Электронная библиотека » Сергей Сергеев-Ценский » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 28 мая 2015, 17:05


Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Вы?.. Вы стали старше на вид, – взвешивая слова, ответил Кашнев, – но даже, если бы не было на вас той же формы, я бы вас все равно сразу узнал.

– Были, – как мне слышать пришлось, – в Маньчжурии вы, а? – спросил Дерябин, сильно прищурясь.

– От кого вы могли это слышать? – насторожился Кашнев, но Дерябин только махнул в его сторону рукой, прибавив:

– Все должна знать полиция!

Кашнев понял это так, что Дерябин не у кого другого, как у Савчука, наводил о нем справки, – может быть, просто по телефону, – но упоминание о Маньчжурии было ему неприятно, и он постарался спросить, как мог, непринужденно:

– А вот как вы очутились здесь, а? Что я тогда попал в Маньчжурию, – это было вполне естественно, а что вы и через девять лет не исправником стали, например, а все тем же приставом остались, это уж…

– Тем же приставом! Каков? – перебил его Дерябин. – Да-ле-ко не тем же, милый мо-ой!.. Здесь я только на короткое время: стаж прохожу, как теперь стали выражаться!.. Исправ-ни-ком чтоб! Удивил!.. На черта мне исправником быть в каком-нибудь Кабыздохском уезде, когда я через два-три месяца помощником пристава столичной полиции намечен быть!.. Я сейчас – надворный советник, а тогда подполковник буду и на дальнейшее производство получаю права, а? Что? Карь-е-ра? – выкрикнул Дерябин ликующе.

– Карьера, да, – согласился Кашнев, а Дерябин продолжал упоенно:

– Года через три-четыре, – смотря по службе, – я уж буду пристав, то есть полковник! А это значит что, а?.. Значит это, что в отставку выйду я не иначе, как генералом, – вот что это значит, милый мо-ой!.. А вы мне – исправника в Чухломе!.. – И так это его развеселило, что он даже снисходительно захохотал.

– Но все-таки почему же именно здесь проходить вам надобно стаж? – полюбопытствовал Кашнев недоуменно.

– Вот тебе раз! Почему здесь? Да потому, – простота вы, – что через Симферополь государь в Ливадию следовать изволит, – вот почему! И он сам должен меня видеть, и министр внутренних дел, и вся вообще свита! В столичную полицию попасть, – это без протекции, разумеется, – это в прикупе все четыре туза чтоб, – вот что это такое «столичная полиция»!

– Однако кем-то из вышестоящих, выходит так, вам это уже обещано, значит? – спросил, чтобы все было для него ясно, Кашнев.

– Ну, а как же иначе? Служба моя была замечена там! – Дерябин поднял указательный палец. – И в девятьсот пятом году и позже… И ей подведен итог… В сумме получилась – столичная полиция…

– Так что Симферополь для вас это как бы трамплин, что ли, для прыжка вверх?

– Трамплин, да, вот именно, да, совершенно верно, – подхватил Дерябин. – Однако и вы, как я слышал, перешли сюда из Полтавы, где служили в акцизе, в каких же именно целях, как не в целях карьеры?

– Ну, какая же это карьера – помощник присяжного поверенного! – улыбнулся Кашнев, не удивляясь уже его осведомленности. – Разве можно ее сравнить с вашей? «Не нынче завтра генерал!»[3]3
  Слова Фамусова о Скалозубе из второго действия комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».


[Закрыть]
.

– Это… из какой-то пьесы вы, но ко мне подходит вполне! – как бы не заметив колкости в словах Кашнева, воодушевился Дерябин. – Вот, например, ожидается проезд через Симферополь королевы греческой с большой свитой в Петербург. Кого же назначить для встречи ее на вокзал, на дежурство? Только я и получу это назначение, как самый представительный из всех! Факт, я вам говорю!

– И ни акцизных чиновников, ни адвокатов на это торжество не пригласят, в чем я уверен, – не удержался, чтобы не вставить, Кашнев.

