Текст книги "Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера"

Джунгли, сёрфинг, ракшас

Непролазная густота зарослей постепенно сходила на нет, шум далёкого водопада становился всё глуше, сливаясь с другими звуками леса едва уловимым гулом, наполнявшим уши так же, как глаза полнила чрезмерная яркость красок окружающей чащи. Всё здесь выглядело совсем не похоже на те леса, в которых Грегсону прежде доводилось бывать или видеть в кино. Ему смутно припоминалось, что на Гавайах, куда его в детстве возили родители, были похожие растения, но тогда он был больше заинтересован морем, тропическими фруктами, смешными зонтиками на коктейлях и загорелыми фигурами сёрферов, которые своими подтянутыми телами, выгоревшими волосами и белозубыми жизнерадостными улыбками были так не похожи на известных ему скучных одутловатых взрослых, что казались едва ли не представителями другого вида. Подумав об этом, он пожал и плечами, и решил, что теперь островная фауна заинтересовала бы его ещё меньше.

Немного впереди Грегсон увидел форму лесного бытия, о которой прежде только читал в учебнике биологии: с длинных ветвей дерева до земли свисали корни, образуя словно огромный живой колонный зал; среди этой колоннады казалось светлее и просторнее, и там он решил дать себе отдых от назойливого переплетения лиан с вкраплениями цветов и фруктов, от которых уже рябило в глазах. Подходя к большому баньяну, он почти инстинктивно сорвал с дерева плод, как сорвал бы яблоко на лесном пикнике в Орегоне. Плод был и впрямь похож на яблоко, только покрытое древесной корой. Грегсон с недоверием повертел его в руках, попробовал снять кору пальцами – она решительно не желала поддаваться. Откинув с лица назойливый росток, он вынул из кармана джинсов ключи, и попробовал поковырять плод ими. Яблоко оставалось издевательски неприступным.

– Что за чёртов лес, даже фрукт не съесть без пилы, – проворчал Грегсон, выбрасывая странное яблоко в баньян, где оно упало с глухим стуком. Затем остановился и не без удивления осмотрел зажатые в руке ключи и обтянутые джинсами ноги. – Хоть ключи от дома остались, да и джинсы свидетельствуют о том, что я хотя бы всё ещё нахожусь в мире где… где существуют джинсы, – закончил он менее уверенно.

Выбравшись из зарослей в баньян, Грегсону вздохнулось свободнее, через преплетение ветвей и корней можно было видеть небо, которое успокоительным образом выглядело до неприличия обыденно. В голову пришла здравая мысль, что по Солнцу можно определить направление. Её сменила ещё более здравая сестра, которая говорила, что от направления мало толку, когда не знаешь, где находишься. Грегсон уселся на землю, опёрся спиной на корень и вальяжно вытянул ноги. В нём боролись любопытство к этому месту с поиском ответа на вопрос, как он здесь оказался. Минуты через полторы из борьбы неожиданным победителем вышел вопрос, как ему отсюда выбраться. Причин спешить не наблюдалось, поэтому Грегсон решил проявить стратегическую обстоятельность, которая тут же выразилась в осмотре своей персоны и имеющихся при ней предметов.

Кроме оказавшихся бесполезными в деле поедания плодов местной флоры ключей его джинсы содержали зажигалку и бумажник, в котором обнадёживающе лежали несколько обычных земных долларов и права на его, Тони Грегсона, имя. Фото на правах вполне соответствовало его физиономии, во всяком случае, той, что он видел в зеркале… вчера?.. позавчера?.. в общем, когда он последний раз был у себя дома, со своими сокурсниками, несколькими коробками пива, пиццей из заведения, в котором заказ принимал парень с совсем не итальянским акцентом, и кассетой с «Апокалипсисом сегодня». Грегсон убрал бумажник в карман, с нежностью его похлопав, как доказательство реальности собственного бытия и не полного своего безумия. Или просто от радости обнаружения нечаянных нескольких мятых купюр.

