Текст книги "Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера"

Иллюстрированные журналы и золотые крупицы

Излив на страждущие губы обжигающий писко, гулким стуком поприветствовало донышко рюмки истёртую стойку.

– Повторить, профессор? – отеческим участием обволакивал заботливо голос бармена, сквозь угрюмость старавшегося глядеть улыбчиво.

– Нет, Карлос, спасибо, – откликнулся Мерсьедо. – Надоел писко. Давно уж надоел, а всё пью, сам не знаю, зачем. Потому что все пьют? Или просто пустая привычка, вроде хождения в церковь или рассылания рождественских открыток?

– У всех по-разному, – бармен пожал плечами привычно, точно в тысячный раз отвечая на дежурный вопрос. – Кому-то нравится, кто-то пьет, потому что и все пьют; а потом, наверное, и в привычку входит. Так что всё, выходит, взаимосвязано, – протянул он задумчиво, точно осознав вдруг какую-то великую и важную истину. – А, впрочем, писко, наверное, и впрямь больше подходит для всякого мужичья, а вы профессор. Поглядите-ка, у нас здесь и шерри, и граппа, и марк, и орухо, и плиска, и даже какой-то бренди с кавказских окраин России.

– С каких окраин, Карлито? – заинтересовалась вдруг сложноопределимого возраста брюнетка на углу стойки.

– С российских, Эвита, – откликнулся бармен. – Это где-то в Европе.

– Святой Яков! Все знают, что это в Азии, – суроволицый крупный мужчина в клетчатом рубашечном облачении направился от своего стола к стойке, прихватив заботливо кружку. – На самом её краю, где живут гиперборейцы и люди с пёсьими головами.

– Ах, как интересно! Неужели у них тоже есть свой писко, и они так же сидят в баре?

– Конечно, – утвердительно кивнул мужчина. – Потому что везде есть простые люди, которые трудятся и нуждаются в отдыхе. Люди, которые делают действительно важные дела и на которых держится этот чёртов мир.

– И что же это за люди такие? – спросил Мерсьедо без особого интереса, скорее, чтобы только проверить правильность своей догадки о последующем ответе.

– Те, кто выращивает еду, строит дома и дороги, шьёт одежду и кладёт рельсы, чтобы развезти всё это.

– А другие люди, выходит, второсортные?

– Есть, конечно, совсем паразиты, но их не так много…

– … и заседают они в парламенте…

– … а в основном это просто бесполезные люди с бесполезными делами.

– В самом деле? – Мерсьедо вдруг резко обернулся к клетчатому мужчине; его одолевало усталое раздражение, как бывало обычно, когда приходилось в очередной раз объяснять студентам самые, казалось бы, очевидные и кристально ясные вещи. – А как же те, кто изобретает и рассчитывает ткацкие станки, рельсы и поезда для них?

– А ещё те парни, которые снимают кино, – томным голосом вставила Эвита. – Как бы скучно без них жилось!

– Конечно, никуда без инженеров и изобретателей, без них мы бы до сих пор собирали корешки и толпой охотились на мамонтов, кто бы спорил; но они тоже настоящее дело делают. Я о другом. Вот вы, профессор, сколько людей каждый год заканчивает философский факультет вашего университета?

– Не считал. Полагаю, дюжина или полторы.

– И так каждый год в каждом университете отсюда и до самого Рио-Гранде. Итого тысячи новых философов ежегодно. А скольких ещё по всему остальному миру?

– Вам не по душе философы?

– Напротив! Но каждый год из университетов их выходят тысячи, а сколько за всё время их было таких значимых, чтобы вы о них в этих университетах рассказывали? Два, три десятка?

– Около того.

– Так чего ради нужны прочие тысячи? Тем более, насколько мне известно, Аврелий и Августин университетов не заканчивали.

