Текст книги "Перспективы развития социума"

В социологии, как мы отмечали, термин «нигилизм» не получил широкого признания и не вошел в понятийный аппарат науки, т. е. в ту систему координат, которая используется для анализа поведения личности, а также социальных процессов и институтов. В то же время социология не может обойти проявления деструктивности на разных уровнях – от семьи, коллектива, до общества в целом – с точки зрения поддержания социального порядка, стабильности и устойчивого развития социума. Если говорить о социокультурных корнях таких явлений, то глубинный источник, первый росток, как правило, расположен в поле конфликта личности (группы) с существующей и легитимированной системой ценностей (о физиологических, психологических и других причинах в данном случае речи нет). Какие бы формы не принимал аксиологический конфликт, будь то отрицание, осознанная переоценка, уход как смена ценностного пространства и пр., суть его в нигилистическом антиконформизме. Иначе говоря, нежелании или неумении следовать тем поведенческим моделям, выстроенным на определенных ценностных основаниях, которым следуют другие, – уже потому, что они (модели) приняты на сегодняшний день в данном социуме и должны быть интернализованы всеми в процессе социализации. Почему так происходит – то ли личность переросла принятую систему ценностей, то ли эта система слишком ригористична и тормозит развитие личности, то ли изменились условия, а вместе с ними появились более высокие притязания – все это составляет круг проблем научного направления, известного как социология девиантного поведения. Под девиацией понимаются отклонения от того жизненного пути, маршрут которого, в общем и целом, намечен обществом. Понятия «девиация» и «нигилизм» не тождественны. Но в них есть большая зона пересечения, определяемая аксиологической составляющей. Тем самым, обращаясь к социологическому анализу девиантного поведения, можно лучше понять и природу нигилизма. Не имея возможностей рассматривать весьма обширную литературу, обратимся к классической работе Т. Парсонса по данной проблеме «Девиантное (отклоняющееся) поведение и механизмы социального контроля». В одном из обзоров Т. Парсонс писал: «Возможно, самый важный случай – это проблема постоянства ценностей, противостоящая изменению ценностей в американском обществе»[308]308
  Парсонс Т. О социальных системах. М., 2002. С. 53.


[Закрыть]. Имеется в виду достаточно острая дискуссия, в которой Парсонс выступил против релятивизма, плюрализма и т. п., доказывая необходимость сохранения ценностей и раскрывая механизмы, с помощью которых можно поддерживать их постоянство (социальный контроль, воспитание, СМИ и др.). Как видим, его позиция в корне расходится с нигилистическими требованиями Ницше и других о немедленной переоценке ценностей. Для США – это не только не нужно, но и вредно, – таков лейтмотив его исследований в области девиации. По его мнению, девиантность может быть определена двумя способами. «В первом случае девиантность – это мотивированная тенденция актора вести себя вопреки одному или нескольким институционализированным стандартам. Во втором случае – это тенденция со стороны одного или более составляющих систему акторов вести себя таким образом, который нарушает равновесие процесса взаимодействия (его статическое или динамическое равновесие)» [309]309
  Там же. С. 361.


[Закрыть]. Итак, в первом случае речь идет о поведении вопреки стандартам; обратим внимание – не вопреки партнеру, или, скажем, руководителю, а именно стандартам. В свою очередь, стандарт есть содержащееся в общей культурной модели определенная норма, которая «является приемлемым или в некотором смысле одобряемым поведением»[310]310
  Там же. С. 360.


[Закрыть]. Но это возможно только потому и до тех пор, пока в конкретном социуме существует и воспроизводится постоянство ценностей. Поскольку нормативные стандарты ин-тернализованы, то социальные ожидания состоят в требовании конформного поведения от каждого. Такую ситуацию допустимо сравнить с правилами дорожного движения, хотя, конечно, деятельность может осуществляться в самых разных сферах – политике, экономике, здравоохранении, поддержании общественного порядка, осуществлении правосудия и т. д. Поставить вопрос об отрицании ценностей, или, по-другому, нормативных стандартов поведения, равносильно отмене правил дорожного движения, со всеми последствиями для безопасности, скорости перемещения и др. Если эти правила и должны меняться со временем, то, конечно, не одномоментно, а на основе преемственности. Нигилисты вообще не упоминают о преемственности, ибо тогда пришлось бы и об отрицании говорить в строго категориальном значении, вспомнить гегелевское «отрицание отрицания» с удержанием положительных сторон и т. д. Характерно следующее замечание Парсонса о тех, кто стремится «противопоставлять «бога» «мамоне» или «духовное» «материализму» так, как бы вообще не было никаких позитивных моральных ценностей у противоположной стороны»[311]311
  Парсонс Т. О социальных системах. С. 437.


