже, а прямо-таки уничтожающе. В порошок стирал. Приседал, подпрыгивал, вразнобой поводил предплечьями. Строил растерянные рожицы, озирался нелепо. Замирал вдруг, дрожал мелкой дрожью. И следом рассыпался детским смехом, от души потешаясь над своими недотёпистыми персонажами.

Ровное светлое тепло мягко садилось на плечи. Сумерки не торопились густеть. Тишина была почти осязаемой.

– Робко месяц смотрит в очи,

Убеждён, что день не минул,

Но далёко в область ночи

День в объятия раскинул, -

игриво поглядев ввысь, продекламировал он, – нынче этого сочинителя не читают.

– Ну, отчего же? Я, к примеру, порой не прочь полистать на ночь этого рачительного помещика. Лёгкие, знаете ли, сновидения навевает.

– Да неужели? И в самом деле невесомые?

– Как вон тот летающий-тающий объект,– задрала голову Наталья, – точь-в-точь.

Поодаль высоко в небе плыл едва различимый шар. Он был прозрачным. Koнтуры угадывались лишь по плавному движению выпуклых боковых бликов. Он парил на такой высоте, что зрение с трудом дотягивалось до этого непонятного предмета.

– Вот это метафора! Вы меня просто обезоружили.

– Ерунда какая! Советско-окуджавское «А шарик летит…». Не более того. Тоже, небось, откуда-нибудь содрано.

– Не любите комплиментов?

– Люблю расставлять все точки над «ё», как говаривал один мой забубённый знакомый…

– Вы такая педантичная девушка…

– Бросьте, юноша. Не паясничайте…

Вечер подступал нерешительно, речная рябь укрывалась сизоватой дымкой. Редкие облака тяжелели. Даль размывалась.

– Не пора ли нам закругляться? – осведомилась Наталья.

– Да вы что! Вы совершенно не умеете гулять. Впрочем, не только вы. У нас напрочь отсутствует культ прогулки. Не в крови это у нынешнего человека, чтобы выйти вот так, без церемоний, не по делу какому али топором за пазухой. Оглядетьcя, не суетясь. Посмаковать закат. Да вы посмотрите, как чудно смеркается! А знаете, откуда это пошло? От Вергилия. Слышали о таком римском поэте? Это он первый выбрался из дому просто так, ни для чего. Прошёлся по клонам тамошним, прибалдел от зелени чересчурной, нежился на солнышке цепком. За жизнь поразмышлял, о вечном вспомнил, сварганил, не напрягаясь, строк несколько. Да и воротился, благостный, дальней дорогой в родные пенаты. Умиротворённый, тихий такой. Другой совсем. А раньше никому такое и в голову не приходило. А всё так просто…

– Поверю вам на слово.

– И правильно. Всё равно ведь не проверите. Ни в каком ЗАГСе не зарегистрировано.

– Вы ревнитель ЗАГСов?

– Отношусь индифферентно. Но чту достоверные сведения.

– И что же вы имеете сообщить достоверного ещё?

– Ну, например, собственное имя. За пару часов однократное упоминание его всуе при знакомстве выветривается как бокал сухого. Вы вот, вижу, вполне созрели позабыть. А нужно, чтобы запало… Остановись и закрой глаза!

Наталья вздрогнула от перехода на ты, но повиновалась.

– Сергей, – густо прозвучало из темноты.

Она и вправду уже едва помнила.

6.

Ближе к окончанию учёба стала Сергея откровенно доставать. Специальность явно не шла. Работы его безжалостно браковались. И по большому счёту того заслуживали. Творил он из-под палки, находил предлоги отложить всё, что только можно на потом. Чуть ли не за волосы подтаскивал себя к неоконченному, осоловело взирал на полуфабрикат, сплёвывал и засовывал его куда подальше. То, что всё же вымучивалось, ввергало автора в беспросветное уныние.