При всей своей безалаберности, которую сам он часто старался мимикрировать под личиной якобы философии – не то скептицизма, не то стоицизма, – Тони обладал качествами хорошего инженера, на которого и учился: был он здравомыслен, рационален и старался извлекать пользу из любой ситуации. Поэтому сейчас он счёл за благо просто вытянуться, отдохнуть, наблюдая за хлопотами маленькой цветастой птички в ветвях, и подумать хорошенько. Здравомыслие подсказывало, что в первую очередь лучше подумать, как отсюда выбраться, а вопрос о попадании сюда хоть и интересен – им можно и пожертвовать. С другой стороны, если выбраться не удастся, всё время можно будет посвятить размышлениям. Подобные софизмы успокаивали лишь отчасти, потому что остаться всего этого времени могло совсем не много.

От размышлений его оторвал заползший на руку блестящий жук. Грегсон приблизил руку к кусту и заботливо подтолкнул не желавшего уходить нового знакомого в естественную его среду обитания, поводил взглядом по сторонам и пожал плечами:

– Если найти воду и смастерить какой-нибудь инструмент, можно тут сделать такую карьеру, что герои Дефо позавидуют.

Дальнейшие раздумья не очень удавались, при всей неясности и странности ситуации Тони чувствовал себя скорее отдыхающе-расслабленным и никак не мог собрать волю и мысли во что-то цельное. От порхания птички начинало рябить в глазах. «Должны ли колибри пить воду? Или им довольно тех сочных фруктов, что они поедают? – мысли Грегсона направились в натуралистическую колею. – А разве не нектаром они питаются? И вообще, колибри ли это… С другой стороны, это же целый лес, экосистема, а не колибриевое царство, стало быть, должен кто-то и воду тут пить. Хорошо бы ещё, чтобы этот кто-то не хотел мной закусить. Всё-таки надо будет узнать, чем питаются колибри и пьют ли они воду. И едят ли кошки летучих мышей… впрочем, в кроличью нору я ещё не падал».

Вдруг Тони показалось, что окружающий шум будто немного изменился. Он прикрыл глаза, утомлённые яркой рябью крошечной птицы, и неожиданно понял, что лесной гул распался теперь на отдельные звуки, будто «симфония для человека, который после убивания ушей диско научился вычленять партию скрипки», – подумалось Грегсону. Он стал прислушиваться с интересом и удовольствием, обращая внимание то на птичий щебет, то на шуршание травы и то, что он решил считать хрустом веток, хотя непонятно было, кто бы их мог ломать. Вдруг слух его привлёк не слышанный прежде звук, к которому Тони прислушивался, придерживая дыхание и жмуря глаза сильнее, точно боясь спугнуть, потому что звук этот он мог приписать только журчанию воды.

– Или тут есть источник, – бормотал он себе под нос, не открывая глаз, – или воду льют люди… или кто тут может жить, во всяком случае, этот кто-то должен быть вполне разумен, так что и в выигрыше я тоже буду во всяком случае.

Жмурясь всё сильнее, Грегсон наслаждался новым звуком и предвкушением воды, как вдруг в его аудиальное блаженство вторглось что-то неясное и диссонирующее. С неохотой разлепив левый глаз, он понял, что в него, с не меньшим любопытством, чем он на них, смотрят янтарные глаза маленькой изумрудной змейки около фута длиной. Голова её поднималась из травы около грегсоновой ноги, рассматривала она неожиданного гостя своего зелёного царства с интересом, несколько, впрочем, недовольным, выражая это негромким шипением. Змей Тони не любил и относился к ним не без опаски, однако бояться такого малыша казалось чрезмерным, тем более что змейка агрессии совсем не выражала. «Кто-то ведь и дома таких заводит, – подумал Грегсон, – бестолковый питомец – ни полаять, ни помяукать, да и на ощупь противный, должно быть. Но эта вроде не питон, хоть не проглотит. Интересно, бывают ли такие крохотные змеи ядовитыми?» – мысль его завершилась несколько тревожно.