[Закрыть]. Парсонс не упоминает об инвективах Ницше в адрес христианства, хотя, кажется, имеет их в виду, говоря о том, что «некоторые течения христианства атакуются не только по линии терпимости их к проституции и некоторым сексуальным извращениям, но также и по линии принятия высочайшего идеала супружеской любви. Острый ценностный конфликт, с неизбежностью вытекающий из таких нападок, помогает сохранению радикальности таких движений, давая начало порочному кругу девиации»[312]312
  Там же. С. 437.


[Закрыть]. Можно добавить, что именно такой процесс приводит к нигилистическому отрицанию христианской морали вообще, к христианофобии. Современные неолибералы забывают, что права человека, которые они защищают, родились из христианского учения, христианской морали. И здесь путь отрицания корней, нигилистический путь, ведет в никуда.

Характеризуя второй случай девиантности, Парсонс подчеркивает: «Очевидно, что такая концепция девиантности, как нарушения равновесия системы взаимодействия – весьма важная перспектива для анализа социальных систем»[313]313
  Там же. С. 437.


[Закрыть]. Идя по такому пути и развивая концепцию Р. Мертона, автор строит развернутую схему классификации форм девиантности. Не трудно заметить, что ряд из этих форм, например мятежность, агрессивность, доминирование, компульсивная (навязчивая) зависимость, характерны и для нигилизма, по крайней мере в плане психологии. Парсонс активно защищал идею «равновесия» вопреки обвинениям в апологетике, сохранении статус-кво и т. и. Применительно к теме девиантности смысл равновесия в том, что оно фиксирует ту позицию, относительно которой можно говорить об отклонениях. Для нигилизма разрушение равновесия – исходный мыслительный и практический принцип. Так, Базаров постоянно говорит «мы» от имени, как он считает, нового поколения – «детей». Предполагается, что «они» – это «отцы» – «старики», пассеисты, ретрограды и пр.; их ценности, идеалы, жизненные смыслы отрицаются «детьми». Это и есть радикальный, воинствующий нигилизм. В отличие от него поведение, например, семьи Лыковых, ушедших от мира в необитаемую тайгу, отказавшись от благ цивилизации и ее соблазнов, является одной из форм девиации.

2.3. Феномен homo patiens – человек терпеливый: история и современность

Современный мировой финансово-экономический кризис, приглушенный в 2010 г. мощными банковскими вливаниями, проявился в настоящее время в тех областях и регионах, которые, казалось бы, не связанны с его источниками – крахом ипотечных ожиданий, банкротством ряда кредитных банков в США и др. Возник эффект «втягивания», который Н. Думай назвал «инореференцией» (в отличие от «самореференции», стимулирующий «аутопойезис» – самовоспроизводство возникшего явления, процесса за счет материала окружающей среды. Под ударом оказались не только мелкий и средний бизнес, социальные программы внутри отдельных стран, но и самый близкий партнер США – Евросоюз, а также многие далекие от эпицентра государства, в том числе и Беларусь. Возникшее напряжение в Еврозоне грозит, помимо социальных и прочих катаклизмов, дискредитацией великой идеи добровольной интеграции народов, воспетой еще И. Кантом в знаменитой работе «К вечному миру». Заметим, что политика руководства ЕС в отношении Беларуси – экономические санкции, проскрипционные списки «невъездных», односторонняя оценка внутренних событий в Республике Беларусь и т. д. – некорректна не только в политическом, экономическом и культурном смыслах, но и с точки зрения данных репрезентативных социологических исследований, к которым они не прислушиваются. Характерно, что И. Кант, разрабатывая условия «вечного мира», оговаривал две следующие статьи: «Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и правление других государств» (ст. 5); «государственные долги не должны использоваться для внешнеполитических дел» (ст. 4)[314]314
  Кант И. Собр. соч. в 6 т., Т. 6. М., 1966. С. 262.