– Ну еще бы вас пригласили! – не сбавил тона Дерябин. – А могли бы, могли бы, – факт!.. – И добавил вдруг, точно неожиданно вспомнил: – А я ведь полагал, что там, в Маньчжурии, вы отличитесь, получите Владимира четвертой степени или Георгия за храбрость, чин подпоручика… или целого поручика даже!.. Потом в Военную академию после войны… А уж Военная академия, милый мо-ой, это уж лучше для карьеры чего же и желать… Дай, думаю, помогу человеку, так очень вы мне тогда своей пылкостью по душе пришлись… И помог!

– То есть? Как и чем именно помог? – удивился Кашнев.

– Как же так «как» и «чем»? Да ведь это же по моей бумажке тогда вас в запасной батальон перевели!

– По вашей?

– Ну, разумеется!.. Я написал командиру вашего полка, что вы жаждою подвигов горите и желаете послужить родине!

– Вы?.. Спасибо вам! – пробормотал Кашнев.

– Не стоит благодарности, – серьезно с виду отозвался Дерябин, топя окурок папиросы в белом брюхе раковины. – А так как вы и там что-то засиделись, то я же написал командиру вашего запасного батальона, чтобы дал он вам возможность заработать отличие и чин…

– Вы не шутите? – не поверил Кашнев.

– Какие же в этом могут быть шутки? – очень искренне вырвалось у Дерябина. – Я, как бы сказать, судьбою вашей, фортуной вашей тогда был! Через кого могло привалить вам везение в жизни? Через меня могло повезти!.. Однако что-то у вас не вышло, но в э-том… в этом уж не я, конечно, виноват, а какое-то, как это говорится, стечение обстоятельств!

Кашнев вспомнил сразу и весь свой «крестный путь», и тыловые картины, и болото, в котором он чуть было не утонул во время ночного боя, и военный госпиталь… Поэтому на свою «судьбу-фортуну», пристава Дерябина, он поглядел совершенно ошеломленными глазами и сказал, понизив голос до полушепота:

– Это затем только вы меня пригласили сегодня к себе?

– Нет, не затем только! – сразу же, точно именно такого вопроса и ждал, ответил Дерябин. – Это я между прочим… Не в этом суть! Это – дело прошлое… А я хочу – по давнему с вами знакомству быть вашей фортуной и теперь тоже, да!.. И это потому я так, что видел вас с этой птицей-мымрой, Красовицким, вот почему!.. Предо-сте-речь вас хочу, по своей доброте душевной… Ведь город, как хотите, для меня новый, а единственный в нем старый знакомый оказались вы!

Кашнев смотрел не на Дерябина, а на носки своих ботинок и молчал: слишком неожиданно для него было все, что он услышал. Выходило так, что не попади он девять лет тому назад «в помощь полиции» по бумажке пристава Дерябина, его не перевели бы в запасной батальон, а потом даже из запасного батальона он все-таки мог бы не получить назначения идти с маршевой командой на Дальний Восток и на два года потом потерять в себе того человека, которого выращивали в нем с раннего детства. Вся молодая жизнь его была изменена благодаря только вот этому грузному человеку с оглушительным рыком вместо человеческого голоса, и что он мог сказать ему в ответ? Решительно ничего! Сказать ему об этом? А зачем? Чтобы доставить ему лишнее удовольствие? Гораздо лучше просто встать и уйти, не дослушивать того, что не было еще им сказано. Однако чувствовал Кашнев, что не зря он заговорил о «птице-мымре». И, точно читая его мысли, вдруг выкрикнул Дерябин с подъемом:

– Эх вы, Аким-простота! По-ли-ти-ческое дело из самой паршивой уголовщины вам внушают создать, а вы-ы… сами лезете на крючок с такой тухлятиной! На мерзавце этом карь-еру свою адвокатскую строите?.. Кого вздумали жалеть? Птицу-мымру эту? Кар-теж-ника? Некогда было ему сыном заняться? Так он вам говорил? А каждый вечер в клуб уходить из дому и до полночи там в карты играть чтоб, – на это время он находил?

– Картежник он? – недоверчиво спросил Кашнев. – Неужели картежник?

– А вы не знали? То-то и есть!.. А шлюху уличную, с какой спутался этот Адриаша, вы видели? – торжествуя, кричал Дерябин. – Ради которой он и совершил грабеж двух с половиной тысяч, чтобы махнуть с нею на край света. Не видали, так можете поглядеть на это сокровище: сидит! И арестовал ее я!