Его живо интересовало, влекло, захватывало всё, связанное со специальностью. Он вовсе не от безделья шатался по мастерским и выставкам, копался в манерах письма, копался в бог весть где добытых альбомах. Но своего качества в этом затягивающем пространстве наверняка определить не мог. Натужные попытки создать свою собственную реальность фатально оканчивались ничем. И Сергей стал исподволь к этому привыкать. Как ни странно, такое положение вещей нисколько не отвращало его от предмета занятий, а подталкивало на поиски других возможностей. Многие, ведь, находят способы по-иному кантоваться в сферах, давно для себя обозначенных, излюбленных и органичных. И смена ролей при этом – штука гораздо менее болезненная, чем представляется поначалу. Вовремя уходящие от не присущей им роли – люди по-настоящему живые и неподдельно счастливые. Они открывают в себе свойства, о которых и не подозревали в прежней своей ипостаси. Дают им окрепнуть и расцвести, позволяют завладеть собой безраздельно и становятся оттого вовсе иными. Чем не путь обновления? Разумеется, новое новому рознь. Но когда сегодняшнее проедает печёнку, ей-богу, есть смысл рискнуть.

Волею случая познакомился Сергей с остроносым гологоловым старичком в жилетке и при печатке на левом безымянном. Вёл он себя вкрадчиво, но повелительно. Глядел остро и нескучно. Дробно постукивал сухонькими пальчиками по столу и ораторствовал.

– Вам это, молодой человек, будет полезно. Очень саморазвитию способствует. Оно при этом без каких-то дополнительных усилий проистекает. Вам с такими людьми доведётся встречаться! С веоьма неординарными личностями. Общение – вещь незаменимая. И к сожалению, летучая… Это вы потом поймёте. Да и деньги вполне эквивалентны требуемым трудам. Даже более чем. Приятное с полезным. А? Соглашайтесь! Не прогадаете.

А почему, собственно, и нет? И Сергей долго себя уговаривать не заставил…

Те, к кому Сергей являлся по заданию, угощали его чаем. Справивали о занятиях, о планах, о вкусах. Вздыхали о собственной безвозвратной молодости. Вворачивали анекдотцы, случаи всяческие прикольные. Сами же хохотали, Сергея по плечу хлопали. Подливали ещё заварки, рассуждали о тенденциях. Курили без спешки, задумчиво улыбались. И уж потом переходили к делу. Люди были воспитанные.

Конечно, случались исключения. Куда ж без них! Один из завсегдатаев этой тусы прямо с порога начинал орать, что это грабёж, что на такие условия больше никогда не согласится, что это в последний раз. Он горячо выкидывал перед собой ладонь, наводнял прихожую гнилостным зубным духом, заходился яростными приступами астматического кашля. Потом стихал постепенно, тащился в комнату, молча подписывал бумаги. С нервами у этой публики ладилось не всегда.

Попадались и авторы-профессионалы. Весьма порой известные. Давно бывшие на слуху. Разговаривать с ними живьём Сергею было даже и не по себе. Он не вполне понимал, как с ними себя вести. Поэтому больше помалкивал, слушал, поддакивал… Но в основном это было общество перекупщиков, оценщиков, собирателей. Их естественным и постоянным состоянием были переговоры, согласования, улаживания. Они торговались, выстраивали комбинации, заключали союзы. Друг друга хвалили, друг про друга сплетничали, обещали друг другу золотые горы. Круг свой оберегали ревниво, зорко, цепко. Новые лица вызывали у них раздражение и досаду. А огорчать друг друга имели право только они сами.

Роль Сергея определить одним словом не получалось. Он был отчасти и курьером, и полномочным представителем, и инкассатором. Ставил в известность, напоминал, предлагал. Доставлял по адресу, разубеждал, расплачивался. Рабочий день был не нормирован, требования чётко не очерчены. Нужны были силы, желание и интерес. А на дефицит добра этого Сергей пожаловаться не мог.

