Текст книги "Pioner Talks. 30 разговоров сегодня о том, что ждет нас завтра"

Почему вы назвали аудиосериал, в котором все вокруг Москвы вымерло, «Пост»?

Аудиосериал «Пост» – это для меня «расфинальное» возвращение в постапокалиптический сеттинг. В «Посте» речь идет о России, которая распалась на части в результате войны между столицей и регионами, восстания регионов против Москвы. После чего от России остается только осколок, который называется Московская империя. Ее границы проходят на юге где-нибудь по Воронежу, а на северо-востоке – по Ярославлю и реке Волге. Идея родилась у меня достаточно давно, и сначала я придумал его для телевизора. Я предлагал его разным каналам. В 2011 году, в конце медведевского срока, когда Россия была свободной и другой. Помните, были времена, когда нам казалось, что каждый завтрашний день будет лучше, чем сегодняшний? Люди, которым сейчас тридцать, думали, что у них каждый год зарплата будет увеличиваться вдвое. Тогда мы смотрели в будущее с оптимизмом. Начиная с 2014 года мы смирились с концепцией того, что завтра будет или так же, или хуже. Это были достаточно «сытые» годы, кризис 2008–2009 года проскочили незаметно. С одной стороны, было ощущение того, что некий «пипец», как грозовая туча, формируется в воздухе. Не может быть, чтобы русский человек так долго жил так хорошо. И предчувствие нас не обмануло. С другой стороны, мы не предназначены для того, чтобы хорошо жить. Мы судьбой назначены для того, чтобы выживать. И вот запрос на постапокалиптику тогда стал для меня очевиден. Людям хотелось представить себя в ситуации выживания. Потому что было совершенно неясно, что делать с жировыми отложениями. «Пост» сначала был историей про распавшуюся на части страну. Завлекательными элементами этой ситуации были шестиэтажки, девятиэтажки, превращенные в крепости и в блокпосты, «Газели», превращенные в тачанки, «КамАЗы», обвешанные хоругвями, – это была чистой воды фантазия. Я нашел, наконец, заинтересованный телеканал и продюсеров, которые были готовы все это финансировать, развивать и производить, написал пилотную серию, и весной-летом 2014 года мы приступили к съемкам. То есть ровно тогда, когда случился Крым и Донбасс. Прямо на глазах, за полтора-два года, пока я вел переговоры, мой «Пост» перестал быть фантастикой и превратился в реальность. «КрАЗы» с хоругвями случились в Донецке и Луганске, «Газели» с пулеметами в кузовах там же, равно как и девятиэтажки, превращенные в крепости. Как только мы сняли пилотный эпизод, каналы, конечно, пошли на попятную: такое мы не можем показывать, сейчас другое время. И проект лег на полку. Хотя это была неузнаваемая Россия, какая-то полу-«Кин-дза-дза». Через пять лет ко мне пришел сервис Storytel и говорит: «Сделай нам что-нибудь хорошее, незабываемое. Мы хотим запуститься с помпой на российском рынке».

В сериале война закончилась тем, что на границе Москвы образовался пост, который охраняет железнодорожный мост, за которым – зараженная территория. Главный герой – подросток Егор, который хочет спасти мир и показать всем, что он мужчина. Во многих ваших книгах главный герой – мужчина, который на старте почти ничего не знает о мире, и ему с каждой сценой постоянно этот мир открывают, а он все удивляется, какие же все плохие, его обманули, а он должен этот страшный, ужасный, плохой мир спасать. Почему так?

Я поиграл с архетипом героя из «Метро 2033», но 20 лет спустя. Опыт каждого человека важен. Задача – писать об обычных людях, какими я их себе представляю. Герой, с моей точки зрения, в особенности если ты хочешь говорить с широкой аудиторией, не должен быть слишком специфичным. Тем более когда речь идет, по большому счету, о пересказе мифа. И в «Метро 2033» это кэмпбелловский миф, и здесь, в «Посте», это миф, развивающийся по законам греческих или пещерных, первобытных мифов. Есть герой, который действительно знает мало о мире, потому что, если он будет знать о нем все, мы лишим читателя удовольствия открытия мира вместе с героем.