– Что ж, – Мерсьедо, вдруг повеселев, ухмыльнулся, – мы бы жили в чертовски странном мире, будь у нас тысячи Аврелиев. Но приходится перебрать тысячу пустышек, чтоб найти что-то стоящее, как с золотом.

– Да, золото так и добывают, там одна крупинка на тысячу тонн песка, – со знанием дела вставила Эвита. – Я об этом читала, – закончила она с гордостью.

– Ладно философы, – согласительно протянул мужчина, жестом указывая бармену на свою опустевшую кружку, – у этих парней раз в несколько веков бывают светлые находки вроде совести или воли. Но чего ради, скажите, нужна прорва франтоватых прощелыг, которые бесконечно рассуждают о поэзии, живописи, кинематографе, политике и фондовых рынках? Что мне проку знать о размерах и мазках, которыми писали Уитмен и Россетти? Разве это накормит меня, обогреет, оденет? Разве станет для меня картина красивее от того, что я знаю, в каком стиле она написана? Людям нужны реальные вещи: одежда, кровать, дом, вино, еда, посуда, из которой её есть, книги, музыка по радио, кинематограф, а не рассуждения о них.

– Иногда и это нужно, – с задумчивой натужностью протянул Карлос, точно за фасадом его непроницаемого лица с великой напряжённостью зашевелились новые мысли. – Скажем, если не попал на стадион и не смог посмотреть матч по телевизору, почему бы не прочитать о нём в газетах?

– Потому что спорт нужен для того, чтобы заниматься им самому, а не смотреть, как им занимаются другие, и уж тем более, чтобы читать, как кто-то пишет о том, как им занимаются другие, – в тоне Мерсьедо звучала обречённость человека, вынужденного из раза в раз преодолевать непонимание очевидных вещей. – Что это за жуткая подмена реальности символами, к тому же переданными через третьи руки и коряво изложенными в дешёвых газетках?

– В самом деле, газеты – это так здорово, – Эвита решительно проигнорировала слова профессора. – И иллюстрированные журналы! На прошлой неделе читала про вручение Глобо де Оро, так это намного лучше, чем смотреть по телевизору – никакой рекламы, любую картинку можно смотреть сколько душе угодно, и эти журналисты ничего не пропускают: ни слишком откровенные платья, ни пикантные ситуации. Ах, как это всё интересно!

– А вы не смотрели вчера передачу про всемирный еврейско-коммунистический заговор? – вмешался в разговор, к стойке подсаживаясь, тощий мужчина с рябым лицом и бегающими глазами. – Это отвечает на многие вопросы. А я всегда знал, что важные события не случайно происходят. Конечно, это ещё не вся правда, многое ещё от нас скрывают, но…

– Конечно, скрывают! – клетчатый мужчина пристукнул кружкой по стойке, расплёскивая хмельную пену. – Все они хотят наживаться на трудах простого народа, поэтому постоянно пытаются его обмануть.

– Кто они? – Эвита озиралась по сторонам, точно «они» могли вдруг откуда-то появиться. – Евреи? – добавила она, заговорщицки понижая голос.

– И они тоже, но не только, а все, кто пытается эксплуатировать трудовой класс. А для этого пудрит людям мозги всякой пустой философией, выдумывает сложные экономические понятия и…

– Но политолог в той передаче говорил, что…

– Ему-то откуда это знать?

– Он же политолог!..

Мерсьедо уходил, никем не замеченный, оставив на стойке стопку песо, в безлюдные объятия пустынной вечерней улицы, устало разочарованный очередной болтовнёй, пустой и бездумной. Он возвращался домой к початой бутылке писко, перу, бумаге и собственным мыслям.

Маршал

Под гулкими сводами штабного кабинета разносились голоса немногих, которые движениями пальцев по карте решали судьбы многих тысяч.

– Прикройте наш левый фланг танковой дивизией, генерал, вот здесь, – толстый палец провёл по карте дугу.

– Так точно, маршал! – отчеканил бодрый голос.