Правды ради нужно сказать, что старичок оказался прижимистым, крохобористым, цепкопалым. С денежными знаками расставался трудно, скрепя сердце. От получки сергеевой то и дело норовил толику добрую отщипнуть. Но Сергей не роптал. Бог старпёру судья. До гробовой же доски впахивать на него никто не собирался. Так, пока в кайф. К тому же наколки, судя по всему, входили в правила игры. И справедливости в них искать – что иголку в стогу. А играть можно по любым. Главное, чтоб они были.

7.

– Что здесь происходит? – переспросил один из мужчин, – вот и мы пытаемся ответить на этот вопрос. Может быть, вы нам поможете? Вы, как я понимаю, хозяин квартиры?

– По-моему, по-хозяйски ведёте себя именно вы, – напористо возмутился Сергей.

– Мы ведём себя так, как предусмотрено нашими должностными обязанностями, – резонно возразил собеседник и показал раскрытое удостоверение, – скажите спасибо, что соседи у вас бдительны и неравнодушны.

Сергей, поморщившись, оглянулся на Игнатьева. Тот сердито съёжился и веско промолчал.

– Но они, понятное дело, не во всём могут помочь, – продолжил мужчина, поймав взгляд Сергея, – ваши показания – прежде всего.

– А почему же мне не сообщили? А если бы я не приехал? А если бы меня вообще в городе не было?

– Соседи ни рабочего, ни мобильного телефонов ваших не знают. Но их номера вот-вот должны нам доложить. Так что, разумеется, вас непременно бы разыскали. И очень оперативно. Но теперь вы избавили нас от такой необходимости.

– Утешили…– протянул Сергей, оглядывая стоящих в дверном проёме незнакомцев, чем-то неистребимо похожих на собеседника. За ними виднелось невеликое холостяцкое жилище.

– Может, всё-таки потрудитесь объясниться? – снова потребовал Сергей, – человек приходит с работы и застаёт чёрт знает что. Проходной двор, разгром полнейший… У меня просто слов нет.

– Как раз слова вам сейчас и понадобятся. Для ответов на наши вопросы. Без необходимой информации всяческие объяснения – не более чем фантазии. Согласны?

Сергей обречённо вздохнул и красноречиво покачал головой. Что, дескать, творится?! Описал круг по лестничной клетке, едва не задев плечом соседа Игнатьева, нервно глянул на часы и вернулся на исходную позицию. Смотрел, как нежданные визитёры деловито раскладывали на кухонном столе какие-то бумаги, вдыхал яростный запах дешёвых сигарет и сомнительного мужского парфюма. Происходящее казалось Сергею каким-то дурацким фарсом, бессмысленной и нелепой игрой в реальность. Он не чувствовал ни удивления, ни страха. Им владело негодование. По какому такому праву в его жизнь вторгаются бесцеремонно, распахивают её настежь без спроса, орудуют по своему разумению? Чем он обязан всем этим негаданным персонажам?

– Можно ли мне войти в собственную квартиру? – вежливо поинтересовался Сергей.

– Да. Проходите на кухню. Там и поговорим.

Сергей переступил через лужу и вошёл.

8.

Сергей заметил её сразу. Какой-то неожиданно затягивающий насмешливый взгляд, интригующая агрессивность. Чёрная гладкая причёска, вызывающе строгое платьице, лёгкий невинный макияж. Словом, заискрило. Сергей вяло предполагал подцепить кого-нибудь на вечере. Необязательно. Так, по ситуации. Для несерьёза. А тут прямо ток пошёл. Сергей даже опешил слегка…

Даже размышлять стал, как подкатиться. Обычно сперва шёл буром, а там – по раскладу. А тут замешкался, прикидывать принялся… Быстро, правда, сгруппировался и решил петушком этаким подойти. Тут и шутка тебе, и достоинство. И в случае чего всегда обратный ход можно дать, лицо сохранив – дело-то шутейное…

Сергей улучил момент, когда подружки отвалили, подкрался сбоку и со старинной деланной чопорностью, вытянувшись во фрунт, произнёс:

– Честь имею!

