Текст книги "Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера"

– Что ж, наверное, в этом и беда тех, кто меняет свободу на ливрею и принадлежность гербу.

– Зато какая удача для другой стороны сделки.

– Поэтому такой порядок проверен веками, овеян славой, освящён конституцией, защищён всей иерархией участников: от приспешников, клиентов и тех, кто стирает и штопает гербовую ленту, через художника, рисующего герб на щите, до конгрессменов, которые такой же клиентелой бегают за сенаторами и губернаторами в ливреях их цветов. Уроборос паразитирования и создания статуса из ничего.

Сиззи, умолкнув, откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза, готовый, казалось, отойти ко сну. Адамс заботливо приглушил приёмник и вперил взгляд в недостижимое световое пятно, убегающее от машины в вечной гонке по пустынной дороге, лишь изредка оживляемой встречным светом, да нарастающей высоты гулом, который, поравнявшись с ними, снижал постепенно тон, удаляясь, оставаясь позади, растворяясь в ночи, оставляя после себя вновь одиночество. Плотность окружающих пригородов с каждой сотней ярдов нарастала, окружая дорогу спящими домами, за окнами редких из которых угадывались в гостиных тени собравшихся вместе семей и силуэты одиночек за тоскливым ужином в грустных кухнях. Вдруг глаза Сиззи раскрылись и уставились в световое пятно у обочины, которое, нарастая, вырисовывалось в ночном декабрьском небе золотыми буквами «Отель Бейтса».

– Приятель, – деловито начал Сиззи, – это местечко выглядит весьма милым, здесь нет ни ковбоев, ни нужды возвращаться, зато наверняка можно выпить чего-нибудь бодрящего дух или укрепляющего сон.

– Согласен, полагаю, стаканчик бурбона хорошо дополнит ужин.

Отель оказался трёхэтажным уютным зданием с колониального вида балясинами в перилах галереи, с представленными на парковке номерами штатов от Мэна до Луизианы, широкими двустворчатыми дверями, ведущими в просторный зал с ливрейными официантами, круглыми столами и длинной стойкой под присмотром скучающего вида бармена. На стойке покороче услужливый администратор рад был предложить джентльменам два тихих удобных номера, с балконом или без оного, с окнами на лес или во двор, с минибаром, даже двухкомнатные, но непременно с ванной. Два соседних номера окнами на лес были доброжелательно приняты, от двухкомнатной роскоши было скромно решено отказаться. Подгоняемые нетерпеливо алчущим выпивки Сиззи, путники без задержек излишних оплатив номера, устремлённо направились к бару, где был заказан для Адамса стейк и бурбон вожделенный, и старомодный коктейль для другого.

– Не хочешь перекусить? – обратился к спутнику аппетитно жующий стейк едок.

– Пока лучше выпью, – отвечал Сиззи, безжалостно поглощая свой напиток, – надеюсь, говядина тут довольно прожарена, чтобы от меня не убежать. Итак, я ещё не слишком злоупотребил твоим Росинантом, чтобы можно было воспользоваться им завтра и навестить Поллита?

– Пожалуй, у меня есть ещё день, но завтра с утра мне надо будет уладить кое-какие дела в городе, думаю, ближе к обеду управлюсь, и буду вполне к твоим услугам. Может, и мне достанется хорошенький сувенир на память. Однако, быстро ты прикончил свой стакан.

– Не беда, я знаю, как его воскресить. К тому же, в индийском стиле, в новом обличье. Бармен, можно мне ещё что-нибудь старинное, с колониальным вкусом и ароматом первопроходных приключений?

– Конечно, сэр.

– А как же твой герр Цапферхаймен? Или решил ограничиться дворовой ярмаркой ante bellum от мистера Брика Поллита?

– Того парня вроде зовут Санфмахер. В общем, как-то мудрёно. И его тоже непременно надо разыскать, это дело сулит такие деньги, от которых не отказываются. – Появившаяся перед Сиззи салфетка увенчалась заиндевевшим высоким стаканом с шапкой колотого льда и залихватски торчащей из неё соломинкой. – Спасибо, – он кивком поблагодарил бармена.