– Об этом побочном обстоятельстве я ничего не знал, – пробормотал Кашнев.

– Хорошо «побочное», когда она «подбочная»!.. И самая главная!.. А иначе зачем было бы ему идти на грабеж с таким для себя риском? Шерше ля фам![4]4
  Ищите женщину! (франц.)


[Закрыть]
Вот он ее и нашел!.. Точнее сказать, она нашла этого выродка!.. А я нашел их обоих.

– Так по-вашему выходит, что он исполнял волю этой женщины? – спросил Кашнев.

– И даже бежал с ридикюлем не к отцу домой, а в ее подвальную комнатенку вонючую, – вот куда, если хотите знать! А там был для него приготовлен вольный ку-стюм-чик! Переоделся, – и готово дело! И поддельный паспорт в кармане есть… Не какой-то я там реалист Адриан Красовицкий, сын чиновника, а мещанин Подметулин Карп, по ремеслу своему кровельщик, двадцати лет. А в кулаке у него железная гайка зажата была, – я ее на лестнице около ограбленной нашел… А гайка эта, известно вам, зачем в кулак попала? Как следует стукнуть чтоб, – вот зачем! Он думал, подлец, что гайки этой его никто и не заметит, – ошибся, из молодых да ранний, будет эта гайка его на столе вещественных доказательств. Такая гайка, что череп могла бы пробить, если бы на даме этой не осенняя шляпка. А вы вдруг вздумали его спрашивать, какой он партии!

– Да, спрашивал, – подтвердил Кашнев. – А вы и это знаете?

– Полиция, она затем и существует на свете, чтобы все и о всех знать, – скромно сказал Дерябин, а Кашнев, поднявшись, чтобы с ним проститься, протиснул сквозь зубы с усилием:

– Благодарю вас. – И тут же добавил с подчеркнутой беспечностью: – Это очень интересно, что вы мне рассказали об Адриане Красовицком, но я ведь уже отказался от его защиты на суде… Вырожденец! Как можно его защищать?

– А если бы экс? – очень живо подхватил Дерябин. – Тогда бы вы, конечно, цветы красноречия рассыпали? – И рассмеялся густым, затяжным, добродушнейшим смехом, поднявшись тоже и провожая Кашнева до дверей.

Но, взявшись уже за скобку, чтобы отворить дверь и выйти, Кашнев вспомнил дерябинского попугая и спросил:

– А ваш какаду и здесь с вами?

– Что?! Попку у меня видали? Был! – вдруг просиял Дерябин. – Здорово ругаться умел по-русски! Кто-то его выучить постарался… Нет, сюда не взял, подарил там… И кому же подарил? Гу-бер-на-торше! Даме нежно воспитанной!.. Да вы ведь не спешите, сами сказали так, – куда же уходите? Посидите, старину вспомним!

И Дерябин взял Кашнева за плечи и повернул, чему тот не противился.

– Зачем человек на свете живет? Только затем, чтобы стать когда-нибудь генералом! – заговорил Дерябин, когда они снова сели за стол. – И вот я-то им стану, – решено и подписано, – а вы нет, хотя и старался я, чтобы стали и вы тоже! Окончить бы вам Академию генерального штаба, – и ничто уж тогда помешать бы вам не могло заработать генеральские эполеты! Губернатором бы тогда сделаться могли.

– И моя жена получила бы тогда от вас в подарок попугая-матершинника? – сказал Кашнев, не улыбнувшись.

Зато хохотом, заколыхавшим лампу, разразился на это замечание Дерябин.

– Во-об-ра-жаю!.. Во-об-ражаю, как она теперь с ним, а? Ни гостям его показать, ни самой слушать! А вы уж женаты, и даже сынище у вас есть, как я слышал?.. Что ж, я в молодости тоже был женат и тоже сынище у меня был… То есть, это не называется «женат», но-о… в этом все-таки роде было… Люблю женщин! – сказал он вдруг с чувством. – Особенно таких, какие с капризами. И, по-моему, – не знаю, как по-вашему, – женщина без капризов, что же она такое? Автомат! Кукла!.. Прошу простить, – не спросил: ваша жена как? С характером?

– Ей не полагается характера: она – классная дама здесь, в женской гимназии.

