Текст книги "Зверь"

– А ты их в лавке купил, – хихикнул Мишка. – На свои кровные.

– Так ведь у Зверя же украл, рискуя жизнью и здоровьем, – обиделся Епиха.

Если верить Грачу, то кража было совершена более двадцати лет назад, когда Епиха был сопливым пацаном, только-только приобщавшимся к воровскому ремеслу. Сначала он шустрил по соседским амбарам, но был быстро разоблачен, схвачен за руку и беспощадно выпорот по решению деревенского схода на глазах односельчан. Далеко не глупый Епиха сразу сообразил, что деревня Световидовка не то место, где он сможет реализовать свои таланты. Но для поездки в город нужны были большие деньги. Такие, каких в его крестьянской семье никто сроду и в руках не держал. Наверное, поэтому Грач и согласился проводить заезжего чудака к Горюч-камню.

– А ты знал дорогу? – удивился Радзинский.

– Так я ведь мальчонкой всю округу излазил. Хоть и бил меня батя за это смертным боем, а все же охота пуще неволи. Да и Машкин сын детей не трогает, это все у нас знают. А этот чудак себя архелогом называл.

– Археологом, – машинально поправил Грача Вацлав.

– Так я и говорю, – кивнул Епиха, – то ли чухонец он, то ли немец. Белобрысенький такой. Триста рублей мне отвалил. Сотню я заныкал, а две бате отдал. Веришь-нет, у него глаза на лоб полезли. Сроду он таких денег в руках не держал. Так и сказал мне, иди, Епифан, благославляю. Может, это отцовское благословение меня и спасло. До Горюч-камня я его быстро довел, путь-то хоженый. А далее уже он меня вел. Бумажка у него была.

– Что за бумажка? – насторожился Вацлав.

– А черт ее знает. Когда он спал, я ему карманы обшарил. Ничего я в той бумажке не понял. Я и нашу-то грамоту в ту пору не разбирал, а уж чужую тем более. Какие-то извилины там были и загогулины. Чухонец называл их лабиринтом. Вот по этому лабиринту он меня и повел.

– А что он искал-то? – спросил заинтересованный Ревякин.

– Клад, знамо дело. Вроде как еще со времен царя Гороха там зарыт. Про клад этот у нас в деревне все знали. И знали, что стережет его Машкин сын пуще глаза. Но чухонец в Зверя не верил. Говорил, что если это чудище болотное и существовало когда, то давно уже сдохло. И еще сказал этот археолог, что один тевтон уже проходил лабиринтом и захватил здесь целую пригоршню маны.

– Что еще за мана? – насторожился Радзинский.

– Не знаю, – развел руками Епиха и едва при этом не свалился с телеги на проселочную дорогу. – Был тот тевтон колдуном и оборотнем, за что его и казнили. На магистра он руку поднял.

– Какого еще магистра?

– Откуда же мне знать. За что купил, за то и продаю.

Если верить Епихе, то привел его чухонец извилистым ходом в огромную пещеру, стены которой сплошь были усыпаны яхонтами и самоцветами. Посреди той пещеры был еще один камень, светившейся голубоватым светом. А вокруг лежали черепа да кости. Целые горы черепов и костей человеческих. Но чухонец словно ничего не видел, как не видел и коробов с золотой посудой, стоящих вдоль стен. Он, как завороженный, смотрел на голубой камень, а после протянул к нему руку – и тут же упал с криком.

Епиха, уж на что был напуган, а все же склонился над чужим человеком. И тут же услышал, как чей-то голос произнес над самым его ухом:

– Не трогай его, он мой.

А чухонец уже почернел весь. И кожа с него стала сползать лохмотьями, обнажая череп и кости.

Епиха заорал дурным голосом, метнулся прочь, споткнулся, упал лицом в короб, стоящий поблизости, и бросился вон из пещеры. Опомнился он уже на поляне и тут только заметил, что держит в руках солонку и кубок.