– У тебя хотя бы есть мысли, как его искать?

– В общих чертах. Поспрашиваю в местных антикварных лавках, в галереях, может, наведаюсь в здешнее общество книголюбов и прочих эстетствующих снобов. Как-то так примерно я себе это представляю, но мне никогда не приходилось кого-то разыскивать, так что я могу и ошибаться. А тебе не приходилось? Может, дашь совет?

– Я, кажется, сам не похож на детектива, – нож Адамса рассекал среднепрожаренную внутренность стейка, – но думаю, стоит банально просмотреть телефонные справочники: имя у этого Ганса редкое, не то что искать Кена Адамса или Пита Джонсона.

– Славная мысль! – мысль была одобрительно приветствована поднятым стаканом, незамедлительно вслед за этим опустошённым. – Из тебя выйдет отличный охотник за антиквариатом. А когда благообразно состаришься, отпустишь седоватую бородку в стиле битников да приоденешься в приличный костюм, то будешь недурным аукционистом.

– Спасибо, приятель, – пригубил бурбон Адамс, – но я предпочитаю охотиться на дичь поживее и попроворнее. Что за интерес сидеть в засаде, выжидая картину пожирнее или собирателя древностей поглупее.

– Интерес, не интерес… Бармен! Смогу ли я усладить своё нёбо вкусом католического святого духа от преподобного сэра Бэзила Хэйденса? – Конечно, сэр. – Говорю же, за такие деньги можно и поскучать. Выждать картину пожирнее и не работать год. Или вообще обернуться уважаемым джентри, ранчеро или мелким проворным финансистом, снующим между акул рынка.

– Что ж, стать в результате охоты, пусть и скучной, маленьким биржевым акулёнком – заманчивая сделка.

– Да, это в материальном смысле примерно то же… – на стойке появился низкий стакан широкий с пены шапкой стойкой, – спасибо, рыцарь стойки… то же, как у индусов в духовном: выйти из порочного круга ежедневной рутины в бетонном улье даунтауна, возносящегося к небесам, как прежде шпили церквей, за скромные деньги, уходящие на оплату счетов, долгов, обучение детей, стрижку жён, платья любовниц, пятничную выпивку и субботнее барбекю, конечно, для тех, кому в субботу можно разводить огонь, воскресный боулинг с утра, и постылые семейные ужины вечером. А потом передать детям вместе с закладной дом, который будет им мал, и будет новая закладная, и дом побольше; и машина поблестящее; и работа от дома подальше. Наверное, и деньги в улье подрастут, но с ними вместе – и счета, и долги…

– Мрачноватая картина, – Адамс отставил пустые стакан и тарелку. – Бармен, кофе, пожалуйста, чёрный.

– Конечно, сэр.

– Ещё бы, поэтому все учёные парни в Индии и прочих тамошних экзотичных краях и думают веками, что с этим сделать.

– А ты, значит, решил эту проблему охотой на сомнительное искусство?

– Пока не решил. Но это может быть выходом. Но только из материального аспекта даунтауна, счетов, стрижек, барбекю и закладной на дом побольше.

– А заодно избавление от выпивки, жён, детей и любовниц?

– Тут уж каждому своё. Можно и с женой, и с гаремом, с выпивкой, табаком, морфием, да хоть с шахматами и ловлей бабочек. Главное – не быть рабом всего этого, а быть в силах отказаться или изменить.

– Променять морфий на бабочек?

– Или суметь отказаться от того и другого.

– А если человеку нравится ездить каждый день в даунтаун из своего большого пригородного дома, чтобы затем возвращаться, намеренно не спеша, оттягивая трогательный момент встречи с давно постылой женой и не выказывающими уважения отпрысками?

– Что ж, думаю, такому человеку жаловаться не на что. Но только если ему нравится это осознанно, а не потому, что он не знаком с другими способами жить, почитая свой текущий единственно верным, достойным и уважаемым. Хуже того – единственно возможным.

