Текст книги "Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера"

Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера
Повесть, рассказы, миниатюры
Сергей Штанько

Иллюстратор Вероника Валерьевна Земскова

© Сергей Штанько, 2017

© Вероника Валерьевна Земскова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4474-1414-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера

«Войска повстанцев окружают Фоменто, пока не ясно, удалось ли им уже взять город в кольцо и каковы действие правительственных войск, информация с места событий появляется самая противоречивая…» – сквозь помехи и прохладные ещё лучи рассветного южного солнца разносилось из динамиков над прогулочной палубой парохода, отходящего из Джексонвилла в Гавану. Из слушателей были только грузный пожилой джентльмен, куривший сигару, восседая на стуле у самого борта, вальяжный и задумчивый, словно памятник буржуазной солидности и собственного благополучия, да молодой мужчина в светло-бежевом костюме, читавший газету, пока столик перед ним сервировался для завтрака проворными руками стюарда.

– Как полагаешь, Карлос, – обратился мужчина к белозубому мулату, не отрываясь от чтения, – дойдут эти ваши повстанцы до Гаваны? Мне хотелось бы отдохнуть у вас спокойно.

– Сложно сказать, дойдут ли, сеньор, – белозубо улыбался в ответ стюард, – Кастро говорит одно, правительство – противоположное, да вот только к тому, что правительство лжёт, уже все привыкли, а сколько веры тем повстанцам – пока не ясно. Может статься, вторые не лучше первых, тем более что Батиста сам пришёл к власти с помощью переворота, просто у него это вышло быстро.

– Полагаешь, Кастро в случае успеха не станет лучше Батисты?

– Те книги, что я читал в школе, говорят, что власть почти никогда не меняется, только принимает новые формы, да всё одно, все хотят власти и денег, а богатство не уменьшает жадности. Поэтому не думаю, что что-то изменится, не дурак ведь Кастро отказываться от всех этих казино и туристов, так что для вас ничего не изменится, отдохнёте себе спокойно. И для нас ничего не изменится, только налоги будем платить в другой карман. Примерно как у вас инаугурация нового президента, только с войной вместо выборов.

– Надеюсь, Карлос, ты прав, и вам не устроят тропический вариант России, – отвечал пассажир, с интересом выслушав кубинца. – И принеси мне, пожалуйста, кофе.

– Конечно, сеньор Сиззи, одну минуту, – отвечал, уходя, стюард, вновь оставляя всё внимание мужчины его газете.

«Полиция уже установила личность убийцы предполагаемого босса нью-йоркской мафии Тонино Бадольини, тело которого было обнаружено вчера в доках в нижней части Ист-Ривер. Убийство было сразу приписано так называемому Гудзонскому Ассасину, таинственному киллеру мафии, на счёт которого относили практически все громкие убийства в криминальной среде на севере страны за последние пять или шесть лет. Об этом человеке не было ничего известно до сегодняшнего утра, когда полиция при осмотре места преступления обнаружила членскую карточку одного из атлетических клубов Нью-Джерси на имя Луиса Сайфера. Очевидно, потеря карточки стала результатом анекдотичной оплошности или же фатального невезения неуловимого убийцы. Проведённая полицией проверка показала, что имя это – настоящее, также уже известно, что Сайфер проходил военную службу в Корее, там и было сделано единственное имеющееся у полиции его фото».

Ниже газета любезно предоставляла вниманию читателей означенное фото: двое юношей, почти ещё дети, широко улыбаясь в камеру, стоят, опершись на винтовки, странно контрастируя своей юной беззаботностью с кровавой сложностью того взрослого дела, для которого они туда прибыли, так же, как и умиротворяющий пейзаж на фоне казался насмешкой над изображением поля боя.

«К расследованию уже подключилось ФБР, и, если хотя бы четверть из приписываемых Ассасину убийств действительно совершил Сайфер, его арест может стать самым громким делом со времён Капоне».