Тони придал стереоскопичность зрению, открыв второй глаз, и теперь играл в гляделки со змейкой, безнадёжно проигрывая немигающему пресмыкающемуся. Будучи человеком завидного спокойствия и не менее впечатляющей уравновешенности, Грегсон проигрывать не любил – даже ничего не значащее соревнование без ставки, к тому же со змеёй. «Сколько же можно так сидеть, под её шипение и заснуть можно. Не укусила бы», – подумал он, подбирая под себя ноги, чтобы встать. Среагировав на движение, изумрудная гостья сменила тон шипения на откровенно недовольный и «уползнула», мелькнуло у Тони в голове, оставляя за собой в траве белесую дорожку.

Не очень задумываясь над своими действиями, Грегсон ловко поднялся и направился вслед за исчезающим следом змеи. Направляемый дорожкой примятой травы и неутомимым шипением, Тони удивлялся, что рептилия ползёт так быстро, разрушив его надежды на неспешный баньяновый моцион. Примерно через полсотни ярдов корнепад с ветвей кончился, однако трава стала выше, так что змеиный след был едва видим, а шипение сливалось с журчанием воды, как явственным, так и тем, что воспроизводилось в грегсоновых фантазиях относительно ожидающего его прелестного и живописного (почему-то мысль о жалком ручейке или грязной луже ему в голову не приходила) источника; воображалось ему, что ждёт его оазис с кристальной воды озерцом, окружённым живописными пальмами, из которого вытекает переливчатый ручей (или втекает, на такие подробности фантазия не расщедрилась). Через повторные полсотни ярдов Тони заметил, что потерял змеиный след с шипением вместе и уже некоторое время направляется только звуком воды.

С увеличением громкости журчания воображаемый оазис полнился деталями – под пальмами вырисовались кусту, украшенные гирляндами ягод, появились разноцветные птички, вроде той, что рябила в баньяне; два десятка футов спустя к ним прибавилась пара каких-то птиц покрупнее (по смутным воспоминаниям иллюстраций то ли к энциклопедии, то ли к Кэрролу Грегсону казалось, что они похожи на додо); ещё десять ярдов – и под кустами закопошились кто-то, без особых раздумий признанные большими грызунами вроде вомбата.

Вдруг Тони резко остановился. «Вомбаты же живут только в Австралии? А те птицы, кажется, вообще нигде больше не живут. Не вышел бы из меня зоолог», – усмехнувшись, он продолжил путь, оставив из яркого образа только водоём. Вспомнив, что зоолог из него действительно не вышел, Грегсон решил быть реалистичнее и не додумывать лишнего. Пошёл он теперь медленнее, прислушивался к шуму воды – внимательнее. Даже когда взору его открылась плешь в растительности, предвещающую конец его поисков, он не ускорился, слегка даже гордясь собственной степенностью.

Плешь и впрямь завершила его поиски воды, однако конец этот разочаровывающе не соответствовал заботливо созданной инженерским воображением картине. Не было ни пальм с доджсоновыми птицами, ни кустов с резвящимися вомбатами, зато было небольшое озерцо, настолько небольшое, что Грегсон понизил его до запруды на средней величины ручье. Зародыш разочарования сменился, не успев дать плодов, радостью осознания прозрачности воды. С трудом сдерживая нетерпеливое желание подбежать к озерцу и погрузить лицо в живительную прохладу, Тони, неизвестно перед кем красуясь, замедлил шаг, с эпиктетовым безразличием по сторонам озираясь.

На последних ярдах пути рисовка его утомила, Грегсонов шаг легконогим скачком заменился. За последним скачком, на колено припав, он над рябью блестящей склонился, на себя с удивленьем взирая. На него смотрело знакомое слегка насмешливое лицо. «Значит, я выгляжу так же, как на правах, и так же, как тот я, которого я же оставил вчера с Мэри Джейн и недопитым пивом. Как-то запутанно, но, кажется, место вокруг меняется, а я остаюсь константой».