– То есть человеку хорошо вести мещанский образ жизни, – Адамс жестом попросил бармена подать ещё кофе, – только если перед этим попробовать жизнь бродяги, мормона, чванливого миллионера, аскета-отшельника, битника-сибарита или индийского раджи.

– Совсем не обязательно всё это пробовать, – язык Сиззи начал едва заметно заплетаться, – достаточно осмыслить и продумать другие возможности. Это вроде того, что не обязательно бросаться под поезд, или прыгать с крыши МетЛайфа, чтобы понять, что ничего хорошего из этого не выйдет. Вообще, большинство знаний о мире мы получаем косвенно. Например, мало кто видел живого алеута и тем более слышал его язык, однако все знают, что у них ровно есть ровно сто семнадцать слов для обозначения снега.

– Интересно, проверял ли это кто-нибудь?

– Не уверен. Но разумнее поверить алеутологам, тем более, что это звучит вполне правдоподобно. В отличие, скажем, от утверждения, что у эскимосов есть тридцать восемь слов для обозначения песка на пляже. То же и с прыжком с крыши: ты этого не пробовал, но здравый смысл и жизненный опыт подсказывает, что вряд ли это тебе прибавит здоровья. А также денег и славы. Разве что ты не упадёшь с этой крыши прямо президенту на голову.

– С этим трудно спорить. Но, может быть, человек, который выбирает жизнь в пригородном большом доме, всего лишь идёт по простому пути? Ведь как тяжело пойти против устоев, традиций, семьи, общества, своего социального слоя, конфессии; сколько усилий надо приложить, чтобы жить иначе, чем по заведённому и овеянному плеядами предков образцу и подобию; каких только насмешек, сомнений и заверений в ошибочном выборе пути не придётся выслушать тому, кто решится разорвать пуповину традиции и выйти в мир свободной неопределённости.

– Конечно, это сложнее. Поступать правильно вообще всегда чертовски сложно. Но и результат того стоит.

– Пожалуй. Только это сродни лотерее, где выигрыш – миллионный, а цена проигрыша не стоимость билета, а часто – сама жизнь.

– Ты не слишком ли сгущаешь краски? Или резко кладёшь тени.

– Не думаю. Сколько людей стало успешными финансистами, биржевыми мегалодонами, популярными радиоведущими, успешными колумнистами, богемными литераторами, и сколько теряют всё на пути к этому? Или не всё, а такие мелочи как благосостояние, здоровье, молодость.

– Что ж, не каждому ведь быть богемным мегалодоном, верно, приятель?

– Полагаю, что не каждому. Но как это сочетается с твоей теорией, что всем или многим надо убежать из пригородного бидермейера?

– Это не теория. Скорее сожаление. Что традиции, устои, сам образ жизни нашего общества предопределяет путь человека не хуже парок. Что человеку сложно даже попробовать другие способы бытия. Не всегда физически сложно, часто это просто боязнь осуждения, непонимания, косых взглядов, разрыва с окружением, но всё-таки сложно. Хуже того… Бармен, можно налить чего-нибудь покрепче?

Вопрошаемый повелитель стойки снисходительно оторвал взгляд от заботливо натираемого стакана, посмотрел несколько высокомерно на весьма нетрезвого уже философа, вопросительно – на его спутника, затем, видимо приняв решение, пожал плечами, благоговейно поставил стакан, взялся за бутылку и произнёс с почти достигающей градуса издёвки иронией:

– Конечно, сэр! Постараюсь налить как можно крепче.

– Ещё того, я говорю, хуже, что человек нередко даже не знает обо всяких этих других способах. Или знает примерно так же условно, как античную историю и устройство ядерного реактора.

– Стало быть, ты свой альтернативный способ бытия реализуешь, путешествуя в поисках произведений сомнительного искусства?

– В том числе. Но я полон надежд… – Сиззи не глядя отпил из поданного барменом перевёрнутого конуса на длинной, лебединой шеей изогнутой ножке, – что всё это ненадолго. Если повезёт, это станет последним моим подобным путешествием.