Ничего лучшего в голову не пришло. Но спохватился, пригасил опереточность и по возможности веско выговорил, как его зовут. При этом собой остался вполне доволен. Однако так и не понял, произвело ли представление должный эффект. Никакой видимой реакции не последовало. Впрочем, главное – отторжения тоже. Нутром почувствовал. Хороший знак. Нужно действовать.

– Вам интереcно? – провокационно попробовал он.

– А вам? – великодушно откликнулась она.

– Чрезвычайно. Так свежо, парадоксально, неожиданно. Высокий класс, филигранная работа. Совершенно новые творческие подходы, заметили?

– Разумеется. Что у меня глаз нет?

Сергей приободрился, расправил крылья. Поймал перспективу.

– И всё же, на мой взгляд, несколько не хватает лирической дерзости. Что-то смущает. Не эпатирует публику должным образом. Где безумие страстей, фонтан фантазий, разгул фатума? Где жертвенная безоглядность, где неуёмная жажда катарcиcа? Умоляю вас, объясните мне, где.

– Я не хочу оставаться глухой к вашим мольбам, но помочь ничем не могу. Всматривайтесь, всматривайтесь. Возможно, вы что-то для себя и откроете. Прозреете такие глубины, о которых и не подозревали.

– Вашими бы устами да мёд пить…

– Как органично мы перешли к реверансам. Это вселяет надежду. Разу разглядел в вас девушку, которая может дарить надежду.

– Ну вот, видите. Значит, вы ещё способны к открытиям. Так что взирайте на сцену да обрящите.

– Теперь для меня это сложно. Гораздо приятнее смотреть на вас. Вдохновляет.

– Излишняя комплиментарность – вещь скользкая. Бог знает, куда соскользнуть рискуете.

– Кто не рискует… Впрочем, я совершенно искренен. Вы любите иcкренность?

– Кто же её не любит?

– В таком случае абсолютно искренне и, между прочим, совершенно серьёзно предлагаю вам самым решительным образом прервать процесс созерцания творческих достижений учащихся. Может пагубно отразиться на пищеварении.

– Вы так считаете? В чём же суть вашего предложения?

– Так как прекратить сие действо по понятным причинам не представляется возможным, остаётся лишь одно – избавить гоcпод актёров от нашего общества.

– Нашего?

– Ну, да. Вашего и моего.

– Вы решительный молодой человек, как я погляжу.

– И вы это одобряете?

Она неопределённо пожала плечами и встала. Не спеша, чуть приподняв подбородок, направилась к выходу. У дверей обернулась, окинула покойным взглядом зал и вышла. Сергей энергично последовал за ней.

«Во что бы то ни стало снегурочность барышни необходимо растопить, – внушал себе Сергей, – и поскорее. Какое самое быстродействующее средство? Хи-хи да ха-ха. Вне всякого сомнения. Ну так поспешай, тормоз!»

Благо, маршрут моциона долго выбирать нужды не было. Училище стояло почти на берегу здешнего рукотворного моря, и сам бог велел прошвырнуться вдоль набережной. По склонам громоздились дощатые развалюхи, кочковатые уличные мостовые выкатывались из зарослей к самому парапету. В прибрежных кустах привычно дремали костлявые бродячие псы. Всё вокруг притихло, подёрнулось дрёмой. Нужно было срочно разрушить это сонное царство. Иначе пропитаешься его флюидами, размякнешь, замешкаешься – и всё пропало.

Чего начать? Что их связывало? Разве только дурацкий концерт. А что? И то – зацепка… И Сергей превратился в обезьяну. Он принялся копировать молокососов-выступальщиков, топорно потешавших публику. Знал за собой дар лицедейства, чертяка. Ну и врубил зажигание. И давай кривляться, извиваться, пыжиться по полной программе. С куражом, кайфом, прямо-таки себе на удивление. Детская мечта об актёрстве выразительно проступала в каждой ужимке. Вдохновение, ведь, не приходит. Оно даётся изначально и ждёт своего часа. У иных ни в жизнь не дожидается. А другим фортит время от времени. Сергей бога не гневил и считал себя в этом плане везунчиком. Конечно, случалось, что внутри и не просыпалось ничто. Как себя не заводи. Но тогда вдруг извне откуда-то накрывало. Будто кто-то посылал этакий мессадж. Ей-богу… Сергей внятно объяснить не умел. Но ловил вибрации безошибочно. Страховали его неизвестно откуда и почему. Сергей знал это почти наверняка.