– Как обстоят дела с артподготовкой? – властный голос маршала заглушил окончание послушного генеральского утверждения.

– Всё идёт отлично, маршал, – бодро затараторил голос помоложе. – У нас два десятка дюжин орудий на позициях, снарядов в изобилии, отличные наводчики и опытные офицеры. Мы готовы залить морем огня любую цель, дайте только приказ!

– Хорошо, хорошо, – маршальский голос звучал удовлетворённо. – Адъютант! Удалось наладить связь со штабом Гальдера? Адъютант, почему вы на меня так смотрите, будто забыли человеческую речь?

Крысиные глаза внимательно смотрели на измождённого человека в потёртой военной форме, говорящего на разные голоса и водящего пальцем по сырым камням стен камеры. Крыса поводила носом и убежала, заслышав скрип открывающейся двери. В дверном проёме возник капитан в новёхонькой форме, блестящей медалями и аксельбантами.

– Время, маршал, – обратился вошедший к измождённому человеку. – Пора.

– Маршалов не вешают! – неожиданно властно воскликнул заключённый, поднявшись и гордо вскинув голову.

– Не вешают только победителей. А вы проиграли. Пойдёмте. Пойдёмте!..

– …Пойдём, Герман!

За шиворот потекла липкая мёрзлая окопная грязь, по ушам ударили далёкие артиллерийские разрывы; под рубашкой забегали вши. Молодой солдат вышел из оцепенения и стряхнул с плеча трясшую его руку товарища.

– В чём дело, Гюнтер?

– Пойдём в блиндаж, отдохнём немного. Ты опять спишь на ходу, Герман? Я уж испугался, что тебя контузило.

– Нет, просто немного задумался.

– О чём же? Опять мечтал, как ты станешь маршалом и будешь играть дивизиями и армиями, как ребёнок в солдатики?

– Нет, просто подумал, что надо попробовать перевестись в авиацию. Хотя бы выбраться из этих вшивых окопов.

Миниатюры

Битва

Горстка усталых мужчин сбилась в кружок, слушая своего предводителя:

– Итак, джентльмены, не скрою, ситуация не проста, – говорил тот, что в центре. – Времени у нас мало, сил ещё меньше. Но противник, – он покосился на группу таких же усталых людей, стоящих от них в нескольких десятках метров, – измотан не меньше нас.

– Слабоватое утешение, капитан, – протянул тот, что был по левую руку от говорившего, – мы потеряли Брауна, Илуэя, Шарпа.

– У краснокожих тоже потери. Можно сражаться, пока не потеряно главное – мужество и воля к победе. Так что будем атаковать, верно?

– Да! – дружным хором откликнулся десяток глоток.

– Вот и славно. И помните: если мы сегодня проиграем, это будет поражение не только в битве, но и во всей войне. Если же одержим победу, будем овеяны славой, которая будет тем больше, чем меньше надежд сейчас на нас возлагают. Вперёд, джентльмены, по местам!

Одиннадцать затвердевших в усталости и воле к победе разбредались по изумрудному полю, над которым разносился голос диктора:

– Четыре секунды до конца, Бронкос атакуют, им осталось всего тридцать ярдов до зачётной линии, Редскинз опережают их на три очка. Всё ли ясно в этой игре? Мой ответ: те, кто так думает, просто не знакомы с упёртостью парней из Денвера.

Игра

– Вот, Марко, возьми пятьдесят тысяч, – мужчина в поношенном костюме протянул несколько купюр своему так же скверно одетому спутнику.

– Спасибо, Тонино, но я не могу, – Марко неуверенно отвёл руку дающего. – Ты же знаешь, я чёрт знает когда смогу их тебе отдать.

– Ничего, приятель, тебе нужнее. У тебя жена, двое детей, маленькую Сандру скоро собирать в школу. А я один, много ли мне надо – добрая паста да стакан кьянти.

– Уверен? – Марко вперился в деньги с жадным сомнением.