В ваших книгах создается такая атмосфера, что существует только Россия, и ей очень плохо. Почему?

Во-первых, существует только Россия, и ей очень плохо. Три четверти россиян не выезжали за рубеж никогда, поэтому откуда они знают, что все, что происходит во Франции, в Швеции и так далее, – не выдумки Киселева? Мне кажется, что в этом герметичном мире есть свое очарование. Но у меня книг всего семь, и они разнообразные. Вот есть трилогия «Метро», и даже в ней видны различия между героями. В «Метро 2035» герой прожженный, разочарованный, прошедший уже весь путь, думающий, что все понял про мир, и на протяжении книги делающий еще несколько открытий, которые переворачивают его представления о мире с ног на голову. Начиная достаточно «обожженным», но романтиком, к концу он приходит совершенно разочаровавшимся в его собственном революционном движении и в том, ради кого все это делается. Это немножко вольный пересказ «Горящего сердца» Горького на современный лад. «Пост» построен так, что он мигрирует между жанрами – сериал начинается как бытописательская история, потом завязываются отношения между героями, далее появляются элементы триллера и элементы хоррора, и, наконец, все это превращается в сорокинщину с обязательными для большинства моих произведений политическими подтекстами.

В вашем сериале мир оказывается в руках Сатаны. А какие у вас самого отношения с религией?

Для меня разделение между религией и верой было всегда четким, начиная со школьного времени, когда я впервые подумал о том, что в массовом сознании церковь, религия, вера и покраска яиц на Пасху слиплось в одно, но на самом деле это совершенно разные вещи. Понятно, что есть потребность человека верить, которая, наверное, нам также присуща в связи с осознанием нашей смертности и вопросами об осмысленности бытия, которые с этим возникают, и нежеланием прощаться с любимыми людьми. Человек должен верить, потому что это позволяет ему балансировать в жизни. Он хочет быть любимым, любить, и так же естественно для него верить. Объект веры может быть любым: вырезан из моржового бивня или запрещенным к изображению единым Богом. Предмет веры варьируется время от времени. У нас это Троица, которая, если задуматься, тоже достаточно странный предмет веры. Что касается церкви, это политический институт, который конвертирует души в голоса или в деньги. Я не вижу большой разницы между РПЦ и КПРФ. Просто одни работают с одной паствой, другие – с другой. Религиозен ли русский человек? Мне кажется, русский человек не религиозен, а суеверен.

С какими мифами вы чаще всего работаете?

«Метро 2033» прежде всего, работает с мифом о чужом, с ксенофобией. Чужой человек, не такой, как ты, который не похож на тебя, и поэтому априори он является врагом. Это даже не столько миф, сколько какая-то более глубоко биологически заложенная в нас вещь, которая, будучи достаточно скупо описанной, при этом оказывается достоверной. «Метро 2033» вообще писалось в конце девяностых.

Да, когда еще был национализм и разные другие явления.

Национализм никуда особо не девался, просто тогда прошла большая волна иммиграции из кавказских и среднеазиатских республик. И сама по себе книжка, разумеется, несет гуманистический посыл. Я верю в то, что через 10–15 лет произойдет растворение прибывших и их принятие титульной культуры. В то время как они параллельно еще и обогатят ее, разумеется, чем-то своим. Во Франции это происходит с арабами, у нас – с Кавказом и Средней Азией. И это нормальный процесс, и я совершенно здесь никоим образом не настроен националистически, а наоборот. Я считаю, что это здорово. И как для любой империи или бывшей империи, это для нас единственный способ сохранения своей территориальной целостности через отказ от колониальной политики, политики подавления в отношении бывших наших народов – принять их интеграцию в нас и создание какой-то новой синтетической идентичности, исходя из этого слияния. «Пост» работает с мифом о бескрайней неизвестной России, это миф о бессловесном и тем более страшном враге, игра с какими-то нашими ксенофобскими настроениями, боязнь цыган, боязнь татар и так далее.