В завершение мысли Тони зачерпнул ладонью воду и плеснул себе в лицо. Вода была немного прохладна и много освежающа. Грегсон начал жадно пить, черпая пригоршнями, испытывая смешанное чувство блаженство от утоления жажды и радости от такого детского способа пития. Жажду утолив и отдышавшись, с довольной улыбкой он упал ниц, окунув полностью голову в воду. Усвоив в таком положении весь свой лёгкий запас воздуха, Тони развалился в траве, утомлённый с жаждой утолённой, раскинув руки, прищуренно наблюдая облачный бег неспешный, уступая позиции сну. «Не так всё и плохо, воды теперь у меня вдоволь, – мысли его замедлялись. – Посплю, а потом займусь…»

– Что ж, мистер Вальер, не без радости сообщаю вам, что сын ваш вполне здоров, хотя, не без грусти замечу, некоторые проблемы этого славного юношу не обошли стороной, – успокаивающий голос мягкого доктора, удобной позой слившегося с глубоким креслом как симбиотическая пара, доносился из седеющей каштановой бородки, сквозь которую скорее угадывалась, нежели виделась, улыбка, которую можно было бы счесть иронической, не предохраняй её от этого эскулаповый статус обладателя.

Отражающийся в докторском старомодном пенсне неопределённо-средних лет мужчина оглядел рядом сидящую собственную копию помоложе и чертами потоньше, взглядом заставив её смущённо и мягко, словно извиняясь, улыбнуться:

– То есть то, что парень ни на чём не может сосредоточиться, спит хуже заамфетаминенных гризеров, голову совсем потерял и исхудал, будто каникулы в Освенциме провёл, – тут мужчина взял сына за плечо, развернул к доктору и слегка потряс, демонстрируя якобы жуткую худобу отпрыска, – это теперь называется здоровьем?

– Мистер Вальер, – елейный голос врача вошёл в заметный контраст со скрывающейся в седине иронией улыбки, – Джимми – юноша, безусловно впечатлительный, восприимчивый, если угодно… – тут он едва заметно поморщился, – «тонкой душевной организации», поэтому проявления некоторых расстройств в образе жизни здесь вовсе не удивительны, однако юный джентльмен со всей определённостью не имеет фобий, маний, афазий, девиаций, деменций, шизофрений или других расстройств, которые действительно являются болезнями. А бессонница и проблемы с концентрацией внимания, поверьте, совсем не так страшны. Если вовремя от них избавиться, – голос доктора смягчился до гротеска, а пенсне заблестело двумя солнечными зайчиками.

– Как тебе вообще в голову пришло учиться в MIT на гуманитарном факультете! – Вальер-старший гневно смотрел на сына, добавившего к улыбке такое же извинительное пожатие плечами. – Да ещё перейти на него с инженерного дела.

– В самом деле, Джимми, – пенсне доктора метнуло блики на юное лицо, – почему ты предпочёл индологию технике?

Вальер-младший рассеянно повернулся к доктору, словно не сразу обнаружив источник вопроса, откинулся в кресле и неспешно начал:

– Я понял, что едва ли смогу сделать в технике или физике что-то действительно значимое, такое, как идея квантования, паровой двигатель, леди Годива, запуск Вояджера или изобретение ноля. А стать очередным человеком-калькулятором, рассчитывающим Вояджерам и Пионерам траектории, или преподавать физику в школе, или белым воротничком технического контроля на заводе Крайслера… я бы, конечно, мог, но это так чертовски скучно. – Здесь Джеймс был спасён от надвигающейся бури отцовского гнева властно-успокоительным жестом доктора. – Учёба же на гуманитарном факультете (и это вовсе не обязательно должна быть индология, можно было выбрать славистику или английскую литературу, тут уж дело текущих симпатий) даст мне возможность если и не перевести вновь Махабхарату, то, скажем, писать книги, или хотя бы приобщать молодёжь к прекрасному, развивать вкус, давать знания о мире и взгляд на мир под другим углом. При этом я вовсе не теряю способность и возможность наслаждаться красотой техники и изяществом научной мысли.

– Мог бы своими пёстрыми сказочками наслаждаться и без диплома! – взъярился отец юного индолога.

– Диплом для меня и не является целью.