– Вон оно что-о! Классная дама если, – то вполне понятно!.. Прошу простить и к сердцу не принимать!

Тут в памяти Кашнева замелькало и закружилось что-то желтое, и он вспомнил дерябинскую Розу в желтом платье. Но только что он придумывал, как бы половчее спросить о ней, как шумно отворилась дверь и в комнату влетела, а не вошла, тонкая, стройная, молодая женщина, по-осеннему, но легко одетая, и, не обращая никакого внимания на Кашнева, крикнула визгливо:

– Ваня! Ты что же не прислал мне денег, как обещал? Безобразие какое!

Дерябин широко раскрыл глаза и тут же торопливо начал шарить в левом боковом кармане тужурки, откуда поспешно вынул одну за другой две десятирублевых бумажки и протянул женщине, не поднимаясь со стула, недовольно сказав при этом:

– Вот!.. Приготовил же и забыл… Только и всего: забыл!

– За-был! – протянула женщина, проворно пряча бумажки. – Безобразие! Я ждала, ждала!

– «Ждала, ждала», – передразнил ее Дерябин. – Померла, воскресла, помчалась, получила и уходи!.. Ты видишь, что я занят?

– А мне начхать на это, – сказала женщина, – подумаешь, занят!

Кашнев пригляделся к ней. Она была на вид лет двадцати трех и, может быть, во вкусе Дерябина, капризна, но не было изящества в ее полнощеком лице, как не было изящества в ее шляпке из темно-синего бархата, украшенной тремя багряными вишнями.

Женщина ушла, метнув в него огненный взгляд и не сказав ему ни «спасибо», ни «до свиданья», а Кашнев, поглядев ей вслед, даже и не спросил, кто это: он понял, что это – вроде желтой Розы.

Да и сам Дерябин, несколько моментов посидев нахмурясь, заговорил не о ней, а о тех двадцати рублях, какие ей дал.

– Двадцать рублей – это не две с половиной тысячи, как у вашего подзащитного! Нет! А той мерзавке вон сколько сразу захотелось добыть… чужими руками! Две с половиной тысячи – это писцу в моей канцелярии надо сто месяцев – восемь лет с лишком верой и правдой служить, чтобы их заработать! А тут нашла дурачка, получила бы и умчалась к черту на рога с такими деньгами, а дурака-молокососа бросила бы где-нибудь на узловой станции, – в Харькове, например, – на что он ей нужен?

– Она что же, – старше Адриана годами? – спросил Кашнев, представляя при этом только что бывшую в комнате женщину.

– Ну еще бы нет… Прожженная! Сквозь все медные трубы успела пройти! Она же и весь план грабежа обдумала до мелочей, а этот анархист, как он себя называет, только похождений разбойника Антона Кречета начитался. Продавались такие книжечки, по пятаку за выпуск, и даже иные барышни посылали за ними к газетчику прислугу. Романтика! Вот это она самая и есть: романтика! Так в «Московском листке» сочинитель Пастухов «Похождения Васьки Чуркина» печатал, и «Московский листок» нарасхват покупался. Никак не могла пастуховская полиция этого Ваську Чуркина сцапать, пока, наконец, генерал-губернатор ей этого не приказал. Тем и кончились для газетки счастливые дни, а то было вон как на Ваське Чуркине разбогатела! Но-о, скажу я вам на ухо, – гаркнул вдруг пристав, – близко уж такое подлое время, когда этих антонов, васек, адрианов разведется тьма тьмущая, и вот когда понадоблюсь я, пристав столичной полиции полковник Дерябин!

И гордо поднял он голову и посмотрел вполне победоносно, как застоявшийся могучий конь, выведенный конюхами из конюшни на показ усатому ротмистру ремонтеру.

XVI

– Собери на стол! – коротко приказал Дерябин белобрысому, быстроглазому молодому городовому, вошедшему на его звонок.

Городовой притворил в комнате ставню, щелкнул штепселем, и комната озарилась матовым мягким светом.

– Хотите ужинать? – спросил Кашнев, поднимаясь. – Ну, а я пойду уж, и без того засиделся.

