Текст книги "В поисках утраченного"

Один день из жизни Пенкина

В звоннице пробили полдень, и с Нарышкина бастиона гулко ухнул выстрел сигнального орудия. Все это могло бы показаться обычным зимним днем, если не считать, что 12 часов было именно 12 декабря 2012 года. Такое красивое симметричное совпадение цифр последнее в этом тысячелетии. Не сказать, что Пенкин верил в нумерологию и во всю мистическую чепуху, связанную с концом света, наступающим уже через 11 дней. Скорее, это было похоже на отношение к газетным публикациям гороскопов. В них и не веришь, но все равно читаешь иногда, а потом уже не замечаешь, как все это начинает на тебя действовать и управлять твоими поступками. Стоило просто понаблюдать за событиями этого несколько необычного дня…

Уже раннее утро показалось ему самым неудачным за последнее время. Против своего обычного правила, Пенкин проспал, и теперь, в суете, все просто валилось у него из рук. Вдобавок, этой ночью, в городе выпал обильный снег. По нынешним временам для большого города это почти катастрофа или судный день. Транспорт стоял в темных ночных переулках в тяжелом ступоре, безнадежно пыхтел клубами выхлопного газа, перемигивался красными огнями и совершенно не двигался. "Дорожное радио" в перерывах между трансляциями городского шансона и утренних анекдотов счастливым голосом сообщало о новых транспортных пробках где-то в районе Светлановской площади, на Коломяж-ском проспекте и в других местах. Пенкин хорошо знал, что откапывать свою машину теперь поздно и самым лучшим для него будет воспользоваться наземным общественным транспортом и метро. Через полчаса он уже пританцовывал от нетерпения на автобусной остановке, грустно наблюдая, как юркие маршрутки загружали в свое чрево толпы стоявших пассажиров и терпеливо дожидался своей очереди. Сегодня Пенкин отставал от своего обычного утреннего графика где-то минут на 30.

– Ничего себе, здорово начался этот день, – размышлял он, предвкушая очередной разнос начальника за грядущее опоздание на службу.

Неожиданно кто-то сверху заглянул в его расстроенное лицо и поздоровался. Это был его давний друг и в прошом сослуживец Славка, более известный в узких кругах под прозвищем "Угрюмый", за суровость своего славянского, почти плакатного облика и вечную деловитость. Если уж говорить честно, то всю эту суровость ему создавали густые, почти сросшиеся на переносице брови. Из-под них на мир смотрели добрые карие глаза с широким золотистым венчиком от избыточного солнца пустынь.

– Как же долго мы не виделись? Почитай, лет пять, а ведь живем в соседних парадных. Что ж, так теперь часто бывает в больших городах. Это погода помогла нам сбить привычное расписание и встретиться. – обрадовался Пенкин.

Они крепко обнялись. Кажется, угрюмый Славка за эти годы совсем не изменился. Так же подтянут, собран и деловит. Отец троих детей: все парни. Когда-то его мальчишки выглядели во дворе как выводок упрямых лобастых щенков. Теперь старший сын давно закончил Военмех, а младшие, близнецы, учатся в десятом, бьются за баллы на олимпиадах. Сколько ему сейчас? Да нет, не может быть…

Славка ушел из армии по сокращению еще в лихие 90-е годы. Начал грузчиком на пивоваренном заводе "Балтика". Очень скоро в нем признали толкового инженера и предложили должность мастера на линии розлива. Потом строил дамбу, мосты, кольцевую объездную дорогу. Сейчас он главный инженер большой стройки.

Его рассказы о работе были похожи на сводки из зоны боевых действий. Нет, он совершенно не изменился. Пенкин, сам того не замечая, кажется, немного позавидовал его энергии. Ему и стариться некогда, даже времени оглянуться не хватает. Хороший у них с Маринкой тандем получился: один и на всю жизнь…

– А вот я давно живу спокойно и тихо. Офис, отчеты и заявки, две командировки за год. Осенью уже 60 лет стукнуло… Впереди только пенсия и мемуары…

– Сережа, послушай, даже не верится. Ты же раньше таким романтиком был! Я тоже в октябре полтинник разменял, но на грунт ложиться не собираюсь, еще рано, повоюю малость…

– Давай-давай, сражайся дальше. Значит, все как у Хемингуэя:…"Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля лоб…"

– Нет, звучит для меня слишком красиво, но в этом что-то есть, согласись…

Соглашаться с этим не хотелось. Пенкин считал, что уже нахлебался вдоволь работой на износ во имя великой цели. Где они сейчас, все эти цели, и где оказались мы? Так почему ему должно быть до всего дело? Остаток жизни можно прожить и для себя, особенно, если раньше на это не было времени.

Через пару минут лента эскалатора опустила их на платформу подземки и они, пообещав друг другу скорую встречу, умчались на поездах в разные стороны, в разные миры.

Стиснутый в вагоне плотной человеческой массой, Пенкин еще долго улыбался и вспоминал детали этой встречи. Он будто на мгновение вернулся в свою бесшабашную молодость и другое измерение времени.

Когда-то Пенкин считался перспективным инженером и неплохим организатором. Только еще лучше у него всегда получалось убедительно рассуждать, выстраивая иногда целые теории и ходы, объяснявшие его поступки и решения. Словно в шахматной партии, в которой он всегда считал себя признанным гроссмейстером. Сегодня Пенкин не казался себе столь убедительным, и это было досадно. Правда, эту свою гроссмейстерскую партию он сдал Славке уж давно, отказавшись от серьезной и ответственной работы и даже не удосужившись устроить свою семейную жизнь. Со временем, природная аккуратность и незлобивость сделали его надежным, но совсем незаметным винтиком в большой фирме под красивым названием "Атлант". Жизнь его текла незаметно, в ней все больше становилось воспоминаний. Они еще грели его душу и, казалось, еще привлекали к нему внимание окружающих…

Начавшийся рабочий день ничем ярким больше не отметился и угас с ранними вечерними сумерками. Теперь все разговоры сводились к одному: сегодняшней корпоративной вечеринке, посвященной 10-й годовщине создания их могучего "Атланта". Похоже, что магия симметричных цифр этой даты увлекла не только президента нашей страны с его Посланием Федеральному Собранию, но и генерального директора его предприятия. Совсем не важно, что эта дата прошла еще два дня назад, зато будет теперь, чем похвалиться и поддержать свой рейтинг в глазах московского начальства.

Ресторан "Рыжая борода", затемненный уютный зал. Получился какой-то симпатичный пиратский ковчег, где можно спасаться от конца света до 5-и часов утра. Генеральный, по своему обыкновению, за отдельным столиком потягивал свое любимое безалкогольное пиво и смотрел на раскрасневшихся сотрудников добрым взглядом. Как и на рабочем месте, рядом с ним сидела секретарь Милочка. Столы ломились от даровой выпивки и закуски. На небольшом красном подиуме танцевальный дуэт в костюмах змей медленно сплетался в эротический клубок.

– Давайте веселиться до самого утра или даже до конца света, пусть все вокруг провалится, – задорно предложила маркетолог Леночка и, уверенно покачивая бедрами, присоединилась к танцующим на подиуме. За окнами у рождественской елки грохнул фейерверк, застонала, заохала сигнализация на автостоянке. Все задвигались и высыпали на улицу, прихватив с собой бутылки шампанского.

Пенкин скромно примостился рядом с Гошей из транспортного цеха, в самом углу, где-то между салатами и внушительной грудью Розы Леопольдовны, яркой жгучей брюнетки из планового отдела. По своему обыкновению, выпил он совсем немного, шутил, рассказывал собеседникам что-то смешное, но часто терял свою мысль и останавливался. Но на него уже мало кто обращал внимание. Пенкин почувствовал какую-то слабость, как-то совсем обмяк и только грустно улыбался, голова его совершенно поехала. Теперь он видел вокруг себя только странные кривляющиеся свиные рыла. Они заглядывали ему в лицо и издавали звуки, соответствующие их образу. Стулья задвигались и выстроились в ряд. Тарелки вместе с бокалами отплясывали на столе веселую тарантеллу, а норвежская форель малого посола на большом блюде вдруг забила хвостом. Пенкин слабо отмахнулся рукой от всего этого, и палуба пиратского ковчега начала уходить у него из-под ног. Он наклонился и… медленно провалился в пустоту…

Внезапно Пенкин перестал чувствовать свое тело, будто его у него не было. Странно только, что при этом он сохранял четкую ясность мысли. Откуда-то издалека, смутно доносились чьи-то голоса, кто-то вызывал скорую… Все померкло.

Ему стало хорошо и спокойно. Потом до его сознания дошел мысленный вопрос, будто кто-то говорил с ним.

– Хочешь ли ты умереть?

– Не знаю, мне о смерти ничего не известно…

– Тогда перейди через эту черту и будешь все знать…

Теперь Пенкин не шел, а скорее плыл по длинному узкому коридору, пока не оказался у странной двери с кодовым цифровым замком. Ни минуты не сомневаясь, он набрал цифру "12^м, и дверь отворилась или исчезла вовсе. Дальше была круглая ротонда с шестью синими колоннами, вокруг которых спиралью поднимались две чугунные лестницы без площадок. Верха их не было видно, что создавало ощущение дороги, уходившей в небо. Было пусто, но он чувствовал, что лестницы заполнены такими же, как и он, людьми. Пенкин о чем-то говорил с ними и получал ответ – это успокаивало его. Более он уже не чувствовал себя одиноким.

– Вы тоже можете стать в эту очередь, – участливо прошелестела ему одна бледная тень. – Вы меня уже совсем не помните, Бог с вами, видно забыли быстро… Вот ваш номер. – Она вывела пальчиком на его ладони четырехзначную цифру.

– Долго ли мы здесь будем?

– Здесь уже нет времени и некого торопить…

Было странно, что Пенкин не слышал ее голоса, но общение происходило в ясной и понятной форме.

– Могу ли я узнать здесь о ком-нибудь из своих близких?

– Войдите в эту дверь…

Пенкин скользнул за указанную железную дверь под лестницей и, оказавшись в малой пустой комнате, получил ответ, не успев произнести ни единого слова. Никого рядом не было, но присутствие кого-то чувствовалось. Листаются невидимые страницы…

– Генерал от инфантерии и кавалер, купец первой гильдии… Это все не то. Вот он, Ветров Иван Федорович, полковник в отставке. Преставился 2 мая 2002 года. Крещен, верующий… Отпевали в храме Святого князя Владимира на Петроградской стороне… С грехом невоздержанности… в 5-м круге… Ада…

– Господи, за что же ему все это? – Пенкин задрожал как осиновый лист.

– Ад, ад, – это слово билось в нем ударами молота… – Ведь страдания только в определенной дозе способны очищать нас. Растянутые в бесконечность, они превращаются в будни, и уже не очищают, а превращают нас в дерево…

Спираль лестницы неумолимо ползет вверх, по ней движутся почти невидимые тени. Чем выше, тем больше приходит сверху свет, тем сильнее многоголосый шепот и стон, горькие жалобы на тяжкую земную жизнь и страх ожидания Божьего Суда…

Свет стал еще ярче, но он не слепит. Это было совсем иное; ведь бывает еще свет от любви, той, которая спасает… Здесь не было стен, и никого не было, был только этот свет. И все же, Пенкин необъяснимо почувствовал присутствие некой высшей силы. Словно открылась перед ним книга памяти его сердца, всей его внутренней и обыденной жизни; он увидел себя таким, какой есть… В ней читалось мало доброго, но даже и оно оказалось изъеденным, как червями, лицемерием, гордыней и расчетом.

Видения проходили перед ним словно в кино. Это были сцены из его прежней жизни с самого рождения. Совсем молодые отец, мать и сестра… Потом Пенкин увидел себя посреди выжженной мертвой пустыни. Всюду бесконечные пески и покрытая трещинами земля. Стоит невыносимая жара, небо высокое и чистое, но нет привычного солнца. Будто, все это совсем другая планета. На нем пропаренная солью рубашка с майорскими погонами. Он и какие-то другие люди вручную вместе толкают по рельсам установщик с подготовленным к запуску ракетоносителем. По жизни – дело совершенно невероятное: рельсы эти тянутся куда-то за горизонт, а стартового комплекса здесь и близко не видно. Рядом кладбище, то самое, на месте которого потом развернули строительные площадки. Кладбище странное, все могилы раскрытые и дышат огнем как топка. Над ними сухой песчаный дождь, но это уже почти из реальной жизни. Рядом с ним шел его друг, Сашка Модзалевский, который умер на космодроме еще в 1990 году от рака легких. Здесь же покойные начальники отделов, полковники Бобров и Журавский. Все остальные показались ему незнакомыми. Хотелось есть, но еще больше мучила жажда. Эта совершенно бессмысленная работа выводила Пенкина из себя; силы закончились, и было не понятно, почему молчат все остальные. Где-то там, у самого горизонта, он видел голубое небо, цветущие сады и водопады… Может, это тот самый рай, легендарные сады Эдема… Но все это было так далеко…

Пенкин, неожиданно для самого себя, оттолкнул этот опостылевший раскаленный металл и бросился прочь, к далекому горизонту. Побежал только он один, все остальные продолжали катить дурацкий установщик с ракетой. Пенкин бежал все дальше, проваливаясь в горячий песок и радуясь своей свободе. Еще немного, и он будет наслаждаться райской жизнью, поест диковинных плодов и вдоволь напьется чистой воды. Он с трудом поднялся на очередную вершину горы, дул горячий ветер. Прекрасные сады и водопады, которые он видел почти рядом, исчезли, это был просто мираж. В отчаянии Пенкин упал на колени и стал бить кулаками землю…

Везде и всегда только один обман! Нет никакого светлого будущего, которым его кормили с детства, и нет никакого рая! Все это сказка, придуманная людям в утешение… По-настоящему, на земле есть только Ад, при жизни и даже потом, бессмертие души обрекает ее на бесконечные страдания! Во имя спасения жизни, в этом мире люди становятся друг для друга волками, они дерутся за каждую корку хлеба и место на нарах, за благорасположение начальства. Где же награда за все муки, где же эта исцеляющая любовь и доброта?

Со времен Аристотеля и Данте Алигьери было написано так много об Аде и даже подробно о его модели в виде воронки, идущей к центру земли, о девяти страшных кругах. Из "Архипелага ГУЛАГа" и "Круга первого" от Александра Солженицына, он, кажется, виден еще лучше по реальностям человеческой жизни. О рае в Священном Писании есть свидетельства только в трех местах, всего несколько строк, и лишь одно толкование о том, что рай – персидское слово, означающее "сад, насаженный разными деревьями" или, что "рай – это блаженная вечная жизнь". Всего этого было так мало…

Потом Пенкин увидел себя лежащим на высокой скале под теплым южным солнцем, где-то далеко внизу плескалось море. Неожиданно, рядом с ним появился мальчик, который почему-то показался ему знаком.

– Что ты делаешь здесь? – спросил он.

– Это наше место, и мы тут всегда играем.

– Прости, не знал этого, но, кажется, я тоже его знаю…

– Тогда давай прыгать в воду. Ты не бойся, только толкайся сильнее…

– Что ты, здесь очень высоко, и эти камни внизу…

– Слабак, тебе здесь нечего делать!

Мальчик наклонился и, легко оттолкнувшись, ласточкой полетел вниз в прозрачную воду у самых камней. Пенкин не стал так прыгать и осторожно сполз со скалы по камням вниз, обдирая в кровь руки и колени. Минут через пятнадцать они уже сидели рядом.

– Как тебя зовут? – спросил мальчик

– Так же, как и тебя, Сергеем. Разве ты не узнал меня? Ты будешь таким как я через 50 лет.

Мальчик посмотрел на него недоверчиво, но уже с интересом.

– Тогда расскажи мне о себе…

Пенкин принялся рассказывать о себе, ничего не утаивая. Почему-то здесь он не мог говорить неправду. В жизни между правдой и ложью не было четкой грани, все переплелось и стало частью его образа. Лицо мальчика постепенно темнело и сморщилось как от зубной боли.

– Знаешь, мне не очень верится, что ты – это я. Мне совсем не нравится твоя жизнь. Я мечтаю стать моряком и обязательно ходить на научном исследовательском судне по самым далеким морям.

– Я тоже об этом раньше мечтал…

– Да не в этом дело! Я вообще не понимаю, зачем нужно жить так неинтересно. Почему в жизни нужно делать столько дурных поступков, обманывать… Неужели это будет и моя жизнь? Скажи, а ты сможешь в ней что-нибудь изменить? Ну, пожалуйста, ради меня… – Мальчик улыбнулся. – Ты же сильный, я знаю…

Пенкин тоже попытался улыбнуться, но это у него получилось плохо, лицо словно застыло.

– Для этого мне нужно вернуться обратно, туда, в свою жизнь.

