Текст книги "Другая. Украденная душа"

– Эти стигматы, – с волнением спросил Родион, – как я понял, могут появляться и исчезать?

– Безусловно. Возможно, у вашей жены это явление останется надолго. Еще раз: мне очень жаль. Я раскаиваюсь в содеянном.

Родион внимательно посмотрел на Антона Петровича и сложил пальцы крестом.

– Странно звучит в устах язычника.

Наконец, все объяснилось, и так просто! Родион чувствовал какой-то подвох, но не сразу сообразил, в чем тут дело. Его захлестнула радость, и причина ее была в том, что теперь-то он наверняка знал, что тогда, ночью на кухне, с ним была именно Маша. Именно ее он встретил на улице и отвел к себе домой. И тот факт, что на ее теле то возникали, то исчезали эти стигматы, теперь объяснил все… Только вот… Родион вдруг понял, в чем тут ошибка, и разгаданная тайна, как оказалось, запутывала все с самого начала.

– Каким образом, – спросил он, – на теле Маши появились татуировки ее сестры? При чем тут может быть она?

– Уж не знаю, сестры или нет. Это, должно быть, татуировки той женщины, чью информационную оболочку я ей тогда, на свою голову, пересадил.

– Ничего не понимаю! – сказал Родион. – Вы пересадили ей душу покойной жены Бурова, а татуировки были у ее родной сестры…

– Значит, покойная жена Бурова, – с неожиданным раздражением перебил его колдун, – и есть ее родная сестра!

* * *

Несколько секунд Родион лихорадочно соображал, пытаясь привить себе этот новый вывод. Допустим, Дарья приехала в Москву, изменила имя и стала женой Бурова. По времени это не очень совпадает, но сам такой факт возможен. Впрочем, бог с ней, с Дарьей. Главное теперь, найти Машу. Одна подробность в разговоре насторожила его, но он ее пропустил, только заложил палец за палец. Сейчас настало самое время спросить.

– Несколько минут назад вы назвали Машу моей женой. Я не говорил вам об этом. Откуда же тогда вы знаете, что мы поженились?

– Да ваша жена сама мне и сказала! – радостно воскликнул Антон Петрович.

– Когда?

– Около часа назад.

Разумеется! Можно было и самому догадаться: ведь Маша рассуждала так же, как и он, и единственный человек, который мог прояснить загадку татуировок, был именно этот колдун.

Антон Петрович с удивлением посмотрел на Родиона.

– Так вы не вместе? Признаться, я подумал, что вы меня на измор берете. Пока один ждет в машине, другая врывается, потом она уходит, появляетесь вы… С теми же вопросами, про стигматы.

– Она не говорила, куда собирается пойти?

– Нет, Зевсом клянусь! Впрочем… Думаю, она отправилась на кладбище.

– На какое, зачем?

– Она спросила меня, где похоронили супругу Бурова.

– И где же ее похоронили?

– На кладбище Донского монастыря, – с расстановкой произнес Антон Петрович, и стало окончательно ясно, что он повторяет эти и многие другие слова во второй раз…

У хозяина машины, которую Родион взял еще в аэропорту, сегодня был явно счастливый день. Родион попросил его ехать как можно быстрее, и машина понеслась, рискованными маневрами, преодолевая пробки. У каменных ворот кладбища он отпустил машину насовсем, хотя водитель был не прочь продолжить катание.

Родион вошел под тяжелую тень кладбищенских деревьев, все звуки города исчезли, уступив место тихому и равномерному пению птиц. И тут Родион будто попал в свой сегодняшний сон…

Это было то же самое кладбище – чугунные ограды, вросшие в старые древесные стволы, звездные белые цветы, нависающие над узкой аллеей скорби. Цветущие ветви жасмина легко сбрасывают в пыль крупные капли росы… Нет, это не было каким-то дежавю или обратной памятью – вокруг него был точно такой же пейзаж, что приснился ему сегодня ночью. Он даже не стал наводить справки о похороненной здесь женщине. Родион был уверен, что сам найдет могилу. Странное чувство причастности вело его по аллеям, как если бы снова шла впереди, придерживая ветви, фигура, похожая на греческую богиню… В какой-то момент его сердце сильно забилось, и он понял: это здесь.