В запах моря вмешался согревающий аромат кофе, и на стол опустился поднос с дымящейся чашкой. Пассажир повернул к стюарду газетную страницу с фотографией:

– Читал сегодняшнюю газету, Карлос? Такой милый был парень, а сделал такую карьеру.

– Sí, мистер Сиззи, – отвечал Карлос, взглянув на фото. – Наверное, каждый добивается успеха в том деле, которое ему хорошо даётся. Быть может, война его на это толкнула.

– Да, то, чему учит война, едва ли применишь в мирной жизни. А с другой стороны – может, не так плохо, что он убил такого опасного преступника? В каком-то смысле, он сделал мир чуть лучше, хоть и плохим способом.

– Может, он сделал мир лучше для простых людей, которых держал в страхе этот мафиози, да хуже для полиции и правительства, – пожал плечами мулат. – Ведь полиция без преступников почти как врачи без болезней.

– Да ты философ, – ухмыльнулся мужчина, с интересом глядя на стюарда. – Как думаешь, смогут его найти?

– По одному имени и такому фото едва ли. Да и он, судя по всему, должен быть чертовски ловким малым, если хоть отчасти верно то, что о нём пишут.

Мужчина откинулся в кресле и прикрыл глаза, подставляясь утреннему солнцу, и печать долгого напряжения в правильных и не лишенных благородства чертах его лица постепенно растворялась в безмятежности, словно смываемая ласковым лучами и солёным морским ветром.

– Мне всегда симпатичны талантливые люди, – негромко произнёс он, – даже если их талант не всегда используется в тех целях, что обычно считаются благими.

Крепкая рука протянулась к подносу и ухватила кофейную чашку, словно тигриная лапа добычу.

В полутёмном кабинете мрачного колониального особняка на границе Нью-Йорка и Нью-Джерси сидели, разделяемые бутылкой марсалы, за массивным изукрашенным резьбой столом седеющий импозантный мужчина в дорогом костюме и крепкий мужчина лет тридцати в спортивной куртке. Тот, что был старше, выглядел явным хозяином дома и положения, создавая ореол властности и уверенности, младший же выглядел как человек, который знает себе цену, и знает, что она высока. Комната обилием книг походила на библиотеку, а строгой роскошью обстановки говорила о вкусе и немалом достатке своего владельца. За окном, выходившим в сад, медленно падал большими хлопьями снег, создавая идиллически домашний вид рождественской открытки.

– Пресвятая Дева, Луи! – всплеснул руками хозяин. – Как ты мог потерять там эту чёртову карту?

– Как обычно вещи теряются, – было ему ответом пожатие крепких плеч в спортивной куртке. – Выпала из кармана.

– Ты так говоришь, словно тебя это не беспокоит.

– Главное, дело сделано, – невозмутимо продолжал Луи, – а эта потеря только несколько осложняет мои дальнейшие действия. В конце концов, едва ли меня можно найти по этой улике.

– Это верно, – примирительно вздохнул хозяин. – И ты сделал хорошее дело. Тонино был дурным человеком, упокой Господь его душу, дурным и чертовски опасным, и ты избавил многих людей от серьёзных проблем.

– Без обид, Фрэнки, – суровое лицо мужчины разгладилось улыбкой, – но пари готов держать: Бадольини мог бы сказать о тебе то же самое.

– Мог бы, – задумчиво кивнул вальяжный хозяин, – но между нами большая разница. Я бизнесмен, а не убийца и наркоторговец. Даже если бизнес иногда сопряжен с насилием, я иду на это ради дела, и не только для себя. Я достаточно богат, чтобы иметь возможность бросить всё это и уехать в Швейцарию, на Ривьеру или домой на Сицилию. Но от меня зависит благополучие других людей, а я человек чести и не могу их оставить, пока не передам дело тому, кто сможет его продолжить. А Тонино было плевать на всё это, он хотел только денег и власти и хотел немедленно, не задумываясь о последствиях. Он не останавливался перед убийством ради нескольких лишних долларов, он готов был продавать оружием всем подряд, не заботясь о том, что оно будет стрелять и сеять панику на улицах. А ещё он продавал наркотики, несмотря на то, что все семьи выступили против этого, он врал всем и пытался скрыть это, но разве скроешь всех этих наркоманов с пустыми глазами, которые заполонили улицы?