– Я про солонку и кубок даже родному отцу не сказал, – вздохнул Епиха. – А про чухонца и пещеру рассказал все, как было. Батя наказывал мне помалкивать и отправил от греха в Питер. А про, археолога этого велел сказать, что сгинул тот в болоте. Оступился, мол, и пропал. Солонку и кубок я на околице закопал. Двадцать лет они в земле пролежали. А потом думаю, зачем добру зря пропадать? Машкин сын-то, наверное, уже забыл про мою нечаянную кражу.

– А кубок ты за сколько продал?

– Не продал я его. – Епиха вновь сплюнул на дорогу. – Жаба задавила. Такого страху натерпелся, а тут отдай не знамо кому за гроши. В мешке он лежит.

– Покажи, – облизал пересохшие губы Радзинский.

Ничего подобного Вацлаву видеть еще не доводилось. Даже в музеях. Кубок был тяжел, но все-таки не настолько, чтобы его не смогла поднять рука, привыкшая управляться с мечом. Два больших изумруда были искусно вделаны в основание кубка, целая россыпь рубинов украшала саму чашу. А по ободку кириллицей были начертаны два слова: «Будимир делал».

– Десять золотых червонцев, – враз охрипшим голосом произнес Радзинский.

– Лады, – обрадованно воскликнул Епиха. – Сыпь, ваше благородие, не жалей.

Вацлав достал золотые червонцы. Все свое богатство. Десять из них он отсчитал Грачу, пять оставшихся небрежно бросил обратно. А потом обернул чистой рубахой драгоценный кубок и бережно опустил его в саквояж.

– А к Василию Воронину ты зачем приходил?

– Васька мне ни к чему, – отмахнулся Епиха. – Просто пришла блажь в голову. Хотел Лютого соблазнить, а его дома не оказалось.

– Чем соблазнить-то? – не понял Ревякин.

– Да хоть кладом этим, – вздохнул Грач. – А то маной.

– Зачем большевику твоя мана! – засмеялся Мишка.

– Так ведь Лютый – колдун, – рассердился Епиха. – А чухонец мне сказал, что эта мана силы колдуна удесятеряет. Сам-то он, сдается мне, не за золотом шел, он в сторону коробов даже бровью не повел. Ты как думаешь, ваше благородие?

– Видимо, та мана не всем в руки дается, – криво усмехнулся Радзинский.

– Вот, – поднял палец вверх Епиха. – Я это тоже смекнул. А то откуда же столько костей в той пещере. Но мне, видимо, малую толику той маны перепало. Ведь без малого двадцать лет ворую и ни разу не попался. Из нагана в меня стреляли, ножом сколько раз пытались пырнуть, а у меня на теле ни единой царапины.

– Это да, – неохотно признал Мишка. – Фартовый у нас Грач.

Глава 18
ДВОРЕЦКИЙ

Рихард Рильке окончательно пришел в себя только весной 1942 года. Этому способствовали чистый деревенский воздух и заботы опытной сиделки, приставленной к фельдфебелю штандартенфюрером фон Кнобельсдорфом. Об этом Рильке рассказал штурмбанфюрер СС Вацлав Радзинский, далеко уже немолодой человек с холодными голубыми глазами. А о том, что Радзинский оказался у его постели тоже не случайно, Рильке догадался и сам. Штурмбанфюрер был в штатском, так же, как, впрочем, и все окружающие Рихарда люди: сиделка, кухарка, садовник и два охранника. Дом, в котором находился Рильке, был невелик и стоял на отшибе, окруженный великолепным садом. Рихарду было дозволено гулять по его аллеям при условии, что он не будет подходить к забору и воротам. Фельдфебель охотно дал требуемое слово, ибо бежать из этого яблоневого рая в жестокий и враждебный Рихарду мир было бы верхом глупости и неблагодарности по отношению к людям, которым он был обязан жизнью. От штурмбанфюрера Рильке узнал, что находился между жизнью и смертью более трех месяцев. Бегая по заснеженному лесу, он заработал двухстороннее воспаление легких, а пережитый стресс привел еще и к помрачению рассудка.

