Текст книги "Покушение"

Глава 11

Граф Пален, навестил меня поздно вечером. Он был чем-то озабочен, заметно торопился, и думаю только поэтому и не заметил, как я смущена. Приди он чуть раньше, мог получиться большой конфуз. Дело в том, что пока я мерила обновы, Миша без дела слонялся по покоям, не решаясь оторвать меня от важного дела. Я видела, как он мается, и когда кончила с примерками, не могла его не наградить за терпение и достойное поведение.

Время было уже позднее, мы решили, что сегодня нас больше никто не побеспокоит, и собрались лечь спать. Мой молодой друг за целый день ожидания накопил столько любовного пыла, что набросился на меня как голодный волк на овцу. Я пыталась его успокоить, но он совершенно потерял голову.

Однако в самый разгар любовных игр под нашими окнами поднялся шум. Я уговорила Мишу прерваться и посмотреть, что там случилось. Он неохотно повиновался, встал и на всякий случай оделся. Вот в этот-то момент во входную дверь требовательно постучали. Миша сразу подошел и спросил, кто пришел. Оказалось, что это явился Пален.

Пока Воронцов открывал дверь и докладывал военному губернатору, что служба протекает без происшествий, я успела надеть ночную рубашку, поправить сбитую постель и легла, закрывшись до горла одеялом.

– Ваше сиятельство, – сказал Воронцов около двери в мою спальню, – госпожа Крылова уже легла. Прикажете ее разбудить?

– Не стоит, я всего на минуту. Спросите, может ли она принять меня не вставая.

Миша меня «разбудил». Я, конечно, не отказала всесильному графу и он, не чинясь, вошел в комнату.

– Извините, что обеспокоил, – сказал он, подойдя прямо к моей кровати, – я буквально на минуту. Алевтина Сергеевна, по какому ведомству служит ваш муж?

– Он не служит, – ответила я, давая возможность графу заметить, что на мне есть одежда. – Муж занимается частной медицинской практикой.

– А вы не знаете, к какой губернии он приписан?

Я не поняла вопрос и так ему и сказала.

– Все русские дворяне приписаны к разным губерниям, – объяснил он. – Вы не знаете, к какой приписан ваш муж?

– Не знаю, ваше сиятельство, – ответила я. – Мы никогда не говорили на эту тему. Я только знаю, что его близкий родственник, Антон Иванович Крылов, служит в лейб-гвардии егерском полку.

– Прекрасно, тогда я сам разберусь с его родословной, – сказал Пален, направляясь к выходу.

Миша, стоявший во время разговора в дверях, посторонился, пропуская графа и последовал за ним запереть входную дверь.

– А неплохая из этой крестьяночки получится императрица, мы с ней славно будем править Россией, – подумал, на этот раз по-русски, Пален. – А потом я на ней, пожалуй, женюсь, и у меня, будет возможность стать законным Российским императором. – Только сначала нужно будет устранить мужа, а если ее увлечет этот воронцовский щенок, то его тоже. Мне соперники не нужны.

Я сначала ничего не поняла, но когда до меня дошло что он хочет сделать, вскочила с постели, как ужаленная. Миша, заперев за гостем дверь, вернулся в спальню и, соблазнившись моей открытостью, с места в карьер бросился с ласкам.

Однако на этот раз получил решительный отпор и обиженный отступил:

– Алекс, что с вами, чем я провинился? – спросил он, ничего не понимая, потом, будто догадавшись, завел старую песню. – Я понял, вам больше неинтересно со мной! Я вам совсем не нравлюсь!

– Миша! – воскликнула я. – То, как я к вам отношусь, я доказала уже не помню сколько раз! Неужели вас, умного молодого человека, ничего кроме этого не интересует? Поверьте, это не самое главное в жизни!

– Я раньше тоже так думал, – уныло сказал он, – но теперь мои взгляды на жизнь изменились.

– Надеюсь, не я тому причина?

– Не надейтесь, именно вы. Все мужчины только для того и рождены, чтобы служить женщинам. Вот я и хочу вам служить, а вы меня отталкиваете!

От такой чисто мужской логики я едва не рассмеялась.

– Вы уверены, что хотите мне служить? – с насмешкой спросила я.

– Хочу, – решительно подтвердил он.

