Текст книги "Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера"

– Так ты воевал? – с внезапным любопытством Сиззи повернул налево голову, и глаза его заблестели, словно у кошки, завидевшей добычу. – И убивать приходилось?

– Воевал я тоже скорее отчасти, – немного грустно ответил Адамс, – служил связистом, всю службу провёл на кораблях или в порту. Я и корейцев-то вблизи видел только тех, что были нашими союзниками. Хотя не думаю, что корейцы-коммунисты на вид чем-то отличаются от корейцев-республиканцев или корейцев-сторонников охлократии, если такие бывают.

– Ты хочешь сказать, что все остаются людьми независимо от взглядов, – подвижное лицо в пассажирском кресле вмиг стало непроницаемо-серьёзным, – или намекаешь, что все азиаты на одно лицо?

Адамс слегка оторопел от вопроса, и, повернув голову, глядел на своего спутника из-под полуприкрытых век:

– Ни то, ни другое. Или что-то среднее. Я думаю, что вера в коммунизм не вырастит у человека клыков и хвоста, так же, как и вера в демократические ценности не сделает его умнее или симпатичнее. Вообще же, демократия, коммунизм или религия всего чаще распространяются через общество и пропаганду, а не принимаются осознанным выбором. И мы бы скорее всего были бы коммунистами, живи мы в Китае или России, или мусульманами, приведись нам родиться в каком-нибудь Ираке или Судане. А какой-нибудь Пётр Гоголь из Москвы, родись он в Висконсине, выбирал бы между Айком и Эдлаем и боялся ракет Хрущёва. А азиаты не все одинаковые, хотя я так толком и не научился их различать. Но может, это дело практики.

– Может, практика тогда поможет отличать и комми от суннитского фундаменталиста.

– Вероятно, но едва ли мне предстоит значительный опыт в лицезрении тех и других, если только правительство не начнёт очередную войну, чтобы взять на свой счёт мою поездку в какие-нибудь экзотические страны.

– Полагаешь, страна и правительство ещё не устали от войн?

– Полагаю, – пожал плечами Адамс, – что страна и правительство вовсе не тождественны. Мой дед воевал в Первую мировую, мой отец – во Вторую, у меня была Корея, полагаю, что и на моих детей найдётся война с суннитами-коммунистами где-то в Месопотамии.

– Может, для каждого поколения американцев припасена своя война, – Сиззи явно получал удовольствие от этой беседы, нервное его лицо замерло в тёплой улыбке, сделавшись неожиданно мягким и привлекательным.

– Главное, чтобы для каждого поколения американцев был припасён и свой мир, – Адамс смотрел на дорогу немного погрустневшими глазами.

– А что же твоя война? Стрелять ведь тебе доводилось? – пытливые глаза впились в лицо водителя.

– Было дело, чтоб Garand не заскучал. Однажды в Пусане мы с моим приятелем Энди, Энди Уайтом, были в увольнительной, по форме и при оружии, сидели в маленьком баре в стороне от центра города. Мне нравится острота корейских блюд, но пиво у них дрянное. Там были и наши GI, и союзные корейцы, едва говорящие по-английски, из нас никто не знал корейский более, чем нужно, чтобы заказать еды и пива, но мы старались как-то изъясняться – жестами, рисунками, чуть не песнями; и всё это сопровождалось таким редким и ценным на войне чувством дома и безопасности, что в такие минуты мы были подлинно счастливы, забывая о войне, крови, о тысячетонных несущих смерть горах металла в порту, о том, что твой Garand не даёт тебе никакой защиты от корейской Arisaka, это было что-то вроде семейного торжества, с узкоглазыми парнями вместо родни и друзей, с лапшой вместо индейки и с соджу вместо клюквенного соуса. Конечно, моя служба в радиорубке не шла ни в какое сравнение с тем, что переживали ребята, уходившие в джунгли, полные змей и коммунистов, но для меня такие посиделки тоже были днями благодарения пузатым богам Азии за часы умиротворения и покоя. В один из таких вечеров наши с Энди чашечки соджу были прерваны на середине криками и стрельбой, доносившимися с улицы. Все повыскакивали наружу, передёргивая затворы – и GI, и корейцы; в зарослях, что были метрах в ста от нашего бара вниз по улице, было какое-то движение и шум, все мы побежали в ту сторону, стреляя в кусты наудачу. Обстрел продолжался, наверное, несколько минут, а может, и полминуты – время течёт совсем иначе под нестройный аккомпанемент винтовок.