– Разве продажа наркотиков – это не такой же бизнес?

– Нет, не такой же, – глаза Фрэнки сузились и вперились в лицо собеседника. – Бизнес должен помогать людям. Кто-то хочет взять денег в долг, построить дом, купить машину или оливкового масла – я помогу им в этом. Кто-то хочет выпить вина, поиграть в рулетку или посетить бордель – что ж, я не судья и не священник, чтобы их осуждать, я помогу им и в этих невинных слабостях. Но Тонино торговал ядом. Ему было всё равно, что героин разрушает семьи, иссушает мозг и превращает человека в развалину; несколько долларов – и ему дела нет, что он разрушает семьи и отнимает будущее у молодёжи. Ты же знаешь, amice, мы, итальянцы, ценим музыку, хорошую еду и семью. И я хочу, чтобы молодые люди росли со своими отцами, учась и набираясь опыта, а не слонялись по грязным притонам со всеми этими немытыми трубачами, которые играют боп, или, того хуже, с бездарями в чёрных беретах, что пытаются сочинять стихи без рифмы. И я хочу, чтобы эти молодые люди могли повзрослеть, жениться на порядочных девушках и чтобы их жёны со своими детишками могли ходить по улицам, не опасаясь всякого обезумевшего от героина сброда, который готов пустить в ход пистолет, купленный у какого-нибудь Бадольини, чтобы раздобыть пару долларов, которые он отнесёт тому же Бадольини обменять на очередную дозу!

– Это очень благородно и убедительно, – мягко улыбнулся Луи, приняв чуть более расслабленную позу в своем вольтеровском кожаном кресле, – но ты не думаешь, что найдутся новые желающие заняться подобным бизнесом?

– Должны найтись, – ответил Фрэнки пирроновским пожатием плеч, – но едва ли кто-то намерен торговать наркотиками ради самого процесса, а тем, кто собирается делать это ради денег, можно предложить другой способ заработать, всем найдётся место и в более здоровом бизнесе, каждому можно найти дело по его способностям и наклонностям. А для тех, кто не умеет договариваться – у меня есть ты. Кстати, по твоим способностям, тебе бы тоже подобрать другое дело, amice, но теперь, видно, придётся подождать, раз всё прошло не очень чисто.

Холодные глаза его молодого собеседника несколько смягчились любопытством, он чуть подался вперёд:

– Судя по тому, сколько раз ты обращался к моим услугам, я и с текущим своим делом недурно справлялся. Что же, ты думаешь, мне бы больше подошло?

– Ты был бы отличным сенатором, не хуже того улыбчивого ирландца из Массачусетса. Тебе бы быть поразговорчивее, и с твоей харизмой ты готовый политик! Только в отличие от всех этих детей дипломатов и бутлегеров, которые росли в окружении ливрейных лакеев, ты знаешь реальную жизнь, знаешь её хорошо и во всех проявлениях, и ты воистину человек, который всего добился сам. Какая-нибудь высокая выборная должность сделает тебя настоящим воплощением американской мечты.

– Полагаю, мои избиратели будут не в восторге, узнав, в какой именно карьере я всего добился, – скептически хмыкнул Луи.

– Ерунда! – нетерпеливо взмахнула ухоженная рука хозяина. – Ты делаешь мир чище, ты выполняешь работу полиции и федералов, причём рискуя собой, а они выпускают всяких подонков по каким-то формальным поводам, кто за взятку, а кто и просто из каких-то идиотских принципов буквы закона, а потом ещё они и адвокаты тех подонков с почётом выходят на пенсию, разве это справедливо?

– Боюсь, не все посмотрят на это так же, но спасибо, что ценишь мою работу.

– Чьи-то взгляды не меняют сути вещей, – плечи дорогого пиджака вновь поползли вверх.