– Нет уж, парень! Хоть по этой своей азиатчине изволь получить диплом, не то…

– Тише, мистер Вальер, – седобородый голос внезапно зазвучал твёрже, а стёкла пенсне стали будто стальными, – ваш сын непременно завершит образование, но сейчас ему надо отдохнуть, развеяться, прийти в форму. Джеймс, тебе стоит отвлечься на время от занятий, сменить обстановку, окружение, куда-нибудь съездить, познакомиться с новыми людьми. Чем бы ты хотел заняться помимо учёбы, может быть, какое-то путешествие, которое ты давно хотел совершить?

– Пожалуй, путешествий я хочу совершить слишком много для одного раза. Но я давно мечтаю освоить сёрф.

– В Калифорнию я тебя не отправлю, – отрезал Вальер-отец, – ко всем этим лохматым хиппи и слащавым блондинчикам-стенобоям, да и экология там ни к чёрту, и беспорядки случаются.

– Вообще-то, я скорее думал об Австралии, – мягко отвечал Джимми, внимательно рассматривая книжные полки, сплошь закрывавшие стены кабинета.

– Что ж, Вальеры, – одобрительно закивал мягкий доктор, глубже уходя в кресло, – полагаю, Австралия – прекрасный выбор для смены обстановки, если только наш юный друг поедет туда без своей библиотеки и обещает нам на новом месте вместо покупки книг пройтись по местным барам, завязать знакомства, отведать достижения тамошнего пивоварения, обзавестись бронзовым загаром и просоленной выгоревшей шевелюрой.

– Суровое лечение, док, – осклабился Джимми, – но на что только не пойдёшь ради здоровья.

– Австралия?.. – протянул старший Вальер, пытаясь поймать взгляд доктора сквозь зеркальную броню стёкол. Вальера это видимо злило, доктора столь же видимо забавляло. – Думаю, эти деревенщины отвлекут его от этих сказок. Решено, парень, сегодня же соберёшь вещи! Только не увлекайся там пивом и не вздумай привезти нам с матерью туземную невестку.

Сквозь седеющую бороду симбиотического доктора широко пробилась довольная улыбка.

Внезапно проснувшись, Грегсон не сразу смог понять, открыл ли он глаза, но несколько секунд спустя с облегчением осознал, что глаза открыты и откуда-то сверху и сзади пробивается едва уловимый желтоватый свет, и с ним приглушённый шум. Ожидая привыкания к темноте, он провёл рукой рядом с собой, с удивлением отметив, что ложе его совсем не похоже на траву. Повёл другой рукой и неожиданно наткнулся на тёплое мягкое тело. Дыхание перехватило, секундная паника, резкий подъём, – и по телу разливается блаженная теплота завершения стресса: он сидит на своей кровати, в джинсах, рядом беззаботно посапывает Мэри Джейн, разметав по сторонам пепельные волосы. Тони тихонько встал и с некоторым разочарованием от такого прозаичного окончания столь яркого и осязаемого сна, осмотрелся в квартире.

Всё было на месте и в порядке – коробка из-под пиццы, банки из-под пива, словно толпа хулиганов окружившие раскрытую книгу Махабхараты с обильными комментариями, полная пепельница, грязная посуда в раковине; Грегсон машинально уложил видеокассету в коробку, выбросил банки и направился в ванную. Придирчиво и внимательно осмотревшись в зеркале, он не без удовольствия заключил, что, кроме слегка опухшей физиономии, всё в нём осталось по-прежнему. Журчание открытого крана живо напомнило ему о прохладном ручье из сна:

– Умываться там было куда приятней, – с грустной улыбкой он негромко прошептал, плеская пригоршнями холодную воду на лицо.

Затем выпил воды из пятерни – она была невкусной и отдавала железом. Вернулся в комнату, разделся, нырнул в кровать, змеино пропустил руку под тёплое плечо Мэри, уткнулся лицом в пепельный затылок, и умиротворённо заснул.

Джеймс А. Вальер приветствует Вальера Фрэнсиса.