Адамс умолк с таким видом, будто это было органичное завершение истории, и уставился на дорогу. Сиззи сверлил безмолвного водителя глазами одновременно хищника, почуявшего кровь, и любопытного ребёнка. Лицо его было маской алчности, интереса и нетерпения сразу. Нетерпение, впрочем, скоро возгласило свою победу над прочими чувствами вопросом:

– К чёрту твои клиффхэнгеры, чем кончилось это героическое происшествие с опасными коммунистическими кустами?

– Всё пришло к логичному финалу, приятель, – улыбнулся мягко Адамс. – Среди зарослей лежало три тела, крови было много, а вот оружия – не было вовсе. Может, с ними был ещё кто-то, кто скрылся с оружием, может, это были мирные крестьяне, у правосудия нынешней винтовки зрение не лучше, чем во времена древних греков. Документов при них не было, каких-то примет для причисления к одной из воюющих сторон – тоже; наши корейцы их не опознали. Или нам не сказали. В общем, мы немного увеличили число жертв чужой для нас войны. А я, возможно, стал даже невольным убийцей. Всё же не всякому связисту такое удаётся, а? – добавил он с усмешкой.

– Как на войне случаются более удивительные вещи, так бывают и куда более неожиданные пути стать убийцей, – негромко ответил Сиззи. И добавил, едва заметно повысив голос, – я так думаю.

– Не сомневаюсь, но печально, когда попусту погибают люди в результате событий, к которым они никаким образом не причастны; ещё печальнее, если сами эти события бессмысленны. А самое печальное, что всё это меня совсем не трогает.

– Я смотрю, не весело тебе служилось.

– Трумэн с Риджуэем меня не веселиться туда отправляли, – с неожиданной жизнерадостностью откликнулся водитель. – Зато я побывал на другом краю планеты, избороздил океан, полюбовался тамошней природой, попробовал экзотичной кухни. Завёл много знакомств. Даже немного научился воевать – кто знает, какие навыки в жизни могут пригодиться. В целом, не так уж плохо для простого парня из Вайоминга, я полагаю.

– Уж конечно, для изнеженного отпрыска почтенных демократов из Массачусетса это было бы куда менее неплохо, – едко ответил Сиззи. – Боже, благослови Америку и её апостолов Трумэна, Риджуэя и Макартура за то, что они в мудрости своей вполне неплохо устраивают жизнь бедных парней северо-запада, одновременно избавляя новоанглийских юных аболиционистов от прозябания в окопах, которое оторвало бы их от постижения юриспруденции – американской схоластики двадцатого века!

– Аминь, приятель, – Адамс рассмеялся ребячьи звонко. – Но в твоём тоне больше раздражения, чем телевангелистического умиления. Может, твоё бытие эти апостолы устроили не так здорово?