– Что вы, побойтесь бога! – умоляюще сложил перед собой руки Дерябин. – Пойдете к жене своей, которую видели ведь сегодня, как и каждый день, а меня сколько лет не видали!.. И разве же подобает вам это, адвокату, защитнику человеков, взять вот так и уйти…

– От своей судьбы! – закончил за него Кашнев. – Д-да, говорится не так почему-то: «От судьбы не уйдешь».

– Правильно говорится! Не уйдешь! – одушевясь, подхватил Дерябин, беря его за плечи и сильно давя на них, чтобы он опустился на стул.

– Остаюсь, буду вновь вашим гостем, – как бы про себя и глядя на затейливую раковину, говорил Кашнев, – но это не потому, что… проголодался, а потому…

– Что я вам открыл глаза на вашего подзащитного и на его папашу! – договорил за него Дерябин, видя, что он запнулся.

– Д-да, хотя бы и так, – согласился с ним Кашнев, думавший о себе самом.

На столе появилась скатерть с синими разводами; зазвякали тарелки, ножи, вилки, стаканы; заняли свое законное место в середине две бутылки вина. Быстроглазый городовой делал привычное для себя дело с большой расторопностью, как по уставу. И стоило только Дерябину кивнуть на бутылки с вином и сказать: «Добавь!» – как появился еще и графин водки.

Кашнев наблюдал это приготовление к ужину молча, думая все о том же своем: о своей судьбе, которая сидела против него за столом и имела непреоборимо мощные формы.

«Моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе, – думал он, глядя на выпирающие из форменной тужурки плечи и грудь Дерябина, – если бы не вот этот человек встретился случайно мне на пути… Я мог бы, прежде всего, не попасть в какой-то запасной батальон, как не попали многие прапорщики полка, где я служил, это раз; я мог бы остаться даже и в запасном батальоне до конца войны, уже близкого в мае девятьсот пятого года, но неусыпно следивший за мною вот этот пристав послал командиру батальона какую-то подлую бумажку, – и начался мой крестный путь!..»

Кашнев приписывал прежде это свое последнее назначение в маршевую команду тому генералу, который председательствовал на суде над рядовым Щербанем, но оказалось, что не этот генерал, сам по себе человек добродушный, а вот именно он, этот пристав, был виновником всех его бед…

Отвечая этим своим мыслям, он сказал про себя, хотя и вслух:

– Вы сказали мне, что ваше искреннее, – я подчеркиваю это: искреннее желание было сделать мне добро тогда, во время японской войны, – чтобы непременно я выслужился там, в Маньчжурии, получил бы возможность держать экзамен и поступить, конечно, в Академию генерального штаба, чтобы сделать со временем военную карьеру… Допустим, что это, с вашей стороны, было действительно так… Примем за чистую монету. Но откуда же это померещилось вам, что я-то сам должен стремиться непременно к военной карьере? Если бы я хотел этого, то пошел бы в военное училище, а не в прапорщики запаса, не так ли? Я был еще очень молод тогда, а молодых, случается, прельщает военная форма, да и женщины, как известно, «к военным людям так и льнут, а потому, что патриотки…»[5]5
  Слова Фамусова из второго действия «Горя от ума».


[Закрыть]
. Но я смолоду, как и теперь, человек невоинственный, и не следовало вам, судьбе моей, как вы сами себя назвали, насильно гнать меня делать то, к чему я по натуре своей совершенно неспособен.

Проговорив это, Кашнев в упор посмотрел в выпуклые серые глаза Дерябина. Но Дерябин был устроен так, что смутить его ничем было нельзя, и в этом убедился Кашнев, когда сказал тот на низких нотах и далеко даже не в половину своего голоса:

– Вы ошибаетесь в этом: я отлично все понял и от-лич-но знал, что я такое делал… Я вас спасал, если хотите знать, и, увидя вас рядом с птицей-мымрой, очень был рад, что спас! Вот за это сейчас с вами и выпьем, за спасение раба божия Димитрия!

И он налил две рюмки водки и одну протянул Кашневу.

– В сущности я ведь не пью, – поморщился Кашнев.

– Но за спасение свое должны выпить! – требовательно сказал Дерябин.

– Не пойму, за какое такое спасение!

– Не понимаете? Неужели не понимаете? А во время революции вы где именно были и что делали?

– Где был тогда?.. Лежал в военном госпитале.

