Текст книги "Перспективы развития социума"

И наконец последний, может быть, он как раз и главный, социологический повод – это длительные наблюдения на основе мониторинговых исследований за динамикой одного из важнейших показателей состояния социума, называемого индексом терпения. Международных компаративных данных, видимо, нет, во всяком случае мне их обнаружить в систематизированном виде не удалось. Что касается белорусского общества, то этот индекс ведет себя если и не загадочно, то не совсем логично. Скажем, с точки зрения социально-детерминистской парадигмы, в условиях достаточно сильных флуктуаций последних двух десятилетий индекс терпимости, конечно, изменяется, но не линейно, а скорее колеблется около некоторой пограничной черты, не переходя ее. Это осложняет задачи прогнозирования и в целом сравнительные оценки объективных и субъективных факторов. (Конкретные данные будут представлены ниже.) Чтобы завершить данное вступление, хочу отметить, что изучение истории человеческой мысли не может оставить равнодушным никого, меня в том числе, к стоицизму, пуританизму, другим аскетическим течениям. И особенно к социальному учению христианства, с его глубоко вошедшим в массовое сознание девизом: «Христос терпел и нам велел». В белорусском народе он пока сохраняет свое нравственное значение и экзистенциальную силу, несмотря на соблазны цивилизации, престижное потребление и многое другое, что серьезно подорвало мотивационную основу той же протестантской этики, которую Вебер понимал как источник и коррелят «духа капитализма». Обо всем этом, как сказал С. Аверинцев, «нужно думать обстоятельно и неторопливо». Очень важно довести социологический подход до эмпирического уровня, а также создать тематическое поле междисциплинарных социо-гуманитарных исследований.

В живом разговорном языке слово «терпение» имеет несколько значений: 1) умение ждать (автобуса, погоды, улучшения жизни и т. д.); 2) стойко переносить трудности, невзгоды; 3) мириться с неприемлемым (действительным или кажущимся); 4) не выходить из себя и др. Все противоположное – суетливость, поспешность в решениях, забегание вперед, нервозность и проч. – называют нетерпением. И то и другое относится к важнейшим личностным чертам и поведенческим моделям, однако ни в отечественных, ни в зарубежных социологических методиках изучения ментальности терпения нет, что объясняют (если объясняют) многозначностью и некатегоризованностью (обыденностью) этого «житейского термина», как называл такие заимствования из повседневного словаря Л. С. Выготский при введении их в научный аппарат. Он писал: «Понятия как они встречаются в нашей житейской речи не являются понятиями в собственном смысле этого слова. Они являются скорее общими представлениями о вещах… Они представляют собой переходную ступень от комплексов и псевдопонятий к истинным понятиям»[340]340
  Выготский Л. С. Мышление и речь. Избр. психологические исследования. М., 1956. С. 196–197.


[Закрыть]. Замена терпения на толерантность методически не оправдана, ибо это не тождественные, а пересекающиеся термины и, следовательно, значительная (примерно 2/3) часть семантики «терпения» в этом случае остается необъясненной. Толерантность направлена на других, главным образом на представителей иных верований, конфессий, и может вообще никак не переживаться индивидом (скажем, отношение белорусов к синтоизму – религии японцев, или к буддизму). Характерно, что и в экзистенциализме среди многих модусов бытия, называемых экзистенциалами, таких как страх, нужда, заброшенность в мир, тошнота, анонимность и проч., мы не обнаружим терпения. Может быть и этим, помимо других причин, также объясняется все меньшая востребованность данной философии. Между тем, известный австрийский психолог прошлого века, создатель логотерапии В. Франкл (1905–1997) не только использовал термин «терпение», но и продемонстрировал его экзистенциальный смысл и терапевтические возможности, в том числе и на собственном примере. Логотерапию он определяет как «терапию, которая призвана внести духовное измерение в человеческое существование». Франкл пишет: «Когда меня забрали в концентрационный лагерь Освенцим, моя рукопись, уже готовая к публикации, была конфискована. Конечно же, только глубокое стремление написать эту рукопись заново помогло мне выдержать зверства лагерной жизни… Я уверен, что эта переработка потерянной рукописи в темных бараках концентрационного лагеря Баварии помогла мне преодолеть опасный коллапс»[341]341
  Франкл В. Поиск смысла жизни и логотерапия // Психология личности. Тексты. М., 1982. С. 120–121.


[Закрыть]. Какое же нужно было иметь терпение, чтобы тайком, по-памяти, на маленьких листочках воссоздавать потерянную работу. Раньше подобный подвиг совершили Т. Компанелло, Кибальчич, Морозов, позже – Солженицын, Шаламов и др.

Один из основателей философской антропологии М. Шелер (1874–1928) писал: «Непосредственная борьба чистой воли против сил влечения невозможна: там, где ее намереваются ввести, только сильнее возбуждаются силы влечения в их односторонней ориентации. Человек должен научиться терпеть себя самого, в том числе и те склонности, которые он считает дурными и пагубными. Он не может вступить в прямую борьбу с ними, но должен научиться преодолевать их косвенно, направляя свою энергию на выполнение доступных ему важных задач, признаваемых его совестью достойными (выделено нами. – С. Ш)»[342]342
  Шелер М. Положение человека в Космосе // Проблема человека в Западной философии. М., 1988. С.75.


[Закрыть]. Эта мысль напоминает сублимацию в защитных механизмах теории 3. Фрейда, т. е. переключение либидинозной энергии на творчество. Но если Фрейд считал, что этот процесс протекает спонтанно, на бессознательном уровне, то Шелер видел в нем осознанные рациональные действия человека. «Терпеть себя самого», но и преодолевать свои недостатки – это совершенно не то, что вкладывают в терпение некоторые критики белорусской ментальности, сводя его к покорности, безропотности, смирению и т. п. В работе «О смысле страдания» Шелер возвеличивает это качество – терпение – до уровня общечеловеческого нравственного идеала. Он признается: «Исследование, предмет которого стал мне с годами тем дороже, что сам я научился выше ставить «искусство терпения», чем силу активного сопротивления причинам страдания, хотело бы сообщить нечто большее, чем одно только трезвое теоретическое знание»[343]343
  Там же. С. 523.


[Закрыть]. В этих словах при желании можно обнаружить определенную близость автора к некоторым идеям Л. Н. Толстого и М. К. Ганди (1869–1948), хотя ссылок на них нет. Но дело не в этом; более важно и современно другое, а именно то, что Шелер одним из первых попытался противопоставить образу активного героя, культивируемого Западом, образ Homo Patiens (не употребляя этого выражения) – и необязательно аскета, схимника, святого, «терпящего мудреца», но главным образом обычного простого человека. Запад много веков благословлял, восхвалял и награждал своих активистов – путешественников, первооткрывателей земель, борцов за веру (иезуитов, инквизиторов), колонизаторов, миссионеров, – не замечая миллионов индейцев, уничтоженных «доблестными» конкистадорами, 12 миллионов безвинных жертв инквизиции (последнее аутодафе было в 1826 г. в Испании) и религиозных войн, колонизаций. Одновременно предавались поруганию, лишению гражданских прав, часто жестоким наказаниям все те, кто не хотел ни восторгаться, ни следовать таким примерам: пацифисты, квиетисты, хиппи и др. В области идеологии, культурно-духовной жизни в целом набирало силу ницшеанство. Шелер видимо предвидел, куда может привести такого рода «переоценка ценностей»; он считал, что новый идеал, привнесенный с Востока, позволит уравновесить образ героя-активиста, создаст второй полюс в общественном сознании и тем самым выровняет аксиомировоззренческую ситуацию в предвоенной Европе. Конечно, это не могло спасти мир от нацизма, но по крайней мере дало реальные духовные опоры послевоенной Германии.

В 1990 г. А. В. Михайлов – в то время зав. отделом теории Института мировой литературы АН СССР, известный специалист по немецкой философии и культуре – опубликовал работу под названием «Итоги». Перечитывая ее сегодня, можно по достоинству оценить теоретическую глубину, точность акцентов, примеров, апелляций и всего другого. «Я думаю, – пишет Михайлов, – всем нам надо поостыть и понабраться терпения, и даже призадуматься над тем, что такое терпение. Ведь и оно – из тех нравственных сфер, о которых, как говорят, мы сильно подзабыли… Нам не свою правду проводить – и утверждать при помощи даже самых благоразумных мер – а свою кривду старательно и терпеливо, только терпеливо выправлять. Терпеливо уже вот почему – как только мы проявим нетерпение, так и поможем делу разрушения. Вот только проявить нетерпение, пусть и в самом добром деле, и все это будет пища и подкормка для машины разрушения»[344]344
  Михайлов А. В. Итоги// Современник. 1990. № 12. С. 13.


[Закрыть]. Обосновывая свою позицию, которая многими в то время воспринималась как пораженческая, антиперестроечная, автор подчеркивает: «Не нетерпением можно что-то исправить, а великим терпением. Потому что ведь только от нетерпения и спущены все механизмы разрушения, самодействию которых еще ни в чем не удалось пока воспрепятствовать»[345]345
  Там же. С. 12.


[Закрыть]. Если сравнить этот вывод – призыв к терпению с весьма популярными в те годы сборниками «Иного не дано» (1988), «Постижение» (1989), «Драма обновления» (1990), в которых участвовали достойные, даже маститые авторы, ставившие задачу создать духовно-нравственные основы стратегии обновления еще «той страны», то главное отличие именно в этом пункте. Ни у кого из авторов трех сборников даже случайно не проскользнул термин «терпение», не говоря уже об идее или ее концептуализации. Например, сказано: «общечеловеческое – это то, что соответствует интересам человечества в целом»[346]346
  Драма обновления. М., 1990. С. 50.


[Закрыть]. Казалось бы, в чем больше нуждается современное человечество – и тогда, и тем более сегодня, – чем в ограничении потребительских инстинктов, рационализации сверх-доходов, разумном и терпеливом разрешении конфликтов без насилия и провокаций, предотвращении расползания нетерпения на всех уровнях и т. д. Но вместо этого предлагается выявление общечеловеческого смысла тех или иных идеалов и проч.

Понимая опасность семантических клише, ведущих к примитивизации сложных явлений, обозначаемых определенными понятиями, Михайлов ставит прямой вопрос: «Посмотрим, что это за терпение, что это такое?». Действительно, терпеть удары судьбы можно по-разному: молча, стиснув зубы или с воплями и т. и. Такого рода реакции немногого стоят. «А терпение более настоящее, – утверждает автор, – это когда удары бьющей по нам судьбы не достигают цели и падают как бы в пустоту. Надо иметь крепкий запас знания и мудрости, чтобы было так. Тот, кто всегда сам с собою, кто владеет собою и всем своим, того никуда не поволочишь, тот останется всегда сам с собою. С тем ничего не поделает и сама судьба»[347]347
  Михайлов А. В. Итоги// Современник. 1990. № 12. С. 36.


[Закрыть]. Вот такое терпение действительно свойственно белорусам, оно вырабатывалось многотрудной историей и непростым ландшафтом, и климатическими условиями. Но опять-таки – разве только у белорусов? Есть оно и у многих других народов, может быть, даже сильнее нашего, разница лишь в том, что их за это не попрекают, скорее восхищаются терпеливостью японцев, евреев, голландцев и многих других.

Рассматривая ментальные особенности россиян, другой известный ученый С. Аверинцев приводит в пример «пронзительный образ обреченной кротости», оказавший, безусловно, сильное влияние на формирование ментальности восточных славян в православном духе. «Византиец, – отмечает автор, – не понял бы: как можно причислить к лику святых Бориса и Глеба (а позднее царевича Дмитрия)? Ведь они умерли не за веру… Получается, что именно в «страстотерпце», воплощении чистой страдательности, не совершающем никакого поступка, даже мученического «свидетельствования» о вере, а лишь «приемлющем» свою горькую чашу, святость державного сана только и воплощается по-настоящему. А почему так – об этом нужно думать обстоятельно и неторопливо»[348]348
  Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. 1988. № 7. С. 220.


[Закрыть]. Мы не будем воспроизводить глубокий содержательный анализ автора. Отметим только один момент, связанный с той проблемой, которую рассматривал М. Шелер – уравновешивание двух образов личности или поведенческих моделей. «Спор о насилии и отказе от насилия, – подчеркивает С. Аверинцев, – переплетается со спором о «стяжательстве» и «нестяжательстве». Этого на Западе тоже не было: как раз нищенствующие ордена, чью «нестяжательную» жизнь ставил в образец православным русским монахам Максим Грек, поставляют деятелей для инквизиции»[349]349
  Там же. Статья вторая // Новый мир 1988. № 9. С. 234


[Закрыть].

Полисемантизм понятия «терпение» отличается от других многозначных терминов тем, что в нем весь набор значений распадается на два блока, которые можно интерпретировать как отрицательные и положительные; причем внутри блока значения синонимичны (дополнительны), а между блоками – контрарны (противоположны). Каждому значению из первого блока соответствует противоположное ему из второго. Например, «кротость» – «стойкость», «смирение» – «самообладание», «покорность» – «воздержание», «непротивление» – «внутреннее достоинство», «рабство» – «свобода» – и все это в рамках единого смыслового поля. Этим в значительной степени объясняется легкость образования той или иной позиции при использовании данного понятия, подбор аргументов и т. д., что заметно даже на бытовом уровне. Еще Д. Юм утверждал: «Терпеть и воздерживаться, т. е. обладать терпеливостью и быть воздержанным, – вот что в древности казалось некоторым резюме всякой морали»[350]350
  Юм. Д. Соч.: в 2 т., Т. 2. М., 1966. С. 364.


[Закрыть]. Но сколько обвинений отдельных лиц и целых народов в рабской психологии, смирении и покорности и т. д. знает история, построенных на ложных, односторонних толкованиях термина «терпение». Даже И. Кант свел терпение к физическому претерпеванию и заявил: «Это женская добродетель, ибо она не мобилизует силы для сопротивления»[351]351
  Кант И. Соч.: в 6 т., T. 6. М., 1966. С. 503.


[Закрыть]. Трудно понять, однако, что можно мобилизовать в том примере, на который ссылается автор: «когда на дороге натыкаешься ногой на камень (большим пальцем ноги)». Некоторые авторы сводят проблему к политическим коллизиям или к экстремальным ситуациям, связанным с военными действиями, террором и пр., оставляя в стороне антропологические и социологические аспекты. В этой связи остановимся на наиболее дискуссионных проблемах, связанных с ненасилием (непротивлением) и самоограниченем.

Ненасилие. Аксиология ненасилия очень проста: отказ от применения силы в выстраивании отношений с миром и людьми, в решении спорных вопросов между народами и государствами. Тем не менее, в истории общественной мысли трудно найти еще одну идею (разве что частную собственность), которая вызывала бы столь большие споры, острое противоборство, взаимное отчуждение и неприятие. Характерный пример из истории Русской православной церкви: борьба двух течений – «нестяжателей» и «иосифлян». Первые во главе с Нилом Сорским требовали отказа церкви от земельных владений: монахи не должны заниматься «мирской суетой», стяжательством. Вторые, во главе с Иосифом Волоцким, отстаивали право церкви (монастырей) на владение землей. С. Аверинцев подчеркивал: «Старцы Кирилова монастыря учат «не терпимости», а терпению ко злу, ибо они нисколько не сомневаются, что ересь есть действительно зло. Пусть еретик не лучше разбойника, но ведь Христос простил и разбойника» [352]352
  Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. 1988. № 7. С. 233.


[Закрыть].

Понимая, что это особая тема, мы не будем затрагивать проблему политических мотивов или социальных интересов сторонников той или иной позиции, обратим внимание лишь на внутреннюю аргументацию. Критики данной идеи обычно используют известный софистический прием подмены понятий – на место «ненасилия» подставляют «непротивление», «смирение» и др., иногда говорят, что им неясно, что значит слово «сила». Такого рода подстановки позволяют обличать «рабскую психологию» сторонников ненасилия. Так, по Ф. Ницше, раб тот, «кто никогда не хочет защищаться, кто проглатывает ядовитые плевки и злобные взгляды, кто слишком терпелив, кто все переносит и всем доволен[353]353
  Ницше М. Так говорил Заратустра. М. 1990. С. 160.


[Закрыть]». Можно было бы подумать, что автор обличает мазохизм, ибо среди нормальных людей, конечно, не может быть таких, кто бы был доволен насилием, кто не хотел бы защищаться. Но здесь же, называя церковь «собранием трусов», он показывает, что стрелы направлены против известного евангельского принципа: «непротивления злу насилием», – правда, с переносом логического ударения с третьего термина на первый. Отсюда его вполне откровенная формула: «Зло есть лучшая сила человека»[354]354
  Ницше М. Так говорил Заратустра. С. 257.


[Закрыть], т. е. сверхчеловека, «белокурой бестии» – главного героя его учений. Не будем говорить о том, что термин «сверхчеловек» есть не что иное, как отрицание человека через приписывание превосходства, высшей степени, – известный в истории философии прием. Следствием такой позиции могла быть лишь абсолютизация силы, что проявилось в 30-е годы в Германии и других странах, и что можно наблюдать и в наши дни.

Характерен отзыв Аверинцева С. С. о таких суждениях: «Ницше уверял в своем «Антихристе», поздней книге, написанной на черте безумия, будто Иисус – это психологический казус, характеризующийся неспособностью сказать кому бы то ни было «нет»; странно, до чего даже в сознании этого отпрыска пасторской семьи евангельский образ оказался без остатка вытеснен ренановским. Ярость, с которой Иисус изгоняет торгующих из храма, поистине испепеляющие слова, с которыми он обращается к фарисеям, – ничего себе “женственный призрак”» [355]355
  Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. 1988. № 7. С. 227.


[Закрыть].

«Смирение, – утверждал С. Моэм, – это последняя попытка рабов оправдать свое бездействие и недостаток мужества. Если даже оковы, сковывающие человека, не могут быть разорваны, пусть он останется бунтарем»[356]356
  Моэм Сомерсет. Нечто человеческое. М., 1989. С. 6.


[Закрыть]. Текст, из которого взяты эти слова, можно было бы назвать и гимном революционаризму. Хотя можно предположить, что писатель просто популяризировал для других стран и народов известную патриотическую песню «Британцы никогда не будут рабами». Моэм мог себе это позволить, ибо его страна после серьезного приступа ксенофобии, названного «славной революцией», навсегда избавилась от угрозы гражданской войны, религиозного самоистребления, от бунтов «бессмысленных и беспощадных» и т. и. Но и у него, как мы видим, имеет место подмена понятия, ибо вместо ненасилия он говорит о смирении. Важно понять, что ненасилие – это не отказ от сопротивления, т. е. не непротивление, оно не приемлет лишь логику талиона: «Око за око, зуб за зуб», т. е. зло на зло по нарастающей, – до уничтожения или противника, или себя, а чаще обеих сторон конфликта. Ненасильственные способы сопротивления многообразны – от рестрикционизма или работы строго по инструкциям на производстве, до молчаливого непринятия или гражданского неповиновения. Они более эффективны, можно сказать даже неизбежны, в тех случаях, когда преимущество силы подавляющее, что доказала Индия в борьбе за национальное освобождение. Джин Шарп выделяет четыре способа (механизма) ненасильственной борьбы: а) перемена убеждений; б) приспособление; в) ненасильственное принуждение; г) разрушение[357]357
  См.: Шарп Джин. От диктатуры к демократии: концептуальные основания освобождения // Свобода. 1993. № 29–35.


[Закрыть]. К сожалению, эти мысли Шарпа, возможно вопреки его желанию, широко используются в настоящее время для подталкивания всевозможных «цветных» революций. С философской точки зрения ненасилие означает духовное преодоление варварского принципа, согласно которому человек в безопасности только тогда, когда он сильнее других, т. е. имеет больше вооружения, мышц и т. и. Многие народы выжили не потому, что они были сильнее других, а потому что сохранили «душу живу». В таком понимании эта максима и стала одним из столпов архетипа Homo Раtiens. Но, как и терпимость, она реализуется противоречиво. Положительный потенциал человеческих качеств, таких как незлобливость, эмпатия – понимание и сочувствие другому, скромность, самодостаточность, достоинство без высокомерия и превосходства, чувство справедливости, а также белорусская «памяркоўнасць», т. е. рассудительность, компромиссность, готовность поделиться, соседствуют с чрезмерной уступчивостью, избеганием успеха, «боязнью подвига», житейским консерватизмом, почитанием начальников, верой в чудо, низкой мотивацией предпринимательства. О том, как они сочетаются в динамическом комплексе разных народов, к каким следствиям это ведет, – можно сказать тоже, что было сказано о терпимости.

Самоограничение. Синтез терпимости и ненасилия рождает готовность и привычку к самоограничению. Оно, в свою очередь, может быть мудрым и проявляться как самодостаточность, преодоление себя, неприхотливость, непривередливость, скромность, или же провоцировать зависть, подозрительность, чувство обделенности, стремление к уравнительности, патерналистские и иждивенческие ожидания.