Он оседлал волну, раскочегарился. Даже Фета для пущей важности процитировал. Одно четверостишие. Больше не помнил. Хорошо, что продолжить не попросила. Конфузы тут совершенно ни к чему. Слава богу, слева по курсу возник вдруг некий НЛО. Этакий раздутый до невероятных размеров презерватив. Того и гляди, лопнет вдребезги. Аж зажмуриться захотелось. Чёрт его знает, что это было. Только новая знакомая напряглась слегка, возвращаться заторопилась. И к чему тогда их совместное дефиле? Глупости пресекать нужно. Глаза б на этих жеманниц деланных не смотрели! Кстати, о глазах…

– Остановись и закрой глаза! – неожиданно для себя самого скомандовал Сергей.

И когда спутница послушно смежила веки, врастяжку, как заклинание произнёс собственное имя. Голос звучал низко, властно, пугающе. «То, что надо, – мелькнуло у Сергея, – осядет как следует. Ох, стервец!..»

Потом наступила тишина, но глаз девушка не открывала. Повисла оглушительная неуклюжая пауза. Четвертьминутная, но бесконечно долгая… Сергей косолапо, сбоку обнял новую знакомую, притянул к себе и пружинисто поцеловал. При этом тоже закрыв почему-то глаза. Он тупо осязал напряжённую неподвижную спину и ни о чём не думал. Так лучше…

А потом, когда свет ударил по зрачкам, первое, что увидел, был прозрачный странный шар. Бесцветный, с почти невидимыми стенками он плыл уже почти прямо над ними. Но от этого понятнее не становился. Они , не сговариваясь, задрали головы, потом легко глянули друг на друга и рассмеялись.

9.

Наталья училась на искусствоведа. Она, сколько себя помнила, именно этим и хотела заниматься. В детском саду ещё цветочки да рожицы без особой охоты малевала. Только потому что воспитательница заставляла. А так мёдом не корми дай поглазеть, что другие карапузы на листах своих нацарапали. Прикинуть, у кого симпатичнее. Да и объявить всей группе. Ох, и галдёж тогда поднимался! Первенство никто уступать не желал. Все визжали, что у них лучше, пихались, плевались друг в друга. Наталью дурой обзывали. Кино и немцы!

Да и потом, чтоб карандашик или кисточку в руку взять, и не помышляла даже. А рассматривать картины любила. В музеи как на работу шастала. Зимой на каникулы в Питер моталась. С утра до ночи по выставкам лазала. Даже несколько дней от третьей четверти прихватывала. Классная тогда заводилась не на шутку, родителям по телефону всякие прелести выкрикивала. Тётка была ещё та – на учёбу забивать не позволяла. Старой закалки кадр.

Это подружки натальины по факультету – с горя, можно сказать, на него попали. В живописцы да ваятели метили. Да на творческом конкурсе обломались. Ну и давай документы бегом перекладывать. Куда народу поменьше. Хорошо, можно было. Что время-то терять? Кто его знает, как оно через год сложится? Да и мечта – штука скоропортящаяся: коли ведь не сбывается, вянет стремительно.

Что же до Натальи, она оказалась на факультете в родной стихии. В книги с головой зарывалась, педагогов выспрашиваниями донимала, спорила о всякой всячине взахлёб. Она вовсе не была образцово-показательной студенткой. Ничего от паиньки-отличницы в ней не было. Нрав проступал исправно: делала, что желала. И на вечерушки студиозуские с удовольствием закатывалась, и прогуливала с подружками за здорово живёшь, и с препами по-чёрному ссорилась. Коготки нет-нет да и выпускала.