[Закрыть]. Можно лишь пожалеть, что идеи великого мыслителя и гуманиста не воспринимаются такими структурами ЕС, как ОБСЕ и БДИПЧ. Тем не менее и руководство страны, и население в Беларуси, по данным социологических опросов, сохраняют по-прежнему позитивное отношение к Евросоюзу. Главный момент состоит в поиске путей преодоления кризиса и его последствий. Мировые лидеры «G-20» («Большая двадцатка») сводят антикризисные меры к некоторым приемам маневрирования денежными потоками, много спорят о фондах, облигациях, ставках кредита, ограничения бюджетного дефицита и др. В то же время пока даже не упоминаются те социологические и психологические возможности, которые связаны с изменением ценностных ориентаций, выработкой новых подходов к регулированию потребительского поведения, преодоления стереотипов восприятия «общества потребления» и его мифологизации. А ведь еще в прошлом веке французский социолог Жан Бодрийяр прогнозировал: «Мы ждем грубых нашествий и внезапных разрушений, которые столь же непредвидимо, но, очевидно, как в мае 1968 г., разобьют эту белую мессу»[315]315
  Бодрийяр Ж. Общество потребления. М., 2006. С. 245.


[Закрыть]. Понятно, что автор под «мессой» имеет в виду не одну из форм христианской литургии, а своего рода сакрализацию, обожествления потребительского общества почти так же, как это делали язычники в отношении своих источников пропитания. Понятно, что социо лого-психологический подход к анализу путей преодоления кризисной ситуации ставит на повестку дня изменения самого человека, его мотивации, жизненных смыслов и личностных качеств. Вспомним, что еще 35 лет назад А. Печчеи, организатор и президент знаменитого Римского клуба, на основе серьезных прогностических разработок и экспертных оценок пришел к выводу: «При всей той важной роли, какую играют в жизни современного общества вопросы его социальной организации, его институты, законодательства и договоры, при всей мощи созданной человеком техники – не они в конечном счете определяют судьбу человечества. И нет, и не будет ему спасения, пока сами люди не изменят своих привычек, нравов и поведения… Самый важный вопрос – как разжечь искру, которая положит начало развитию человеческих качеств»[316]316
  Печчеи А. Человеческие качества. М., 1980. С. 18.


[Закрыть].

Сегодня становится более понятно, чем в то время, от каких привычек человек должен отказаться, не сводя это только к борьбе с зависимостями, фобиями и проч., какие человеческие качества приобретают доминирующее значение в условиях современного кризиса, который грозит, как считают многие аналитики, превратиться в перманентный. Римский клуб в своих докладах акцентировал острую экологическую проблему – сохранения равновесия глобального общества и среды обитания. Вклад отдельного человека в ее решение не воспринимается людьми как определяющий, по сравнению с задачей контроля и ограничения таких мощных «загрязнителей», как промышленность, транспорт, сельское хозяйство, техногенные катастрофы и др. Видимо поэтому Печчеи и не называет среди человеческих качеств терпения.

Со времени первых просветителей конца XVIII века (Вольтер, Гербер, Дидро и др.) утвердилось положение, что источником прогресса – не только социального, но и научного, нравственного – является разум и все то, что ему способствует: образование, наука, искусство и др. Комплекс терпения, включающий способность самоограничения, стойкость, долженствование, аскезу и проч., имевший столь большое значение в христианстве, особенно в пуританских ветвях протестантизма, старообрядчестве постепенно уступил место гедонизму, эпикуреизму и прочим учениям. К настоящему времени выражение «Homo Patiens» – человек терпеливый окончательно вытеснено из понятийного аппарата социогуманитаристики.

В Профессиональном кодексе социолога есть следующая статья: «Социологические публикации, особенно если они опираются на эмпирическую базу, помимо соответствия общенаучным требованиям должны содержать информацию, позволяющую профессионально оценить корректность постановки исследовательских задач и достигнутую степень достоверности полученных данных»[317]317
  Профессиональный кодекс социолога // См.: Ядов В. А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 2003. С. 488.


[Закрыть]. Напомним, что Кодекс был принят VI Всесоюзной конференцией Советской социологической ассоциации в марте 1987 г.; в 1991 г. Российское общество социологов (РОС) подтвердило следование ему, исключив первый раздел «Общее положение» как несоответствующий изменившимся условиям. В 2000 г. с образованием Белорусского социологического общества (БСО) данный кодекс стал нормативным документом и для социологов Беларуси. Приведенная статья кодекса содержит важное требование: представлять в социологических публикациях методику исследования, включая логику и формулы расчета выборки, инструментарий, математико-статистический аппарат анализа и другое. Ко времени принятия кодекса актуальность данного требования приобрела острый, но вместе с тем и дискуссионный характер. С одной стороны, было очевидно, что, не имея возможности разобраться в методических основаниях исследования, нельзя понять и правильно оценить его результаты, – ведь даже размер шкалы, скажем, дихотомическая или многопозиционная (альтернативная), меняет для респондента ситуацию выбора и может повлиять на общее распределение, число затруднившихся ответить и не ответивших. С другой стороны – многие эмпирико-социологические исследования первоначально проводились по заимствованным методикам, причем не опубликованным у нас и оцениваемым обычно как позитивистские (с негативным оттенком), что создавало проблемы с их легализацией и официальным признанием. Что касается собственных оригинальных методик, то они по принятой в то время практике теряли авторство и тиражировались часто без ссылок, сравнительного анализа и проч. В этом смысле кодекс не просто узаконивал информационную норму для публикаций, но и ориентировал на разработку авторских методик, адаптацию заимствованных, творческое отношение к имеющемуся международному опыту. Правда, все это не столько в императивной, сколько в рекомендательной форме. Тем не менее сегодня данное требование выдерживается как в ведущих отечественных журналах – «Социология», «Философско-социологический журнал» (БГУ), «Вести НАН Беларуси», «Беларуская думка» и другие, – так и в диссертационных работах.

Однако при разработке кодекса не была учтена критика «традиционной социологии» со стороны прежде всего феноменологов, но также и П. Сорокина и других известных социологов в том пункте, который касался большей ясности всего контекста конкретно-социологических исследований и особенно позиции самого социолога-исследователя. «Экспликация социологической деятельности, – писал Майкл Филипсон, – становится чем-то вроде социологии социологии, но иного рода, чем традиционная»[318]318
  Филипсон М. Феноменологическая философия и социология // Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 238.


[Закрыть]. Имелись в виду и высказывались следующие претензии. Во-первых, о недостаточном выявлении и презентации «наблюдателем (т. е. социологом. – С. Ш) его собственных апелляций к здравому смыслу в ходе истолкования данных наблюдения». Во-вторых, о необходимости «в достаточной мере эксплицировать свой собственный метод, дав читателю возможность его реконструировать. Лишь такая откровенность позволит нам понять, как было реализовано исследование»[319]319
  Филипсон М. Феноменологическая философия и социология // Новые направления в социологической теории. С. 239.


[Закрыть]. В-третьих, социолог не должен «упускать из виду собственные фоновые ожидания и решить проблему, как сделать их видимыми для читателя» (А. Сикурел)[320]320
  Там же. С. 325.


[Закрыть]. К «фоновым ожиданиям» (термин в тексте не определяется) можно отнести те, которые не входят непосредственно в предметное поле исследования и не отражаются в отчете, но имеют важное значение для выбора темы, организации исследования и интерпретации полученных данных. Попутно заметим, что хотя книга «квартета» тогда молодых английских социологов, одна из немногих, которая была переведена профессиональным социологом Л. Г. Иониным и во время издана, возобладало негативное к ней отношение, в том числе и по таким частным вопросам, как рассматриваемый нами. Думается, что именно в этом пункте, в отличие от некоторых других положений, критика была оправданной и конструктивной. Претензии авторов сводились в конечном счете к требованию объяснения позиции социолога в каждом конкретном исследовании. Нетрудно заметить, что это вполне соответствует сформулированному М. Вебером методологическому принципу «отнесение к ценности».

Вебер, как известно, отвергал объективистские представления о научной свободе как исключении «любого влияния ценностей самого ученого»[321]321
  Большой толковый социологически словарь: в 2 Т. М., 1999. Т. 2. С. 432.


[Закрыть]. Дело не в том, – писал он, – «что мы считаем определенную – или вообще какую бы то ни было – культуру ценной, а в том, что мы сами являемся людьми культуры, что мы обладаем способностью и волей, которые позволяют нам сознательно занять определенную позицию по отношению к миру и придать ему смысл»[322]322
  Вебер М. Избранные произведения. С. 379.


[Закрыть]. Вебер особо предостерегает от понимания принципа «отнесения к ценности» в качестве ориентировки на изучение только позитивных явлений. Нужно иметь в виду не модальность, а то, насколько они прямо или косвенно затрагивают наши интересы и тем самым «возбуждают наши стремления к знанию с тех точек зрения, которые выведены из ценностных идей, придающих значимость отрезку действительности, мыслимому в понятиях»[323]323
  Там же. С. 379.
  Вебер М. Избранные произведения. С. 380.


[Закрыть]. Тем самым этот принцип становится критерием определения предмета исследования, т. е. «выделения из абсолютной бесконечности крошечного ее компонента в качестве того, что для него (исследователя) единственно важно». И ариадниной нитью в таком поиске являются его убеждения, ибо «только направленность его веры, преломление ценностей в зеркале его души придадут исследовательской деятельности известную направленность»¹. Вебер отмечает часто высказываемые утверждения, «будто личный момент научного труда и есть собственно ценное в нем, что в каждом труде, достойном внимания, должна отражаться «личность» автора». Но в отличие от персонологов он не связывает это с психологической уникальностью каждой личности, а именно с тем, насколько ученый проникся ценностными идеями своей эпохи, историческим духом времени. В эмпирико-социологических исследованиях эта сторона представляет особый, можно сказать публичный, интерес. Тем самым возникают естественные вопросы о том, почему была выбрана данная тема, как строится работа в методическом и организационном плане, какие аналитические средства используются, т. е. все то, что можно отнести к «экспликации социологической деятельности».

Возвращаясь к заглавию данного раздела, хотелось бы надеяться, что оно не покажется странным и неуместным для нашей социологической науки. Конечно, со школы мы помним, что лирика – это стихотворения о любви. Это верно, но неполно. Лирика в более широком смысле слова есть личностное восприятие, отношение, переживание и т. д. тех или иных жизненно важных событий, явлений, объектов, затрагивающих человека. Если говорить об исследовательской работе, в частности о выборе темы, то в наше время крайне редки, можно сказать исключительны, случаи навязывания темы вопреки желаниям и интересам научного сотрудника, аспиранта, докторанта. Даже если тема поручается исследователю, все-таки научный руководитель сделает все возможное, чтобы, как говорил Вебер, «возбудить стремление к знанию», т. е. заинтересовать, создать соответствующую мотивационную установку. В подавляющем большинстве случаев тема выбирается самим исследователем из имеющегося набора, определяемого тематическим пространством конкретного научно-исследовательского учреждения и соответствующей специализации его подразделений. И тем не менее не так уж редки ситуации, когда на вопрос о мотивах выбора темы, например соискателя, внятного ответа нет. А это и есть та ошибка, от которой предостерегали цитированные выше английские социологи.

Переходя по необходимости на личное местоимение, которое, на мой взгляд, не очень уместно в научных текстах из-за неизбежного использования статистических данных, других информационных источников, цитирования и т. д., хочу пояснить, как я выбрал данную тему, какие поводы, если не причины и мотивы, способствовали этому. Отмечу некоторые из них, не пытаясь соблюдать хронологию или ранжирование по значимости.

Первый повод, или скорее некоторая мыслительная зацепка, – это услышанное еще на студенческой скамье суждение о «тупиковой ветви» неандертальцев. Т. де Шарден пишет: «Когда занавес (после многих обледенений. – С. Ш) снова поднимается около 60 тыс. лет назад и мы снова можем видеть сцену, то предгомениды исчезли, поверхность Земли занята неандертальцами»[324]324
  Шарден де I Феномен человека. М., 1987. С. 160.


[Закрыть]. Далее автор поясняет, что ни разу и ни у кого не возникли сомнения, что «мы имеем дело со следами, оставленными какими-то представителями нашей расы. Разностороннее развитие мозга. Пещерная индустрия. И впервые неоспоримые случаи захоронений. Психическая ступень. Наличие пламени настоящего разума». Российский этнограф Ю. И. Семенов добавляет, что зачатки религии в форме магии и тотемизма «возникли, по-видимому, еще у неандертальцев»[325]325
  Свод этнографических понятий и терминов. М., 1986. С. 101.


[Закрыть]. Т. де Шарден говорит о замешательстве антропологов, обнаруживших, что «поверх неандертальцев оказывается Homo Sapiens, совершивший внезапное нашествие, подгоняемый действием климата или душевным беспокойством»[326]326
  Шарден де I Феномен человека. С. 162.


[Закрыть].

Существует ряд гипотез о соотношении неандертальцев и Homo Sapiens: смешение, преемственность, ассимиляция, независимость друг от друга, вытеснение и подавление. Так, профессор, д-р биол. наук из Института морфологии человека РАМН С. В. Савельев в статье, вызвавшей бурное обсуждение в Интернете, пишет: «Благодаря популяционному единству Homo Sapiens уничтожили неандертальцев. Против массы посредственностей даже самые сильные гении ничего не могут сделать. В конце концов мы остались на этой планете одни»[327]327
  Савельев С. В. Общество изгоняет умных // Harvard Business Review. Россия – 2012. № 5. С. 11.


[Закрыть]. Такая гипотеза, пожалуй, самая слабая: она не учитывает незначительную численность населения и огромные необитаемые просторы суши, что позволяло бесконфликтно разойтись не только двум, но и многим популяциям. В одной из работ по истории первобытного общества сказано: «Неандертальский тип рассматривался как тупик в развитии, не оставивший следа в последующей эволюции рода Homo». Здесь же подчеркнуто: «Поведение неандертальцев характеризовалось резкой возбудимостью, часто приводившей, по-видимому, к кровавым столкновениям в неандертальском коллективе»[328]328
  Першиц А. И., Монгайт А. Л., Алексеев В. 77. История первобытного общества. М., 1982. С. 54–55.


[Закрыть]. Таким образом, неандертальцы – существа разумные, обладающие членораздельной речью; «у некоторых неандертальских форм, – по данным Ф. Либермана, – объем мозга был больше, чем в среднем у современного человека»[329]329
  Першиц А. И., Монгайт А. Л., Алексеев В. 77. История первобытного общества. С. 54.


[Закрыть]; наличие захоронений и зачатков религии свидетельствуют о зарождении рефлексивности. Что же тогда остановило их эволюционное развитие? Специалисты по-разному отвечают на этот вопрос. Ю. И. Семенов: «Такое изменение морфологической организации, которое на языке биологии называется специализацией[330]330
  См.: Интервью Ю. М. Резника с проф. Ю. И. Семеновым // «Личность. Культура. Общество». 2004. Вып. 4 (24). С. 329.


[Закрыть]»; Т. де Шарден: «сведение разума к заботам о сохранении существования и размножения». Ряд авторов ссылаются на несовершенные орудия труда и организации деятельности. Но ведь все это было и у Homo Sapiens при его «внезапном нашествии», как говорит Шарден.

А вот чего не было у неандертальцев, так это терпения. Выработке терпения препятствовала повышенная возбудимость, своего рода берсеркизм (приступы бешенства, агрессивности), крайняя жестокость, снимающая инстинктивный запрет, существующий у хищных животных, на беспощадную расправу со своими «соплеменниками». Ученые, как правило, аккуратно обходят тему антропофагии, а вот писатель В. Ф. Тендряков не побоялся сказать, что «его череп археологи нашли в «кухонных отбросах». А уж коль они лакомились друг другом, то значит и сражались между собой с лютой беспощадностью»[331]331
  Тендряков В. Покушение на миражи // Новый мир. 1987. № 4. С. 78.


[Закрыть]. Но главное, что отсутствие терпения не позволило неандертальцам даже попытаться приручить диких животных, как это сделал на необитаемом острове Робинзон. Величайшую в истории человечества неолитическую революцию (6 тыс. лет до и. э.) совершили не они и даже не Homo Sapiens, a Homo Patiens – человек терпеливый.

Второй повод связан с размышлениями о менталитете белорусов и некоторых, на мой взгляд, некорректных генерализациях и аллюзиях (намеках). Социологические исследования белорусской ментальности показывают, что белорусы крайне далеки от таких проявлений, как этноцентризм, национальный эгоизм, фанаберистость, превосходство и т. и.; их самооценки весьма самокритичны и объективны в сравнении с идеальным типом национальной ментальности. Так, по данным В. В. Кириенко, доминирующими чертами ментального автопортрета белоруса признаны: «гостеприимство, трудолюбие, теплота и сердечность в отношениях между людьми, совестливость и сострадание, толерантность и коллективизм». В то же время по ряду ментальных характеристик респонденты признают свое отставание от идеального уровня. Это относится к точности, обязательности, верности слову, стремлению к личной свободе, предприимчивости, конкуренции, поддержке своих, законопослушанию, уважению традиций. Ощущение необходимости преодоления такого отставания «является основным двигателем изменения архитектуры ментального портрета белорусов»[332]332
  Кириенко В. В. Белорусская ментальность: истоки, современность, перспективы. Гомель. 2009. С. 306


[Закрыть]. Эти данные раскрывают не только сегодняшнее состояние ментальности, но и перспективы ее изменения. Очевидно, что там, где распространены самомнение, снобизм (высокомерие), чувство превосходства, претенциозность и прочее, возникают серьезные барьеры для устранения недостатков, а значит – закрываются естественные пути к самосовершенствованию и развитию как для индивида, так и для целых народов. Тем не менее и в исторической литературе, и в современных публикациях можно встретить суждения, в которых белорусам приписываются такие черты, как покорность, кротость, смирение, вплоть до сервилизма (угодничество, холопство).

Наталья Конрадова провела журналистский опрос старшеклассников в пяти столицах постсоветского пространства о датах истории СССР, семейной памяти о нем и проблемах, доставшихся, как она пишет, «этим детям от СССР и как они собираются их решать»[333]333
  Конрадова Н. Постсоветский союз // Сноб. 2011. № 5. С. 88.


[Закрыть]. В Минске она посетила лицей Белгосуниверситета. «Меня, – признается журналистка, – мучил вопрос: как разговаривать об СССР со школьниками, которые живут в атмосфере его разлагающегося трупа? В стране, где «порядок и чистота» оказываются на самой вершине системы ценностей?» Ничего подобного не вытекает из записи беседы, – выходит, что это предустановленный стереотип, который логично было бы опровергнуть в конце встречи. Как и комментарий автора к суждению одного мальчика, что «до СССР все говорили по-белорусски», с которым согласились остальные школьники. «Им не рассказали, что белорусский всегда был языком деревень, что в Минске жили евреи и поляки». Видимо, это мысли про-себя, иначе лицеисты рассказали бы и про Статуты ВКЛ на белорусском языке, и про то, что в 1903 г. в Минской губернии проживало 1 755 069 этнических белорусов, что составляло 72,3 % всего населения. У меня осталось впечатление, что этот опрос в форме свободной беседы – не что иное как зондаж ментальности постсоветского поколения. С этой точки зрения становятся понятными такие вопросы журналистки: «Неужели никто не сопротивлялся?», «Знает ли кто о диссидентах?», «Слышали ли слово «самиздат»?» И очевидное разочарование, что вопрос о том, какое отношение имеет СССР к ним сегодняшним, белорусские лицеисты вообще не поняли. В завершение беседы – своего рода ментальный тест: «Кто собирается остаться, а кто уехать из страны?» Приведем эти данные по всем городам. В Москве уехать собираются 8 из 11 школьников; в Вильнюсе – никто, хотя из Литвы ежегодно уезжают более 50 тыс. человек; в Минске – 11 из 14; в Киеве – все; в Тбилиси – трое из 30. О своей позиции автор говорит так: «Всякий раз, услышав вопрос: «А как думают у вас, в России?», я была вынуждена объяснять, что никакой России, за которую я готова отвечать, не существует. Есть я и довольно узкий круг моих единомышленников, которых я знаю поименно». После таких заявлений школьники подумают как Маленький принц: «Странный все-таки народ – эти взрослые».

Я специально выбрал эти два примера, не останавливаясь на высказываниях, что «белорусы совершенно нетолерантный народ», что никто не отмечал у них инстинкта свободы и т. д. и т. и. Журналист В. Мартинович в статье «Хомо саспенс. Идеальный белорусский гражданин»[334]334
  См.: Белорусская газета. 2006. 15 мая.


[Закрыть] обыгрывает термин «саспенс», обозначающий ожидание развития сюжета в кино. В результате белорусам приписываются такие ментальные черты, как «не умей», «не суетись», «завись» (т. е. стремление быть зависимым от кого-нибудь), «надейся и жди». Ни о каком объективном анализе здесь говорить не приходится. Все это типичное ерничание по известной схеме: «народ плох, ибо и голосует не так, и терпит не тех, и пр.».

Даже Солженицын, столь чуткий к языку, допустил смысловую неточность в признании: «Я до пронзительности полюбил ее (Беларусь. – С. Ш) печальную скудность и ее кроткий народ»[335]335
  Солженицын А. И. Как нам обустроить Россию. Посильное соображение // Спец, выпуск «Комсомольская правда». 2000. 18 сент.


[Закрыть]. В искренности великого писателя нельзя усомниться, – такой образ сохранила его память, но вряд ли он является полным и точным. Ведь это было, как отмечает автор, военное время, когда «кроткий» белорусский народ послал на фронт более 1 млн своих сынов и как минимум полмиллиона в партизанские отряды и другие формы движения сопротивления. Не учитывая этого, трудно до конца понять дух народа и однажды можно изумиться, как М. С. Горбачев во время апрельской 1991 года стачки, заявивший: «Вот уж от белорусов я этого не ожидал».

Третьим толчком я назову статью Жозефины Пастернак, посвященную творчеству ее брата Б. Л. Пастернака, на которую я наткнулся случайно, перебирая старые журналы. Обратим внимание на характеристику героя известного романа – Юрия Живаго. «Наиболее полное выражение его существа может заключаться в одном-единственном, почти непереводимом латинском глаголе “patior”»[336]336
  Пастернак Ж. Patior// Знамя. 1990. № 2. С. 192.


[Закрыть]. Действительно, в русской транскрипции этот термин воспринимается как существительное, т. е. как субстантивированный глагол. Так он, видимо, понимается и автором, несмотря на пояснения в примечании: «Patior, passus sum, pati – терпеть, переносить, страдать (лат.)»; более того, он относится также и к Б. Л. Пастернаку. «Юрий Живаго – прирожденный поэт, как и автор; в добавление к другим значениям это слово «patior» включает психофизиологическое состояние человека (выделено мной. – С. Ш), который делает все свое существование почвой для поэзии»[337]337
  Там же. С. 193.


[Закрыть]. Но это и есть тот экзистенциальный смысл, который Франкл ставил в центр своей логотерапии в качестве позитивного экзистенциала и опорной философской категории. Не случайно Ж. Пастернак говорит и о брате, и о герое его произведения: «Борис всегда и во всем отличался доведенной до крайности корректностью. Он никогда не стал бы ничем нарушать установленный порядок, обычаи общественные или национальные. Ему ненавистна была сама мысль что-то навязывать, чем-то обидеть, одним словом, причинить какую-либо неприятность»[338]338
  Там же. С. 186.


[Закрыть]. Это и понятно, поскольку он patior, как и его герой. Ю. Живаго не принадлежал ни к какой политической партии, «внутренне оставаясь верным врожденному чувству лояльности». Но он способен отстаивать свою позицию перед лицом опасности или в ситуациях, где речь идет о личной чести или убеждениях. Это можно сравнить со следующими словами самого Б. Пастернака из письма к сестре 31 октября 1924 г. «Если бы в моем случае все сводилось к тому, чтобы много зарабатывать, этот вопрос был бы давно разрешен, но я человек наименее свободный из нас четверых… Под несвободой я разумею несвободу от себя самого, несвободу предназначения»[339]339
  Пастернак Б. Л. Несвобода предназначения. Из писем // Знамя. 1990. № 2. С. 195.


[Закрыть]. Предназначение можно назвать коррелятом призвания, о котором применительно к профессиям ученого и политика так возвышенно писал М. Вебер. Отличие лишь в том, что предназначение требует не только полного посвящения себя избранному делу как долгу и высокой ответственности, но и самоограничения, жертвенности, что придает ему экзистенциальный смысл и жизнеутверждающую интенцию.