Здравствуй, отец! Отложим взаимные (надеюсь) почтения и выражения любви и привязанности на потом, а теперь отточим: я – лёгкое перо своё, придавая стремительности его легконогому бегу и изящества оставляемым им следам, ты – благосклонное своё (уповаю) внимание. Знаю, что мой эпистолярный стиль ты терпишь ещё даже менее, нежели риторический, но умерь гнев, прояви терпение, мы всё же на разных сторонах планеты, так что словесных моих излияний тебе долго впредь не слыхать, а я полагаю, что количество раздражающих тебя моих словесных конструкций за период времени есть величина постоянная. Впрочем, не все теории оправдываются, так что постараюсь попридержать свою эпистолярную затейливость.

Мне с самого начала казалось, что ты слишком уж серьёзно отнёсся к моему состоянию, вплоть до того, признаюсь, что мысли мои не избежали посещения опасений того, что торазин покажется тебе вполне подходящим выходом из положения. И твоё отношение к терапии доктора Фроммски, да и к нему самому, скрывать не стану, не способствовали избавлению моему от тревожных подозрений. Тем приятнее и успокоительнее стала твоя благосклонность к предложению доктора отправить меня ad antipodam. Что же до твоей к Фроммски неприязни, я заметил, тебя раздражают постоянные блики его пенсне, не дающие разглядеть его глаза, и его отстранённо-ироничная манера общения. Что ж, ты хочешь, чтобы все вокруг носили костюмы строгие, но соответствующие варне костюмоносителя, слушали «приличную музыку», трудились на «достойных работах», желательно, водили американский автомобиль и были антикоммунистами; а доктор хочет держать с прочими дистанцию с помощью иронии и прятать глаза за бликующим пенсне. И имеет на это полное право. Равно как и ты, но всё это лишь до тех пор, пока реализация этих прав не вредит другим.

Однако я опасно близок к утрате нити своего скромного повествования. Итак, предложенный метод лечения (или исправления проблем, раз уж я не болен) на текущий момент вполне себя оправдывает. Здесь, конечно, вовсе не Калифорния, про Galiano, кажется, тут слышали едва ли больше чем про Supplementum Supplementi Chronicorum Янотуса Отшоссада, так что на счёт стенобоев можешь быть покоен. Люди здесь приветливы, дружелюбны и простоваты, хотя, вопреки твоему мнению, на наших красношеих совсем не похожи.

Поселился я скромно, отчасти из бережливости, в основном же потому, что стоит только оторваться от привычного бидермейера быта, как сразу ненужность всех этих многих вещей становится выпукло и контрастно очевидна. Так что пристанище своё я нашёл в небольшом бунгало, где есть только кровать, шкаф, стол, пара стульев, небольшая кухня да телевизор. Из-за местного акцента всё звучит так забавно, что независимо от канала он транслирует только комедии. Также спешу предупредить твои опасения касательно моего досуга и подразумеваемого отдыхом отказа от профессиональной литературы и вообще всякой деятельности в этом направлении. Из книг я здесь обзавёлся только вещами с местным колоритом, вроде «Как научиться без страха стоять на доске и подружиться с рифовой акулой» Делиоса Карнегиакоса, «Богатый папа и голодающие динго» некоего Р. К., а также «Пандоводство в Новом Южном Уэльсе» и «Прикладная кенгурология» в семи томах.

В не меньшей степени я следую твоим и доктора наказам: завёл знакомства, никаких хиппи, во всяком случае, все тут вполне причёсаны; местные бары тоже не были избавлены от посещения моей скромной персоной. В этих почтенных заведениях не без некоторых усилий мною были храбро, но, согласно твоему наставлению, в разумных количествах продегустированы около полутора дюжин сортов пива. Отмечу, что труд этот хоть был и не слишком тяжёл, оказался мало ценен, ибо местное пиво такой же лагер, какой заботливо подадут в любом баре от Орландо до Портленда, так что если и стоит ехать на этот далёкий континент, то явно не за тем, чтобы отведать нектару братьев Фостеров.

А вот за чем сюда стоит отправиться – так это природа. На первый взгляд, похоже на наш Юг, зато на второй и следующие… Ты, верно, помнишь, что здесь едва ли не шесть седьмых всей фауны – эндемики. Не уверен, смогла ли флора повторить успех своих подвижных собратьев, отчего-то в растениях я разбираюсь слабо, но на вид тоже много необычного. Ощущение, словно оказался на другой планете, где всё вроде бы похоже на нашу, но немного отличается; как в дешёвой фантастике пятидесятых. Впрочем, она и до нынешних времён не сильно изменилась.

Итак, первое и очевидное, что замечаешь в Австралии, что прямо бросается в глаза, это, конечно…

Что-то тёплое и шерстяное тыкалось в руку Тони повыше локтя. Привычным движением он другой рукой потянулся к источнику беспокойства, намереваясь погладить толстого сиамского кота, как это он всегда делал в доме родителей. Плотная шерстяная голова неожиданно резко выскользнула из-под заботливо предложенной пятерни, заставив Грегсона раскрыть глаза и подняться. В вязком полумраке он увидел справа от себя крупного грызуна вроде морской свинки (только стройной – подумал Тони), стоящего на задних лапах, гордо чёрным бисером глаз озирая свои владения поверх травы и недовольно шевеля усами.

Медленно Грегсон осмотрелся по сторонам, уже почти пребывая в уверенности, что грызун и трава ничего хорошего не предвещают. Опасения его не замедлили подтвердиться отсутствием кровати, пепельных локонов на ней, а также потолка над головой и стен вокруг. Он лежал возле того же ручья с озерцом, где заснул предпоследний раз из тех, что ему помнились, только теперь небо было покрыто низкими тяжёлыми и густыми облаками, которые давали мрачный и мягко рассеянный красно-оранжевый цвет, придавая пейзажу облик величественный и тревожный.

«Не сон ли это? – резонно подумал Тони. – Даже возвращение в предыдущий сон, словно видеокассета на паузе. Только откуда такая детальность, и изменение освещения? Да и все эти птицы и зверушки совсем не похожи на мои обычные сны про мокрые майки, космические полёты или победу в суперкубке».

Озадаченный такими мыслями, он автоматически наклонился к озерцу, зачерпнул воду пригоршней; она была такой же вкусной, и холоднее, чем в прошлый раз. Грегсону подумалось, не стоит ли себя хрестоматийно ущипнуть для проверки реальности окружающего бытия. Но этот метод показался ему слишком пошлым и избитым, поэтому он опять упал головой в воду. Спросонья она была обжигающе холодна, пробуждая мысли, которые стали молниями проноситься между его висками. Подняв голову, сквозь стекающую по его лицу воду Тони видел прежнюю картину, только с ещё большей, для сна натурально издевательской отчётливостью. Только грызуна теперь не было, он остался один.

Инженерное образование подсказывало, что надо хорошенько обдумать ситуацию, взвесить всю доступную информацию, сформулировать цели, и затем уж делать выводы. Но информация исчерпывалась ручьём, травой, зловещим светом, да наличием некоторой фауны; не было ни ориентиров, ни направлений, из целей сбитый ситуацией с толку Грегсон смог сформулировать только краткое «не могу же я вечно оставаться у этого озерца в компании морской свинки», поэтому он счёл за лучшее пойти по ручью вниз, отчасти в надежде выйти к водоёму покрупнее, отчасти, чтобы не отдаляться от воды.

Тони старался придать своему шагу прогулочную лёгкость, невесёлые отгоняя мысли, словно шёл по газону университетского кампуса, а не по неведомой траве, под низкими тучами, в инфернальном свете. Лёгкость шага давалась ему много легче, нежели осознание происходящего и избегание мрачных мыслей. Чтобы отвлечься и, возможно, получить ответ на некоторые вопросы, он принялся тщательно вспоминать события последнего времени, пытаясь понять, что и в какой момент пошло не так.