И с мужиками не церемонилась. Как шуры-муры всякие надоедать начинали, обрывала резко. От ворот поворот давала в два счёта. К чему кота-то за хвост тянуть? Чем дальше тянется, тем больше накручивается. Ненужного уже, лишнего, муторного. И по рукам-ногам связывает, и душу травит. Лучше один раз больно, чем потом всю дорогу тяжко.

Даже когда замуж вплотную уж собралась, чуть было не прекратила она всю эту процедуру. Больно суетливым, прижимистым показался ей суженый в заботах предпраздничных. С постной меркантильностью до всего касался. Пересчитывал всё тщательно, сравнивал, выгадывал. Таким хватом глянулся, что оторопь взяла. Вроде парень как парень был. А тут такое, оказывается…

Наталья и высказала ему по полной программе. Она это умела. Жених надулся как хомяк, обиделся. Наталья тогда поймала себя на мысли, что он и в самом деле на хомяка похож. Щекастенький, со здоровым румянцем. Лезет же в голову чушь всякая не ко времени!

А он между тем и в вовсе в каприз обвалялся, звонить перестал. Ну и скатертью дорога! Наталья не то чтоб расстроилась, а так – заскучала. Хоть уж и на последнем курсе была, соображала что почём, а потащилась-таки на молокососный вечер дебильный. Чтобы время занять да развеяться. Что кукситься да сомненьями себя изводить?

Тут и Сергей возник как новый пятиалтынный. Попал, стервец, в настроение. А может, настроение такое было, что как ни ткни – всё равно попадёшь… Нет, скорее другое. Завёл-таки Наталью женишок малохольный. Вот пружинка и сработала. Тем более Сергей полной противоположностью натальиному любезному предстал. Внешне, по крайней мере. Лёгкий, костистый, щеголеватый. С ленцой напускной в глазах.

И в разговоре Сергей был не промах. Элегантно по ходу дела ориентировался. Выслушивал с мудрой улыбочкой, парировал с лёту. Не грузил, не занудствовал. Потрепаться – одно удовольствие. Были, конечно, свои задрыги. Любил между делом порассуждать на отвлечённые темы. Да разве это грешно?

– Так странно, – говорил, – всё устроено. Дружим вот, раздруживаемся, новые шашни затеваем. Думаем, что сами и лепим дружбы эти, расставания, треволнения. А время идёт себе да идёт. И весь народ, друживший да разбегавшийся, выбывает в никуда потихоньку. Глядь, уж из прежних и нет никого. Ау!.. А дружбы и вся последующая пурга остаются. Только лица другие. А так всё то же самое. Будто нечто берёт нас в оборот, закручивает, заверчивает, а потом и выкидывает оттуда. Получается, вихрь этот отдельно живёт. И не мы его сами себе устраиваем. Мы лишь под руку ему попадаемся.

Бывает иного прямо на части и разрывает. Так он и существует словно в иных измерениях. Тут одна жизнь идёт, там – другая, где-то – третья. И кто тому причиной? Да просто погода такая у нас всю дорогу бурная. И склеены мы не особо надёжно. До первых взрослых раздраев только. А там – вразнос…

Ходоком Сергей был знатным. Не в привычном – в прямом смысле. По улицам шататься обожал, витийствовать на прогулках. Говорил, настроение от ходьбы улучшается, мысль лучше работает. Эндорфины и энкефалины вырабатываются. Вещества такие кайфотворные, отчего люди улыбаются блаженно, словно их мороженным почуют. Сергей и Наталью принялся на свои променады вытаскивать, прелесть их разъяснял прилежно. Она как-то с трудом на этот счёт вразумлялась. Но не отказывалась.

Стояло лето. Долгие прозрачные вечера так и подмывали к постоянному обходу окрестностей. Высоко летел медленный пух окраинных тополей, прокуренные мужички блаженствовали на уличных пивных посиделках, первые фонари тускло мерцали сквозь матереющую зелень. Дорога то скатывалась с пригорка, то вновь завивалась вверх по склону. Фруктовые сучья из-за заборов дотягивались до лица. Ужиннные дымки походя щекотали ноздри.