– Ранены были?

– Нет, не от раны лечился… От ревматизма ног… и от сильного нервного расстройства, – с усилием выговорил Кашнев: в последнем ему признаться не хотелось.

– Вот!.. Военный госпиталь!.. Не Военная академия, так военный госпиталь. Этим самым вы, значит, и спаслись!

– От чего же именно спасся? – все еще недоумевал Кашнев.

– От участия в революции, – объяснил ему Дерябин. – А то вас непременно бы втянули в это самое участие, это уж вы мне не говорите, что нет! И вас, как облупленного, насквозь тогда видел: втянули бы за милую душу, и вы бы попали как кур во щи! Вот что, милый вы мой, имейте в виду. А теперь, благодаря мне тогда, вы вот сидите у меня за столом, и служим мы с вами в одном ведомстве.

– Как это так «в одном ведомстве»? – почти возмутился Кашнев.

– В одном ведомстве, – факт, я вам говорю! – хладнокровно ответил Дерябин.

– Вы – в министерстве внутренних дел, а я – в министерстве юстиции, если уж причислять меня к какому-нибудь министерству, – разграничил было себя от него Кашнев, но Дерябин захохотал густо:

– А не один ли черт, скажите на милость! Пишется «Ливерпуль», читается «Манчестер», пишется «министерство юстиции», читается «министерство внутренних дел»!

– Гм… Вон вы какого мнения о министерстве юстиции! – не то чтобы удивился, а только сделал вид, что удивился, Кашнев и добавил: – А вы, стало быть, во время революции отличились?

Он попытался даже вложить в свой вопрос самую большую дозу язвительности, но Дерябин ответил не без достоинства:

– В моей части никаких выступлений против правительства не было!

Кашнев посмотрел на него внимательно и сказал:

– Этому поверить можно.

– И поверьте, – отозвался Дерябин, – и давайте еще по одной.

– Нет уж, меня увольте.

– Не зарекайтесь! Узнайте сначала, за что выпьем… За исполнение моей давнишней… как бы это сказать… только ни «мечты», ни «фантазии» сюда не подходит: – жениться на графине!

– Гм… Графини, конечно, всякие бывают, – криво усмехнувшись, заметил Кашнев. – Бывают молодые, красивые, богатые, а бывают ведь и так себе, ни то, ни се: и не молоды, и не красивы, и не богаты…

– Нет-нет! – удержал его за руку Дерябин. – От второго варианта меня избавьте, – только первый, как вы вполне точно указали: молода чтоб, красива чтоб, богата чтоб!

– И чтобы непременно графиня?

– На меньшем не помирюсь!

– И достигнете цели?

– И непременно достигну!

– Ну что ж… Желаю успеха!

– Вот! Желаете?.. Верно! За это и выпьем!

Кашнев невольно взялся за свою новую рюмку и чокнулся и, только выпив через силу и закусив сардинкой, спросил:

– Не понял я все-таки, почему же именно на графине?

– А почему бы графине не выйти за меня замуж, если в руках моих будет большая власть? – расстановисто спросил в свою очередь Дерябин. – Если она, допустим, лет уже тридцати – тридцати двух, притом же, скажем, вдова, и дела по имению у нее запущены, и нуждается она вообще в человеке, на которого могла бы опереться, – а на меня-то уж можно, я думаю, опереться! – то почему же нет?

– Все это я в состоянии понять: и вдову, и запущенное имение, и чтобы опереться, только вот «графиню» не совсем понимаю!

– Как же так этого не понять? Вот тебе раз!.. А потомство?.. По моей мужской линии – потомственные дворяне, а по женской, по ее линии, – графини… Что?

– А-а, – понятливо протянул Кашнев. – Значит, вы рассчитываете на большое потомство…

– Именно, да! В этом и есть весь смысл жены графини… Этим род мой будет введен в знать, а где знать, там власть!.. А где власть, там и все блага жизни!.. И если я говорю с вами об этом вот теперь, это потому, как объяснял уже, что город для меня новый, и вы оказались единственным здесь, – поймите, – единствен-ным, кто меня знает не со вчерашнего дня!..

– А что же, собственно, мог я о вас узнать тогда, девять лет назад, и за один только вечер?