Вы советуетесь с кем-то, когда пишете?

«Текст» я давал читать наркополицейским, просто полицейским и отсидевшим уголовникам. Потому что там речь идет, соответственно, о парне, который семь лет проводит на зоне, второй главный герой – сын полицейского генерала, который сам строит себе полицейскую карьеру. «Метро 2033» – это изначально был сетевой проект, и начинался он как такой роман, написанный и публикуемый в интернете. К нему сделали форум, где люди собрались и обсуждали, критиковали и советовали. Нельзя сказать, что я обращался за помощью к профессиональным военным, но они сами мне написали: нельзя использовать огнемет «Шмель» в тоннеле. Вот к этому совету я прислушался.

Почему у каждого вашего проекта отдельный сайт?

Потому что мне хотелось бы, чтобы обсуждали не меня, как «персонажа», а мои проекты. Сейчас их число растет, в том числе и в области публицистики, театра и кино, так что, пожалуй, следовало бы уже сделать единый сайт. У меня нет личного тщеславия. Мне не нужно, чтобы говорили обо мне, чтобы узнавали меня, но очень нужно, чтобы обсуждали мою работу, а внимание читателей было сфокусировано каждый раз на новой вещи. Большинство моих книг – за исключением «Текста», просто руки не дошли, – можно читать онлайн, бесплатно.

Почему в ваших постапокалиптических текстах почти отсутствует культура?

Давайте вспомним, что было во время Великой Отечественной войны. Разумеется, остаются какие-то базовые вещи, наиболее эмоциональные, яркие, короткие, простые в употреблении: музыка, песни, истории какие-то, пропаганда, мифы, пестуемые пропагандой. Но именно культура – это то, за что человек начинает отчаянно цепляться, чтобы не скатиться в животное состояние. Культура в кризисные времена очень упрощается. Начиная с того, что носители сложного культурного кода наименее приспособлены для выживания, их быстрее всего «месят», и – это в лучшем случае – они переходят на службу к тиранам или каким-то генералам. Но наиболее приспособлены, конечно, как это описано еще у Джека Лондона в «Алой чуме», люди физического труда. Культура, с моей точки зрения, это не обязательно высокая «планка»: не только постановки Бутусова, Богомолова, Серебренникова и даже моего любимого Максима Диденко, а это еще и то, что показывают по телевизору.

А кого из поэтов вы читаете?

Я могу сказать, что преклоняюсь перед Блоком, потому что вроде бы человек ничего осмысленного не говорит, а твою защиту его слова пробивают, и тебя переворачивает – начинаешь чувствовать вещи, которые ты, казалось бы, не должен сейчас чувствовать. Мне кажется, у Диденко тоже что-то похожее, он такой интуит, который работает с образами, как-то умеет их прочувствовать и передать, воссоздать. И здесь у них синергия случилась с Shortparis[14]14
  Основанная в 2012 году российская группа, играющая в стилях post-pop, pop-noir, avant-pop, experimental, ощущающая себя в оппозиции к современной музыкальной сцене и нацеленная на поиск самобытных музыкальных и художественных решений.


[Закрыть] потому что песни у этой группы совершенно бессодержательные. Если начать вслушиваться в слова, в лучшем случае возникнут два-три каких-то образа, которые действительно довольно мощные, но они очень сложные. Но совпали два запрещенных митинга и шоу Диденко, в котором полицейских разоблачают и перформеры танцуют ритуальный танец зикр[15]15
  Вдохновением был суфийский обряд зикр.


[Закрыть].

То есть у вас – архитектура и смыслы, а Диденко работает с образами, поэтому ваша коллаборация интересна для вас самого?