Однажды, когда дойдя до центра, они собрались уже расставаться, Наталья вздрогнула и с недоброй искрой посмотрела куда-то за Сергея.

– Что случилось? – насторожился он.

– Ничего, – сухо оборвала Наталья.

Сергей обернулся за её взглядом и наткнулся на массивный бритый затылок, просторную спину, надёжное седалище. Крепко сбитый тип, словно раздумывая, помедлил на перекрёстке и исчез за углом.

– Кто это?

– Так. Один знакомый.

– Видимо, не совсем мимолётный.

– Видимо. Ты проявляешь просто чудеса проницательности.

– Стараюсь. По крайней мере предположить кое-что могу.

– Например?..

– Например, что это мужчина основательный, практичный. По жизни реалист. Настроен на стабильные отношения. На ногах стоит прочно, но с неба звёзд не хватает. Да они ему и ни к чему. Зачем ладошки-то обжигать? Дамы таких ценят. Но балдеют от других.

– Знаток…

– А что, неправда?

– Да оно, что ни брякни – всё правдой окажется. Если словечки по адресу приложить. Но это уж не твоя забота, верно? Глаголь в пространство да и не ошибёшься. Всегда найдётся, на что примерить.

– Ну вот. Не желаешь, как я погляжу, признавать моих экстрасенсорных проблесков. А хочешь, скажу, на что западёшь без вариантов?

– А на то, чем будничные мужики обычно не балуют.

– На самые что ни на есть простенькие листики, грифельком исчёрканные. Бумажка чуть ли не обёрточная – в руках так и волокняться. Вся фишка в том, кто исчеркал их по широте душевной.

– Да на это все кто угодно сподабливаются.

– Сподабливаются все, а богу угодны раз-два и обчёлся.

– Ну, кто там у тебя в загашнике, вываливай.

– А! Зацепило! – восторжествовал Сергей, – не скажу!

– Ну, скажи, – надула губки Наталья, – пожалуйста.

– А вот не скажу. Как говорил поэт Хармс, главное – это вызвать в женщине любопытство. А оно в тебе ещё не вовсю взыграло.

– Во всю, во всю…

– Да? Уж и не знаю… Хорошо, делаю намёк. Помнишь, о ком намедни мы спорили? Ты всё думала, что он жив…

– Ты серьёзно?..

– Вполне.

Наталья замерла и обалдело уставилась на Сергея.

– Что ж ты молчал?

10.

Приятеля своего Сергей узнал сразу. Да и мудрено было не узнать – редкую неделю не виделись. Он сверхсрочником в ментуре служил, где-то на заочном подвизался. А с Сергеем в какой-то компании схлестнулись – уже и не вспомнить. И прилепились друг к другу непонятно почему. Общего, прямо говоря, маловато было. Впрочем, общего ли мы ищем? Короче, скорешились.

Знал Сергей и о некой зазнобе приятеля. Тот сподвигался время от времени порассуждать о пользе жизни степенной, о выгодах уюта семейного. Всерьёз, не по-пацански к перспективе этой примеривался. Сергей даже завидовал такой рассудительности: сам не мог серьёзностью подобной похвастаться. Ветер в башке. Что тут поделать?

Правда, предмет приятельского обожания был Сергею неведом. Да Сергей, надо сказать, не особенно и вдавался. Ему-то что? Мало ли предметов этаких… И вдруг нежданно-негаданно выскочило. Как всё-таки мир тесен!,. Сергей посмотрел на Наталью с диковатым каким-то интересом, словно кто-то другой рядом вдруг оказался. Вот это пересечение!