– Да. Отдашь, когда сможешь.

– Спасибо, Тонино! Я отдам, обязательно отдам, ты же меня знаешь, – тощая рука Марко проворно схватила купюры. – Ставлю тысячу на шестнадцать! Да принесите бутылку кампари и два стакана.

Полководцы

Артиллерийские батареи стояли на вершине холма, прикрытые реданами, чуть ниже ощетинились штыками квадраты пехоты и поигрывали мужественными усами ряды гренадеров. Фланги прикрывала кавалерия под командованием храброго графа де Курвейля. Король напряжённо всматривался в надвигающиеся ряды противника, выныривающие из клубов порохового дыма; противник приближался, и в подзорную трубу уже можно было различить мундиры и знаки отличия.

Земля задрожала под ногами командующих от очередного пушечного залпа:

– Славно бьёт наша артиллерия, государь! – воскликнул герцог д’Омаль, младший брат короля, тем сильнее рвавшийся руководить войсками, чем дольше его до этого не допускали в силу юного его возраста.

– Славно, брат, славно. Посмотрите, Курвейль, – король передал подзорную трубу графу, – кажется, их конница хочет обойти наш фланг и нанести удар по нашей артиллерии.

– Так и есть, сир, – храбрый Курвейль, кузен короля и верный его товарищ, испытанный во многих битвах, легко оценил положенье и движением властной руки направил своих драгун наперерез вражьей кавалерии. – Не извольте беспокоиться, мои молодцы живо отправят их обратно.

Громовой топот копыт был заглушён неожиданным голосом:

– Государь! Опять Вы засиделись допоздна, Ваша матушка будет гневаться!

– Но няня! Мы уже почти разбили англичан.

– Да, няня, – подтвердил пятилетний д’Омаль, – мы их почти одолели.

– Ну вот и славно, завтра их победите, никуда ваши солдатики не денутся, а теперь пора в кровать.

– Хорошо, но только если расскажешь нам сказку! – властно потребовал семилетний король.

– Конечно, расскажу.

– Сказка, сказка! – радостно загалдели дети, выбегая из комнаты.

Боже, благослови Америку!

– После того, как Белуджистан объявил о своей независимости, – вещал висящий над барной стойкой телевизор, – вся Восточная Африка погрузилась в хаос.

На экране поплыли беспорядочные кадры бегущих куда-то оборванных людей на фоне хрестоматийной нищеты восточного города, лихорадочной стрельбы и разномастной военной техники. Сидящие за стойкой люди возмущённо загалдели, выражая недовольство «немытыми дикарями», требуя непонятно у кого навести, наконец, порядок, а заодно – налить ещё пива.

– Сегодня утром стало известно, что в Белуджистане похищены и удерживаются самопровозглашённым правительством несколько рабочих одной из американских телекоммуникационных компаний. Пока никаких требований захватчики не выдвигают, но вот как высказался на этот счёт бригадный генерал Тёрджиссон:

«Хватит вести переговоры с террористами! – на экране показался стоящий за украшенной гербом кафедрой статный мужчина с почти до комиксности доходящей квадратностью челюсти. – Пришла пора Америке напомнить о своей мощи тем, кто стал о ней забывать. Я ответственно заявляю, что будут использованы все возможности наших специальных подразделений для скорейшего освобождения наших граждан в любой точке мира, – блестящие ряды наград на мундире цветасто заискрились в свете софитов, – и для того, чтобы напомнить всем, какие последствия ожидают тех, кто осмелится покуситься на свободу и независимость любого из нас или наших союзников. Боже, благослови Америку!»

– Белуджистан вообще не в Африке находится, – вдруг произнёс, оторвавшись от стакана, скромный человек с грустными глазами.

Но никто его не услышал, и дальнейшие излияния генерала потонули в возгласах одобрения завсегдатаев бара, требующих отправить повсюду SEAL, ввести войска, свергнуть все недемократические режимы. И налить ещё пива.

– Стоп, снято, – закричал стоящий напротив бравого генерала режиссёр, – всем спасибо!

Съёмочная площадка оживилась забегавшими людьми, которые тянули провода, таскали задники, перемещали камеры и осветительные приборы.

– Теперь будем снимать, – режиссёр заглянул в бумаги, – сцену с нашими бравыми парнями, освобождающими рабочих в… чёрт, не могу прочитать название города, кто вообще это придумал?! Ладно, не важно. А ты молодец, Эл, – обратился он к генералу, от которого двое рабочих как раз убирали кафедру. Генерал был одет в мундир и шорты. – Молодец, но хоть бы штаны надел, генерал.

– Расслабься, Майки, я же за кафедрой, никто не увидит, – позади них быстро возводили декорации восточного города. – Давай снимем бравого генерала на месте боевых действий, так сказать, делящего трудности и опасности со своими людьми.

– Майк, во что нам одеть террористов? – подбежал ассистент режиссёра. – У нас нет для них костюмов.

– Ну заверни их в какую-нибудь простыню, чёрт его знает, во что они там одеваются, никто же не станет проверять. Нет, Эл, – режиссёр строго взглянул на человека в шортах при генеральских погонах, – никакой самодеятельности, у меня сценарий от Администрации президента, и бюджет от них же.

Правосудие Сэма Кёркланда

Адвокат Сэм Кёркланд сидел на скамье подсудимых. Сотни раз прежде бывал он в суде, шутил с присяжными, важничал перед судьёй, ободрительно взирал на своих подзащитных, и вот теперь оказался на их месте, в двух ролях сразу, защищая себя сам. Председательствовал славящийся своей строгостью судья Консценс, серьёзные лица присяжных не вызывали желания шутить.

– Вы знаете, мистер Кёркланд, – начал прокурор, – в чём вас обвиняют?

– Какая разница, вы ведь всё равно это озвучите, – ответил подсудимый, получив в ответ злобу прокурорского взгляда.

– Вы не единожды нарушили адвокатскую этику, мистер Кёркланд.

– Я всё делал во имя справедливости.

– Вы сообщили полиции полученную от вашего подзащитного Флеминга конфиденциальную информацию, которая привела к его аресту. Разве так поступают адвокаты?

– Этот Флеминг просто чёртов псих, он постоянно делился со мной своими безумными фантазиями. Его надо было изолировать от общества.

– А что вы скажете по поводу дела Майкла Склоффа?

– А что с ним?

– Вы скрыли от суда некоторые улики, которые могли бы позволить оправдать мистера Склоффа.

– Считайте, что я плохой адвокат.

– Вы сделали это намеренно.

– Я сделал это, – Кёркланд повысил голос, – потому что Склофф преступник и должен сидеть в тюрьме! – присяжные загалдели, переглядываясь. – И если его оправдали в совершённых им преступлениях. Пусть он сидит даже за то, что не совершал!

– Но, мистер Кёркланд, – взял слово судья, – вы адвокат, разве не ваша обязанность защищать людей независимо от их вины?

– Моя обязанность быть частью правосудия, – подсудимый сорвался на крик, – а оно состоит в том, чтобы подонки вроде Склоффа и Флеминга сидели в тюрьме, там им самое место!

– Протестую! – взвыл прокурор.

Зал наполнился гамом, присяжные вскакивали с мест, зрители шумно шептались. Всю эту вакаханалию прекратил стук судейского молотка. Шум прекратился.

– Сэм! – вновь раздался стук, и дверь в кабинет адвоката Кёркланда отворилась, возвращая его в реальность. – А, ты здесь. Мы же собирались пойти вечерком выпить, помнишь? – осведомился вошедший.

– Да, Стив, помню, конечно. Куда пойдём?

– К Харригану, у него лучший джулеп в городе. У тебя сегодня нет больше заседаний?

– Было одно, но я его отложил.