– Служить или делать со мной что-то другое? – уточнила я.

– Служить, – уже менее уверено, сказал он.

– Ну, так и служите, а не заглядывайте мне под рубашку. Вы там ничего нового не увидите! А теперь оставьте меня, мне нужно побыть одной и подумать.

– Это все граф виноват? Он вам подал какие-то неприличные знаки? – догадался аглицкий умник. – Теперь мне все понятно! Вы предпочитаете меня этому старику! Я дам ему пощечину и заставлю драться на дуэли!

– Миша, да уйди ты отсюда, ради бога, – взмолилась я, – успокойся, я не нужна Палену. Ему вообще неинтересны женщины, а нужна только власть. Ты был в этом совершенно прав. Просто я устала, меня тошнит и нужно побыть одной. Любая женщина имеет на это право!

– Хорошо, – неохотно согласился он, – отдыхайте, но обещайте ночью не прогонять меня!

– Хорошо, обещаю, – согласилась я, чтобы только отделаться от него. – Ночью мы с тобой спим вместе!

Воронцов просиял и выскочил из комнаты.

Теперь все становится понятно, подумала я, даже не проводив его взглядом. Никакая я не племянница Дантона. Пален рассчитывает выдать меня за наследницу российского престола и с моей помощью получить власть.

Главное было узнать, что в этой истории правда, а что вымысел.

– Миша, пойдите сюда, – позвала я, и он тотчас возник в комнате с сияющей улыбкой.

Однако увидев, что я не в постели, а сижу в кресле, сразу же разочаровано вздохнул.

– Миша, что вы знаете об императоре Иване Антоновиче? – спросила я.

– О ком? – удивленно переспросил он.

– Об императоре Иоанне Антоновиче, – поправилась я.

– А у нас что, был такой император? – удивился он.

– Был, – вздохнув, – сказала я. – Внук царя Иоанна Алексеевича.

– У нас что, и такой царь был? – опять удивился он. – Никогда не слышал.

– Был, старший брат Петра Великого.

– А, – протянул он. – Что-то такое припоминаю, а зачем они вам?

– Мне нужно узнать все, что возможно об Иоанне Антоновиче, сыне принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, и герцога Брауншвейг-Люнебургского Антона-Ульриха. Его в младенчестве посадила на престол тетка Анна Иоанновна, а двоюродная тетка Елизавета Петровна заключила в крепость.

– Алекс, вы все время говорите, что вы простая крестьянка, так откуда вам это известно? – поразился Миша.

– Сдается мне, что они мои дальние родственники, – вздохнув, сказала я. – Вот и пытаюсь узнать историю этого семейства. Вы мне сможете помочь?

– Так вот почему Пален вьется вокруг вас! – вдруг догадался он. – Хочет устроить заговор!

– Какие глупости, с чего вы взяли! – испугано воскликнула я. – Немедленно забудьте об этом, если не хотите мне большого зла. Император, конечно, рыцарь и очень добр ко мне, но если до него дойдут слухи о нашем дальнем родстве, мне несдобровать. Поэтому я и хочу узнать все, что можно о второй ветви императорской фамилии. Вы принадлежите к родовой аристократии и вам легче это сделать.

– Нет, Алекс, вы напрасно не хотите поверить в злой умысел графа Палена. Это он подсылал убийц!

– Зачем ему меня убивать? – устало спросила я. – Если следовать вашей логике, я нужна ему для заговора живая, а убить меня могут желать его конкуренты.

– Алекс, я отдам за вас свою жизнь! – воскликнул он, пал перед креслом на колени и начал жарко целовать ноги, пытаясь осторожно их развести.

– Миша вы можете быть серьезным? – раздраженно спросила я, оправляя подол рубашки. – Уберите, пожалуйста, руки и не трогайте моих колен, они вам не сделали ничего дурного!

– Я просто выражаю им свою благодарность, они у вас такие круглые и кроткие, – попытался он перевести разговор в шутливое русло, но я его отнюдь не поддержала.

Судя по всему, положение мое было крайне серьезно, и Алеша был прав, предупредив меня, что в моем положении лучше всего прикидываться дурочкой. Однако, что сделано, то сделано. Деревенской дурочкой меня больше не считают ни сам царь, ни его первый вельможа.