– Я помогу тебе, – сказал мальчик и протянул ему меленький плоский камень с изображением ныряющего дельфина.

Пенкин сразу узнал его. Конечно, это тот самый камешек из белого известняка, на котором он старательно вырезал изображение. Это было в пионерском лагере. Джанхот, лето 1962 года…

Снова все исчезло. Какое-то время Пенкин еще чувствовал ощущение полета и даже видел внизу свое неподвижное тело. Рядом склонились врачи. После того, как они применили электрошок, его тело сильно дернулось, и он легко вошел в него. Вместе с телом к нему снова вернулось ощущение тяжести и боли.

Отделение реанимации городской больницы Святого Георгия, палата номер 12. Пенкин медленно открыл глаза. Он увидел белые стены, сестру милосердия, Славку и Маринку.

– Ну, ты даешь, Серега! – сказал Славка. – Звоню тебе на мобильник, а мне медсестра отвечает. Мы сразу с Маринкой сюда и примчались… Как ты, нас всего на 5 минут пустили…

Пенкин с трудом разомкнул запекшиеся губы…

– Все нормально, настоящие мужики не умирают в постели, мы еще повоюем…

– Не ругай нас, Маринка дала телеграмму Ольге в Николаев, пусть приезжает. Ты сюда, кажется, надолго попал…

Внезапно он ощутил что-то гладкое и теплое в своей руке. На его ладони лежал маленький камень с изображением летящего над волной дельфина…

Джулия

С самого раннего утра все небо обложили дождевые тучи. Было тихо и скучно, как бывает в серые и пасмурные питерские зимние дни, когда светает к обеду, а сумерки накатывают к четырем часам пополудни. После обильного обеда подали кофе. Хозяин дачи, художник Краевский, откинулся в кресле и закурил сигару. Он и его гость, городской депутат Половцев, смотрели в окно. Далеко впереди были видны покосившиеся серые избы села Уханово, справа тянулись холмы, и оба они знали, что там берег реки. Оттуда, если подняться на один из холмов, можно было увидеть большое картофельное поле и электричку, похожую издали на ползущую гусеницу. В ясную погоду оттуда бывает видно даже окраины Петербурга. Природа казалась им спокойной и задумчивой. Краевский и Половцев любили это поле, речку и холмы. Оба думали о том, как прекрасна их родная русская земля.

– Андрей Павлович, – обратился к художнику Половцев. – В прошлый раз за завтраком вы обещали рассказать мне какую-то историю.

– Да, я хотел тогда рассказать об одном любопытнейшем романтическом приключении. Все это оформлено мною в виде записок от первого лица и добавлено немало фантазии. Можно считать, что все их герои вымышлены, а события не имеют ничего общего с реальностью.

Андрей Павлович протяжно вздохнул и опять начал раскуривать потухшую сигару. В это время пошел дождь. Через пять минут лил уже сильный обложной дождь и трудно было предположить, когда он может закончиться.

Им было уютно и тепло на широкой и светлой веранде.

В это время по раскисшей от грязи дороге мимо дома бродили промокшие рабочие с соседней стройки и что-то сердито кричали друг другу на незнакомом им языке. От одного их вида они оба начинали испытывать чувство холода, чего-то нечистого, и старались заглушить все это глотком горячего кофе с коньяком.

– А ведь и в нас самих, в русских, много всего этого азиатского. Скорее даже бескультурья и лени, хоть и живем в самом европейском городе России, – усмехнулся Половцев.

– Наверное, здесь стоит говорить не о территориях разделенных Уральским хребтом, – Краевскому это показалось интересным. – Такой раздел проходит в душе у каждого из нас. Мы теперь стараемся быть по-европейски рациональными, но на деле часто остаемся прежними добродушными славянами. Восток добавил нам горячей необузданной крови. В такой душе всегда много противоречий и внутренней борьбы, мы даже любим по-другому.

– Вот поэтому мы для Европы навсегда останемся загадкой или варварами, которых стоит бояться. Мы же скифы "с раскосыми и жадными очами", способные поглотить все их благополучие, – Половцев довольно блеснул в темноте своим плоским калмыцким лицом.

Красивая Василиса, деликатная и мягкая на вид, неслышно ступая по ковру, принесла на подносе бутерброды с сыром и зажгла наверху лампу.

Краевский открыл свою толстую клеенчатую тетрадь и принялся читать.