– По мне, что эти, что другие, все бездари, и не в моей устроенности здесь дело, – нервные пальцы задвигались быстрее. – Конечно, разные есть градации зла, некомпетентности и вреда, скажем, Сталин или Мао, уж конечно, хуже, чем какой-нибудь Салазар или Батиста; наверное, бывают даже и достойные представители вида, но в целом политики всё равно занимаются примерно тем же, чем и телепроповедники, хотя их цель – повышать благосостояние, безопасность, уверенность в завтрашнем дне и укреплять прочие буржуазные ценности. А они совершенно не знают – или не хотят знать – как это сделать. Казалось бы, ничего нет очевиднее того, что сельским хозяйством должен руководить самый выдающийся агроном, а промышленностью – какой-нибудь нелюдимый бородатый инженер в толстенных очках. Почему же всем руководят те, кто ничего в этом не понимает, только громче всех кричит или ловчее всех обещает, хотя и обещают все одно и то же? В самом деле, никто же не скажет в предвыборной речи: «Выбери меня, дорогой избиратель, я устроюсь на хлебное место, стану ездить в шикарном автомобиле, носить роскошные костюмы и обедать в недоступных тебе ресторанах. Но я поступлю человеколюбиво, и буду тратить на всё это только деньги лоббистов, и совсем не буду расхищать средства, предназначенные на строительство дорог и больниц, и собранные из твоих, избиратель, налогов. Я поступлю даже более гуманно, и не стану принимать законов, которые бы ограничили твою свободу, может быть, приму только пару таких, что позволят мне занимать это славное место бессменно, а потом пристроить подобным же образом своих детей, чтоб подобный гуманизм, дорогой избиратель, сохранялся из поколения в поколение».

– Да уж, такая предвыборная стратегия могла бы сработать только за счёт своей неожиданности, – улыбнулся Адамс, искоса поглядывая на беспокойные руки спутника. – Примерно как если бы в президенты баллотировался клоун, не снимая сценического костюма.

– Да, пока они костюм предсказуемо снимают. Но вот чего ради нам нужна такая прорва разных законодателей, беспрестанно заседающих? Не каждый день ведь законы принимаются, в основном всё идёт установленным манером, и лишь изредка нужно вносить значительные изменения: скажем, изобрели самобеглый экипаж – надо составить для таких экипажей правила вождения. Но разве для этого не лучше использовать профессиональных пилотов подобного экипажа, чем тысячу адвокатов, которые, может, никогда таким не управляли? А для изменения каких-нибудь учётных ставок на крохотные доли процента – не разумнее ли использовать пяток экономистов, сильных в математике и статистике, чем сотню вашингтонских юристов, едва владеющих устным счётом? И почему какой-нибудь судья из мест, где я никогда не бывал, должен решать, можно ли мне читать сложносочинённую ирландскую книгу? Если книга эта плоха или чем-то опасна, так пусть это решают лингвист и психолог, а не человек, двадцать лет разбирающий семейные дрязги и кражу монеток из музыкального автомата.

– Я всегда полагал… Хотя нет, прежде я об этом не задумывался, но теперь думаю, что это и есть демократия, что эти бессчетные законодатели необходимы в таком множестве для обеспечения широкого представительства народных масс, или как там называются приверженцы упомянутых тобой буржуазных ценностей. Вероятно, считается, что один нелюдимый инженер или сумасшедший учёный не может воплотить чаяния миллионов полуграмотных оки.

Сиззи развалился полубоком, опираясь на ручку двери, и рассматривал собеседника с таким видом, будто только что впервые осознал, что с ним рядом сидит живой человек, а не говорящий автомат. Затем также внимательно стал осматривать проплывающий безвозвратно мимо безрадостный пейзаж, отправив длиннопалую свою руку в карман запылённых брюк, откуда она вернулась с маленьким фармакопейного вида пузырьком на широкой ладони.

– К тому же, наверное, – продолжал Адамс, – вся это законодательная массовка нужна, с одной стороны, как зримый символ наличия власти, уберегающий общество от хаоса мелких правонарушений, перерастающих в неуправляемый кризис, его парализующий; с другой же стороны, порождаемая такой массовостью средняя некомпетентность представителя власти может быть необходимой и вполне терпимой платой за страховку от опасности единовластия и тоталитаризма, – кажется, так нам в школе рассказывали про блистательные качества великой американской демократии.

– Дааа, – протянулось неспешно в ответ, – чертовски хорошая задумка, только что в ней толку, когда результат такой никудышный. Ведь так власть сосредотачивается не в руках конкретного человека, а в руках некоего класса, внутри которого все единообразны до одинаковости и который сам себя воспроизводит и в себе замыкается, – пузырёк начал с цирковой ловкостью перекатываться по пальцам. – И если можно убить или сместить тирана – то что делать с классом? Тем более, если он и с задачами своими не справляется, и изменить ничего не даёт.

– Это смотря какие у него задачи, – пожал плечами ирландско-норвежский полукровка, – если развитие и улучшение мифических буржуазных ценностей – тут результат слабый, не поспоришь, а вот если задача состоит в кастовой закрытости и обеспечении преемственности, то здесь всё куда благополучнее. С другой стороны, может, это и не самая эффективная схема, но ведь живём же, слава богу, и не коммунизм у нас, и революций нет, и английская корона на нас больше не претендует, и преступность уже не та, что в нашем детстве, – кажется, не так всё и плохо.

– Всё-то у тебя «неплохо», счастливый ты тёзка Макальпина, а не плохо ли, когда к бедному еврейскому бакалейщику обращаются некий молодой человек с предложением неких специфических услуг, которые государство ему предоставить не берётся, и бакалейщик соглашается, потому что услуги эти ему всё же нужны, даже если молодой человек ему и не по нраву, и действия его противозаконны. Соглашается, потому что знает, что полиция ему не поможет, даже если захочет, потому что новая наша схоластика идёт на любую умственную акробатику, лишь бы переиграть здравый смысл. Соответственно, не лучше ли на нашего гипотетического услужливого молодого человека надеть ливрею государственного служащего, а лишившегося её копа отправить бакалейщику в приказчики?

– Тебя послушать, так выходит, что стоит выбрать президентом или мэром Нью-Йорка человека с прозвищем вроде Фрэнки-Пулемёт или Чарли-Пуля-В-Голову, – отозвался заинтересованным тоном Адамс.

– Не знаю, может, они и без того в одной упряжке, и у них своего рода разделение обязанностей для создания дефицита и повышения ценностей на ряд услуг и товаров.

– Как это? – голова водителя опасным образом отвернулась от дороги.

– Скажем, государство объявляет незаконным какую-нибудь невинную и естественную человеческую потребность, вроде выпивки и игры в кости, и удовлетворение этой потребности предлагается из-под полы, автоматически становясь дороже в силу явной противозаконности и ограниченности предложения.

– Хороший бизнес-план, – слегка прищурился Адамс, – только потребности тоже надо ограничивать, а то так можно дойти до борделя с малолетними или работорговли.

– Я говорю про потребности естественные, – несколько резко отозвался Сиззи. – Конечно, всякие бывают извращенцы, но большинство людей нормальные, как среди полицейских, так и среди мафиози.

– А ещё они любят детей, придерживаются патриархальных ценностей, слушают по воскресеньям мессу, и готовят лазанью для своей большой итальянской семьи, – лицо Адамса растянулось довольной улыбкой.

– Твои стереотипы близки к расизму, приятель, – засмеялся Сиззи.

Смех его прервался вопросительным кивком головы и взглядом, который словно сейчас только заметил затейливый танец фармакопейного пузырька меж длинных пальцев:

– Бензедрин?

– Бензедрин, – почти ласково протянул Сиззи, посмотрев на замерший на ладони пузырёк, словно сам впервые его увидел. Затем одним плавным движением раскрыл его, высыпал пару таблеток в руку, подбросил по очереди и поймал ртом в воздухе с заправской ловкостью циркового тюленя. Следующее движение предлагающе направило пузырёк влево, сопроводившись ещё более ласковым:

– Угощайся, приятель.

Адамс взял аптечную тару, покрутил в пальцах перед глазами и усмехнулся:

– Вот так встреча, я его со времён службы не пробовал.

– Значит, тебе полагается бонусный эффект ностальгии, лови момент бензедриновых воспоминаний ушедшей юности, как говорили древние римляне.