Да-да-да, и потому что это человек с совершенно другим взглядом. А Диденко, наверное, интересно со мной, потому что ему, может быть, немножко не хватало какой-то структурированности. Я был на нескольких спектаклях у него, и наибольшее впечатление на меня произвел «Пастернак. Сестра моя – жизнь» в «Гоголь-центре». Там есть какая-то структура, чисто символическая, но при этом производит на тебя совершенно такое же воздействие, что и поэзия. То есть это, скорее, нагромождение образов, где-то хулиганских, где-то лирических. Один небесной красоты Сталин в исполнении Риналя Мухаметова чего стоит! То есть это такой панковский спектакль, и это здорово! Здесь не то что бы мы друг друга прекрасно дополняли, но я вижу, чему можно поучиться у человека.

У кого бы вы еще поучились из тех, кто пока жив?

Когда я был маленький, то учился у Стругацких.

А увидеться с ними хотелось?

Ты знаешь, я не хотел с ними увидеться. Как-то раз у Бориса Натановича спросили, читал ли он «Метро 2033». Он ответил, что не читает всякую пургу. А вскоре после этого разговора умер. Поэтому мой шанс сказать ему: «Вы знаете, я вырос на ваших книгах, я все перечитал…» – а я проглотил всех Стругацких еще в школе – не сработал. У Джонатана Литтелла я поучился апологии антигероя. Для меня книга «Благоволительницы» – одна из системообразующих вещей, которые в последнее время какое-то впечатление на меня произвели. У Сорокина можно учиться мастерству работы со стилем. Я люблю панков, и он настоящий панк в хорошем смысле этого слова. Владимир Сорокин – это наше все, и, несмотря на свое благообразие, он настоящий такой хулиган. У Пелевина можно было раньше учиться. А сейчас у него поучиться надо бы только периодичности. А я бы ему преподал, может быть, сдержанность какую-то. (смеется) Стоит ли каждый год, Виктор Олегович? Вы же все-таки единственный культовый в России писатель, как так можно? Это не журнал «Мурзилка», надо вынашивать. Но, в принципе, я считаю, что, конечно же, где я и где большие мастера.

Я завершил пьесу, посвященную теме Холокоста, о жизни еврейского города Лодзь во время Второй мировой войны, судьба которого радикально отличалась от варшавского гетто. Я туда неоднократно ездил и сделал объезд Освенцима, Треблинки, Биркенау, Хелмно и других лагерей смерти. Был несколько раз в городе Лодзь, где находилось это еврейское гетто, которое, в отличие от варшавского, не было концлагерем и не восставало. Они договорились с немцами, что они будут полезны для Германии, будут производить военную форму, зашивать за убитыми немецкими солдатами форму, делать для немецких солдат ботинки, миски, для немецких детей – кукольные домики, а за это их не будут истреблять. Но в какой-то момент немцы сказали: «Ребята, тогда давайте так: кто продуктивен, тот будет жить, а кто непродуктивен, вы будете того депортировать сами, своими силами, выдавать СС, и мы их будем отправлять поездами в находящийся в часе следования лагерь смерти Хелмно». А там их сразу в газовые камеры, жечь и в лесу закапывать. И выживали только люди, которые что-то производили. Они получали 600 калорий в день и иммунитет от депортации и уничтожения. Но так получилось, что пожилые люди старше 65 лет и дети не производительны, поэтому их тоже надо отдать. Родители должны отдать своих детей, чтобы не зашли немцы и всех не вырезали. Это история постепенного расчеловечивания. Немецкая одержимость производительностью, эффективностью вдруг обрела совершенно демонический масштаб. А пьеса посвящена жизни человека, который сотрудничает с еврейской полицией внутри гетто. Чтобы спасти свою собственную семью, он должен заниматься депортацией других людей во имя одержимости немецкой продуктивностью.

Что вы сейчас пишете? Вселенная «Метро 2033» очень русская, она во многом основана на каких-то наших мифах, стереотипах, однако ее адаптация – игра «Метро 2033» – популярна по всему миру. Насколько сложно было эту вселенную «приспособить» для иностранных потребителей?

Специально никто не старался адаптировать. Проект нельзя называть русским или российским, потому что студия, а значит, и разработчики, находится в Киеве. И разумеется, нас с Украиной очень развела наша политика в отношении этого государства в последние годы, и они тоже являются, в общем, частью всей этой истории, всего этого контекста. Тем не менее они без пренебрежения и без раздраженности смогли достаточно точно, без лубка и даже с любовью описать постапокалиптическую Россию в новой игре «Метро. Исход». Там, разумеется, заложены определенные политические подтексты, прежде всего мои собственные антитоталитарные мысли. Я начал коммунизм с фашизмом сравнивать еще до того, как это стало мейнстримом. Это мое личное убеждение, что все людоедские идеологии друг от друга отличаются очень несущественно. И Сталин, разумеется, ничем не лучше Гитлера, а то и хуже.

Вспомните, кстати, разваливающуюся городскую среду 1990-х годов, когда все, что было построено при «Совке», с 1991-го по 2000-е, никак не поддерживалось и просто трескалось, рушилось и ржавело. Это эстетика, в которой я рос, гуляя у любимого метро «ВДНХ». В нем начал трескаться и разваливаться весь этот пантеон советских богов, вся визуализация советского мира в псевдоклассическом исполнении советского будущего. У пионеров-героев, как у сифилитиков, поотлетали носы, в павильоне «Космос» продавали американские минивэны, фаллоимитаторы и барсучий жир. Эту среду мы с ними [создателями игры «Метро. Исход»] там описываем.

Сейчас тиражи этих игр по всему миру подбираются к 10 миллионам, они популярны в Западной и Восточной Европе больше, чем в России. Здесь тиражи сосчитать вообще невозможно, понятное дело, люди просто качают и все. Но и в Америке, и в Азии люди играют в «Метро». Книга «Метро 2033» переведена на 37 языков, она остается в списке бестселлеров в Германии, в Польше. Во Франции и в Китае сейчас будет переиздание всей трилогии. Им это кажется, может быть, какой-то экзотикой, но человеческая история, которую эти игры рассказывают, универсальная, несмотря на непроизносимые имена и отчества героев.

У вас в книгах много конфликтов, все время идет борьба. Сейчас у нас в Москве и по всей России достаточно напряженная в этом плане ситуация. Какое у вас к происходящему отношение?

К тому, что сейчас в Москве происходит, отношение однозначное. Сначала я, конечно, думал, что муниципальные выборы – дебильный предлог для того, чтобы пытаться в очередной раз высказать власти все, что мы о ней думаем, но сейчас власть своими руками превратила это в вопрос принципа. Раньше я описывал политический режим у нас в стране как «банановая республика с ядерным оружием», но сейчас пришло на ум слово «мудократия», и я думаю, что в дальнейшем стоит использовать скорее этот термин. Абсолютная потеря ориентиров, деградация этической системы, нет никаких представлений о добре и зле, есть животное желание зубами уцепиться за власть. При этом страна остановилась в развитии, население нищает, нет проекта будущего, а есть только бесконечные фейки, которые один за другим предлагаются народу, – государственная идеология и режим находятся в кризисе жанра.

В «Метро 2035» в конце развивался конфликт между Лехой-брокером и Артемом. Какой метод развития политической системы «Метро» для вас был бы самым приемлемым – Леха-брокер, который пытался интегрироваться во власть, чтобы реформами что-то менять изнутри, как тот же Ельцин или Горбачев в перестройку, или Артем – то есть бунт, революция?

Дело в том, что все примеры людей, пришедших во власть с целью реформирования ее изнутри, которые я имею перед глазами, заканчивались плачевно. Эти люди просто становились винтиками власти. У нас власть устроена таким образом, что лояльность основывается – по крайней мере, до недавнего времени, когда бюрократов стали запугивать арестами – на возможности доступа к неограниченному материальному пирогу. Это искушение, а когда тебя искушают возможностью зарабатывать за месяц больше, чем ты планировал зарабатывать за всю жизнь, очень немногие сумеют в таких обстоятельствах остаться верными себе. А штраф за покушение на систему, за выход из системы – он огромный. Это и уголовные дела, которые на каждого, разумеется, в процессе заводятся и кладутся под сукно, чтобы в нужный момент быть извлеченными и предъявленными человеку. Я не верю в то, что в нынешнюю власть, как она устроена, можно прийти с целью что-то в ней поменять.