– Не меняют, – согласился Луи кивком головы, но мы от этих взглядов зависим. И я подумаю над твоим предложением насчёт политической карьеры, однако сейчас нам надо рассчитаться за услуги, и решить, что мы будем делать с мистером Сайфером.

– Верно, времени у нас немного. Я думаю, мистеру Сайферу всего лучше сейчас отправиться в какую-нибудь тёплую карибскую страну и, пожалуй, сменить документы, а вот наши расчёты немного изменятся в связи с твоей неожиданной утратой клубной карты.

Глаза молодого мужчины в вольтеровском кресле слегка потемнели, и в них мелькнула едва заметная угроза. Импозантный мужчина с другой стороны стола оказался тонким наблюдателем, и его руки взметнулись в примирительном жесте:

– Не беспокойся, ты всё получишь сполна! Никто не может сказать, что Франческо Гвиччарди не платит по счетам, и не быть наказанным за ложь. Но некоторые изменения всё же внести придётся. Поскольку ты оставил улику, есть вероятность твоего ареста. При всей твоей кошачьей ловкости, ты рискуешь попасть за решётку, а я в этом случае – большими деньгами, которые тебе за этой решёткой не понадобятся. Тебе надо скрыться и сменить личность, но, когда тело Бадольини обнаружат, поднимется большой шум, и я не смогу в скором времени сделать тебе новые документы. Поэтому я предлагаю следующее: ты немедленно направляешься в спокойную страну по твоему выбору, и лучше всего – как можно быстрее, и как можно дальше от Нью-Йорка. Там или сделаешь документы сам, или же их сделаю я, если у меня обнаружится достаточно связей и влияния в этой стране. Что же до твоего гонорара – отправь мне телеграмму, когда прибудешь на место и выберешь себе банк и новое имя, и в течение суток ты станешь богатым человеком. Если же, вопреки ожиданиям, ты попадёшься, разумеется, я приложу все силы, чтобы тебя вытащить, и обеспечу тебе такую тюрьму, что отсидка Капоне в сравнении с ней покажется натуральной каторгой. Если же ты погибнешь… Наследника у тебя, насколько мне известно, нет, но, если ты укажешь кого-то в таком качестве, клянусь честью, этот человек будет приближен к моей семье, и ему до конца жизни не придётся испытывать материальных забот.

Луи откинулся на спинку кресла и слегка прикрыл глаза в задумчивости. Несколько мгновений спокойствие в комнате нарушалось только дыхание двух мужчин да движением причудливых теней, отбрасываемых жёлтым светом качающегося уличного фонаря за окном.

– Что ж, – наконец вздохом прервалась задумчивость, – это справедливо. Пожалуй, это и к лучшему, пора и мне, наверное, отдохнуть. Только вот не думал, что, когда мне придётся что-то менять в жизни, этим чем-то окажется имя. Странно будет перестать быть Сайфером.

– Имя – такой же ярлык, как и отношение к твоему ремеслу. Главное, человеком ты останешься тем же. Зато новый ярлык сможешь выбрать себе сам, а не получить по милости случая. Да и для политической карьеры твое нынешнее имя чересчур демоническое, – строгое лицо Гвиччарди смягчилось улыбкой.

Он потянулся к стоящей на столе бутылке, пробка покинула горлышко с лёгким хлопком, и терпкая краснота разлилась по бокалам, кроваво преломляя неверный свет фонаря и наполняя комнату карамельно-тёплым ароматом смолы, орехов и винограда. Лёгким движением бокал двинулся через широкий стол, сопровождаемый дрожащими рубиновыми тенями, дразня обоняние усилившимся ароматом и воображение образами тех далёких мест, которые породили этот напиток.

– Попробуй, Луи, у этой марсалы вкус моей далёкой родины.

– Ты родился в Нью-Арке, – не глядя на собеседника, ответил зачарованно любующийся причудливой игрой света на гранях бокала Сайфер.

– Родина там, где ты вырос и стал человеком, то место, что тебя воспитало, которое сделало тебя таким, какой ты есть, а меня больше всего сформировала учёба в университете Палермо.