Охотник на неочевидное искусство сменил свою философию на общение с рюмкой, Адамс оглядывал практический пустой обширный обитый деревом зал, где кроме них было всего пять или шесть человек, да небольшая негромкая компания делового вида мужчин средних лет; зал напоминал нелепо масштабированную до почти циклопических размеров гостиную загородного семейного дома где-нибудь в Вермонте, странно контрастируя с широтой своего местонахождения и южными растениями в больших кадках по углам, бармен самым перфекционистским образом расставлял и выравнивал на полках бутылки, создавая одному ему понятный и видный узор. Из динамиков негромко звучала музыка, создавая уют, умиротворяя и склоняя ко сну, как последний стакан – голову Сиззи к стойке. Адамс придирчиво, но осторожно посмотрел по очереди на каждого в зале, бармена тоже не обойдя внимательным взглядом, задержал глаза на старомодных напольных часах с маятником, приютившихся в дальнем углу с кадкой рядом.

За ближайшим ко входу столиком грузно восседал южного вида джентльмен со стаканом мятного джулепа, соседствуя с собственной залихватски загнутых полей кремовой шляпой, водружённой на стол с заботой, которой не всякий гость удостоится. В двух столах от него, под сенью раскидистой кроны неопознанного обитателя кадки расположилась средних лет женщина в коктейльном платье, с которым диссонировала находящаяся на столе чашка кофе и ловко водружаемый на стол проворным официантом затейливого вида десерт, разжигающий в зелёных под длинными ресницами глазах вожделеющее предвкушение и почти любовное восхищение. От десертного столика путь официанта лежал к деловой компании, столешницу которой он освобождал от армии стерлинговых приборов и стайки разнокалиберных тарелок, со старательной деликатностью не пуская свой взгляд на аккуратными столбиками цифр исписанные листы, где оформлялась будущая сделка. Двумя столами от дельцов отделённый, располагался молодой представитель аристократии кошелька, которую он всеми силами мимикрировал под аристократию духа. Ему, однако, безнадёжно мешали в этом безупречно и показательно дорогой, но соответствующий только журнальному вкусу костюм, кричащие увесистой золотой безвкусицей запонки да отчаянная пустота неумных глаз, с плохо скрываемым презрением смотрящих на официантов, с сальным вожделением – на содержимое коктейльного платья, и со смесью уважения и зависти – на составителей аккуратных столбцов.

Следующий гость мотеля Бейтса был мрачно в одиночестве пьющий мужчина лет сорока, был он изящно одет, тонкие черты привлекательного его лица прискорбно искажались выражением печальной усталости, пресыщенности и разочарованности в мире. Грустное это выражение сменялось озарявшей молодостью улыбкой при приближении официанта с очередным напитком, от радости ли новой дозы алкоголя, от понимающего сочувствия ли официанту, что и ему также приходится жить в том же абсурдном, постылом, нелепом мире.

– Итак, что же лучше, – Адамс повернулся к спутнику, – попробовать жить иначе и не преуспеть или потратить жизнь, не попробовав, зато проверенным способом.

– Не то же ли самое… то же ли? – слова давались Сиззи с явным трудом. – Я хочу сказать, что это всё одно и то же. Но если человек несчастлив с тем, что есть, стоит попробовать всё изменить. Даже если не получится. Всё будет так же, но он хотя бы не упустит возможности. Жизнь вряд ли так уж длинна и хороша, чтобы не попробовать лучших возможностей. А если ему и так хорошо… то всё и хорошо…

– Приятель, не пора ли тебя отдохнуть? – спросил Адамс, несмотря на ироничную ухмылку, заботливо; бармен кивнул в подтверждение правоты высказанного мнения.

– Да, это разумное мнение. Ты же проливал кровь за нашу страну в чёртовых джунглях, как к тебе не прислушаться. Надо только воздать должное нашему повелителю напитков, – Сиззи принялся рыться в карманах, – он чертовски славно сегодня потрудился. Кен, у меня не получается.

– Я думаю, повелитель напитков не станет возражать, если выпитое нам запишут на счёт номеров?

– Конечно, сэр, – бармен кивнул с важностью императора, принимающего вассальную присягу курфюрста. – Обычная практика.

Сиззи слез со стула и с глупейшим растерянным видом хлопал себя по бокам, рылся в карманах, шарил руками по стойке и даже ощупал собственную голову.

– Спокойно, Фрэнки, ничего не потеряно, – Адамс с улыбкой похлопал приятеля по плечу. Осталось только тебе найти силы для полного трудностей и опасностей путешествия на второй этаж, а я схожу к машине принесу твои вещи. Да и свои тоже.

Пьяные глаза Сиззи признательно смотрели то на Адамса, то на бармена, то на мимо проходящего удивлённого официанта, при этом нетвёрдый язык спутанно благодарил всех за гостеприимство, прекрасные напитки и отличное путешествие. Затем, направляемый Адамсом, Сиззи отправился в достойное аргонавтов путешествие вверх по лестнице, качаясь не хуже древних путешественников.

Спутник же его отправился на парковку, где на свет фонарный было извлечено потрёпанное пальто, веющая новизной федора, дорожная сумка и кожаный несессер из багажника. Оглянувшись по сторонам и убедившись в своём одиночестве, Адамс встал под фонарь и с деловитой ловкостью принялся осматривать карманы чужого пальто, извлекая из них поочерёдно несколько долларов, паспорт на имя Фрэнсиса Руфина Сиззи и какие-то счета, где упоминались ставки, суммы и названия вроде «Мытьё меланжевого верблюда», «Движение диагональных осей», «Прелюбодеяние святого Дифтерия», «Зубчатые колёса непреклонности» и «Супрематический пожар в Большой Библиотеке имени Дагона», вид которых вызвал у зрителя облегчённую улыбку:

– Что же должно твориться в голове у человека, который готов повесить у себя в спальне «Лучистых выпукло-вогнутых валетов», да ещё и за такие деньги?

Рассовав бумаги обратно по карманам и заперев машину, Адамс уложил несессер в сумку, перекинул пальто через руку, надел шляпу и фланирующей походкой направился в отель, где, узнав от услужливого портье, что путешествие его спутника завершилось вполне благополучно, заказал себе в номер кофе, изъявил желание начать своё утро с завтрака сколь умеренного, столь и раннего, одарил долларовыми банкнотами портье, надзирателя рецепции, бармена и даже отловленного по пути официанта, совестливого, но не долго отказывавшегося от незаслуженной награды. Поднялся к себе, повесил пальто на вешалку, снял рубашку, надел извлечённую из сумки футболку, затем аккуратно достал следом уложенный в пакет светлый костюм и повесил его рядом с пальто. Выразив благодарность за принесённый кофе очередным портретом Вашингтона, Адамс тщательно закрыл дверь, занавесил окно, отправил паспорт из кармана Сиззиевого пальто на стол и раскрыл несессер. В нём лежали лекарственного вида пузырьки, скальпели, баночки чернил, шприцы, иглы, какие-то крючки и другие мелкие инструменты. Первым делом хозяин скальпелей извлёк пузырёк бензедрина, а из него две таблетки, немедленно употреблённые по назначению, после нескольких секунд созерцательного ожидания с прикрытыми глазами запив их кофе. Затем, полистав и внимательно осмотрев паспорт, достав лупу, два разноразмерных скальпеля, бритвенное лезвие и пузырёк какой-то жидкости, мужчина склонился над столом в кропотливой работе.

Тусклое солнце декабря разбудило Сиззи, лежащего поверх одеяла в брюках и расстёгнутой рубашке. Пиджак при этом был странным образом аккуратно уложен на кресле, пальто чинно висело на предназначенной для этого вешалке, на столе рядом с газетой «Arkham Tribune» лежала шляпа, подле которой стояли бутылка содовой и аптечный пузырёк. Недобро щурясь на пробивающиеся через жалюзи лучи, Сиззи не без усилий слез с кровати и принял, пошатываясь, вертикальное положение. Простояв так несколько секунд, он отправился к столу, поморщившись, повертел в руках пузырёк с надписью «Benzedrine», открыл содовую, жадно выпил половину, кошачьи жмурясь от удовольствия. Затем всё-таки открыл пузырёк, проглотил одну таблетку, запил и сел за стол, взявшись за газету.