– Я, наверное, наговорил много лишнего? – спросил Рильке у штурмбанфюрера.

– Глупо предъявлять претензии к больному человеку, – пожал плечами Радзинский. – Однако вам придется написать подробный отчет о своих похождениях в России, господин фельдфебель.

– Слушаюсь, господин штурмбанфюрер, – вытянулся в струнку Рильке.

– Расслабьтесь, – Радзинский благодушно махнул рукой. – Здесь не казарма.

Первый отчет Рихарда седовласый штурмбанфюpep забраковал, продемонстрировав при этом недюжинное знание предмета.

– Мне нужна от вас правда, Рильке, и только правда.

– Но меня ведь сочтут сумасшедшим, господин штурмбанфюрер.

– И что с того? – усмехнулся Радзинский. – Лучше прослыть сумасшедшим, чем лжецом. В первом случае вас будут лечить, а во втором просто отправят на Восточный фронт.

Более Рихард не стал испытывать судьбу и написал все, как было, рискуя при этом заживо замуровать себя в психиатрической лечебнице. Но, в конце концов, лучше дом для умалишенных, чем окопы. Будучи человеком от природы не героическим, Рихард не рвался к подвигам и охотно променял бы свое арийское первородство на убогое существование чернокожего аборигена какого-нибудь острова в Тихом или Атлантическом океане.

– Вы уверены, что фамилия командира десантников – Воронин?

– Так точно, господин штурмбанфюрер, уверен.

– А как он выглядел?

– Не могу знать, господин штурмбанфюрер.

– Когда мы наедине, можете называть меня просто Вацлавом.

– Слушаюсь, господин Вацлав.

Видимо, Радзинский повез отчет фельдфебеля Рильке высокому начальству. Возможно, у штурмбанфюрера появились какие-то другие еще более важные дела, но он не появлялся в поле зрения Рильке почти три месяца. Все это время Рихард блаженствовал. К нему вернулись природный оптимизм и вкус к жизни. Он даже стал засматриваться на немолодую сиделку, чем, кажется, привел ту в немалое смущение. Бдительные охранники не выпускали фельдфебеля за ворота усадьбы, но в остальном ничем его не стесняли. В одну из тихих летних ночей Рихард совершил свой первый сексуальный подвиг за три последних года, чрезвычайно удивив и себя, и особенно сиделку, которая, похоже, не ожидала от сорокапятилетнего мужчины такой юношеской прыти. А сексуальный пыл Рильке с течением дней не уменьшался, а только нарастал. Вслед за сиделкой он осчастливил и кухарку, что едва не привело к смертельной схватке с ревнивым садовником, доводившимся мужем новой пассии фельдфебеля. Только вмешательство дюжих охранников спасло Рихарда от кулаков хромого рогоносца. Садовника куда-то перевели, а кухарка осталась, радуя Рильке покладистостью характера и готовностью услужить в любое время суток. Будь у Рихарда возможность завести гарем, он бы его, пожалуй, завел, но, к сожалению, в поле его зрения были, пока только две женщины, а гости на территорию охраняемой усадьбы не допускались. Поначалу Рильке списывал возросшую сексуальную активность на длительное воздержание и болезнь, перетряхнувшую его немолодой организм, потом в его душу вкралось сомнение. С течением времени это сомнение стало перерастать в нечто очень похожее на страх. Ему вдруг пришло в голову, что бацилла, столь усилившая его потенцию, была занесена извне, вместе с кровью Зверя, которую ему удалось попробовать у Горюч-камня. Рильке метнулся к зеркалу и принялся изучать свою внешность. Он похудел, это однозначно. Что и неудивительно, памятуя о перенесенной болезни. И даже, кажется, помолодел. Во всяком случае, смотрелся он сейчас гораздо лучше, чем в тридцать девятом году, когда впервые напялил на себя военный мундир. Впрочем, мундир никогда не шел Рихарду. В штатском он выглядел куда представительней. Нет, никаких чудесных перемен в его внешности не произошло. Зеркало отразило все того же Рильке, неудачливого предпринимателя, незадачливого холостяка, на которого женщины если и обращали внимание, то только за деньги. Рихард никогда не был женат и не испытывал ни малейшей потребности завести семью. Ему вполне хватало случайных встреч с женщинами. Пару раз он заводил себе любовниц, точнее содержанок, но женщины были слишком расточительны и очень скоро надоедали Рихарду своими завышенными претензиями, в том числе и в постели. А Рильке даже в молодые годы не был патентованным жеребцом. Так откуда же взялась эта неуемная прыть?