– Правда? Я не знал.

Луи резко поднял голову и взглянул на Гвиччарди с искренним любопытством, мгновенно разбившим броню его невозмутимости: его глаза оживились и смотрели на собеседника с неподдельным интересом, будто человек за столом вдруг до неузнаваемости изменился.

– Не знал, что такое родина или про мою учёбу? – мягко улыбнулся выпускник палермского университета.

– Про то, что итало-американские импортёры оливкового масла столь хорошо образованы, – ядовито ответил Сайфер.

– Здесь я исключение, – лёгкая улыбка неожиданно смягчила суровое лицо Гвиччарди, сменив его образ с хваткого по-акульи дельца на добропорядочного отца семейства, забавляющегося игрой отпрысков на ковре. – В добрых традициях Европы семейное дело должен был наследовать старший сын, а я, имевший счастье иметь старшего брата, предназначался для деятельности духовной или же университетской. Решив, что для карьеры ангелического доктора я слишком люблю жить на земле, да и двадцатый век располагает скорее к занятиям научным, последние я и предпочёл, выбрав, однако, такую непреходящую дисциплину, как история.

– Так у тебя есть брат? Был брат? – добавил Сайфер извиняющимся тоном.

– Конечно, amice, ты же не думал, что я происхожу из итальянской семьи с одним ребёнком – нас бы всей этой семьёй в цирке показывали, – ширилась улыбка Гвиччарди, как у человека, впервые за долгое время позволившего себе отрешиться от текущих дел и предаться приятным воспоминаниям. – У меня был старший брат, Джанлука, младший, Джулио, – он представляет семейный бизнес в Европе: в Италии, Греции и на юге Франции; ещё у меня есть две сестры, которых ты не знаешь потому, что исправно сочиняешь изящные извинения в ответ на каждое моё приглашение на Рождество.

– Ты же знаешь, я не умею веселиться.

– Рождество не для веселья, а для того, чтобы собирались семьи, чтобы их отцы отрывались от своих жалких дел в брокерской конторе или магазине подержанных автомобилей, избавлялись от напыщенности и галстуков и вспоминали о действительно важных вещах.

– Хорошая проповедь семейных ценностей, – ухмыльнулся Сайфер, – а твоё дело, конечно, важное?

– Нет, Луи, оно примерно такое же, да только говорю же, – я никогда и не намеревался заниматься ни этим бизнесом, ни каким-либо ещё; я хотел изучать и преподавать историю, может быть, писать книги. Жить в Палермо, воспитывать детей и внуков, выращивать апельсины, – мечтательно закончил седеющий мужчина в дорогом костюме.

– Какая пастораль! – лицо Сайфера светилось доброжелательной улыбкой, которая светотенью подчёркивала жёсткий взгляд его застывших глаз. – И что же заставило тебя зарабатывать все эти не важные миллионы и играть конгрессменами, как пешками, а сенаторами, как слонами, вместо возни в апельсиновом садике?

– Та самая пастораль и заставила, amice; после гибели Джанлуки мне пришлось наследовать дело, заботиться о семье, ставить на ноги детей и племянников. И я, хвала Господу, смог всем обеспечить достойную жизнь, хорошее образование, дал каждому возможность быть порядочным и достойным человеком, жаль только, что не много времени мне удаётся провести с семьёй и насладиться плодами своих трудов.

– А что случилось с твоим братом? – глаза Сайфера засверкали любопытством поверх бокала марсалы. – Трагичная развязка очередной столь любимой итальянцами шекспировской страсти между Яго, Монтекки и Вендетти?

– Разумное предположение, но нет, – ирония молодого человека была оценена мягкой улыбкой. – Это случилось весной за год до начала мировой войны на одном из греческих островов, орудием судьбы стал шип ската-хвостокола; так что обошлось без Шекспира, но Джанлука принял смерть, как эпический герой, а не посредством выстрела из лупары, что куда более обычно в наших краях и нашей среде. Итак, мой брат получил самые пышные похороны на Сицилии чуть ли не со времён Гарибальди, а я был вынужден оставить свою только начатую преподавательскую карьеру и отбыть в Америку, помогать отцу и семье. Но дети и племянники уже взрослые, так что, когда уляжется шум из-за твоего пристрастия к атлетическим занятиям, я начну потихоньку отходить от дел и вернусь к своей диссертации о Василии Болгаробойце.

– Черт возьми, так вот откуда у тебя эта хитрость Патлена и елейная дипломатия проповедника! – Сайфер выглядел как человек, старые сомнения которого неожиданно вдруг разрешились. – Что ж, определённо, твоя учёба не прошла даром.

Гвиччарди откинулся на спинку кресла и пригубил марсалы, поглядывая насмешливо на своего собеседника. Затем медленно опустил бокал, покрыв стол причудливыми тенями смешанного происхождения от трёх родителей: качающегося за окном фонаря, венецианского гранёного стекла и кровавой тягучести вина, приподнял рукав пиджака и замер мимолётно, глядя на сверкающий серебром циферблат на широком запястье. Рукав опустился, и маслоторговец-византист вновь обрёл вид хваткого дельца:

– Наши хитрости отлично сработались, однако теперь самое время решать, как мы завершим наше последнее дело. Как ты намерен уехать?

– Сперва машиной на запад, по безлюдным местам, – отвечал Луи с видом фланёра, выбирающего, по какому бульвару пройтись, – затем на юго-запад и в Мексику по суше или из Калифорнии морем в ту же Мексику, а может, Коста-Рику. А то и в Эквадор, куда поехать в отпуск, я решаю импульсивно.

– Это не отпуск, будь серьёзнее, – ответил Гвиччарди с едва уловимым раздражением. – Тебе нужно скрыться как можно быстрее, а не раскатывать в Калифорнию к этим нечесаным сёрферам.

– Конечно, Фрэнки, – примирительно улыбнулся Сайфер, – не беспокойся: моя шкура мне так дорога, что я обещаю тебе приложить всё усилия к её сохранению и не лишить тебя радости сделать мистера Сайфера богатым человеком, каким бы ни было его новое имя.

– Такой настрой мне больше по душе, amice. Дать тебе машину?

– Нет, спасибо, поеду на своей, потом сменю на что-то менее приметное.

– Хорошо.

Фрэнки открыл ящик стола, и вытащил на него изрядную кучу банкнот:

– Вот, возьми наличности, здесь чуть больше тысячи мелкими купюрами, должно хватить на дорогу, если не станешь подкупать федеральных агентов.

– Всячески постараюсь избегать этих достойных джентльменов, – вместо благодарности ответил Луи, рассовывая деньги по карманам.

Затем одним глотком допил марсалу, со стуком вернул бокал на стол и, резко встав, произнёс погрустневшим голосом:

– Что ж, Фрэнки, спасибо за всё, надеюсь, ещё увидимся, и ты почитаешь мне свою диссертацию.

Мужчина в костюме встал медленно, подобающе своей солидной фигуре, и, совершив маленькое путешествие вокруг огромного стола, по-отечески обнял молодого мужчину.

– Счастливого пути, Луи, береги себя. И остерегайся людей Тонино, они могут выйти на тебя раньше федералов. И могут оказаться с тобой в одном мотеле или автобусе.

– Твоя проповедь семейных ценностей вдохновила меня дожить до старости и понянчить внуков, – Сайфер вновь обрёл прежнее веселье, – так что обещаю быть осторожным. И прийти к тебе на следующее Рождество.

Мужчины молча пожали руки, тепло глядя друг другу в глаза, и тот, что был в куртке, не оборачиваясь, вышел, тот же, что был в костюме, сел за стол и задумчиво вертел в руках бокал марсалы.