– Алекс, дорогая, – взялся за свое мой скучающий аморет, – уже поздно, пора ложиться. Помните, как говорится в русских сказках: «утро вечера мудренее». Ляжемте поскорее, а утром я обещаю что-нибудь придумать.

Действительно, ложиться было пора, но надежды, что он сможет что-то придумать, у меня, конечно, не было. Слишком Воронцов был юн, пылок и легкомыслен.

– Бог с ними со всеми, Миша, давайте ложиться спать, но я вас прошу, несмотря на данное мной обещание, лечь отдельно. Мне сейчас не до плотских утех.

– Это никак невозможно, Алекс! – вскричал он со слезами на глазах. – Вы разбиваете мне сердце! Воля ваша меня прогнать, но я все равно всю ночь не сомкну глаз!

Я не стала больше возражать и отпираться от данного слова, сама разделась и легла. Миша, как на пожар, сбросил с себя одежду и юркнул ко мне под одеяло. Однако вскоре понял, что зря меня не послушался. Мне было никак не до любви, и я смогла принять только косвенное участие в его пылких объятиях. Он уже узнал, что такое настоящая страсть и моя равнодушная пассивность его более не устраивала. Он вскоре отпустил меня и обижено спросил:

– Я вам совсем неприятен?

– Да, – кратко ответила я.

– Алекс, вы жестоки! Неужели у вас не осталось ко мне капли нежности?!

– Миша, мои просьбы нужно выполнять! И прекратите называть меня собачьей кличкой «Алекс», у меня есть свое русское имя! – ответила я и повернулась к нему спиной.

Он долго горестно вздыхал, ворочался и мешал мне заснуть. Наконец не выдержал молчания и повинился:

– Простите меня, Алевтина Сергеевна, я был неправ. А что касается вашего дела, то я отведу вас к одной своей тетушке, княгине Щербатовой – вдове известного историка Михаила Михайловича Щербатова. Возможно, она сможет дать вам необходимые разъяснения.

– Как вы меня туда отведете, когда я нахожусь под арестом, да еще и под вашей охраной. Мы просто оба попадем в дурную историю.

– Я уже все придумал! – радостно оживился Миша, решив, что я его простила. – Завтра в Зимнем на посту будет дежурить моя рота. Я прикажу принести вам одежду нашего полка, и мы ночью сможем беспрепятственно отправиться, куда нам заблагорассудится!

– А вдруг меня будут разыскивать император или Пален? – с сомнением спросила я.

– Государь ездит ночевать к семье в Петродворец, а графу что делать ночью в Зимнем? Мы быстро навестим тетку, узнаем все, что нужно, и к утру вернемся назад. Она живет совсем близко на Невском. До ее дома отсюда хода менее десяти минут! Соглашайтесь Алекс, и не дуйтесь на меня. Вы разбиваете мне сердце!

– Так уж и разбиваю! – улыбнулась я.

Он это почувствовал и немедля заключил меня в объятия. На этот раз я не противилась. Мне и самой надоело быть неприступной, и я позволила ему меня соблазнить. Миша был в полном восторге, и как только мог, старался быть приятным. После понятных действий мы так и заснули, не расцепляя объятия.

Утром он вскочил чуть свет, и едва сменился караул, развил кипучую деятельность. Сначала вызывал своего приятеля Огинского и долго с ним шептался. Потом к нему пришел какой-то гвардейский сержант с княжеским титулом, примерно моего роста и комплекции, и обещал к вечеру принести свой Преображенский мундир.

Тотчас наградить Мишу за рвение я не рискнула, памятуя обещание Палена расправиться с ним, если он сблизится со мной и станет ему помехой. Во власти и способностях графа я ничуть не сомневалась. Тому свидетельством были мои туалеты. Как он сумел за немыслимо короткий срок добыть мне столько платьев и туфель, не укладывалось в разуме!

Миша, конечно, пытался выторговывать себе лишние дневные ласки, но, помня вчерашнюю трепку, и мою последовавшую за тем холодность, в этом не особо усердствовал. Мы даже на какое-то время разошлись в разные комнаты, но скоро обоим стало скучно, и я пришла к нему просто поболтать.