Радзинский вернулся как раз в тот момент, когда душевные терзания фельдфебеля достигли апогея. Штурмбанфюрер был чем-то сильно раздражен и смотрел на Рихарда без всякого дружелюбия. У Рильке разом пропал аппетит.

– Рейхсфюрер наложил запрет на новые визиты к Зверю.

– Но почему? – осторожно полюбопытствовал Рильке.

– Потому что вслед за вашей экспедицией в заповедные места были отправлены еще три, и все они утонули в болоте. Придется ждать зимы. Возможно, тогда нам удастся добраться до лабиринта.

– Какого лабиринта? – удивился Рильке.

– Неважно, – отмахнулся Радзинский. – Я имею в виду Горюч-камень. Собирайтесь, Рихард. Ваше лечение закончилось. Месяц мы проведем в Берлине, а потом вас отправят к новому месту службы.

Сердце Рильке оборвалось. Он почти не сомневался, что его отправят на Восточный фронт. Из него выудили всю информацию, и теперь он никому не нужен. До Горюч-камня сотрудники Аннанербя доберутся и без него. А Рихард теперь отработанный пар, свидетель, от которого следует избавиться как можно быстрей. И хорошо если штандартенфюрер фон Кнобельсдорф ограничится только фронтом, а не контрольным выстрелом в затылок.

– Я забыл отметить в отчете одну очень важную деталь, господин штурмбанфюрер.

– А именно?

– Зверь влил в меня по меньшей мере сто граммов своей крови.

– Каким образом?

– Она капала с его руки прямо мне в рот. Я до сих пор помню ее солоноватый вкус.

– А зачем он это сделал?

– Вероятно, для того, чтобы вернуть меня к жизни. Я ведь был ранен.

– Бросьте сочинять, Рильке, – нахмурился Радзинский. – Когда наши люди обнаружили вас в Световидовке, на вашем теле не было ни единой царапины.

– Тогда откуда у меня на груди взялся этот шрам? Я ведь только дважды участвовал в боевых действиях. Но в первый раз мне действительно повезло.

– Я проверю ваш послужной список, фельдфебель Рильке, и если вы не солгали, то доложу об этом господину Кнобельсдорфу. Что еще вы упустили из виду?

– Потенцию, господин Вацлав, – понизил голос почти до шепота Рихард. – У меня сильно возросла потенция.

– Ах да, – припомнил Радзинский, – мне сказали, что вы соблазнили жену садовника. Не ожидал от вас такой прыти, Рихард.

– Я думаю, это последствия, господин штурмбанфюрер.

– Последствия чего?

– Я имею в виду свой контакт со Зверем.

Радзинский откинулся на спинку стула и окинул удивленным взглядом съежившегося Рильке.

– Вы и сиделку соблазнили, Рихард?

– Так точно, господин штурмбанфюрер. Это выше моих сил.

– Что еще?

– Более ничего.

– Скажите, Рихард, а фон Бюлов ничего вам не рассказывал о своих предках?

– Рассказывал, но это было очень давно. Задолго до войны. Мы ведь учились с ним вместе в университете. Речь зашла о каком-то Фарлафе фон Бюлове, его жене и их отпрыске. Подробностей не помню, но якобы этот древний рыцарь пал в схватке с загадочным Зверем Арконы. Там был еще какой-то оберег, который Фарлафу фон Бюлову дали жрецы Вотана. Вернер нам его показывал. По-моему, это была фигурка птицы.