Во дворе под качающимся фонарём стоял двухдверный хардтоп Packard, голубой, цвета воды во фьорде на рассвете, снизу, с полосой цвета слоновой кости посередине и цвета вечернего неба по верху. Сайфер заботливо стряхнул с крыши машины снежную шапку, открыл дверь, и с поворотом ключа двор озарился мягким жёлтым светом, и снежная ночь наполнилась уютным рокотом могучего двигателя, оживляя декабрьскую ночь; и тяжёлые хлопья снега, медленно опускающиеся в тёплых лучах фар, воскрешали в памяти вкус рождественского печенья, и восторженное детское ожидание подарков, и робкую надежду застать всё же бородатого гостя из каминной трубы. Не выказывая признаков ностальгии, мужчина достал из бардачка большую карту автодорог страны, разложил её на крыше автомобиля и внимательно рассматривал её, блуждая глазами по Скалистым горам; затем он вынул из кармана аптечный пузырёк, и на широкую ладонь легла маленькая белая таблетка, чья внушительная мощь скрывалась за скромным названием «бензедрин». Несколько секунд мужчина задумчиво смотрел, словно в нерешительности, на белый кругляшок в своей руке, стыдливо прикрытый крупной снежинкой, затем со вздохом фаталиста пожал плечами, одним движением добавил ещё одну таблетку и проглотил обе; а снег на капоте невидимой силой тепла претворялся в воду, тонкими ручейками сбегавшую сквозь жёлтый свет фар.

По обочине пыльной дороги на просторах Южной Каролины неспешно шёл молодой человек в невзрачном пальто поверх немало повидавшего костюма, облик его венчался неподходяще новой к одежде федорой. Тусклое зимнее солнце по его левую руку ещё более неспешно приближалось к зениту. Параллельно с путешественником, словно бы издеваясь, ехал потрёпанный Dodge Coronet, водитель которого с нескрываемым любопытством рассматривал путника, тот же изредка бросал в ответ косые взгляды. К исходу четвёртой сотни метров такого совместного движения человек на обочине резко встал, остановив таким образом этот странный тандем. Несколько секунд мужчины смотрел друг другу в глаза, наконец человек в потёртом пальто обратился к водителю в клетчатой байковой рубашке:

– Я вижу, ты никуда не торопишься, может, подвезёшь меня?

– Может, и подвезу, – лицо обладателя рубашки расплылось улыбкой британского бесплотного кота, – если ты попросишь.

Путник слегка оторопел от такого ответа, но быстро собрался:

– Подвезёшь меня?

Водитель, лучась улыбкой, распахнул дверцу:

– Конечно, приятель, садись, не стесняйся.

Пешеход снял пальто, до презрения небрежно бросил его на заднее сиденье, аккуратно положив сверху шляпу, и с видимым облегчением развалился в кресле. Двигатель заполнил окружающую унылую пустошь тёплым уютным рокотом, и, поднимая клубы пыли, тёмно-синий автомобиль двинулся по пустому шоссе. Некоторое время в машине хранилось молчание, водитель, казалось, утратил к своей находке всякий интерес и сосредоточенно смотрел на дорогу, пассажир же, откинувшись на спинку и полуприкрыв глаза, казалось, отдыхал после долго пути. Они были друг на друга похожи – примерно одного возраста, шатены со среднезападными чертами лица, один олицетворял спокойную уверенность в созерцании мира, другой же был нервозен, подвижен и беспокоен. Они могли бы быть братьями или даже воплощением двух вариантов судьбы одного человека. Через несколько минут человек за рулём, резко протянул пассажиру руку и представился:

– Кен Адамс!

– Фрэнк Сиззи, – тонкие пальцы крепко обхватили широкую ладонь водителя.

– Ты слишком не похож на итальянца для такого католического имени, – слегка повернул направо голову Адамс.

– А ты слишком не рыжий для такого ирландского имени, – парирование было мгновенным.

– Да уж, с таким содержанием виски в крови, как у меня, – улыбнулся водитель, – из Ирландии меня бы выгнали с позором. Моя мать была ирландкой наполовину, но мой отец, на четверть норвежец, решил, что Кеннет будет подходящим именем для нового жителя этой космополитичной страны.

– А во мне итальянского только кьянти да лазанья за обедом, отец говорил, что Сиззи – искажённый вариант его польской фамилии, которую американцы не могли выговорить, впрочем, сам он этой фамилии вовсе не знал, потому что вырос сиротой.