Тут будто бы какой-то хмель отпустил его, и он остановился. Перед ним была свежая могила, вычурное надгробье, готические буквы. Родиона бросило в дрожь. С отполированного овала на него смотрела Маша, его жена. Немного другая прическа, чуть более полные щеки, другой тип косметики… Сходство было разительное: кто знает, сколько еще на свете точно таких же лиц – в Европе и Америке, неизвестно где?

Кузнечик спрыгнул с нижнего уступа надгробья, где стояла глиняная ваза с засохшими цветами. Высокая плоская плита напоминала фасад собора и будто приглашала войти внутрь, помолиться, не известно за что и кому. Золотые буквы, казалось, плавились на солнце.

БУРОВА ЛАДА ОЛЕГОВНА

Живой тебя представить так легко,

Что в смерть твою поверить невозможно.

Родион обратил внимание на дату смерти – 14 февраля. Где-то не так давно уже фигурировала эта дата, в каком-то разговоре… Родион потер лоб, стараясь вспомнить. Валентинов день – это ясно. Ну и что?

И тут какая-то тень скользнула по залитой солнцем плите. Родион оглянулся. Перед ним стояла Маша.

* * *

Они обнялись и поцеловались, сделав это так просто и буднично, как и подобает супругам. Маша опустила глаза:

– Я ужасная дура, скрытная, невыносимая…

Перебивая друг друга, они рассказали о своих приключениях сегодняшнего дня. Маша пережила несколько часов ужаса и недоумения. Сидя в самолете, она порой серьезно думала, что она Дарья и есть.

Кто ты – Маша или Даша?

Этот детский вопрос, который всегда задавали посторонние, неожиданно встал перед нею самой.

Если вспомнить всю свою жизнь… Ведь большая ее часть была неразрывно связана с Дарьей, и многие воспоминания были у них общими. В этих мысленных картинах она всегда видела себя и другую девочку. Но кто была другая, и кто – она?

Добравшись до момента гибели родителей, Маша ужаснулась, ей показалось, что она сейчас сойдет с ума. Если она Дарья, то почему она помнит, как в ту ночь Маша сидела в шкафу, сидела и смотрела, как мама стоит посередине комнаты на цыпочках? Воспоминание действительно было смутным, как будто не ее. Раньше она думала, что ужас, испытанный в те часы, вымел подробности из ее памяти. А что, если, она не пережила это сама, а всего лишь слышала от сестры, от Маши, в то время как она сама – действительно Дарья?

Родион слушал ее рассказ, и ему становилось не по себе. И все это испытание она пережила по его вине: ведь он не поверил ей, оттолкнул от себя, заставив в одиночку бороться, отправиться в Москву…

Маша прилетела в столицу и сразу кинулась в логово колдуна. Все было расставлено на свои места: он объяснил, откуда взялись татуировки. Теперь пришел черед проверить еще одну мысль, мысль, которая посетила ее в тот момент, когда в отделении милиции, в дверном проеме показалась Дарья, вернее, та женщина, которая выдавала себя за Дарью.

– Что значит – выдавала? – перебил Родион. – И почему ты сразу не поделилась со мной своими соображениями?

– Я была не права. То, что мне пришло на ум, было совершенно диким. Мне хотелось это проверить. Помнишь, та женщина в гостинице пошла в душ? Я заглянула к ней, будто к своей сестре…

– Почему – будто?

– Потому что у нее не было никаких татуировок! Как выяснилось, в отличие от меня. И никаких следов татуировок тоже не было.

– Кто ж эта женщина, если не Дарья?

Маша развернулась и указала на памятник.

– Вот она кто, и здесь прямое доказательство. Видишь дату ее смерти? Четырнадцатое февраля.

– Валентинов день.

– И день смерти моей сестры.

Родион помолчал.

– Значит, ты притворялась, что узнала ее?

– Не перед тобой – перед ней. Мы всегда были втроем, я не могла тебе рассказать. Да и не хотела сразу, потому что ты мог изменить свое поведение, и она бы что-нибудь заподозрила. Мне было трудно тогда, в гостинице. Лада же думала, что я приняла ее за свою сестру, и была спокойна.

– Зачем же она вылезла из окна?

– Да потому, что услышала, что к нам в номер вошел Буров. Его голос. Я специально его вызвала, чтобы он уличил ее.

– Но он не уличил!