– Вернер фон Бюлов брал оберег с собой?

– Не знаю, господин штурмбанфюрер. Мне он об этом ничего не говорил.

– А что стало с рыцарем?

– Он убит Зверем. Во всяком случае, так говорилось в семейном предании.

– Выходит, волхвы обманули Фарлафа фон Бюлова?

– Не знаю, господин Вацлав.

– Скажите, Рихард, а с женой покойного гауптмана фон Бюлова вы были знакомы?

– Я видел ее только однажды, мельком, перед самой войной, кажется, в тридцать восьмом году. По-моему, она лет на двадцать моложе Вернера.

– На пятнадцать, – поправил фельдфебеля Радзинский. – Сейчас ей тридцать лет, она недурна собой, богата.

– Зачем вы мне это говорите, господин Вацлав?

– Вы ее соблазните, Рихард. Заодно мы проверим вашу потенцию. По слухам, эта дама очень привередлива по части любовников.

– Но это не совсем удобно, господин штурмбанфюрер. Все-таки мы с Вернером были друзьями.

– Это приказ, фельдфебель Рильке, а приказы не обсуждаются. Вы должны выведать все тайны семьи фон Бюловых.

– Но какие именно, господин штурмбанфюрер?

– Все, Рильке. Вы будете ежедневно присылать мне отчеты. Я должен знать, кто бывает в этом доме и с кем хозяйка вступает в контакт. В частности, меня очень интересует вот этот человек. – Радзинский бросил на стол фотографию офицера вермахта. – Это обер-лейтенант Генрих фон Зюдов. По нашим сведениям, они знакомы уже несколько лет. Еще с довоенной поры. Более того, есть основания полагать, что сына своего Барбара фон Бюлов родила не от мужа, а от любовника. Месяц назад фон Зюдов приезжал в отпуск после ранения, полученного на Восточном фронте. Их отношения возобновились.

– Мне, пожалуй, трудно будет соперничать с таким красавцем, – с сомнением покачал головой Рильке.

– Я жду от вас не сексуальных подвигов, господин фельдфебель, а информацию. Если вам не удастся соблазнить Барбару фон Бюлов, займитесь ее сестрой Марией, которая живет в доме в качестве приживалки. Она вдова, ей тридцать восемь лет, словом, женщина в вашем вкусе. Кстати, вам этот Генрих фон Зюдов никого не напоминает?

– Нет, господин штурмбанфюрер. Этого молодого человека я вижу в первый раз.

– Жаль.

– А как я попаду в дом госпожи фон Бюлов?

– Вы будете ее дворецким, Рильке, – спокойно отозвался Радзинский. – Вас ей рекомендовало гестапо в моем лице как человека трезвомыслящего, скромного и образованного. Вы бывший фельдфебель вермахта, тяжело раненный на Восточном фронте. Ну а то, что вы еще и хороший знакомый Вернера фон Бюлова, станет для вдовы приятным сюрпризом.

Так неожиданно для себя Рильке оказался в доме своего старого знакомого. Отправка на Восточный фронт откладывалась на неопределенное время. И Рихард отлично понимал, что многое теперь зависит от его расторопности, и угодить он должен не столько Барбаре фон Бюлов (что само по себе было делом нелегким), сколько штурмбанфюреру Радзинскому, ибо именно от этого поляка, невесть какими путями пробравшегося в СС, где с особой тщательностью следили за расовой чистотой, зависит его будущее.

В первые дни от обилия впечатлений у Рильке голова шла кругом. Но через неделю он уже довольно сносно чувствовал себя в бабьем царстве, властно покрикивая на кухарок, нянь и горничных, которые оказались в его полном распоряжении. Красавица Барбара большей частью проводила время в будуаре, передоверив управление домом своей старшей сестре, с которой Рильке очень скоро нашел общий язык. Вдовствующая Мария пустила в свою постель бравого фельдфебеля уже на третий день после его появления в доме. О сем прискорбном факте горничные донесли прекрасной Барбаре, но та восприняла эту весть спокойно, и лишь небрежно бросила старшей сестре:

– Вот уж не думала, что ты станешь путаться со слугами.

– Война, дорогая, – не осталась в долгу Мария. – Обер-лейтенантов на всех не хватает.

На красивое лицо Барбары фон Бюлов набежала тень. Она бросила беглый взгляд на портрет фон Бюлова, висевший над камином, и покинула гостиную, оставив поле боя за сестрой и ее верным дворецким. Мария презрительно фыркнула ей вслед. Из монолога обиженной женщины, предназначенного только для его ушей, Рильке узнал, что отцом прелестного Макса является совсем не Вернер фон Бюлов.

– И он об этом знал?

– Разумеется, нет, – передернула худыми плечами Мария. – С какой стати я бы стала вредить родной сестре. Они встретились на одном из швейцарских курортов накануне войны. Юноша был очарователен. Барбара влюбилась в него сразу, даром что он был моложе ее на семь лет. А Генриху, видимо, льстило внимание замужней женщины. Они встречались в моем номере. Никогда себе этого не прощу. Я так виновата перед покойным Вернером! Хорошо еще, Генрих из семьи аристократов и кровь фон Бюловых не была осквернена кровью плебеев. Несчастный Вернер относился к подобным вопросам очень трепетно. Он вечерами просиживал за старинными манускриптами. Лучше бы он в это время делал жене ребенка. Но для некоторых семейные предания дороже объятий жены.

– Хотел бы я взглянуть на эти бумаги, – осторожно заметил Рильке. – Я ведь тоже историк. Мы учились с Вернером на одном факультете университета.

– Быть того не может! – воскликнула Мария. – Ты был знаком с фон Бюловым?

– И даже писал статьи в один из журналов, издаваемых им.

– Почему же ты не рассказал об этом Барбаре?

– Я не хотел быть навязчивым. В моем положении говорить о давнем знакомстве с хозяином дома было бы не совсем прилично.

– Ты очень деликатный человек, Рихард.

– Так я могу ознакомиться с архивом фон Бюловых?

– Только в том случае, если твои занятия историей не отразятся на наших отношениях, – ласково улыбнулась Мария.

– Не сомневайся в этом, дорогая.

В семейном архиве фон Бюлова Рильке почерпнул массу интересной информации. Оказывается, Вернер отлично знал, к кому он направляется в гости, более того, он не без оснований считал Зверя Арконы своим предком. И кажется, страшно гордился этим обстоятельством. Вот и пойми этих аристократов.

Рихард Рильке, пожалуй, сгорел бы со стыда, узнав, что его прапрабабушка путалась с чудовищем, а Вернер был в восторге от того, что в его жилах течет кровь нибелунга, носителя божественной маны и хранителя сокровищ арийских богов. Отыскал Рихард и загадочного черного ворона, но этот древний оберег большого впечатления на него не произвел. Украсть амулет Рильке не решился, но хранившиеся в архиве фотографии дара языческих жрецов он передал штурмбанфюреру Радзинскому.

– Так вы считаете, Рильке, что этого черного ворона Фарлаф фон Бюлов получил из рук жрецов Вотана?

– Так написано в манускрипте. К слову, он не такой уж древний. Видимо, один из фон Бюловых перенес семейное предание на бумагу на рубеже шестнадцатого-семнадцатого веков. Да и вообще сомнительно, чтобы род тянулся, не прерываясь, аж с двенадцатого века. Обязательно нашелся бы доброхот, который подпортил бы кровь аристократического семейства.

– Тем не менее вы ошибаетесь, Рильке. В жилах Вернера фон Бюлова действительно текла кровь Зверя Арконы.

– Почему вы так решили, Вацлав?

– Знаете, чье тело вы видели возле камня?

– Вы имеете в виду чекиста?

– Да. Это сын зверя Арконы. Фамилия его Воронин. Владимир Воронин по прозвищу Лютый. Я охотился за ним несколько лет, а он охотился за мной. Финал этой истории вы знаете, мне пришлось эмигрировать. Последний раз я видел его в Швейцарии в тридцать восьмом году. Он был с юношей лет восемнадцати. Возможно, это был его сын.

– Вы донесли на него в полицию?

– Не смешите меня, Рихард. Этот человек был оборотнем. Я просто покинул Швейцарию, дабы не нажить крупных неприятностей.

– Ну а при чем здесь Вернер фон Бюлов?

– Гауптман повторил судьбу Лютого. Вы же сами пишете, что он пал бездыханным, как только прикоснулся к Горюч-камню.

– Это правда, но я не вижу связи.

– Зверь Арконы живет вот уже многие сотни лет. И возникает вопрос: где он черпает энергию для столь продолжительного существования?

– Так вы считаете, что он получает ее от своих потомков? – ужаснулся Рильке.

– Именно, Рихард. Вы совершенно правильно угадали мою мысль. Ни одна языческая религия не обходилась без человеческих жертвоприношений. Причем в жертву приносились не только рабы и пленные, но и люди знатные, кичившиеся своим родством с богами. Но, видимо, такое родство обязывало. Получив от бога способность к магии, тогдашняя знать расплачивалась за этот дар жизнью в самом расцвете сил.

– Но как вы догадались? – воскликнул Рильке и вдруг вспомнил разговор со световидовским старожилом Яковом Беловым. Пьяный Яков помянул тогда нехорошим словом ротмистра Радзинского, устроившего охоту за мореевскими жителями.

– Я не догадался, Рильке, я просто видел двух мореевских мужиков, стоявших статуями возле Горюч-камня. И слышал страшный крик Зверя, словно бы оплакивающего их.

– И тогда вы решили истребить всех мореевских баб и детишек, чтобы лишить Зверя потомства и в конце концов умертвить его?

– Правильно, Рильке, – криво усмехнулся Радзинский. – Мне нужны были сокровища нибелунгов. Но мне мешал Зверь. Было бы безумием вступать с ним в открытую схватку. К сожалению, мне помешал Лютый. Я потерял всех своих людей и вынужден был бежать за границу нищим. А от кого вы узнали эту историю?

– От Якова Белова.

– Так он еще жив? – удивился Радзинский. – А впрочем, мы ведь с ним примерно одного возраста.

– Почему бы вам не повторить попытку? – шепотом спросил Рихард. – Ведь сейчас это сделать гораздо проще.

– Не уверен, Рильке. Сейчас Зверь силен как никогда. И пусть жертвы приносятся не на его алтарь, – он, видимо, все равно способен аккумулировать их энергию. А счет этим жертвам идет уже на миллионы. Мы потеряли более тысячи человек в районе деревни Световидовки. В них даже не стреляли, как в вас, они просто исчезли, испарились, угодили в бездонный провал.

Радзинский вскочил на ноги и забегал по комнате. В таком волнении Рильке штурмбанфюрера еще не видел. На нем буквально не было лица.

– Вы знаете о положении на Восточном фронте, Рихард?

– Мы взяли Сталинград.

– Мы его не взяли, Рильке, и никогда не возьмем, слышите, – прошипел Радзинский. – Чем больше мы будем их убивать, тем сильнее будет сопротивление уцелевших. Этот монстр, этот бог, этот Машкин сын просто переливает энергию павших в кровь живых. Они нас сметут, Рихард, они будут в Берлине.

Наверное, штурмбанфюрер Вацлав Радзинский был сумасшедшим, но провидческим даром он обладал. Рильке это понял, когда умолкли фанфары, прославляющие успехи вермахта в заснеженной России. А потом пришла страшная весть о разгроме армии Паулюса. Весть, потрясшая Германию до основания. Рихард ходил по чужому дому как потерянный и с ненавистью косился на шкатулку, где хранился черный ворон, вестник несчастья.

В последнее время Рильке стали мучить кошмары. Сначала он решил, что отголосок страшных событий смущает во сне его сознание, но очень скоро сообразил, что ночные видения посещают его неспроста. В них был тайный смысл, пока что просто недоступный его пониманию. Ему вдруг пришло в голову, что ночные видения – это вовсе не его сны. Это вообще не человеческие сны. Это грезит какое-то другое существо. И грезит оно о давно ушедшем мире, который для этого существа был родным. Рильке же боялся странного древнего мира до ужаса и оттого, наверное, запил, повергнув в недоумение Барбару фон Бюлов. В чувство Рихарда привел штурмбанфюрер Радзинский, к которому обратились за помощью озабоченные дамы.

– Мне нужно попасть в Детмольд, Вацлав, слышите?!

– Зачем? – удивился Радзинский.

– Не знаю, – поморщился Рильке, пересиливая похмельную дрожь. – Это нужно ему, Зверю. Там должны быть развалины древнего храма. Именно там хранится купель, в которую его окунули. Это купель доверху наполнена кровью дракона. И той же кровью на стене написаны страшные слова. Роковые слова, изменившие всю его жизнь.

– Вы прочли это в бумагах фон Бюловых?

– Нет, Вацлав, я видел это во сне.

– А что вы видели еще, Рихард?

– Я видел женщину, прятавшуюся в храме. Беременную женщину. А потом в храм ворвались они. Я не знаю, как назвать этих существ. Какая-то жуткая помесь звериных и человеческих черт. Но самым страшным был Он.

– Кто он?

– Дракон, Дьявол, быть может, сам Вотан. Он нацедил в купель собственной крови и велел искупать в ней только что рожденного младенца. Это ужасно, Вацлав. Я даже не знаю, мой ли это ужас, или это ужас младенца, испытанный им в первый час своей жизни.

– Успокойтесь, Рихард. Раз он хочет, чтобы вы поехали в Детмольд, вы поедете туда. Надо только получить разрешение от штандартенфюрера фон Кнобельсдорфа.

В эту ночь Рильке спал без сновидений, а по утру проснулся бодрым и полным сил. Марии рядом не было. Это Рихарда слегка удивило, ибо его любовница не любила вставать слишком рано. Так же, впрочем, как и ее сестра, но сегодня обе дамы были уже на ногах. Рильке слышал их голоса, доносящиеся из гостиной. Заинтересованный Рихард быстро оделся и скользнул в дверь. Появление дворецкого не произвело на дам никакого впечатления, зато сидевший у стола молодой человек в форме обер-лейтенанта вермахта вскинул на Рихарда удивленные голубые глаза. Рильке узнал его сразу. Это был Генрих фон Зюдов, чью фотографию ему показывал штурмбанфюрер. Белокурый Генрих держал на руках пятилетнего Макса, тоже белокурого и голубоглазого. Мальчик весело смеялся, а его счастливая мать беззаботно улыбалась.

– Наш новый дворецкий, господин Рильке, – представила Рихарда Мария. – Он воевал на Восточном фронте, как и вы, Генрих.

– Рад встретить собрата по оружию. – Фон Зюдов снисходительно усмехнулся и протянул фельдфебелю руку. – Вам нехорошо?

– Извините, – прохрипел Рихард, прикасаясь к протянутой ладони. – Голова кружится. Последствия контузии.

Фон Зюдов чуть заметно пожал плечами и повернулся к дамам. Рильке вышел из гостиной на негнущихся ногах. В коридоре он схватил за руку пробегающую мимо Берту.

– Давно он приехал?

– Вчера вечером. Мы не стали вас будить, господин дворецкий, уж очень сладко вы спали.

Телефонный аппарат находился в кабинете Вернера фон Бюлова, где за последние месяцы Рильке провел немало часов, перебирая пожелтевшие от времени бумаги.

– Он здесь, – тихо прошептал Рильке, услышав уверенный голос штурмбанфюрера Радзинского.

– Кто он?

– Капитан Воронин. Я узнал его по голосу.