– Сколь печально, столь же и типично для этой страны, – пожал Адамс плечами с безразличием, которому сам Пиррон бы позавидовал. – Как сама она состоит из пасты, пива, пудинга, бейгла, квашеной капусты, гуляша, и что там едят украинцы, так же и её население. Словно мелочная лавка, торгующая вперемешку разными кухнями, языками, традициями, культурами и бескультурьем.

– В мелочной лавке можно найти подлинные шедевры.

– А можно оказаться погребённым под горой бездарного мусора.

– Не станем отрицать подобной возможности. Однако не забудем и того, что оценка шедевральности и бездарности переменчива, словно погода в Англии, и бесспорный плюс лавки старьёвщика в том, что казавшееся прежде никчёмным вскоре может оказаться opus magnum всей эпохи.

Адамс бросил на своего нежданного попутчика взгляд одновременно одобрительный и заинтересованный:

– Что ж, сойдёмся на том, что лавка старьёвщика является местом, полным надежд и потенциальных шедевров, и Америка – безусловный шедевр в мире подобных лавок; и понадеемся избежать печальной участи оказаться погребёнными в бездарности, которой в выдающейся лавке должно быть столь же выдающееся количество.

– Отличное предложение, которое я полностью принимаю, – мягко улыбнулся Сиззи, – особенно касаемо надежд.

На смену этой беседе пришли несколько минут тишины, которые пассажир провёл, беззаботно нежась в кресле, покрываемый отрывистыми и пристальными взглядами водителя. Длинные нервные пальцы Сиззи постоянно двигались, словно крутили что-то невидимое, как пальцы шулера или карманника. На это беспокойное движение Адамс посмотрел наблюдательными глазами натуралиста, у которого намерения играть в карты столь же мало, как и ценностей в карманах. Всё остальное в облике человека на пассажирском сиденье едва ли могло что-то сказать о его занятиях или жизненном опыте – с одинаковым успехом он быть и деревенским бутлегером, и наркоторговцем, и джазовым музыкантом. Внешность человека в соседнем кресле была не более информативна, в противоположность своему спутнику, черты его лица лучились твёрдостью, говорившей об уверенности их носителя в себе самом и окружающем мире, и, если роль музыканта или наркоторговца была ему не к лицу, оно всё равно подходило к самому широкому спектру личностей и профессий: от военного или шерифа до сельского учителя или ремесленника. Обоих мужчин сложно было назвать красивыми, однако каждый из них имел некую привлекательность: Сиззи – живой и несколько беспокойной подвижностью тонких черт слегка бледного лица, Адамс же – спокойной и немного простоватой мужественностью человека, на которого можно положиться.

Недавно появившееся молчание, медленно перемещающееся в Dodge среди клубов каролинской пыли, погибло, не достигнув зрелости, прерванное голосом человека, ведшего эту тишину в потрёпанной машине:

– Кажется, здешние пустоши в это время года не самое очевидное место для пеших путешествий.

– Уверяю тебя, они и летом вовсе не хороши, – устало улыбнулся Сиззи. – Но путешествие моё деловое, и, хотя его не возбраняется совместить с приятным времяпрепровождением, здесь это действительно вряд ли удастся.

– И куда же ты направляешься? – спросил Адамс, не отрывая глаз от дороги.

– В общем и целом на юг, попытаюсь встретиться с одним человеком, это встреча может очень помочь в моём деле.

– Так нам по дороге – хотя я еду не куда-то, а скорее откуда-то уезжаю, и скорее намерен никого не встретить, но в общем путь мой тоже лежит на юг.

– Замёрз на севере? – с насмешливым участием спросил Сиззи.

– Отчасти, – не менее саркастически отвечал человек в байковой рубашке, – а отчасти просто решил сменить обстановку и попутешествовать, а ещё отчасти потому, что я не был на южном море со времён моей поездки в Корею, и мне интересно, будет ли отдых на море отличаться в мирное время.