Метафизика самоограничения – одна из центральных философско-этических тем, имеющая давнюю историю и разноплановое объяснение природы и смысла данного феномена. Она важнейший элемент большинства религий. В джайнизме – это учение об освобождении (путем самоограничения) души от ее подчиненности страстям; в буддизме – о достижении нирваны («угашения») как состояния полной отрешенности от внешнего мира, включая мир мысли и желания; в христианстве – укрепление веры и духовной стойкости. В философии стоицизма способность к самоограничению рассматривалась как главное условие достижения этического идеала – мудреца, владеющего собой, бесстрастного, самодостаточного, не нуждающегося в знаках признания, славе, материальных благах и т. и.

М. Хайдеггер, комментируя знаменитый тезис Протагора о человеке как мере всех вещей, отмечал: «Человек превращается в «эго» через ограничение, а не через такое снятие границ, когда самопредставляющее «Я» само сперва раздувается до меры и средоточия всего представимого. «Я» для греков – название такого человека, который сам врастает в это ограничение и таким путем становится в себе самом самим собою»[358]358
  Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Проблема человека в Западной философии. М., 1988. С. 264.


[Закрыть]. В этом предельно метафизическом суждении речь идет о ценностном и эпистемологическом критерии картины мира, с учетом того, что «Я» определяется «своей конкретно ограниченной принадлежностью к сущему как непотаенному»[359]359
  Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Проблема человека в Западной философии. С. 265.


[Закрыть].

М. Вебер называл аскезу протестантизма «основой современной профессиональной культуры». По его оценке, «значение Реформации в том, что теперь каждый христианин должен… осуществлять аскетические идеалы в рамках своей мирской профессии. Тем самым кальвинизм дал широким слоям религиозных людей положительный стимул к аскезе»[360]360
  Вебер М. Избранные произведения. С. 156–157.


[Закрыть]. Имеется в виду, что человек находит и реализует себя в том виде деятельности, которому он посвящает всю жизнь, отказывая себе («ограничивая») в выборе и испытании других возможностей.

Однако философия самоограничения с самого начала существует и развивается по двум направлениям: эгоистическому и альтруистическому. Например, учение о путях достижения нирваны или аскетический рационализм стоицизма ориентированы на конкретного индивида и его интересы, в то время как в христианской философии и антропологии акцент ставится на альтруизме. Эту идею, опираясь на философское наследие, проводит в своем трактате А. И. Солженицын. Одна из глав работы называется «Самоограничение». Ее лейтмотив: «Человеческая свобода включает добровольное самоограничение в пользу других; каждый должен обуздывать и сам себя». Примечателен вывод автора: «Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений – но на сознательном самоограничении… Только бы удалось – освоить нам дух самоограничения и, главное, уметь передать его своим детям»[361]361
  Солженицын А. И. Как нам обустроить Россию. Посильное соображение. С. 15.


[Закрыть].

«Добровольное самоограничение в пользу других» – это принципиально иное явление, чем нирвана или «аскетическое принуждение к бережливости»[362]362
  Вебер М. Избранные произведения. С. 263.


[Закрыть], в чем Макс Вебер видел характерную черту протестантской этики. Что касается «равенства сопротивлений», которое на геополитическом уровне называют «паритетом сил», «балансом вооружений», «адекватностью ответного удара» или «равновесием страха», то оно не способно обеспечить устойчивость, длительный и тем более «вечный мир», о чем мечтал И. Кант. Если говорить о внутриполитической ситуации, то ставку на «равенство сопротивлений» сделали в свое время те страны, которые разрешили свободную продажу оружия в частные руки. Однако многочисленные немотивированные акты насилия, в том числе и со стороны детей, побуждают общественное мнение выступать за запрещение продажи оружия.

Весьма актуально в свете современного кризиса, охватившего прежде всего развитые страны, звучат следующие слова А. И. Солженицына: «Нелегок будет такой поворот (к самоограничению) западной свободной экономике, это революционная ломка, полная перестройка всех представлений и целей… Стимул к самоограничению еще никогда не существовал в буржуазной экономике, но как легко и как давно он мог быть сформулирован из нравственных соображений. Исходное понятие – частной собственности, частной экономической инициативы – природны человеку, и нужны для личной свободы его и нормального самочувствия, и благодеятельны были бы для общества, если бы только носители их самоограничились, а не доводили бы размером и напором своей собственности и корысти до социального зла, не пытались бы покупать власть, подчинять прессу. Именно в ответ на бесстыдство неограниченной наживы развился и весь социализм»[363]363
  Солженицын А. Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни // Новый мир. 1991. № 5. С. 26.


[Закрыть].