– Узнали, что я шел, а теперь видите, что иду к своей цели!

От идущего к своей цели пристава Дерябина Кашнев ушел поздно, а, придя домой, этим поздним возвращением очень обеспокоил Неонилу Лаврентьевну.

XVII

Весь следующий день Кашнев как бы вел в себе самом упорную борьбу с нахлынувшим на него вновь, как девять лет назад, приставом Дерябиным. Но если тогда он был только ошеломлен им, то теперь к ошеломленности прибавилось еще что-то, похожее на испуг.

Он не хотел называть этого ощущения испугом: даже перед самим собой он пытался казаться и опытнее, и тверже, и дальновиднее, чем был; однако то, что открыто ему было так, походя, между прочим, этим глыбоподобным приставом, – не какая-то нелепая случайность.

Не слепая Судьба, – с завязанными глазами, как ее изображали художники, – а вот этот пристав с его подлыми бумажками, явился причиной его злоключений… И вот эта причина снова здесь, стоит рядом с ним и смотрит на него, хотя и лупоглазо, как бы близоруко с виду, но на самом деле придирчиво-зорко. И вновь, как и тогда, могут пойти от него, пристава Дерябина, бумажки о нем, Кашневе, и может вновь получить уничтожающий толчок кое-как налаженная, пусть и скромная во всех отношениях жизнь.

И мало того, что вновь сломает жизнь, но еще и скажет, что спасал тебя от каких-то величайших несчастий.

– Есть старый греческий миф о людоеде Минотавре, обитателе Лабиринта на острове Крите, – говорил за обедом жене своей Кашнев. – Вот будто у такого Минотавра я вчера и побывал в гостях. Я остался жив, но он дал мне понять, что съесть меня может, когда угодно, когда явится у него аппетит. И в это вполне можно поверить, так как это чудовище, Минотавр этот в полицейской шкуре, однажды чуть было не проглотило меня, а зубами своими измяло сильно: чувствую это на себе до сих пор…

Он смотрел на Неонилу Лаврентьевну, как на самого дорогого человека в мире, ее умные, светлые, спокойные глаза не променял бы он ни на какие глаза графинь, витавших в мечтах пристава Дерябина. Вот тянулся к ней, сидящий за столом, крохотный Федя, держа в пухлых ручонках пышный черный хвост, выдранный из нового коня гнедой масти, и говорил победоносным тоном:

– Мама! Смотри!

– Ах, озорник! Ну и озорник растет! – говорит Алевтина Петровна, внося с кухни сковороду с чем-то дымящимся, – не то сырниками, не то жареной печенкой. Она глядит на внука белыми глазами своими и притворно сердито и добродушно – любуясь, умея как-то делать это в одно и то же время.

Обыкновенная комната в самом скромном на вид с улицы одноэтажном доме, обыкновенный домашний обед, обыкновенный двухлетний ребенок, но это – все, что подарила ему, Кашневу, жизнь. Однако даже это может показаться совершенно незаслуженным Минотавру, стремящемуся к генеральству (хотя бы и в отставке), пишется им бумажка, и кто-то по этой бумажке за глаза начинает о нем «дело», как будто это он ударил по голове пожилую женщину и вырвал из ее рук ридикюль с двумя с половиной тысячами рублей.

– Как вы полагаете, Алевтина Петровна, можно за две с половиной тысячи немудреный домик построить? – обратился к теще Кашнев.

– Ну еще бы нельзя! – так вся и вскинулась седоволосая Алевтина Петровна.

– Может быть, даже и за две можно?

– Теперь так: если самому за всем глядеть, – за матерьялом, за рабочими, а подрядчик в это чтобы не мешался, то и за две люди себе строят!

И теща глядела на зятя такими загоревшимися, ожидающими глазами, что ему даже неловко было охлаждающе сказать ей:

– Это я так вообще спросил: в моей адвокатской практике всякое знание бывает полезно.

В пять часов закрылась контора, в которой работала бухгалтером Софа; чтобы не слишком беспокоить других в квартире, она с приходом надевала на свой костыль резиновый наконечник.