Ельцин и Горбачев – это примеры людей, которые вообще не менять что-то во власть шли. Они шли во власть просто делать партийную карьеру, были очень успешными функционерами, но в процессе своего развития внутри системы и обретения власти они что-то для себя понимали, разочаровывались в системе, находясь наверху, когда система уже очевидно разлагалась. Советский Союз к концу своего существования сгнил. Были люди, которые не могли представить себе другого мира – они держались за свои позиции, за привилегии. И были люди, которые понимали, что эта система нуждается в реформировании, а дальше у них реформирование пошло не так, все затрещало по швам, болты повылетали, и несущая конструкция рухнула.

Вот вы «Метро 2035» цитируете, там был Леха-брокер, а брокером он был потому, что на станцию «Рижская» приезжали караваны с дерьмом. Его работа была в том, чтобы здесь купить ведро дерьма подешевле, а с той стороны продать подороже на пять копеек. И этот человек сначала примкнул к Артему в его квесте за освобождение метро, а потом его поманили пальчиком и предложили стать адъютантом сатаны. Он взвесил все и решил, что адъютанта сатаны кормят лучше, а судьба революционера неоднозначна. Что касается Артема, он тоже, между прочим, разочаровался в определенной степени в революционном движении, потому что он понял, что нет людей, которые готовы его слышать.

Это, конечно, вещь, написанная в 2014–2015 годах, когда протест, аккумулировавшийся в Москве, условно, на Болотной площади, не поняла совершенно дезинформированная глубинка, люди еще не осознали, против чего здесь протестуют, как это может их коснуться. Но процесс истлевания системы, который был тогда третьим путинским сроком заложен, он успешно развивается, мы это видим, система дает все больше и больше сбоев: сотрудники «Альфы», грабящие банки, и сотрудники ФСБ, крышующие отмывание денег, и самолеты, перевозящие посольский кокаин тоннами. И дальше, конечно, это гниение будет продолжаться. Пока человеку нормально, люди преимущественно ленивы, и они замыкаются в той картине мира, которая для них комфортна. Но сейчас все большее количество людей в Российской Федерации вынужденно покидает зону комфорта, население закредитовано, стремительно нищает, экономика стагнирует, возможно, деградирует, и люди начнут задавать себе вопрос: если не Путин, то кто?

Может ли писатель предсказать будущее, и нет ли на нем ответственности за наше будущее?

Писатель в России – больше, чем писатель, поэт – больше, чем поэт, философ – больше, чем философ. И только Дмитрий Киселев равен самому себе. Разумеется, в условиях, когда мейнстримовые СМИ тотально, из поколения в поколение, начиная со времен Российской империи, находятся под железной пятой государства и занимаются пропагандой. Потому что государство у нас не партиципативное, то есть люди не являются гражданами, не делят ответственность, не принимают участие в решении судьбы страны, а являются подданными, и их надо, соответственно, как можно дальше от власти отпихивать, дезинформировать, оболванивать, запугивать и так далее, в этой ситуации так получается, что люди, занимающиеся литературой, берут на себя не свойственные им функции. Фактически это функция – трансляция правды и попытки честной дискуссии. Сейчас, я думаю, эта функция будет уходить куда-то в «Ютьюб», пока его не прикроют, но вот так получается, что на писателе определенная доля ответственности есть. Поэтому ответственность некоторых писателей, которые ложатся, прошу прощения за этот сексистский метафорический ряд, под власть, вроде одного автора из Донбасса, за продажу души сатане выше. И чем талантливее человек лег под власть, тем сильнее гореть ему в аду. А я на себя никакой ответственности не беру. Я считаю, что меры моей ответственности – это те выразительные средства, которые у меня есть: книги, публицистика, выступления на «Эхе Москвы». Надо пытаться, насколько это можно, – раз пока за это не сажают и не убивают, – называть вещи своими именами. К сожалению, это не героическая позиция, но если пока это разрешено делать и за это не дают по голове, то что мешает мне высказываться?