Заголовки гласили: «Айк едет на рыбалку – часть предвыборной стратегии республиканцев или подготовка к пенсии?», «Тропическая революция в ста милях от Флориды» и «Загадочный мистер Сайфер ставит любопытные вопросы перед ФБР, полицией и всем обществом». Сиззи включил настольную лампу и склонился над газетой.

…нам мистер Гувер. Итак, совершено убийство. Конечно, отмахнётся читатель, а с ним и агенты ФБР, мало ли убийств происходит в стране в целом и Нью-Йорке в частности! И с этим не поспоришь. Но в данном случае жертвой стало лицо значительное, а не «простой человек» (дождёмся ли мы того, чтобы перед законом все были одинаково значительны?), что признаётся и полицией, и Бюро, и мэрией города, и едва ли не правительством. Казалось бы, должна вестись весьма активная работа по поиску и задержанию убийцы. И кто-то может сказать, что она и ведётся: в самом деле, ведь все агенты подняты по тревоге, патрули полиции усилены, машины досматриваются, и делается куча других подобающих случаю вещей. Но где же результаты, спрашиваю я? Конечно, мне возразят, что такие дела быстро не делаются, что нелепо требовать моментального решения проблем и прочее. Что ж, обычно основная работа приходится на установление личности преступника, а его обнаружение и задержание – уже вопрос техники. В данном же случае удача (или неудача преступника, зависит от ваших философских предпочтений) сделала всю эту тяжёлую неблагодарную работу за господ сыщиков, предоставив им имя душегуба сразу вместе с фактом убийства. И что же дальше? Все наши правоохранительные органы не могут найти человека, личность которого установлена. Более того, человека с редким именем, а не Джона Марксона или Марка Джонсона. Так ли непрофессиональны охранители нашего общественного спокойствия и законности, что им эта задача не по силам, или в дело вмешиваются другие факторы? Скажем, указание политиков сверху или влияние криминальных кругов, наконец – своеобразная благодарность за устранение того, с кем ФБР ничего не могло сделать по закону. И это можно понять по-человечески, но всё же закон должен быть выше этого. Хотя если такой аспект имеет место, недурно бы законодателям предложить закон о смягчении наказания за убийство заведомых преступников. Однако это должно быть именно смягчением и дифференцированием наказания, а не одобрением самосуда. И заведомость преступности тоже должна определяться судом, а если так, то убийство осуждённого неким лицом вместо задержания полицией – не говорит ли о неэффективности этой самой полиции? В общем, дело это не простое, но на то у нас и есть коллективное разумение Сената и Конгресса, и тысяч прочих юристов. Так или иначе, перед всеми нами, начиная от генерального прокурора и до последнего гражданина, некий мистер Сайфер поставил очень любопытные вопросы, от честных ответов на которые перед нами самими зависит…

Вопросами задавался некий Макколей Пиченберг. Сиззи равнодушно вздохнул, пожал плечами, отпил содовой и отложил газету в сторону, обнаружив под ней свой паспорт и аккуратным почерком исписанный лист.

Доброго утра, уважаемый Фрэнсис Руфин! Извиняюсь, что расставаться нам приходится нежданно, а прощаться – письмом. Но обстоятельства в данном случае сильнее нас. Во всяком случае, меня. Так же хочу извиниться, что до минувшей ночи сомневался в том, кто ты есть, убедиться же, что ты и вправду торгуешь картинами вроде «Краснокубическое миропомазание Сталина преподобным Гитлером», было огромным облегчением. Хотя, надеюсь, ты не очень пострадал от моих подозрений, независимо от степени их оправданности. Согласись, весьма ведь неожиданно встретить в каролинской пустоши человека со странными рассуждениями вроде твоих, которые иногда доходят едва ли не до прямого оправдания организованной преступности. Но мыслишь ты интересно, и со многим я согласен. Однако, поверь, лучше всё-таки по возможности строить жизнь без мафии; даже если она и выполняет какие-то функции государства лучше или вместо него, это скорее недоработка общества, чем достоинство гангстеров. По аналогии с твоим призывом не подчиняться автоматически традиционному образу жизни – лучше уж попытаться воспитать порядочных граждан и выстроить получше работающее общество, чем мириться с его теперешним несовершенством. Кстати, как ты без труда поймёшь из нижеследующего, я вполне выстроил свою жизнь в согласии с твоей философией, отнюдь не пойдя на поводу у традиции, класса, общества, а выстроив жизнь свою весьма альтернативным ко всем привычным способам образом.