Виду Сергей не показал, болтать начал напропалую. Он вскегда так делал, когда не знал, как дальше держаться. Чтоб дураком сходу не выглядеть. А уж потом само собой как-то прояснялось, в какую сторону грести. Вот и в этот раз сперва на рисуночки одного громкого скандалиста переключились, а следом и на желательность их совместного просмотра его творений. На квартире у Сергея, конечно. А как иначе? Не таскать же ценность этакую по улицам! Так что других вариантов не просматривалось. Да никто и не возражал. Чуть поразмыслив, Наталья согласилась, что спешить ей некуда. Сергей даже и не знал, радоваться ли её решению…

Они сидели прямо на ковре. Конечно, в берлоге Сергея пара табуреток уж непременно бы нашлась. Но воссесть на эти утлые драные сооружения значило нарушить всю стилистику вечера. Разве ж человеку искусства такое позволительно?

Между ними лежала тощая стопка изрисованных карандашом листов, местами засаленных и надорванных. Сергей брал их и не спеша по одному передавал Наталье. Она подолгу вглядывалась в каждый, откладывала, возвращалась к прежним. Царила пружинистая тишина. Сергей вполглаза следил за выражением лица гостьи, ловил лёгкие подкожные мышечные подрагивания, пульсирующие острые зрачковые высверки. Она выглядела отрешённой, осунувшийся, нездоровой. От пробирающего ветерка ли вечернего? От негаданного ли прикосновения к легенде подпольной? От ситуации ли, щекочущей нутро девичье? От длящегося молчания воздушное силовое поле становилось почти осязаемым, и Сергей не хотел нарушать его никакими словами. Это сделала Наталья.

– Да, это настоящее, – тяжело выдохнула она. Сергей победоносно зыркнул и промолчал. Наталья снова ушла в рассматривание, насупилась, посерьёзнела. Она сравнивала листы, тасовала их, выстраивала какие-то цепочки. Неброское жилище Сергея, его озадаченный хозяин, сомнительный пафос вечера для неё перестали существовать. Вся она обратилась во внимание самовластное, смакование беззастенчивое, трепет крепнущий. Превращение её было столь разительным, что во взгляде Сергея мелькнула дурацкая опаска. Не слишком ли серьёзное испытание для впечатлительной барышни устроил он сгоряча?

Сергей нерешительно косился на спутницу, вздыхал, оглядывал углы комнаты. «По его лицу блуждала безобразная улыбка», – вспомнил он вдруг классиков сатиры и юмора. Как выглядела собственная физиономия, оценить он не мог, но подозревал худшее. Сергей скучнел, тупо злился на себя, морщился словно от оскомины.

– Смотри, точь-в-точь как мы видели, – воскликнула, слегка напугав даже, Наталья.

– Что?.. – не понял Сергей.

– Да вот же.

И она ткнула пальцем в едва обозначенную грифелем на шершавой бумаге сферу. Серое на сером едва различалось.

– Ты так считаешь? – странно оглядывая её откуда-то от макушки, усомнился Сергей.

– Это фирменная его линия. Будто дрожью прошитая, ретушью подёрнутая. Но упрямая, верная, живучая…

– А как ты учишься?

– На отлично, – машинально отозвалась Наталья и впервые подняла глаза на собеседника.

– Ну да, конечно, – смешался Сергей и отошёл к окну. В переулке было черно. Только одинокое такси на углу терпеливо дожидалось вызывальщика. Водитель стряхивал папиросный пепел в открытую дверцу, искры стремительно гасли. Тёмным томлением веяло от этой простецкой папироски, ни ясностью ни маршрута, ни пользы извозщичьей бессонинницы. Сергей живо представил себе мясистоносое лицо с припухшими веками и сосудистыми прожилками, сивый бобрик причёски, бурый киль второго подбородка. Надутый живот над замасленным свитером, вечные трещины у черноватых ногтей, брючные пузыри на отёкших коленях. Вот и вся жизнь…

Вдруг исчезли и переулок, и машина, и таксист. Тёплая сплошная слепота накрыла зрачки. Сергей даже и испугаться не успел… А потом ощутил сухие огненные ладони – на щеках, подглазьях, надбровьях. Он не оборачивался, чтобы не стряхнуть это тягучее пламя. Чувствовал, как оно забирается под кожу, за нёбо, в кровь. Разворачивается, ширится, обжигает. Всё острее, жёстче, невыносимей…