– Они, значит, знали толк в кручении бензойных колец. Даже странно, что я после армии и в руках его не держал.

– Значит, жизнь твоя после службы стала проще, в армии ведь его используют для поддержания сил в моменты сомнений и тягостных раздумий? – лицо Сиззи расплывалось улыбкой, пальцы выплясывали демоническую кадриль.

– Да, хотя некоторые его использовали и в другие моменты, и не для всех это хорошо закончилось. Например, Энди так любил кружение этих колец, что повредился рассудком. Хотя, – пожал плечами Адамс, – может, это всё было от пристрастия к лунному свету и сочинению слишком вычурных стихов. Во всяком случае, как писала его матушка, теперь он обитает в большом доме в окружении товарищей по умственному несчастью. – Адамс аккуратно вытряхнул из пузырька одну таблетку, и взял её губами с ладони, не отрывая от дороги глаз. – Или счастью, в конце концов, сами-то они вряд ли ощущают себя больными или ущербными, скорее, таковыми для них являются окружающие. Да и кто может сказать, как лучше или проще жить в нашем мире. К тому же, бензедрин убедил меня, что лучшее состояние из возможных это…

– Прошу тебя, не впадай в банальность, и не говори что-то вроде «трезвость» или «нормальность».

– Не совсем. Возвращение к нормальности. После того, как вышел из неё, посмотрел на мир и себя с другой стороны, узнаёшь цену обычности, с которой тебе жить.

– Можно и не возвращаться, какие проблемы, – пожал плечами Сиззи.

– Можно. А если добавить к этому увлечение затейливой поэзией, можно и надолго обеспечиться бесплатным жильём и доброй компанией.

– Отличная проповедь, викарий.

Сиззи повернул ручку приёмника, и унылая каролинская тишина разбавилась, в дополнение к шелесту шин и рокоту двигателя, охрипляемым лампами голосом Ричи Валенса. Вслед допевшему герою недавно умершей музыки через строй помех продрался бодрый голос рыцаря пропаганды и массовой информации:

– Добрый день, дорогие радиослушатели! В эфире радио KBBL, передача «Полдневная беседа с…», с вами в студии Джерри Вулфстайн, и нашей темой будет громкое убийство в Нью-Йорке предполагаемого босса мафии Тонино Бадольини, а собеседником нашим станет крупный знаток в этой области, профессор Мичиганского Университета и автор недавнего криминального бестселлера «Дети омерты» Уилбур Трипвуд. Здравствуйте, профессор, рады видеть вас в нашей студии.

– Добрый день, Джерри, спасибо, что пригласили.

– Итак, сегодня утром в нью-йоркских доках было обнаружено тело известного бизнесмена Тонино Бадольини, который в прессе часто назывался одним из лидеров организованной преступности, хотя официально никаких обвинений ему никогда не предъявлялось. Однако редко добропорядочных джентльменов находят в костюме за две с половиной тысячи долларов убитыми в богом забытом складе в доках, не так ли, профессор?

– Совершенно верно, Джерри, хотя, к сожалению, никто не застрахован от того, чтобы стать жертвой банального грабежа, всё-таки люди влиятельные, состоятельные, а тем более имеющие основания опасаться за свою безопасность, меньше подвержены подобным происшествиям. Ещё менее того они подвержены ночным прогулкам по докам.

– Как вы полагаете, что могло послужить причиной убийства? Стало ли оно результатом передела сфер влияния, личной мести или просто чьей-то чрезмерно острой реакции?

– Знай я ответы на подобные вопросы, мною бы в одиночку можно было заменить ФБР, хотя я слишком человеколюбив, чтобы оставить без работы столько замечательных людей. Конечно, у такого человека, как мистер Бадольини, всегда найдётся много врагов, однако не меньше найдётся и людей, которым его смерть крайне невыгодна. Ведь сколько бы ваши коллеги не величали его мафиози, так или иначе он вёл большой и совершенно легальный бизнес, в котором непосредственно работало много людей, а ещё большее число было связно с ним опосредованно.