– Это как раз самое странное.

– Не уличил, потому что не успел увидеть.

– Я была потрясена тогда. Он сидел за столом. Я специально положила перед ним ее вещи – браслетик, брелок, кошелек. Он даже потрогал их, чисто машинально, чтобы занять руки. И никакой реакции. Буров не узнал вещи своей жены. И тогда я решила вообще ничего тебе не рассказывать. Потому что подумала, что ошиблась. Но теперь я так не думаю.

– Из-за этого? – Родион кивнул на могильную плиту.

– Да. Теперь очевидно. Не может быть такого совпадения в датах. Я думаю, – добавила Маша, помолчав, – что нам надо поехать сейчас к Бурову. И поговорить с ним обо всем. Я не могу оставить в покое убийцу моей сестры. Если она, конечно, существует, – неуверенно закончила она.

ДОМ-КРЕПОСТЬ

Калитку открыл незнакомый слуга. Хозяина не было дома, и сытый непроницаемый человек молча смотрел на них, собираясь захлопнуть дверь.

– Позовите тогда Митю, шофера, – ласковым голосом попросила Маша. – Мы хорошие знакомые Виктора Викторовича, вот и Митя нас знает…

Привратник молчал, закатив глаза и что-то соображая.

– Не стоять же нам на улице! – капризно заметила Маша.

– Никакого шофера Мити я не знаю, – наконец, ответил слуга. – И я не могу впустить вас в дом, вы уж извините. Такие у меня указания, а я не хочу лишаться этой работы.

– Как же вы не знаете Митю? – удивилась Маша. – Вы что же – недавно здесь работаете?

– Да, недавно. Еще раз извините, я не могу больше с вами разговаривать.

И дверь перед ними захлопнулась.

– Странное дело, – сказал Родион. – Митя уволился, он шофер. А этот человек только что устроился на работу в дом, значит – на место какого-то другого слуги. Получается, что неделю или две назад Буров зачем-то заменил сразу двоих своих верных слуг.

– Давай подождем, – сказала Маша. – Дело к вечеру, хозяин вернется, и все станет ясно.

Солнце, спустившись к горизонту, сверкало за крышами поселка, играя на черепице и металле остроконечных башен. Они поднялись на небольшой холмик и сели на песок под разогретой сосной. Крепко пахло смолой, хвоей, сухой травой. Высоко в небе гудел самолет, а здесь, на самом дне мироздания, с той же силой звука жужжали насекомые. Где-то в эпицентре поселка лаяла собака.

– Люди, львы, орлы и куропатки… – задумчиво прошептала Маша, взяв с травинки божью коровку.

– Рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом… – продолжил Родион.

Маша посмотрела на него с благодарностью: Родион, ее внимательный муж, подражал той проработке монолога, которую, вопреки чуткому руководству Раковского, сделала она сама. Проговорила:

– Я много думала над этими словами. Не все люди – люди. Есть люди, а есть львы. Есть среди нас люди, а есть – орлы и куропатки. Такие орлы, как бизнесмен Буров. Такие куропатки, как я.

– Брось, не говори так. Я ни за что не признаю нашего поражения.

Божья коровка, наконец, слетела с кончика ее ногтя. Хотелось найти ответ, в голове вертелись слова пьесы, будто скрывавшие его где-то между строк. Маша продекламировала:

– Сюжет для небольшого рассказа: на берегу озера с детства живет молодая девушка… Любит озеро, как куропатка, и счастлива, и свободна, как куропатка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее, как вот эту куропатку…

Холм, на котором они сидели, был высоким берегом ручья. Внизу поблескивала иссиня-черная вода. Маша вспомнила обрыв над Уралом, таинственный свет и лунный дождь. Ручей и холм сейчас выглядели карикатурой на то далекое величие.

– Помнишь ту ночь, когда ты пришла домой вся мокрая? – неожиданно переменил тему Родион.

– Смутно, – ответила Маша.

Последние два месяца ее жизни казались ей какими-то ячеистыми, будто и вправду, она была маленькой птицей, запутавшейся в чьих-то сетях…

– Я хочу сделать заявление. В эту ночь у тебя был мужчина.

Маша дико посмотрела на своего мужа, почувствовав, как краска заливает ее щеки.

– Я почти ничего не помню… – она вдруг всхлипнула и уткнулась Родиону в плечо.