Чтобы скрасить твоё утро, я избавил тебя от необходимости беспокоиться о низменной материальной стороне жизни, оставив тебе содовую, немного бензойных колец и оплатив номер, а также завтрак, который ты можешь спросить внизу, и можешь выезжать беззаботно. Сверх того, оставляю тебе небольшой, но значимый для меня подарок. Хотя и взяв кое-что взамен. Мы так поступали в Корее: перед выходом в разведку менялись не глядя с товарищами чем-то важным и памятным для себя. Тогда я не задумывался над этим, относился просто как к традиции, а теперь мне кажется, что это была попытка оставить по себе след в этом мире. Ребячество – скажешь ты? Пожалуй, но мы и были совсем мальчишками.

Итак, оставляю тебе то, с чем долго был неразлучен, многое повидал и не менее того совершил, к чему привязался, и чего мне будет не хватать, – оставляю тебе мистера Луиса Сайфера, постарайся его беречь по возможности. Долго я прожил в этом образе, так с ним свыкся, что, признаться, не уверен даже, каково мне будет без него. Но ставки так высоки, что тут уж не до сантиментов. В конце концов, важно ведь, каков человек, а не как его зовут, и тем более, что написано в его паспорте, верно? Как ты, полагаю, уже догадался, его я обменяю на мистера Фрэнсиса Сиззи. По-моему, обменять мелкого антиквара на полулегендарного ассасина, в поисках которого с ног сбиваются все агенты, шерифы и полицейские страны – недурная сделка.

Что ж, время неумолимо, отъезд мой близок, так что прощай, неожиданный мой попутчик, спасибо, что скрасил мне дорогу и дал пищу для размышлений. Желаю тебе хорошей охоты на плохие картины, процветания в кошельке и умиротворения в душе. Береги себя.

Бывший Л. Сайфер.

P.S. Не могу сказать с уверенностью, но безопасности ради лучше избегай толстяка Поллита. И забегаловки, где мы его повстречали, и того мотеля с циклопом.

Сиззи откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Затем рывком отбросил газету в сторону и раскрыл лежавший под ней паспорт. Паспорт был на имя Луиса Шеду Сайфера, с безупречно вклеенной его, Сиззи, фотографией.

Рука в светло-бежевом рукаве опустила на поднос опустевшую кофейную чашку. Грузный джентльмен у борта приближался к середине своего завтрака; потушенная сигара почтенно возлежала на серебряном блюдечке, ожидая своего десертного чаша. Крики чаек наполняли морской воздух, полнящийся золотом солнечного света, прохладным ветром, предвкушением дальних стран и щекочущим ожиданием приключений. Бежевый мужчина посмотрел на часовые стрелки своего запястья и жестом взлетевшей руки подозвал белозубого стюарда.

– Скажи, Карлос, как себя чувствуют ваши банки в связи с этой вашей революцией, не возникнет у меня проблем с получением денег?

– Не беспокойтесь, сеньор Сиззи, «Финансерио Интернасьонал» и «Банко Метрополитано» пребывают в отличной форме.

– Рад слышать. А можно ли отсюда отправить телеграмму в Нью-Джерси?

– Конечно, сэр, никаких проблем. Сейчас принесу бланк.

– Спасибо, амиго. И захвати ещё кофе, пожалуйста.

Мужчина откинулся на спинку стула, запрокинул голову и подложил под неё руки, подставляя солёному ветру странствий растягивающееся широкой улыбкой лицо.