– И всё же, профессор, – qui bono? Из альтруистических соображений даже хорошие дела редко делаются, а уж тем более убийства.

– Хорошее, замечание, Джерри. Давайте…

– Вот уж верно говорили люди из расписного портика: носи хоть неокрашенный шерстяной плащ, хоть пурпурный за две тысячи талантов, а закончишь всё одно – бездыханным на пирейской пристани, – протянул Адамс.

– К одинаковому концу можно прийти разными путями, – пожал Сиззи плечами, – и я бы предпочёл идти к бездыханности подольше, дорогами поживописнее, в шёлковых плащах и в повозках за многие тысячи сестерциев.

– Меркантильность?

– Любовь к живописности пейзажей. И отчасти к стильным аболлам и пурпурным тогам.

– …может обернуться это убийство?

– Нюансы последствий будут зависеть от его целей, мотивов и организаторов, но в основном всё будет достаточно предсказуемо: полиция нескольких штатов получит себе интересную задачку, агентам ФБР придётся изрядно побегать, журналисты будут сбивать себе пальцы на своих машинках. К нюансам можно отнести мотивы убийства: если выяснится, что за смертью мистера Бадольини стоит крупный передел бизнеса, как легального, так и криминального, это весьма осложнит задачу господам полицейским и федеральным агентам, и сделает её много интереснее…

– Извините, что перебиваю, профессор, но если даже ФБР установит, что, скажем, это преступление своими мотивами имеет передел криминальных сфер влияния и стоят за ним другие лидеры этих сфер, повлечёт ли это за собой, если можно так выразиться, сокрушительный или хотя бы просто значительный удар по организованной преступности, или же самыми тяжёлыми последствиями для этих джентльменов станут суровые наказания за плевание жвачки в неположенном месте с последующей санаторной отсидкой, как у старины Капоне?

– Понимаю вашу иронию, Джерри, и вполне разделяю ваше беспокойство, но sed lex – каждый должен быть осуждён за те преступления, которые будут доказаны. А как известно, доказать организацию и заказ убийства много сложнее, нежели доказать сам факт его совершения, особенно учитывая любимый в среде этого, если угодно, «бизнеса» принцип омерты. С другой стороны, если исполнителя убийства удастся уговорить нарушить этот принцип, это может дать полиции и бюро столько до бесценности ценной информации, что это одно уже послужит к поискам не худшей мотивацией, чем честь мундира или алкание званий и почестей.

– Ну, надеюсь, наши правоохранители не сильно нуждаются в дополнительной мотивации сверх выполнения долга. По вашему мнению, профессор, если мы примем за основной мотив убийства внутренние криминальные разборки – это всё-таки месть, личные счёты или вопросы бизнеса? Ведь едва ли кто-то может рассчитывать, что простым устранением одного из конкурентов он…

– Им ещё и мотивации не хватает, – несколько недобро проворчал Сиззи. – Да они должны найти этого парня, чтоб вручить ему грамоту и украсить медалью за то, что он сделал их работу, и сделал лучше, чем они могли бы рассчитывать.

– А если этот Банани не был никаким крёстным отцом мафии, а действительно был бизнесменом, пусть и не вполне чистым на руку? Не могут же все дельцы быть гангстерами.

– Не могут. Так всех и не убивают ночью в местах, весьма неподходящих для деловых встреч. Если он был «нечист на руку», так его должны были наказать полиция, ФБР, министерство финансов, какой-нибудь адвентистский епископат, если убиенный был нечист и на другие свои члены, кроме десницы. А то живёт себе мистер Бенини припеваючи, носит дорогую парчу, разъезжает на роскошных колесницах, содержит свиту, – и всё это, разумеется, беспримерно честно, человеколюбиво, законопослушно и всецело в рамках закона, с полным согласием и любовью с налоговой службой и профсоюзами. А заканчивается этот прекрасный жизненный путь не беатификацией, как можно предположить по славным делам усопшего, а печальной пристанью на берегу Стикса, то есть Гудзона.

– Хорошо, убедил, – задумчиво закивал Адамс, – вполне вероятно, что этот Бадольи не только не был самым большим любителем платить налоги в полной мере и в срок, пусть даже он был связан с мафией, но всё-таки не слишком ли сурово он наказан за это? Едва ли суд бы его отправил на электрический стул.

– Суд за такое мог бы отправить и в санаторий, как верно заметил Джерри-радио. Сначала они не могут найти, за что бы такое посадить какого-нибудь мафиози, а потом вынуждены сами нарушать свои же законы и расстреливать Диллинджера из-за угла. А тут какой-то славный парень делает за них всю работу, ещё и по возможности чисто, и такая ему благодарность.

– Не знаю, всё-таки он убийство совершил, а не догнал воришку.

– Это смотря кого убить – лет пятнадцать назад за убийство Гитлера дали бы медаль Конгресса и пост сенатора. Готов спорить, что Батиста сейчас пол-Кубы готов отдать за убийство Кастро, вместе с плантациями и крестьянами на них.

– … стороны криминального мира? Не вызовет ли это новую войну банд, сопровождаемую волной уличного насилия, как это бывало прежде?

– Безусловно, реакция последует, но времена меняются, Джерри, так что, скорее всего, внутренний суд этой организации или, скажем так, корпорации будет закрыт, и приговоры его будут исполняться так же невидимо обывателю, который заметит разве что газетную заметку о найденном в Гудзоне трупе с кирпичом, привязанным к шее. А вот тот, кто исполнил приговор в отношении мистера Бадольини, вероятнее всего станет жертвой настоящей охоты не только со стороны бюро и полиции. Если он совершил убийство по собственной воле, то восстановил против себя всю эту систему, если же действовал по указанию какой-либо из группировок, то семья убитого не останется к этому равнодушной, можете не сомневаться.

– То есть убийце следует опасаться не только федералов?

– Безусловно, Джерри! Более того, федералов ему следует опасаться меньше, чем своих коллег по цеху, потому что они обладают не только разветвлённой сетью организаций на местах, но сверх того ещё и не сдерживаются инструкциями, законами и установлениями. Поэтому, хоть всегда и кажется, что убегать проще, чем догонять, но эти охотники будут загонять жертву последовательно и профессионально.

– Как вы полагаете, профессор, как поступит в такой ситуации убийца: станет скрываться, сменит документы, постарается покинуть страну?

– Документы сменит обязательно, хотя у людей его профессии документы сменены так много раз, что едва ли можно говорить о подлинности каких-либо из них.

– Главное в такой круговерти не потерять ещё и собственную личность, не…

– Не позавидуешь этому парню, – задумчиво протянул Адамс, – надеюсь, его работа хотя бы хорошо оплачена.

– А я думаю, это не самая худшая работа: в случае успеха он получает большие, вероятно, очень большие деньги, в случае неудачи его ждёт тюрьма, скорее всего, в максимально комфортных условиях и с перспективами расстаться с этим заведением пораньше. В самом худшем случае он будет убит. А, скажем, ты во время военной службы рисковал быть убитым или покалеченным, уж не знаю, что хуже; может быть, попасть в плен, что, наверное, похуже тюрьмы. В случае успеха же ты получал установленную не самым щедрым законом зарплату, пайку и, при особом героизме, жестяную медаль.

– Убедил, – усмехнулся Адамс, – если вдруг война, и меня снова призовут – дезертирую прямо в цепкие объятия мафии, сделаю карьеру киллера.

– …случай: сегодня ранним утром в штате Нью-Йорк, недалеко от границы с Мичиганом, от закусочной возле шоссе был угнан Ford 49-го года, принадлежавший пожилой паре, которая в это время как раз в закусочной завтракала. Рядом с местом, где стояла пропавшая машина, был обнаружен Packard, под дворником которого была записка, в которой некто, вероятно, хозяин Packard’а, в не лишённых изящности выражениях извинялся перед хозяевами Ford’а за доставленные неудобства, и предлагал временно воспользоваться оставленным роскошным автомобилем. Полицией было установлено, что Packard числится за неким Бартоломью Мэнко, впрочем, никаких следов существования этого джентльмена обнаружить не удалось – ни страховок, ни банковских счетов, даже паспорт на это имя никогда не выдавался. Пропавший же Ford был обнаружен аккурат на границе штатов. Как вы полагаете, профессор, может ли это быть таким нетривиальным ходом таинственного киллера для заметания следов? Смена машины на неприметную, может быть, не один раз?

– Вы совершенно правильно назвали этот ход нетривиальным, Джерри. На самом деле, смена машины, тем более такой приметной, вполне естественное решение в ситуации, подобной той, в которой оказался наш Гудзонский Ассасин. Но вот делать это, нарочито привлекая внимание, показательно, если можно так выразиться – это, конечно, действительно решение необычное. Хотя здесь удивляться нечему, ибо наш неуловимый герой, очевидно, вообще личность неординарная. Однако в связи с этим возникает…

– Святые угодники! – лицо Сиззи пылало классовой ненавистью к разбазаривателю Packard’ов. – Вот уж где настоящие преступление! И стариков тех ничему жизнь не научила, лучше бы взяли машину, чем звать копов.

– Да, хорошая была бы сделка, – кивнул Адамс. – Хотя я бы и от того Ford’а не отказался, мой Dodge совсем уж ни к чёрту не годится.

– … то есть, на самом деле, убийца мог направиться совсем не на Запад?

– Безусловно, Джерри, зачем же ему указывать истинное направление своего бегства? С другой стороны, как раз на это может быть расчёт – что никто не поверит в такое явное указание, и парень спокойно доедет до Сиэтла. С третьей же стороны, можно поступить ещё хитрее и вообще никуда не бежать, а залечь на дно прямо в Нью-Джерси, в то время, как по всей стране куча народу будет с ног сбиваться в его поисках.

– Интересно, обычно говорят о двух сторонах… Ваш прогноз, профессор, куда направится убийца, при всей его неординарности?

– Полагаю…

– Крепкие же нервы должны быть у парня, чтобы оставаться дома, когда ты словно голливудская звезда, преследуемая назойливыми фотографами, только вместо фотографов суровые парни с оружием, а вместо фото – пуля в голову.

– Хорошо ещё, если сразу в голову. Ну не идиот же этот молодчик, чтобы сидеть на месте, как белка в клетке, наверняка уже в Портленде или где-нибудь на западе Канады садится на корабль до экзотичных островов, где все ходят в набедренной повязке и пьют коктейли со смешным маленьким зонтиком.

Адамс задумчиво проводил взглядом встречную машину, материализовавшуюся из пыльного облака, и так же прозрачно исчезнувшую в мареве каролинской послеполуденности где-то позади:

– Интересно, принимают ли букмекеры ставки на исход подобных гонок?

– Если да, то стоит сделать телешоу вроде «От Гудзона до мексиканской границы: сегодня ставки 4:1 в пользу догоняющего» и организовать акционерную компанию по производству телеужинов, можно будет заработать не меньше, чем человек, выбрасывающий Packard, если поставит сам на себя и выиграет пари.

– У тебя почти семейная привязанность к автомобилям этой марки.

– У меня с ними никогда не было близкого знакомства, так что это скорее платоническое влечение к предполагаемому идеалу, как у средневековой девицы к единорогу.

– Значит, тебя можно приманить Packard’ом в лесу? – усмехнулся Адамс. – Или пугливый Packard должен к тебе выйти из зарослей, я забыл, как в средние века добывали в паноптикумы затейливых лошадей и непорочных девиц.