…этого не хватает. Наконец, значительно уменьшилось моё постоянное самоедское беспокойство и нервозность. Да, я теперь вполне спокоен, однако так и не ощущаю той радости и довольства жизнью, какие вроде бы должен, и какие есть у прочих людей. Во всяком случае, которые я за ними наблюдаю. Может быть, конечно, мне это только кажется, что у прочих они есть. Или это вовсе какое-то многомиллиардное демоническое притворство? этакая игра во всеобщую удовлетворённость?

Как бы то ни было, теперь я начинаю тревожиться, что этот образ жизни, все эти доски, волны, пляжи, в конечном счёте так же мало меня удовлетворяет, как и чтение, созерцание, писание диссертаций и прочая университетская деятельность. Хотя тут я неплохо загорел, так что пляж, пожалуй, пока удовлетворяет больше. Но я уже начинаю скучать от всего этого. И боюсь, что дело не в пляже, а во мне. Мне ведь поначалу безумно нравилось изучать индологию и всю эту ориенталистику. А со временем начал скучать, тосковать и задаваться вопросами: неужели я так всю жизнь и буду изучать старинные восточные книги, писать свои современные книги, преподавать разные книги студентам? И всё? И никакого выхода из этого. Теперь же начинаю думать: не могу же я всю жизнь проторчать на пляже, со всеми этими досками и свободолюбивыми разгильдяями с выгоревшими вихрами. Так же, как мне кажется невозможным и ходить всю жизнь в офис, как мой отец, приходить домой, воспитывать детей, в выходные выбираться на семейный обед; в месяц раз – ездить семьёй на какое-нибудь озеро или пикник в горы; рассылать рождественские открытки одним и тем же людям, едва знакомым, нелюбимым коллегам, дальним полузабытым родственникам.

Пойми правильно, меня пугает не сам подобный образ жизни по себе, а постоянство и предсказуемость. Боюсь, работа охотника за головами или жизнь байкера вне закона тоже мне наскучит. И выхода из этого я не вижу. Так и слышу твой (и вполне резонный) вопрос: Что ещё за чёртов выход тебе нужен, и куда? Не знаю куда, Стив, и это самое страшное. Знаю только, что имеющиеся пока перспективы меня пугают. Разве что периодически всё менять? Бросить работу судебного пристава, чтобы стать егерем в аляскинских лесах, а оттуда отправиться на южные ранчо объезжать диких лошадей? В любом случае, теперь мне много лучше, а там посмотрим, будем решать проблемы по очереди. Расскажи лучше, как твои успехи с…

Итак, позавчера Тони нашёл в себе силы посетить скучнейшую лекцию по философии общественной мысли новой Англии в период борьбы за независимость, удивляясь, каким изощрённым разумом надо обладать, чтобы посчитать изучение такого рода дисциплины необходимой для будущих инженеров, и демонстрируя выдающиеся результаты в борьбе с навеваемой скукой сном. Затем в университетской столовой он встретился с Элом Хоффманом с химического факультета, который задавался вопросом, для чего химикам нужно разбираться в творчестве Теккерея, и предложил Тони не менее для них нужные и куда более приятные занятия, как то: употребление пары джойнтов, дюжины пива, и посещение концерта группы Metallum Est, музыку которых Эл охарактеризовал как «бескомпромиссно тяжёлую и неприлично искреннюю». Тони не очень понимал, как музыка может быть искренней или лживой, но решил, что это в любом случае веселее новоанглософии. Особенно с джойнтом.

Концерт имел место в слишком для такой громкости маленьком клубе, размеры которого многократно усиливали концентрацию тяжести и бескомпромиссности, табачного дыма, запаха пива и беснующихся девиц. Заказывая очередную пинту, Грегсон довольно ясно представлял свои завтрашние на этот счёт переживания и самобичевания, однако поддался саморазрушительному порыву и, лихим залпом осушив первый стакан, тут же заменил его собратом. Завершение вечера и дорогу домой Тони помнил смутно, но был твёрдо уверен, что всё обошлось без приключений, чему свидетельством были успокоительно лежавшие в карманах бумажник и ключи, чистая непорванная одежда и целостность кожных покровов.