Он обнял ее. Маша совладала с собой, вскинула голову и вытерла слезы кулачком.

– Зато я все помню, – сказал Родион. – Дело в том, что этим мужчиной был я.

Маша отпрянула. Родион смотрел на нее, его лицо выглядело растерянным.

– Я давно хотел тебе об этом рассказать, милая! Мы тогда оба согрешили друг перед другом, а получилось, что никакого греха и не было.

Маша помолчала. То, что ее мучило, вдруг разрешилось так просто! Она была в чужой шкуре, бессознательно действуя, скорее, в стиле Дарьи – отдаться первому встречному, потом от него сбежать…

– Ты думал, что это моя сестра?

– Временами. А иногда мне казалось, что это вообще – неизвестно кто. Потому что в мире существует гораздо больше похожих людей, чем нужно.

– Вот это номер! – воскликнула Маша.

Это все надо было еще обдумать. Ее жених овладел ей, когда она была невменяема. Она отдалась ему, думая, что это посторонний человек. Но и роль Родиона была не лучше: снял накануне свадьбы девушку, думая, что это ее сестра…

– Выходит, что никакого эксперимента не было, – с горечью сказала Маша.

Родион проговорил:

– Я иногда думаю: что есть правда? То, что на самом деле происходит, или то, что существует в нашем сознании?

– Наверное, правду знает только Бог, – сказала Маша.

– Или боги, – сказал Родион.

Они замолчали. Сверху было хорошо видно имение Бурова. Дверь дома отворилась, и во двор вышла какая-то женщина, закинув руки за голову, подставив лицо заходящему солнцу… Маша надела очки и сощурилась, наклоняя стекла. И все снова перевернулось в ее голове.

– Боже мой, Родя! Это снова она. Что она здесь делает?

* * *

Это была Лада. Теперь, после всего, что произошло, она преспокойно вернулась к мужу! Зачем ей надо было убивать Дарью, класть ее в могилу своего имени? Ответ напрашивался сам собой: чтобы разыграть похищение и получить выкуп.

– Выходит, что Буров простил ее? – сказала Маша. – Это похвально. Только вот у меня есть несколько вопросов к этой женщине.

Маша обернулась к Родиону:

– Будь хорошим мужем, подсади меня.

– Ты хочешь перелезть через стену? – мрачно спросил Родион.

– И как можно скорее!

– Нет. Я не смогу тебя отправить в это логово своими руками. Мы полезем туда вместе.

Маша сбежала с холмика, перепрыгнула ручей. Туфелька чавкнула на влажном берегу, в воду спрыгнула лягушка… Кирпичный забор стоял перед ними крепостной стеной. Она вспомнила, как в детстве они с Дашей мечтали залезть в старую крепость…

Маша пошла вдоль стены, утопая по щиколотку в ярко-зеленой траве, такой пригожей, явно посеянной здесь садовником. Родион шел рядом. Старая крепость из детства, впрочем, была всего лишь развалинами купеческого лабаза, каких полно в Оренбурге. Завернули за угол. Дом Бурова теперь был обращен к ним своей левой кулисой.

– Там может быть собака, – сказал Родион.

– Я ее укушу, – сказала Маша.

Родион сцепил ладони внизу, прислонившись спиной к стене. Восхождение было недолгим – смесь уроков воздушной поддержки и шведской стенки. Вскоре Маша уже сидела верхом на стене. Кирпичная кладка завершалась серой цементной наплешиной. Маша оглянулась через плечо. Дом с этой стороны выглядел не такими роскошным, и Маше подумалось, что и у Бурова, человека-льва, есть свои болезни и слабости… Во дворе никого не было.

Родион перелез, держась за руку Маши, неожиданно ловко, словно тоже был актером. Они спрыгнули на газон. Происходящее с ними походило на какое-то кино.

Эта часть сада была несколько ниже, прямо перед домом возвышалась небольшая терраса, сложенная из серых камней. Целью была дверь кухни, выходящая на тропинку, мощеную кирпичом. Они быстро дошли до двери, и Родион повернул ручку. Дверь незаперта…

Дом обдал их кондиционированной прохладой. В полутьме коридора Маша прижала палец к губам. Где-то слышалась музыка, словно гремели камешки в ручье. Машу что-то неприятно поразило в этих звуках: они явно казались неуместными здесь и теперь.

Они вышли в гостиную, ту самую, полную огромных мягких игрушек. Маша отметила, что теперь их здесь нет, никаких игрушек, да и вся обстановка была как-то изменена… Она не сразу увидела эту женщину, стоявшую у окна. Та оглянулась, встретилась с Машей глазами.

Молчание длилось несколько секунд, будто все трое замерли, слушая оркестровку Поля Мориа. Стоявшая перед нею женщина не испугалась, не позвала на помощь. Ее глаза расширились от удивления, она недоуменно оглянулась по сторонам, не понимая, как эти люди попали в ее дом. И вдруг лицо ее засветилось радостью.

– Машка! – крикнула она и бросилась ей навстречу.

* * *

– Стоп! – сказала Маша. – Второй раз этот номер не пройдет.

– Ты о чем?

– Я все знаю, Лада.

Женщина пожала плечами, перевела взгляд на Родиона.

– Почему Лада? При чем тут Лада?

Она попыталась обнять Машу, но Маша опустила ее руки.

– Да ты, оказывается, много чего обо мне знаешь! – хозяйка уперла руки в бока. – Ладой звали бывшую жену Виктора Викторовича… А ты откуда знаешь? Да и вообще – как ты сюда попала? И кто этот человек?

– Это мой муж, – сказала Маша.

– Поздравляю, – автоматически отозвалась Дарья.

Поль Мориа! Вот что насторожило ее в этих звуках, вот почему они показались неприемлемыми здесь, где мог витать только призрак ее сестры… Это была любимая музыка Дарьи.

– Нас не пускал охранник, и мы перелезли через забор, – просто сказала Маша.

– Почему же не позвали меня?

Законный вопрос.

– Давай поговорим, – предложила Маша. – Только сначала скажи своему сторожу, чтобы он нас не застрелил.

Вопрос с охранником был решен быстро: сытый верзила удивленно вскинул глаза, когда хозяйка показала ему своих гостей, но расспрашивать, как они образовались в доме, не стал.

Родион остался в гостиной, наедине с проигрывателем и коллекцией старых виниловых пластинок. Маша говорила с этой женщиной, и ее удивление переросло в радость: Дарья жива, Дарья вернулась. И совершенно не важно, кто и каким способом сделал это.

– А ты помнишь шалаш? – спросила Маша.

– Как не помнить? Вот же… – Дарья задрала полу халата, и Маша увидела тот самый шрам на бедре: он стал ее украшением с тех пор, как Маша спасла ей жизнь, вытянув за руки с края обрыва…

Какая разница, что это тоже стигмат… Перед ней была Дарья, ее сестра.

Они разговаривали о своей жизни, о том, что давно прошло. Маша чувствовала, что Дарья хочет сказать ей нечто очень важное, почему-то именно сейчас.

– Ты должна знать одну вещь. Постарайся выслушать, не перебивая. Я никогда не говорила тебе, но теперь мне кажется, что я стала другой. Со мной произошла катастрофа, я потом расскажу. Я как бы заново родилась. И теперь смотрю на мир по-другому. Все, что было прежде, надо переписать. Сначала – объяснить. И я хочу, чтобы ты знала.

Дарья помолчала, вертя в руке поясок от халата, по детской своей привычке…

– В-общем… Я нафантазировала тогда. Про отца. Это было глупо, непонятно, почему мне такое пришло в голову. Тогда, в день рожденья. Ты осталась с отцом, а мы с мамой поехали в Пугачи. Не знаю зачем, но, когда она укладывала меня спать, я придумала эту историю, сквозь сон. Будто отец меня… Я сразу заснула. А когда проснулась утром, родителей уже не было в живых. И вся наша жизнь стала другой. А я всю жизнь носила с собой эту тайну и не смела сказать тебе.

То, что сейчас услышала Маша, было чудовищным. Но она сразу поняла, что переживет и простит даже это, потому что теперь ее сестра – так или иначе – вернулась к ней.

В гостиной послышались голоса. Дарья приподняла голову, ее лицо просветлело.

– А сейчас я познакомлю тебя с моим мужем. Ты не представляешь, какой это чудо-человек! И вообще, нам обеим крупно повезло с мужьями, правда, сестричка?

– Единственное, чего мне жаль, – сказала Маша, – так это то, что мы не погуляли друг у дружки на свадьбе.

Дарья взяла Машу за руку и увлекла в гостиную. Там стоял Буров с пластинкой в руке и что-то серьезно объяснял Родиону. Тот посмотрел на Машу и сделал обеими ладонями успокаивающий жест: у нас все в порядке. Буров обернулся и приветствовал сестер широкой улыбкой.

ДАРЬЯ

Виктор Викторович Буров обладал фантастическим самообладанием. Эта способность держать удар с непроницаемым лицом стала определяющей в его жизни и дала ему практически все – от частых карточных выигрышей, когда он, еще в юности, будучи молодым специалистом, проводил досуг в прокуренной раздевалке с водителями автобазы, до недолгой, но бурной карьеры комсомольского вождя и, наконец, уверенного взлета его современного бизнеса.

Тогда, войдя с пакетом снеди в номер гостиницы и бросив «рассеянный» взгляд на журнальный столик, он мгновенно все понял.

– И где же виновница торжества? – бодро спросил он, потирая руки, слишком хорошо понимая, кто и почему находится за дверью.

Буров сел за стол и прикоснулся к предметам, которые лежали на гладкой ореховой поверхности. Вот этот брелок-лошадку он вручил ей наутро после свадьбы, как символ, что теперь этот дом – ее. Правда, на брелке крепились уже какие-то другие ключи… Маленький розовый мобильник она выбрала сама – тот же самый корпус, но, разумеется, теперь с новой сим-картой. И зажигалка – его подарок на Новый год – не простая, очень дорогая вещица, штучная, ошибки быть не могло.

– Исчезла из закрытой комнаты, – сказала Мария, бессильно махнув руками.

– А вы меня не разыгрываете? – спросил Буров небрежным шутливым тоном. – Девушка на самом деле здесь была?

В этот момент Буров понял, что эта червоточинка всегда вилась где-то глубоко внутри него, с самого звонка похитителя:

– Слушай меня внимательно. Если хочешь получить свою жену целой, сделай все, что я тебе скажу. Иначе, получишь ее по частям…

Буров принялся развинчивать бутылку виски, отметив, что пальцы его даже не дрожат – результат многолетней практики, начиная с грязной карточной колоды в прокуренной раздевалке.

– Ну что ж! Насильно мил не будешь, – прокомментировал он ситуацию, лихорадочно соображая, выстраивая план действий, и позже, уже садясь в машину, он обдумал последние его детали и вызвал по телефону Гризли.

Колесо завертелось. Уже к следующему утру Гризли доставил ему ее – в целости и сохранности, Митя распахнул перед нею дверь с обалдевшим, счастливым лицом. Буров с грустью подумал, что в любом случае, ему придется заменить всех своих слуг…

Он ходил по комнате, тускло глядя на женщину, которая сидела в кресле перед камином.

– А теперь поговорим начистоту, – наконец, нарушил молчание он. – Гришка, шофер… Он ведь был твоим любовником? Как же я не догадался сразу – ведь это ты сама и нашла его, якобы через агентство.

Женщина молчала, в глазах ее отражался страх.

– Да не бойся ты, Лада! – крикнул Буров, стукнув стулом об пол. – Не буду я тебя убивать. Я просто хочу знать всю правду. Ведь ты была с ним задолго до меня, да?

Лада опустила голову, закусив губу.

– Кажется, я начинаю понимать, – проговорил Буров. – Вы разработали свой план даже раньше, чем ты стала моей женой. Как же ты могла?! – вдруг взвизгнул он. – Ведь мы же венчались с тобой, в церкви, Лада!

Его воскресшая жена не поднимала глаз, что все-таки было хорошим признаком. Ей было стыдно, больно, значит, не все еще потеряно для этой женщины, которая была для него родной, как ни крути.

– План был другим, поверь, – наконец, ответила она. – Мне стоило больших трудов уговорить его. Григорий хотел уничтожить тебя. С тем, чтобы я получила наследство. И он сделал бы это, если бы я не предложила встречный план.

– Разыграть похищение…

– Да. Он получил выкуп. А ты – мой труп. Мы должны были уехать за границу с деньгами. Но ты оказался сильнее.

– Как вы нашли эту несчастную Дарью?

– Интернетом. Григорий наткнулся на девушку, похожую на меня. Он приехал в Оренбург, вызвал ее как проститутку, отвез в укромное место и… После чего он привез труп в багажнике поближе к Москве и бросил на улице.

– Сначала он ее трахнул, – с омерзением проговорил Буров.

– Он был мерзавцем. Я всю свою жизнь не могла отвязаться от него. Когда твои люди выследили и убили его, поверь, я испытала облегчение! Но мне было некуда деться. Ты похоронил меня. Я осталась одна, у меня на руках были документы на имя Дарьи Белой. А сама я – мертва. И мне не оставалось ничего, как занять ее место.

Буров долго смотрел на Ладу. И эту женщину, именно ее душу он хотел вернуть, затратил на это так много денег и сил… И именно ее он любил – даже сейчас, и бороться с этой любовью нет сил.

– А ведь я еще думал, что колдун сделал тебе какой-то приворот. Бабки – вот твой самый реальный приворот, – с наигранной злобой продолжал Буров, чувствуя, что еще немного, и он упадет перед ней на колени, зароется головой в этих складках, в этом тепле и запахе…

– Делай со мной, что хочешь, – сказала Лада. – Я виновата.

– И сделаю, – процедил Буров сквозь зубы.

Лада зажмурилась. Казалось, она смиренно ожидала немедленной кары.

– Какие же вы все, однако, дурочки! – вздохнул он. – Я действительно собираюсь кое-что сделать. А именно – забыть всю эту историю и начать сначала, – он положил руку Ладе на плечо. – Помнишь нашу последнюю ночь? Я ведь потом подумал, что каким-то чудом угадал расставание, и моя любовь предавалась тебе. А все, оказывается, было наоборот: это ты наверняка знала о расставании, прощалась со мной, и это мне передавалось твое чувство.

Лада недоуменно смотрела на мужа, не веря, что он ее простил.

– Надо только как-то оформить документы по поводу твоего воскрешения, я позвоню адвокату, – деловым тоном произнес Буров. – И давай договоримся: кто старое помянет, тому глаз вон. Веришь?

Он сложил пальцы щепотью, будто собираясь перекреститься, и протянул руку к лицу своей жены.

– Верю, сказала она, – уже улыбаясь краем рта.

* * *

Гризли вернулся из Оренбурга ночью, привезя нужную вещь, причем, в нескольких вариантах. Эту ночь Буров провел без сна, лишь часа два пробредив в кресле у камина, думая, правильно ли он решил поступить? Лада спала в комнате, в их бывшей супружеской спальне. Рано утром Буров разбудил ее:

– Теперь поехали со мной.

Он хотел провести ее через последнее испытание.

Они приехали на кладбище Донского монастыря. Лада молчала: она поняла, на чью могилу ведет ее муж. Глядя на свое имя, выписанное готическими буквами, она ничуть не изменилась в лице. Это окончательно решило выбор Бурова. Он достал из кармана заранее заготовленную банку из-под кофе и плоским камешком, вероятно, поднятым с той глубины, где теперь лежала несчастная Дарья, набрал земли.

Лада удивленно подняла бровь, но ни о чем не спросила… Буров горько усмехнулся и вслух прочитал эпитафию, которую когда-то сам выбрал из предложенного списка в похоронном бюро:

Живой тебя представить так легко,

Что в смерть твою поверить невозможно.

Буров рассказал свою историю в нескольких словах, улучшив момент, когда Дарья, по свому обыкновению перед заходом солнца, отправилась в сад, прибирать и рассматривать цветы.

Она все никак не могла привыкнуть к тому, что у нее теперь столько живых цветов – крупных махровых пионов, ирисов, синетветиков и вьющейся розы, затеняющей уютный коридор под перголой… Ту, прежнюю Ладу совершенно не волновали цветы в его саду, она воспринимала их только в качестве подношения…

Мария, Родион и Буров стояли на веранде, глядя на женщину, по пояс скрытую в цветочных зарослях.

– Это Дарья, – сказал Буров. – Той, которую называли Ладой, больше нет.

Он помолчал, глядя в сад, где его молодая жена потянула розу за лепесток, и голова цветка качнулась вперед-назад. Добавил:

– Ее нет больше нигде – ни на этом свете, ни на том. И никогда больше не будет.