Мое благоразумие принесло свои плоды. Когда в дверь постучали, срочно одеваться, как и прятать румянец и блестящие глаза нам не потребовалось. Миша спросил, кто пришел и незнакомый, уверенный голос с каким-то незнакомым мне акцентом ответил, что по приказанию императора госпоже Крыловой следует немедленно явиться в кабинет его величества.

– Это Кутайсов, – прошептал мне на ухо Воронцов, глазами указывая, чтобы я ушла к себе, – камердинер Павла.

Об этом человеке мне рассказывала Маланья Никитична. Он был пленным турком, попал каким-то образом в услужение к Павлу Петровичу и завоевал его расположение и полное доверие. К ужасу русского родового дворянства, Павел этим летом пожаловал его баронским титулом и пообещал скоро сделать графом.

Пока Миша открывал дверь, я быстро прошла к себе и села в кресло, изобразив на лице глубокую задумчивость. Лишь только я заняла позицию, как в дверь громко постучали, и Воронцов, не входя, с порога, обратился ко мне холодным официальным тоном:

– Госпожа Крылова, к вам барон Кутайсов от его величества.

– Просите его войти, – без промедления, ответила я.

Миша не успел ничего сказать, как в комнату вошел человек лет сорока пяти с темным, нерусским лицом и карими миндалевидными глазами. Я встала и вежливо ему поклонилась. Он снисходительно кивнул в ответ и заговорил неприятным, каким-то придушенным голосом:

– Госпожа Крылова, его величество император Павел Петрович просит тебя оказать честь и посетить ему в кабинете.

Он так и сказал не «его», а «ему».

– Извольте подождать несколько минут, мне нужно переодеться, – попросила я.

На мне было надето скромное платье из шелка темно-болотного цвета, отделанное узкой золотой тесьмой. Оно было вполне прилично для дня, но не совсем подходило для визита к императору. Кутайсов осмотрел меня с головы до ног и, кажется, остался доволен.

– Не нужно переодеваться, – решительно сказал он, – государь не любит ждать. Надень перчатки, это будет хватит.

Я кивнула и начала натягивать на руки перчатки из телесного цвета лайки. Кутайсов не дожидаясь когда я буду готова, повернулся и вышел из комнаты. Просить его погодить, я не решилась, и пришлось идти за ним, надевая перчатки на ходу. Миша, не спрашивая позволения, устремился следом за мной.

Выполнив свою миссию, императорский камердинер перестал обращать на меня внимания. Он шел впереди, не удосуживаясь даже посмотреть, следую ли я за ним. Мне такое небрежение не очень понравилось, но лезть со своим уставом в чужой монастырь я не стала и безмолвно следовала за любимцем государя.

Мы спустились по лестнице на нижний этаж и довольно скоро добрались до личных покоев императора. Барон вошел в приемную. Мы с Мишей последовали за ним и оказались в обширной комнате, украшенной картинами.

Я еще никогда не видела такой красоты и застыла на месте, забыв, почему здесь оказалась. На картинах были изображены пейзажи и люди, так искусно нарисованные, что казались живыми.

– Жди здесь, – приказал мне Кутайсов, делая вид, что не замечает ни моего восторженного удивления, ни моего провожатого.

Он прошел во внутреннюю дверь, и мы остались вдвоем.

Миша только мельком взглянул на картины, драгоценную мебель и остался стоять, потупив взгляд, жестоко ревнуя меня к самодержцу. Он вполне резонно понимал, что его к императору не пригласят, и в его воображении представлялась страшная картина моего соблазнения.

Но тут на его счастье в приемную вошла темноволосая женщина, уже не молодая, лет двадцати двух, с нежной кожей и большими выразительными глазами. Она ласково посмотрела на меня и спросила, не я ли та самая госпожа Крылова, которую ждет государь. Я сделала ей книксен и ответила, что это именно я.

– А это ваш телохранитель? – поинтересовалась женщина, с удовольствием глядя на моего стройного провожатого.

Сама же в это время думала о том, какой красивый мальчик этот Преображенский поручик.

– Поручик Воронцов, – отрекомендовался Миша. – По приказанию графа Палена охраняю госпожу Крылову от злоумышленников.

– А я Анна Петровна Лопухина, – почему-то с нежной улыбкой на устах представилась женщина, как и Миша, опустив свой титул. – Вы не будете в претензии поручик подождать госпожу Крылову здесь?

– Сочту за честь, ваше сиятельство, – как мне показалось, не совсем уместно и излишне горячо воскликнул он. – Я всего лишь солдат!

Лопухина ему мило улыбнулась, и ласковым голосом пригласила меня следовать за собой. Миша сразу же успокоился по поводу меня и Павла, а вот мне такое его многозначительное знакомство с близким «другом» царя совсем не понравилось. Конечно, Лопухина была не дурна собой, но посчитать ее красавицей я бы ни за что не решилась. Обычная молодая женщина, каких много. Мне даже стало удивительно, что такого нашел в ней император!

Лопухина пошла вперед чуть боком, чтобы видеть, успеваю ли я за ней. Мы прошли несколько парадно обставленных комнат, и она без стука вошла в кабинет императора. Тот был не велик и обставлен совсем скромной мебелью. Чего здесь было много, так это книг в шкафах и бумаг, разложенным по столам аккуратными стопками. По кабинету сразу было видно, что хозяин его очень аккуратный, если не педантичный человек. Я быстро осмотрелась, пытаясь представить, откуда покажется Павел Петрович, и почти случайно увидела его за столом, склоненного над бумагами. Он был так сосредоточен, что даже не посмотрел в нашу сторону.

– Ваше Величество, госпожа Крылова, – подойдя к столу, тихо сказала Лопухина.

Павел быстро поднял голову и, увидев меня, встал и почтительно поклонился. Я ответила ему низким реверансом. Император как-то рассеяно мне улыбнулся и виновато попросил:

– Дорогие дамы, вы меня не обессудите, если вам придется несколько минут поскучать в одиночестве, мне нужно закончить важный документ. Анна, не сочтите за труд, пока я занят, развлечь нашу гостью.

Мы обе разом склонились в реверансе. У меня он получился много красивее и изящнее чем у Анны Петровны.

– Пойдемте, голубушка, – улыбнувшись, сказала Лопухина, – не будем мешать Его Величеству.

Мы ушли в конец кабинета, за китайскую ширму и сели рядом на атласный диван.

– Павел Петрович мне много рассказывал о вас, – сообщила мне фаворитка, как и прежде ласково улыбаясь.

Сама же в это время подумала, что я недурна, только простовата. Потом решила, что во мне нет настоящей породы и что цвет лица у нее лучше, чем у меня!

– Вы, кажется, еще недавно были крепостной крестьянкой? – спросила он, впрочем, безо всякого подвоха, просто ей было интересно это знать.

– Была, ваше сиятельство, – ответила я. – Сначала крестьянкой, потом солдаткой, теперь вот сделалась худородной дворянкой.

Смелая девчонка, дерзка, уверена в себе, подумала княжна, и ничуть не стесняется своего скромного положения. Павел вполне может ей заинтересоваться. Нужно проследить, чтобы их отношения не упрочились.

Вслух же, она спросила:

– Я слышала, что здесь, во дворце, на вас было покушение? В какое страшное время мы живем! Нигде нельзя быть спокойной за свою жизнь и безопасность.

– Я думаю, ваша светлость, покушение было случайным. Наверное, произошла какая-то ошибка, кому нужно убивать простую женщину, которую никто не знает! – ответила я.

– О, ошибки в таком деле бывают редко, знать вы кому-то очень мешаете! – успокоила она меня. – А этот юноша, что вас охраняет, он в вас не влюблен?

– Не думаю, ваше сиятельство, он еще слишком молод для серьезного чувства. Его пока больше интересуют игры и книги.

– Не скажите, – задумчиво сказала Лопухина, – для любви возраст не препятствие. Я видела, как он смотрел на вас, когда я вас от него уводила.

– Мне кажется, – в свою очередь и я пустилась в область догадок, – это увидев вас, он был совершенно сражен.

– Вряд ли, я для него слишком стара и гожусь едва ли не в матери. Мне уже скоро двадцать… Это вы еще совсем молоды. Вам сколько теперь лет?

– Не знаю точно, ваше сиятельство, у крестьян возраста так точно не ведутся как у дворян. Думаю, лет восемнадцать, может быть чуть боле.

– Ну, тогда мы с вами почти ровесницы, – развеселилась Лопухина. – У девушек года проходят так быстро!

Врет она все, подумала я, ей никак не меньше двадцати двух лет! Тоже мне ровесница выискалась!

Тут к нам за ширму заглянул Павел Петрович и наш разговор прервался.

– Вот я и свободен! О чем, сударушки, беседуете? – весело спросил он, с удовольствием на нас глядя.

– Я расспрашивала госпожу Крылову о покушении, – улыбнулась царю Лопухина.

Павел согласно кивнул, потом вдруг отстранился от разговора и задумался. Я даже не успевала следить, что происходит у него в голове.

– Да, да, это несомненно, – горячо воскликнул он, видимо отвечая не Лопухиной, а своим мыслям. – Дела государственные требуют от меня неослабного внимания. А у нас в державе пока еще слишком мало порядка. При моем характере мне трудно видеть, что дела идут вкривь и вкось, и что причиною тому небрежность и личные виды моих нерадивых подданных! Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое.

К покушению на меня и словам Лопухиной его тирада не имела никакого касательства, но государям дозволено вслух разговаривать не только с подданными, но и с самим собой.

– Разве хорошо, когда вас будут ненавидеть? – вмешалась в его мысли Лопухина. – Лучше когда все любят!

– Именно этого добивалась одна известная августейшая особа, – быстро ответил он, не называя ту особу по имени, – и почти разрушила нашу вековую государственность. Кругом царят разгильдяйство и небрежение обязанностями. Чиновники думают не о своем долге и служении престолу, а лишь о мздоимстве и личных видах.

Словно опомнившись, он вдруг замолчал и виновато улыбнулся:

– Простите, сударыни, я видно совсем замучил вас государственными суждениями. Думаю, вам, милые дамы, нет нужды слушать ворчание старого императора на нерадивых подданных. Давайте поговорим о вещах, более свойственным молодым женщинам.

Мы обе почтительно смотрели на него, ожидая интересного разговора. Павел Петрович, одобрительно нам улыбался и подумал, что бы такое сказать приятное. Наконец он решил, что более другого нам будет интересно говорить о нарядах и моде.

– У вас красивое платье, – сказал он мне для затравки разговора, впрочем, едва на него взглянув. – Как вам нравится петербургская мода?

– Никак, ваше величество, – ответила я. – Мне еще нигде не случалось бывать, потому я не могу о ней судить.

– Право? Ну, впрочем, вы и не могли ничего видеть, вы же были под арестом. Но когда вы попадете в свет, надеюсь, оцените мои нововведения. Иные осуждают меня за вмешательство в сию деликатную сферу, однако делают это из глупости или по недоумению. Мода, как и все в государстве должна служить общим задачам управления.

– Павел Петрович, мы говорим о моде или государстве? – спросила, лукаво блеснув глазами, Лопухина.

– Простите, милые дамы, я опять взялся за свое, – улыбнулся он. – Что делать, когда управляешь такой огромной империей, да еще и без толковых помощников. Поневоле можешь думать только об одном предмете – благе государства. Ну, полно надо мной смеяться. Хотите, поговорим о мистике?

– Я в этом мало понимаю, – созналась Лопухина. – В приметы еще кое-как верю, а в обычной жизни ничего мистического не замечала.

– Приметы это вздор, глупость трусливых невежд, а вот настоящая мистика существует, причем совсем необъяснимо от науки.

– Я и в науке не понимаю, – засмеялась Анна Петровна. – У нас барышень ей не обучают.

– Может быть это и правильно, – задумчиво сказал царь, – женщинам господь определил другое предназначение и для барышень такие знания могут быть пагубны. – Что это я говорил о мистике?

– Что она существует отдельно от науки, – осмелилась я вмешаться в разговор.

– Да, верно. Хотя наука в восемнадцатом веке и достигла совершенства, познав все тайны вселенной, но мистического начала она еще не постигла. И о мистике я могу вам рассказать историю, случившуюся со мной. Хотите послушать?

– Хотим, Ваше Величество, – в один голос воскликнули мы.

– Тогда слушайте, я расскажу вам, как у меня случилось свидание с моим великим прадедом!

– С Петром Великим? – уточнила Лопухина.

– Именно, – кивнул головой император. – Однажды вечером, – начал он интригующим голосом, – или, пожалуй, уже ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам. Мы провели вечер у меня во дворце за разговорами и табаком, и вздумали, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодная, это было в лучшую пору нашей весны. Разговор шел не о религии и не о чем-нибудь серьезном, а, напротив того, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих.

Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, который следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза, шляпе.

Этот человек будто ждал кого-то. Только я миновал его, он, не говоря ни слова, вышел и пошел около меня с левой стороны. Несмотря на яркий лунный свет, я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно камень ударяется о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обернувшись к Куракину, сказал:

– Судьба послала нам странного спутника.

– Какого спутника? – не понял он.

– Господина, идущего от меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, им производимому, – объяснил я, удивляясь, как он мог не увидеть такого необычного попутчика.

Куракин в изумлении раскрыл глаза и возразил, что у меня с левой стороны никого нет.

– Как! Ты не видишь человека между мною и домовой стеною? – в растерянности от его рассеянности спросил я.

– Вы идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею, – твердо заявил он.

Я протянул руку и ощупал ее прохладный камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под его шляпой увидел такие блестящие глаза, каких я не встречал никогда, ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили во мне какое-то чарующее действие.

– Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.

Я в ту минуту весь дрожал, но не от страха, а от холода. Я чувствовал, как что-то особенное пронзало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзала в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:

– Павел!

Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал:

– Что вам нужно, сударь?

– Павел! – сказал опять голос, на этот раз как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.

Я не мог в ответ вымолвить ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.

– Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!

Я обратился к Куракину, который также остановился и удивленно озирался по сторонам.

– Слышишь? – спросил я его.

– Ничего не слышу, – отвечал тот, – решительно ничего.

Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.

– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты недолго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.

Он пошел снова, глядя на меня тем же проницательным взором. И если я прежде остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти, потому только, что пошел он. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь направлял меня. Это продолжилось более часа. Где мы шли, я не знал…

На этом месте рассказа Павел Петрович замолчал и уставился неестественно блестящими глазами в пространство между мной и Анной Петровной. Мы напряженно ждали или конца, или продолжения рассказа. Видно было, что император болезненно переживает когда-то произошедшую с ним историю.

– И что дальше? – не выдержав затянувшегося молчания, дрожащим голосом спросила Лопухина.

Павел Петрович очнулся и, будто вернувшись из прошлого времени в свой кабинет, продолжил:

– Наконец, мы пришли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Тот человек пошел прямо к одному как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому. Я, конечно, следовал за ним и когда он остановился, сделал то же что и он.

– Прощай, Павел, – сказал он, – ты еще увидишь меня опять здесь и кое-где еще.

При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.

Павел I замолчал, и опять, казалось, забыл о нас. Мы, не осмеливаясь его беспокоить, тихо, не переглядываясь, сидели на своем диване. Наконец он очнулся и заговорил совсем другим, любезным тоном:

– Вот вам и мистическая история. Как, было страшно слушать?

– Но ведь то, что говорил твой… ваш, – поправилась Лопухина, – странный спутник не исполнилось! Он ведь говорил что ты… простите, государь, вы умрете молодым!

– Ты, Анна, хочешь сказать, что я уже не молод? Поверь, сорок пять лет совсем не много. Так что пророчество Петра Великого еще может и свершиться! Кругом меня смута и заговоры. Меня ненавидят великосветские тунеядцы, привыкшие к безделью, праздности и неге, развращенные в предшествующее царствование! Господь дал мне корону и высшую власть, чтобы я спас эту заблудшую страну, и он же спросит с меня за нее! Я никому не могу и не должен доверять!

Лицо его внезапно исказилось, из любезного, даже приятного, стало напряженным и отталкивающим.

– Павел Петрович, – умоляюще проговорила Лопухина, – ради Создателя, успокойтесь, не нужно так переживать, все как-нибудь устроится!

Император слепо на нее взглянул и попытался взять себя в руки, но внутренняя обида, раздражение так его разжигали, что у него от напряжения начали подрагивать губы.

Я пристально смотрела на него, слышала его мысли, и мне казалось, что главная драма этого человека состоит в том, что провидение решило жестоко подшутить и над ним, и над страной, которой он управлял. Не было большей насмешки, чем вручить педанту, аккуратисту, человеку четкому и конкретному, скипетр державы, в которой разгильдяйство и необязательность возводятся едва ли не в ранг национальной гордости.