Кашнев представил, что вот и на нее, его свояченицу, без которой он не мог уже представить своей семьи, косвенно может обрушиться несчастье, благодаря заботе о нем неусыпного пристава третьей части, и остро заныла в нем большая жалость к этой изувеченной, но гордой девушке, похожей лицом на его жену, и он почувствовал к ней самую большую нежность, на какую только был способен.

– Я не герой, конечно, – говорил в этот день поздно вечером Кашнев Неониле Лаврентьевне. – И тебе было известно, что я – самый обыкновенный средний человек, акцизный чиновник. Больше никуда не пригодился в жизни. Война ошеломила меня. Я потерял девять десятых прежнего себя за время, когда стал участником войны. И я ведь не обещал тебе никаких золотых гор, ни того, что ты станешь когда-нибудь генеральшей. Власть над многими людьми? Нет! Это меня всегда пугало даже, а не то чтобы привлекало. И даже постройка дома, – если даже допустить, что когда-нибудь мы с тобой доживем до этого, – я скажу тебе наперед, что буду обходить ту улицу, на которой будут рабочие строить нам этот дом. Меня будет пугать уже одно то, что какие-то плотники, каменщики, штукатуры, кровельщики, печники, маляры будут делать это не для себя, а для меня, которого они совсем не знают, который им, как человек, совсем не нужен… А вот приставу этому, Дерябину, и я оказался нужен, как почему-то все люди кругом. И здесь, в нашем городе, ему тесно, – давай ему Петербург, – столицу России! Он самой природой создан для того, чтобы командовать, кричать, наводить порядок, ловить на улицах воров и грабителей, покупать женщин за двадцать рублей… И ему не перечь! Он – судьба сотен людей, а стремится к тому, чтобы стать не кем иным, как судьбою тысяч! Откуда в нем такая закваска? Этого я не пойму… Да и зачем мне ломать голову над этим? Однако вот такими и держится вся наша жизнь!

– А как дело с реалистом Красовицким? – спросила Неонила Лаврентьевна, чтобы отвлечь его от явно тяжелых для него мыслей. – У нас в гимназии говорят, что он произвел нападение на даму в банке, чтобы покрыть карточный долг отца: отец его будто бы проигрался в клубе…

– Неужели говорят и такую чушь? – изумился Кашнев.

– Я так слышала мельком от одной нашей учительницы… Мне тоже показалось чепухой это, – однако же вот сочиняет же кто-то в таком духе…

– Во-первых, старый Красовицкий совсем не похож на какого-то записного картежника, – вспоминая картежников-офицеров, начал пылко опровергать этот слух Кашнев. – Картежники – народ бесшабашный и приверженный вдобавок к спиртному, а этот…

– Да говорят, что и Красовицкий тоже порядочный пьяница, – вспомнила Неонила Лаврентьевна.

– Я видел его раза три, – он был совершенно трезвый… только что походил на пьяного, потому что очень убит был горем. Если я доживу до такого ужаса, что с нашим Федей случится то же, что с Адрианом Красовицким…

– Замолчи, пожалуйста! – протянула руку к самым его губам Неонила Лаврентьевна, но Кашнев все-таки закончил:

– То я тоже буду казаться всем пьяным!

XVIII

Однако, когда через день после того встретил его на улице Красовицкий и заговорил о возможностях защиты сына, Кашнев отозвался на это сухо:

– Мне кажется, слишком забегаете вы вперед, так как дело вашего сына только что передано судебному следователю, у которого много подобных дел, – значит, вестись они будут долго. И в окружном суде много дел ждут еще своей очереди… Так что дело вашего сына могут назначить к разбору когда же? К весне только, может быть, а может, и позже.

– Неужели все это время должен сидеть мой мальчик? – испуганно спросил Красовицкий.

– А как же иначе?.. Наивный вопрос!

– Да, наивный… Согласен с вами… Мне кажется даже, что я помешался, – пробормотал Красовицкий. – Сам не понимаю, что говорю.

– Вы бы полечились, – участливо посоветовал Кашнев. – Не со мною о сыне вам надо бы говорить, а с врачом о себе… Я однажды был в подобном состоянии, и меня лечили… в военном госпитале. Так что ваше состояние я понимаю, но я ведь не врач и не могу прописать вам бром и тому подобное, чтобы вы спали, сколько следует, чтобы вы пришли в себя… Что пропало, того бессонницей вы не вернете…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации