Текст книги "Старец Горы"

Рене явился не один, а в сопровождении закадычного друга, шевалье де Шелона, одного из самых преданных сторонников графа де Рошфора. О благородном Гишаре по Парижу гуляли разные слухи, в том числе и весьма непристойного свойства, но Пьер пропускал их мимо ушей, ибо ценил в Шелоне решительность и неразборчивость в средствах при достижении цели. Молва называла Гишара любовником благородной Люсьены, но граф отлично знал, что это наглая ложь, ибо у Шелона были совсем другие пристрастия. Гишару де Шелону покровительствовал аббат Адам, доводившийся шевалье дальним родственником. Впрочем, их, кажется, связывали и иные неблаговидные дела, но графа де Рошфора они мало волновали. Гийом опоздал к ужину – его задержала Люсьена, которой захотелось показать дяде свой наряд, в котором она готовилась встретить отважного крестоносца.

– Значит, в Париже о приезде Боэмунда уже знают, – нахмурился Пьер.

– Об этом говорит весь город, – подтвердил Гийом. – Люсьена утверждает, что король Филипп приготовил для нурмана сюрприз.

– Какой еще сюрприз? – насторожился граф Рошфор.

– Король собирается отдать за Боэмунда свою дочь Констанцию, дабы угодить папе Пасхалию, очарованному доблестным крестоносцем.

Благородная Люсьена хоть и слыла особой легкомысленной и острой на язычок, но в ее пронырливости и умении раскрывать чужие секреты Пьер не сомневался. К сожалению, дочери графа де Рошфора не удалось покорить сердце своего жениха, благородного Людовика, зато она втерлась в доверие к его сестре Констанции, которая не чаяла в ней души и охотно делилась девичьими тайнами.

– Констанция не стремится к этому браку, ибо считает нурмана мужланом и варваром, недостойным столь просвещенной особы, каковой она по собственному убеждению является.

Граф де Рошфор был поражен коварством старого друга Филиппа. Вопрос о браке Констанции с Рене Пьер считал почти решенным. Правда, состояться он должен был через год после свадьбы наследника престола, дабы не порождать ропота среди вассалов и без того недовольных возвышением Рошфоров.

– Странно, – поморщился Пьер. – Сегодня я встречался с аббатом Сен-Жерменским, но преподобный Адам даже не заикнулся о намерении Филиппа.

– О предстоящем браке хлопочет не аббат, а приор Сегюр, верный друг и наперсник Людовика, – пояснил Гийом. – Сегюр хоть и молод, но далеко не глуп. И наверняка граф Гарланд уже привлек его на свою сторону.

– А о чем ты, благородный Пьер, разговаривал с аббатом? – спросил до сих пор молчавший Шелон, глядя на графа умными серыми глазами.

– Разговор шел о тебе, шевалье, – покачал головой Рошфор. – Брат Жослен видел в свите Боэмунда Этьена де Гранье и даже имел с ним непродолжительную беседу. Речь, как ты догадываешься, шла о замке. Том самом замке, где ты, благородный Гишар, чувствуешь себя полновластным хозяином.

Замок Гранье и прилегающие к нему земли, благородные Этьен заложил Сен-Жерменскому аббатству с правом выкупа в течение десяти лет. Так поступали многие крестоносцы, поверившие заверениям папы Урбана о том, что их имущество будет сохранено святой церковью и возвращено владельцу по первому же требованию. Разумеется, после выплаты оговоренной суммы. Папа Пасхалий это обещания Урбана подтвердил, более того сместил и наказал нескольких аббатов, нарушивших слово и распорядившихся чужой собственностью в ущерб прежним владельцам. Другое дело, что немало крестоносцев сгинуло в Святой земле, не оставив законных наследников, и их имущество отошло заимодавцам. Этьен де Гранье до сего дня тоже числился в погибших, а потому преподобный Адам уступил домогательствам своего родственника и передал замок в распоряжение Гишара де Шелона. Граф де Рошфор тоже немало поспособствовал этому опрометчивому решению и тем самым ввел в грех аббата Сен-Жерменского. Замок Гранье был расположен в десяти милях от Парижа и имел важное стратегическое значение. Это понимал король Филипп, это понимал и граф Рошфор, сумевший посадить там своего человека.

– Замок я не отдам! – заявил Шелон, сверкнув глазами в сторону притихшего Рене.

– Сейчас не время ссориться с папой, – вздохнул Гийом. – Да и епископ Парижский наверняка встанет на сторону Этьена. Аббат Адам не осмелится ему возразить. А тебя, Гишар, отлучат от церкви и, чего доброго, осудят за разбой.

– А может у шевалье де Гранье не хватит денег, чтобы расплатиться с аббатством, и тогда дело примет затяжной характер, – предположил Рене. – Далеко не каждому крестоносцу удалось разжиться в этом походе. Не исключено так же, что закладная утеряна, и Этьену придется искать свидетелей, состоявшейся сделки.

Благородный Пьер благосклонно кивнул младшему брату. Рене был очень неглупым малым и если бы не пороки, которым он предавался с юных лет, то мог бы достичь немалых высот. Впрочем, граф Рошфор пока еще не потерял надежды помочь брату обрести достойное место среди самых влиятельных баронов королевства. Брак с Констанцией мог стать для Рене первой ступенькой к возвышению, но, к сожалению, далеко не все в решении этого вопроса зависело от благородного Пьера. Король Филипп упрям, и если он задумал осчастливить Боэмунда, то не станет слушать даже самых мудрых и влиятельных советников. Единственным человеком, который мог бы удержать Филиппа от опрометчивого шага, был аббат Адам, но, к сожалению, настоятель Сен-Жерменской обители сам попал в непростое положение, из которого его придется вытаскивать все тому же Рошфору.

– В ближайшие дни всем нам, благородные шевалье, придется потрудиться, – спокойно произнес Пьер. – Я поручаю тебе, Рене, войти в доверие к благородному Этьену и выяснить его дальнейшие намерения. Тебе, Гишар, следует подобрать людей, способных держать язык за зубами.

– Они у меня есть, – кивнул шевалье де Шелон.

– А сам я займусь Боэмундом. Посмотрим, чего он стоит, этот самоуверенный варвар.

Крестоносец стоил дорого. Это благородный Пьер понял сразу же, как только увидел рослого белокурого красавца в алом пелиссоне, решительно шагающего по двору королевского замка. Под пелиссоном, подбитом соболями, на Боэмунде была надета темно-синяя котта, расшитая серебряной нитью и перехваченная поясом из золотой парчи. Из оружия при нурмане был только кривой сарацинский нож, с усыпанной драгоценными каменьями рукоятью. Меч графа Антиохийского нес юный оруженосец, облаченный в котту золотистого цвета. Благородного Боэмунда сопровождало шесть рыцарей, среди которых Пьер де Рошфор без труда опознал де Гранье. Благородный Этьен роскошью наряда мог бы поспорить с Боэмундом, что начисто опровергало слухи о его бедности. Среди светловолосых нурманов выделялся смуглолицый, стройный шевалье с насмешливыми карими глазами, который сразу же привлек внимание дам, собравшихся вокруг Констанции, дабы благодарным щебетом приветствовать героев. Если судить по розовеющим щекам дочери короля Франции, то красавец нурман произвел на нее неизгладимое впечатление. Король Филипп, сидевший в кресле посредине помоста, сооруженного по случаю прибытия дорогих гостей и хорошей для этой поры погоды, не только поднялся со своего места, но и сделал навстречу благородному Боэмунду несколько шагов. Король и граф обнялись, вызвав одобрительный шепот среди присутствующих. Многие отметили, что нурман на полголовы возвышается над далеко не малорослым Филиппом. Графа Антиохийского препроводили на помост и усадили рядом с королем. Такой чести удостоились только епископ Парижский и наследник престола. Все остальные, включая аббата Сен-Жерменского, графов Рошфора и Горланда, стояли за спиной короля. Пока что Боэмунд ни чем не оправдывал прозвище «Варвар», которым его успели наградить парижские сплетники. Наоборот, держался он с отменной любезностью. Ничем не уронив своего достоинства, он все-таки сумел выразить почтение королю. О подарках, преподнесенных благородному Филиппу, и говорить не приходилось. Если Боэмунд собирался поразить сокровищами востока разборчивых парижан, то это ему удалось в полной мере. Роскошные ткани, вывезенные из Каира, дамасские клинки, отливающие синевой, россыпь драгоценных камней на шкатулках из кости – все это было брошено к ногам короля Филиппа, а точнее передано из рук в руки его расторопным слугам. Трудно сказать, знал ли Боэмунд о готовящемся для него сюрпризе, но, с разрешения благородного Филиппа, он преподнес его дочери Констанции золотую диадему византийской работы, украшенную крупными изумрудами и сапфирами. А поклону, который граф Антиохийский отвесил своей предполагаемой невесте, позавидовал бы любой парижский щеголь. При этом Констанция и Боэмунд обменялись столь красноречивыми взглядами, что у шевалье и дам, собравшихся в этот день в королевском замке, даже сомнений не возникло в том, что дочь короля Франции встретила, наконец, своего суженого. Гарланд, знавший о намерениях своего врага относительно благородной Констанции, скосил на Рошфора смеющиеся глаза, на что Пьер ответил злобным шипением, чем отвлек внимание короля от очередного дарителя.

– Позволь, государь, передать тебе этот скромный дар от твоего преданного вассала благородного Глеба де Лузарша де Руси.

Скромный дар состоял из пятнадцати шкурок горностая, стоивших в Париже бешеных денег. Король Филипп до такой степени был потрясен щедростью Лузарша, что даже не сразу нашел нужные слова для дарителя. Впрочем, смуглолицый шевалье, человек, судя по всему, воспитанный, короля с ответом не торопил, а продолжал невозмутимо сохранять почтительную позу, которую принял в начале обращения. Правитель Франции, наконец, кивком головы ответил на поклон шевалье, после чего тот покинул помост под восхищенный шепот дам.

– А разве в Сарацинских землях водятся горностаи? – спросил Филипп у Боэмунда.

– Не видел, – честно признался Боэмунд. – Но ты ведь знаешь Лузарша, государь. Благородный Глеб способен снять шкуру даже с огнедышащего дракона, если тот случайно попадется ему на глаза.

Шутка понравилась не только Филиппу, но и шевалье его свиты, отлично знавшим, с кем они имеют дело в лице новоявленного барона де Руси. До торжественного обеда, король и граф успели прогуляться по двору рука об руку и поговорить с глазу на глаз. К сожалению, Пьеру де Рошфору, так и не удалось выяснить, что именно обсуждали Филипп и Боэмунд, но, если судить по довольным лицам хозяина и гостя, они договорились. Между делом состоялся и еще один разговор, тоже очень важный для благородного Пьера. Этьен де Гранье подошел к аббату Сен-Жерменскому и о чем-то тихо спросил его. Ответ преподобного Адама прозвучал неожиданно громко и привлек внимание благородных шевалье и дам:

– Конечно, благородный Этьен, аббатство выполнить взятые на себя обязательства, но, разумеется, только в том случае, если ты выполнишь свои.

– Я привезу деньги, – кивнул Гранье. – Семьсот пятьдесят серебряных марок, как мы и договаривались, святой отец.

Епископ Парижский резко обернулся на голос шевалье и строго глянул на смутившегося аббата:

– Я очень надеюсь, Адам, что твои расчеты с благородным Этьеном закончатся в ближайшие дни к всеобщему удовлетворению.

Из слов старого епископа, всем присутствующим, включая благородного Пьера, стало ясно, что церковь не даст в обиду крестоносца, даже если у него возникнет спор с одним из самых достойных ее представителей.

– Сочувствую, Пьер, – ухмыльнулся Гарланд, – но все права в данном случае у шевалье де Гранье.

Граф Эсташ де Гарланд был моложе благородного Пьера на пятнадцать лет, но, обладая недюжинным умом и красноречием, сумел обратить на себя внимание Филиппа, привечавшего краснобаев, и теперь все более уверенно оттеснял Рошфора от трона. Судя по тому, как Боэмунд подошел к Констанции, вопрос об их предстоящем браке был уже решен, что не без удовольствия отметил благородный Эсташ. Озабоченный Пьер оставил своего говорливого соседа и направился к Этьену де Гранье, с улыбкой отвечавшему на приветствия знакомых шевалье.

– Я надеюсь благородная Эмилия здорова? – мягко спросил Рошфор, тронув Гранье за локоть.

– Хвала Богу, граф, – охотно отозвался крестоносец, – жена и сын легко перенесли долгое путешествие.

– У тебя родился сын? – удивился Рошфор. – В таком случае, поздравляю тебя благородный Этьен не только с возвращением, но и с наследником. Ты где остановился?

– В доме торговца Жака Флеши.

– Я бы пригласил тебя к себе, шевалье, но король поручил мне окружить внимание своего гостя.

– Спасибо, благородный Пьер, – кивнул Гранье. – Я вполне доволен оказанным мне гостеприимством. К тому же я не собираюсь задерживаться в Париже. На днях я расплачусь с аббатством и вернусь, наконец-то, в замок Гранье. Об этой минуте я мечтал почти десять лет.

– Желаю тебе успеха, Этьен, – с чувством произнес Рошфор. – Да поможет тебе Бог, во всех твоих начинаниях.

О предстоящем браке Констанции и Боэмунда было объявлено уже на следующий день после торжественного приема. Король и граф, люди решительные и не склонные к проволочкам, столь быстро разрешили все вопросы, неизбежно возникающие в подобных случаях, что поставили в тупик всех своих непрошенных советчиков. Включая, естественно, и благородного Пьера. Рошфор, рассчитывавший оттянуть помолвку на неопределенный срок, вынужден был признать свое поражение. Теперь ему предстояло уберечь короля Филиппа от еще одной ошибки, и не позволить злопыхателям, расстроить брак принца Людовика с Люсьеной.

Невеселые размышления Пьера прервал шевалье де Шелон, заявившийся в гости к графу в не самый подходящий момент. Рошфор считал, что благородному Гишару лучше не попадаться на глаза ни самому Боэмунду, ни шевалье его свиты. До поры, естественно.

– Меня видел только Ролан де Бове, – поморщился в ответ на отповедь графа Шелон. – Мне показалось, что благородная Люсьена к нему не равнодушна.

– Думай, что говоришь! – вскипел граф.

– Как знаешь, благородный Пьер, – обиделся Гишар, – но Париж полон слухов.

Рошфор сам посоветовал дочери подразнить Боэмунда, в нелепой надежде, что нурман если не потеряет голову, то хотя бы увлечется легкомысленной девицей. Но после объявленной помолвки, нужда в подобной игре отпала. А продолжение интрижки сулило неприятности уже не столько графу Антиохийскому, сколько Люсьене де Рошфор. Что касается нурманских рыцарей, то о них разговора вообще не было.

– Бове не нурман, он провансалец, – поправил графа Шелон.

– Какое мне дело до этого негодяя! – в ярости хлопнул ладонью по столу Рошфор, но тут же спохватился и попытался овладеть собой. – Что привело тебя ко мне?

– Адам отказался назвать время приезда шевалье де Гранье в аббатство.

– Почему? – нахмурился Пьер.

– По-моему, он что-то заподозрил.

– А какое мне дело до его подозрений, – вновь вскипел Рошфор, и от прихлынувшей, видимо, злости едва не разорвал гусиным пером лист бумаги, стоившей, между прочим, баснословных денег. Перо скрипело так долго, что Гишар, начал терять терпение. В конце концов, граф мог бы передать свое недовольство аббату на словах.

– Рене разговаривал с Жаком Флеши, в доме которого остановился Гранье. Паук утверждает, что денег у благородного Этьена столько, что хватит на выкуп замка с избытком. По-моему, Флеши догадался, что мы расспрашиваем его неспроста.

– А зачем Рене вообще отправился к ростовщику?

– Вообще-то Жак торговец, – оскалил зубы Гишар. – А если и дает кому-то в долг, то только из дружеского расположения. Что же касается твоего младшего брата, то ты ведь сам, благородный Пьер, поручил ему узнать, какими средствами располагает Гранье.

– Ты мне лучше скажи, сколько денег должен Рене этому негодяю?

– Много, – вздохнул Шелон.

– Так передай своему распутному дружку, что я больше не намерен оплачивать его долги.

– Ты ему уже об этом говорил, благородный Пьер, – напомнил забывчивому графу Гишар. – Рене внял твоему совету.

– Тем лучше, – прошипел Рошфор и бросил исписанную мелким почерком бумагу на стол: – Передашь эту бумагу, аббату. Здесь перечислены все его прегрешения. Видимо, он о них забыл. К сожалению, у некоторых людей очень плохая память.

У благородного Гишара с памятью все было в порядке, а потому он сунул за пояс письмо, не читая. О грехах аббата он знал не меньше благородного Пьера. К сожалению, плоть слаба не только у мирян, но и у клириков. А преподобный Адам на свою беду родился сластолюбцем. Замок Гранье, который аббат широким жестом подарил своему родственнику, стал местом отдохновения не только для греховодника Адама, но и для монахов святой обители, не сумевших перебороть плотских искушений. В этот раз Шелон не сомневался, что получит от своего родственника исчерпывающие ответы на все интересующие его вопросы.

Трудно сказать, почему Этьен де Гранье решил отправиться в Сен-Жерменское аббатство на исходе дня. Возможно, не хотел привлекать к себе внимание. Все-таки количество серебра, которое он собирался пересыпать в казну монашеской обители, могло поразить воображение даже далеко не бедных людей. Во всяком случае, благородный Рене, всегда испытывающий острый недостаток в средствах, места себе не находил, проклиная удачу, которая всегда выпадает на долю тех, кто менее всего этого достоин.

– Успокойся, – посоветовал ему Шелон, которому надоели причитания сердечного друга.

– Я потерял невесту, Гишар, я потерял ее приданное, я должен Жаку Флеши триста серебряных марок, а ты предлагаешь мне спокойно взирать, как жалкий глупец прибирает к рукам наше с тобой скромное жилище.

Замок Гранье, построенный пятьдесят лет тому назад, отличался высотой и крепостью стен. Здесь не было паласа, зато был квадратный донжон, высотой в двадцать метров, с разбирающейся крышей, где можно было поместить катапульту для устрашения врагов. Замок располагался на искусственном холме, окруженном глубоким рвом, заполненным водой даже в эту жаркую пору. Надежное убежище, что там не говори. Шелон душой прикипел к чужому гнезду и не собирался с ним расставаться.

– Зачем тебе невеста, Рене, а уж тем более жена? – покосился на красавчика ревнивый Гишар.

– Речь идет о приданном, – спохватился Рене. – Должен же я расплатиться с негодяем Флеши, иначе мне придется отдать ему все владения, доставшиеся мне от матери.

– Расплатишься, – холодно бросил Шелон. – Сегодня же ты отвезешь серебро Жаку.

– Уже сегодня? – ужаснулся Рене. – А почему Жаку? Мы могли бы спрятать деньги здесь, в замке.

– Замок могут обыскать, – поморщился Шелон. – Мы и так здорово рискуем. А Жак нас до сих пор ни разу не подводил.

У нежного Рене, кроме целого соцветия пороков, был к тому же еще один существенный недостаток. Он отчаянно трусил перед каждым кровавым делом, в котором собирался участвовать. Зато стоило ему только обнажить меч, и он являл собой пример холодного и безжалостного бойца, повергая жестокостью в оторопь своего далеко не мягкосердечного друга.

– Пора! – произнес Шелон, решительно поднимаясь с лавки.

– А людей у нас хватит? – забеспокоился Рене.

– По-твоему, двадцати человек мало? – удивился Гишар. – У Этьена всего четыре сержанта.

– Он может прихватить кого-нибудь из рыцарей. Ну, хотя бы провансальца.

– О Ролане де Бове позаботится Люсьена, – криво усмехнулся Гишар. – Твоя прелестная племянница пообещала мне, что эту ночь он проведет в ее объятиях.

– Стерва! – произнес с некоторым запозданием Рене, когда разбойная ватага уже покинула замок.

– Не судите да не судимы будете, – повторил Шелон любимую присказку аббата Адама. – Хотя странно, конечно, что в этом мире есть немало людей, находящих приятность в общении с женщинами. А ведь христианская церковь недаром называет их сосудом мерзости. Как ты думаешь, Рене?

– Если бы я думал иначе, дорогой Гишар, то не сжимал бы сейчас с таким душевным трепетом твою руку и не искал бы в тебе опору на жизненном пути.

– Проверь лучше арбалет, – посоветовал Гишар голосом, севшим от переживаний. – Сейчас не время для нежностей.

Глава 10 Божий суд.

Весть о гибели Этьена Гранье и четырех его сержантов под стенами аббатства Сен-Жермен повергла в изумление и ужас весь Париж. Король Филипп не был в этом ряду исключением, но кроме изумления он испытал еще и прилив ярости. Ибо преступление свершилось на его землях, всего в нескольких милях от столицы. Расследование Филипп поручил Пьеру де Рошфору, чем вызвал скептическую ухмылку на губах графа Горланда. Боэмунд Антиохийский, присутствовавший при обсуждении жуткого убийства, скепсис благородного Эсташа оценил и обратился к нему за разъяснениями. Однако сделал он это вне стен королевского замка, когда графы Антиохийский и Горландский ехали верхом по узким улочкам Парижа. Столица Франции хоть и уступала размерами Антиохии, не говоря уже о Константинополе и Риме, все-таки представляла собой довольно бойкий город, с населением никак не менее тридцати тысяч человек. А кроме города, обнесенного стеной, имелись еще и предместья, население которых не уступало по численности городским обывателям. Улицы Парижа хоть и были вымощены камнем, но не блистали чистотой. А запах из сточных канав, проложенных по обочинам дороги, мог испортить аппетит даже очень непривередливому человеку. Однако Боэмунд, увлеченный разговором с интересным собеседником, не замечал ни парижских недостатков, ни городских достопримечательностей, которые тоже имелись. И едва ли не главной из них была ратуша, построенная еще во времена римского владычества.

– Ты, кажется, не веришь в способность благородного Пьера де Рошфора, найти убийц благородного Этьена?

– Замок Гранье до сих пор находится в руках Гишара де Шелона, одного из самых преданных Рошфору людей. И если король поручил расследование этого дела благородному Пьеру, то это означает только одно – Филипп не хочет, чтобы правда о преступлении всплыла наружу.

– Почему? – нахмурился Боэмунд.

– Если в Риме узнают, что крестоносца убили люди из ближайшего окружения короля Франции, то это вряд ли понравится папе Пасхалию. Кроме того, в убийстве почти наверняка замешан аббат Сен-Жерменский, а Филипп очень дорожит преподобным Адамом, оказавшим ему, к слову, немало услуг. Мой тебе совет, благородный Боэмунд, если ты не хочешь поссориться с королем, то принимай все, как есть. Рошфор найдет людей, на которых можно будет свалить вину за преступление. Их повесят, в назидание другим. И на этом все закончится.

– Бедный Этьен, – покачал головой Боэмунд, проявляя не свойственную ему сентиментальность, – пройти долгий кровавый путь от Константинополя до Иерусалима, принять участи в добром десятке крупных сражений и пасть под стенами Парижа на родной земле. Но хотя бы замок его вдове и наследнику возвратят?

– У тебя есть деньги, благородный Боэмунд, чтобы возместить аббатству понесенные убытки?

– Увы, благородный Эсташ, я не могу тратить золото, с таким трудом собранное для святого дела, – вздохнул граф Антиохийский.

– Наверное, это к лучшему, – мрачно кивнул Горланд. – Вдове Этьена не удержать замок в окружении столь многочисленных врагов. Люди, убившие шевалье де Гранье, не станут церемониться с вдовой и ее малолетним сыном.

В покоях, отведенных гостю заботливым графом де Рошфором, Боэмунда поджидал Ролан де Бове. Судя по всему, он уже знал о смерти старого знакомого и был полон праведного гнева. Зачем липовому провансальцу, связанному с исмаилитами, понадобилась эта поездка в Европу, граф Антиохийский мог только догадываться. Официально он, по просьбе барона де Руси, сопровождал еще не оправившегося от ран шевалье де Гранье и его семью. Между делом Ролан свел Боэмунда с несколькими богатыми людьми, снабдившими крестоносца деньгами под весьма сносный процент. Скорее всего, эти люди числились еретиками, но графа Антиохийского вопросы веры не слишком волновали. Его замыслы стоили того, чтобы не считаться с подобными мелочами.

– Мне очень жаль, благородный Ролан, но здесь во Франции я только гость и не в моей власти наказать виновных. Конечно, ты можешь обратиться с жалобой к королю Филиппу, но, по мнению очень осведомленных людей, это ни к чему хорошему не приведет.

Боэмунд залпом осушил кубок и, не отходя от столика, пересказал шевалье свой разговор с графом Горландом.

– Благородный Эсташ враг Рошфора? – спросил Ролан.

– Смертельный враг, – охотно подтвердил Боэмунд. – Ты можешь сам обратиться к нему за разъяснениями, думаю, граф их тебе охотно даст.

– Спасибо за добрый совет, – холодно бросил шевалье де Бове и, круто развернувшись на пятках, вышел. Нурману ничего другого не оставалось, как сокрушенно покачать ему вслед головой. За время долгого совместного путешествия граф Антиохийский успел приметить, что провансалец неравнодушен к благородной Эмилии. Однако, к чести Ролана, он не предпринимал никаких попыток, чтобы соблазнить жену доброго знакомого. Похвальное поведение, что и говорить. Тем более что шевалье де Бове отнюдь не чурался женщин, и нынешнюю ночь он провел в объятиях прекрасной Люсьены, невесты несчастного Людовика, ставшего рогоносцем еще до свадьбы. Дабы завоевать расположение будущего родственника, Боэмунд сегодня поутру намекнул наследнику престола на недостойное поведение его невесты. Людовик по этому поводу не огорчился, скорее уж наоборот – обрадовался:

– А ты не мог бы, благородный Боэмунд, рассказать об этом моему отцу.

– Мне не хотелось бы бросать тень на твою невесту, – пошел было на попятную граф.

– А если я тебя об этом попрошу?

– Всегда к твоим услугам, благородный Людовик.

Сыну Филиппа явно не нравилась дочь Пьера де Рошфора. Боэмунд, присмотревшись к Люсьене попристальней, пришел к выводу, что его будущий шурин прав в своем неприятии этой любвеобильной дамы. Из таких женщин как Люсьена иногда получаются хорошие любовницы, но ждать, что она станет для кого-то верной женою, было верхом наивности.

Мэтр Жак Флеши пребывал в приподнятом настроении. День и предшествующая ему ночь получились на редкость удачными. И почтенный Жак очень надеялся, что удача, раз улыбнувшись ему, не покинет его и в будущем. Настроение Флеши не испортил даже неприятный разговор с вдовой шевалье де Гранье, напомнившей почтенному торговцу о деньгах, якобы отданных ему благородным Этьеном на хранение. Разумеется, Жак с порога отмел все претензии настырной дамы, выразив удивление и даже возмущение ее настойчивостью. Благородная Эмилия обещала пожаловаться благородному Филиппу, но Флеши только посмеялся над ее простодушием. Имея таких покровителей как граф Рошфор и его братья, можно не бояться гнева короля.

На вломившегося в его покои шевалье Жак глянул с легким презрением, хотя, разумеется, отвесил гостю низкий поклон. Сомнений на счет целей визита у него не было – очередной вертопрах, промотавшийся до нитки и готовый пообещать любые проценты за горсть серебра.

– Увы, благородный шевалье, наша святая матерь церковь запрещает давать деньги под проценты, – развел руками Жак в ответ на еще не высказанную просьбу.

– Церковь запрещает обижать вдов и сирот, но, к сожалению, далеко не все следуют ее наставлениям.

По выговору Флеши определил в госте провансальца, а потому насторожился – среди южан порою попадаются редкостные негодяи. Впрочем, охотников до чужого добра и на севере хватает. Но почтенный Жак не настолько прост, чтобы его смог запугать двадцатилетний щенок даже самых благороднейших кровей.

– Ты родственник шевалье де Гранье?

– Брат по оружию. Мы вместе взбирались на стены Иерусалима.

– Какая беда, – скорчил скорбную мину Флеши. – Благородный Этьен, честнейшей души человек, верил мне как самому себе.

– И напрасно, – холодно бросил гость, без спроса присаживаясь к столу. – Большего негодяя, чем ты, Жак, трудно себя представить. Где деньги?

– Я уже все тебе сказал, шевалье, и мне не хочется повторяться.

– Ты ведь катар, Флеши, какое тебе дело до мнения церкви.

Нельзя сказать, что почтенный Жак струсил, но беспокойство все-таки почувствовал. Этот незнакомый Флеши шевалье оказался на редкость осведомленным человеком. При стесненных обстоятельствах провансалец мог попортить немало крови почтенному купцу. Следовало вытянуть у него как можно больше сведений, а потом сообщить о неразумных претензиях смазливого юнца Шелону. Благородный Гишар всегда готов за небольшую плату избавить занятого человека от докучливых просителей.

– Я не стану взыскивать с тебя, Флеши, если ты сейчас же вернешь мне двести пятьдесят марок серебром, данные тебе благородным Этьеном на хранение.

– Если это шутка, шевалье, то очень неудачная, – пожал плечами купец.

– Ты, видимо, не узнал меня, Жак, – усмехнулся шевалье. – Что, впрочем, неудивительно. Десять лет – большой срок.

Провансалец протянул Флеши руку, украшенную золотыми перстнями. Один из них был Жаку очень хорошо знаком, более того, он поверг торговца в ужас, и Флеши далеко не сразу смог прошептать одеревеневшими губами:

– Уруслан Кахини! Давненько я тебя не видел, мой мальчик.

– Зови меня Роланом де Бове, старик.

– Как прикажешь, – растерянно произнес Флеши.

– Шейх Гассан напоминает тебе о взятых на себя обязательствах, Жак. И это последнее предупреждение.

– Но… – начал было катар.

– Пять тысяч марок серебром, – холодно бросил безжалостный федави, глядя на струхнувшего хозяина темными как омут глазами. – Я даю тебе два месяца, Жак, в память о былых хороших отношениях. Но если деньги не поступят в срок, пеняй на себя.

– Но это очень большая сумма, – испуганно пролепетал Флеши. – Мне ее не собрать.

– Жаль, – ласково улыбнулся хозяину гость. – Не хотелось бы потерять старого доброго знакомого, друга моего любимого дяди.

– Я верну долг, – глухо проговорил Флеши, отводя глаза.

– А куда ты денешься, – криво усмехнулся шевалье. – Пять тысяч мне и двести пятьдесят марок благородной Эвелине де Гранье.

Хорошее настроение почтенного Жака улетучилось с такой быстротой, словно его никогда не было. Но если по поводу возвращения пяти тысяч еще можно было строить какие-то планы, то двести пятьдесят марок следовало отдать как можно быстрее, дабы не гневить судьбу и грозного племянника даиса Кахини. Флеши был слишком искушенным человеком, чтобы питать иллюзии по поводу добродушия ассасина.

– И еще одна просьба у меня к тебе, Жак, – сказал Ролан, быстро пересчитывая высыпанные перед ним на стол монеты. – Мне нужны имена убийц благородного Этьена.

– Чего же проще, – желчно усмехнулся Флеши. – Гранье убили Гишар де Шелон и Рене де Рошфор.

– Спасибо, Жак, – спокойно сказал Ролан, поднимаясь с лавки. – Ты преданный друг.

Благородная Эмилия была настолько потрясена свалившимся на нее горем, что даже не взглянула на мешок, принесенный шевалье де Бове. Испуганный мальчик лет пяти жался к ноге матери и смотрел на вошедшего дядю испуганным волчонком. Ролан уже успел выразить соболезнование вдове Этьена, и теперь ему ничего не оставалось другого, как только молчать. Заговорила Эмилия, с трудом пересиливая боль: