Текст книги "Старец Горы"

Часть 2 Слово даиса.

Глава 1 Игумен Даниил.

Визирь аль-Афдаль готовил поход на Иерусалим с большим тщанием. Дабы придать войне с крестоносцами религиозный и всеобщий характер он обратился к правителю Дамаска с предложением разделить с ним славу победы над неверными. Эмир Тугтекин, уже однажды пытавшийся укротить благородного Болдуина, охотно откликнулся на зов визиря и пообещал кроме пятисот тяжеловооруженных воинов еще и пять тысяч конных лучников. К сожалению, приготовления к войне заняли слишком много времени, и аль-Афдаль опасался, что Болдуин успеет собрать людей для отпора. Лазутчики визиря сообщали, что король Иерусалимский уже отправил гонцов к Раймунду Тулузскому, застрявшему под Триполи, и Танкреду, правившему ныне Антиохией в отсутствие дяди Боэмунда, вернувшегося, по слухам, в Европу. Дабы не допустить переброски нурманов и провансальцев морем, аль-Афдаль приказал флоту блокировать порт Яффы. Флот Фатимидов был настолько силен, что мог не опасаться встречи ни с пизанцами, ни с генуэзцами. Тугтекин Дамасский, прибывший в Аскалон во главе своих людей, был поражен и восхищен усилиями визиря, сумевшего собрать у стен крепости сорокатысячную армию, отлично снаряженную и готовую к любым неожиданностям. Видимо, аль-Афдаль еще не забыл о поражении пятилетний давности, когда Готфрид Бульонский разбил его мамелюков. В этот раз он не стал выжидать и двинул армию к Ромале сразу же, как только соединился с эмиром Тугтекином. Правитель Дамаска, уже перешагнувший рубеж сорокалетия и имевший опыт войны с крестоносцами, полагал, что местность вокруг Ромалы не слишком удобна для действий легкой конницы. И не стал скрывать своих сомнений от визиря. Аль-Афдаль, красивый рослый мужчина с густой седеющей бородой и вьющимися волосами, в ответ на слова Тугтекина кивнул головой:

– Болдуин тоже так считает, а потому и не ждет нас у Ромалы.

Визирь скользнул по лицу эмира насмешливыми карими глазами и обнажил в улыбке удивительно белые и ровные зубы. По прикидкам Тугтекина Аль-Афдалю уже исполнилось сорок, но выглядел он лет на пять моложе. Его не старила даже седина в бороде и волосах. Сам правитель Дамаска ни ростом, ни статью похвастаться не мог. Сын сельджукского бека и сирийки к сорока годам сильно раздался в талии и теперь с трудом держался в седле под палящим палестинским солнцем. Что же касается визиря, то он, похоже, не чувствовал жары, а на коне сидел так же уверено как и на ковре. А конь под аль-Афдалем был столь великолепных статей, что Тугтекин ему откровенно позавидовал. Едва ли не треть фатимидского войска, его самую боеспособную часть, составляли мамелюки, воины-рабы, еще мальчиками купленные на невольничьих рынках и прошедшие суровую подготовку. Более половины мамелюков были чернокожими суданцами, умевшими орудовать тяжелыми копьями не хуже крестоносцев. По слухам суданцы не слишком ладили со своими собратьями. Они и сейчас держались на особицу, косо поглядывая на белокожих славян и смуглых печенегов. В качестве наемников Фатимидам служили в основном курды, представители одного из самых воинственных племен Востока. Курды считались отличными наездниками, но их защитное снаряжение оставляло желать лучшего. Собственно арабы в войске Фатимидов оказались в меньшинстве. Это были в основном дружинники беков и эмиров, отправившихся в поход лишь в силу крайней необходимости и не особенно стремившихся к воинской славе. Зато беки составили визирю столь пышную и блестящую свиту, которой мог бы позавидовать любой земной владыка. Сельджуку Тугтекину, человеку далеко не бедному, никогда прежде не доводилось видеть панцирей, столь богато разукрашенных золотом и серебром. Словом, франкам будет чем поживиться на поле брани, если им удастся добраться до этих разукрашенных павлинов. Эмир Дамасский относился к воинскому искусству арабов с легкой долей презрения, но не он не мог не отдать должное умению и трудолюбию их ремесленников. Сам он не признавал никаких тканей кроме каирских, да и саблю ему сковали арабские кузнецы, правда, проживающие в родном для него Дамаске.

– Я решил изменить тактику, – поделился своими планами с эмиром визирь аль-Афдаль. – Прежде и мы, и суннитские атабеки бросали на франков легкую конницу, в надежде расстроить их ряды. В былые годы этот прием приносил нам успех. Мы несли большие потери, но неизменно выигрывали сражения. Я пришел к выводу, эмир, что против крестоносцев такой способ ведения войны не подходит. Я выставлю против них мамелюков и дружинников беков. Снаряжением они не уступят франкам и должны сдержать их удар. А тем временем ты, Тугтекин, обойдешь со своими туркменами конных крестоносцев, вырубишь начисто их пикинеров и арбалетчиков, а потом ударишь наступающим франкам в тыл. Видишь вон тот холм, справа от города? За ним ты и сосредоточишь пять тысяч конных лучников. Постарайся пробраться туда скрытно, чтобы тебя не заметили раньше времени дозорные крестоносцев.

В пикинерах у короля Болдуина служили в основном представители местных народностей, исповедующих христианство. Воевали они за плату и без большой охоты. Крестоносцы называли их на византийский манер туркополами и особого доверия к ним не питали. Эмир Дамасский нисколько не сомневался, что его конница без труда опрокинет пикинеров, численность которых вряд ли превышает пять-семь тысяч человек. Проблемы могли возникнуть с арбалетчиками, которые обычно располагались за спинами пикинеров, и оттуда вели прицельную стрельбу. Свой расчет Тугтекин строил на том, что ему удастся с первого же наскока разорвать пешую фалангу и истребить арбалетчиков раньше, чем они сумеют нанести существенный урон его легкой коннице. Конечно успех битвы во многом будет зависеть от того, сумеют ли мамелюки и арабские беки выдержать первый натиск крестоносной кавалерии. Ибо у рыцарей был один существенный недостаток, который очень успешно использовал покойный атабек Даншименд Мосульский в своей победоносной войне против франков. Если железной стене не удавалось с ходу опрокинуть противника, то рыцари постепенно теряли все свои преимущества, ибо их лошади не могли долго выдерживать тяжести всадников и часто падали без сил. Натиск крестоносцев ослабевал, и они по одному выходили из боя, разрывая строй. Дабы перестроиться, сменить коней и повторить свою сокрушительную атаку, им требовалось время. Обычно их отход прикрывали пикинеры и арбалетчики, а также те сержанты и оруженосцы, которые не принимали участия в атаке. Атабек Мосульский делал все от него зависящее, чтобы не дать франкам перестроиться, так почему бы его бесценным опытом не воспользоваться визирю аль-Афдалю?

Маневр эмира Дамасского остался незамеченным крестоносцами, выстраивавшимися клином у стен Ромалы. По прикидкам Тугтекина числом конные франки почти вдвое уступали тяжелой кавалерии Фатимидов. Успеха они могли достигнуть только за счет слаженных действий, ибо воинским опытом рыцари короля Иерусалимского бесспорно превосходили и мамелюков, и арабских беков. Клин медленно двинулся навстречу врагу. Аль-Афдаль, ловко маскируя свои действия, бросил вперед курдскую конницу, которая, однако, и не думала атаковать франков. Курды обрушили на крестоносцев град стрел и рассыпались в тот самый миг, когда рыцарский клин стал разворачиваться в стену. Крестоносцы как всегда атаковали мощно, но противостояли им в этот раз лучшие бойцы визиря аль-Афдаля, способные выдержать и не такой удар. Пикинеры и арбалетчики неспеша двинулись вслед за оруженосцами и сержантами, не чуя беды. К сожалению, расстояние до них было приличным, и Тугтекин почти не сомневался, что они успеют перестроиться на виду у его атакующей конницы. Однако эмира это не смутило. Число пикинеров и арбалетчиков действительно не превышало пяти тысяч человек, а следовательно по всем расчетам они должны были стать легкой добычей отважных туркмен. Сам Тугтекин придержал коня, дабы появится на поле битвы в нужный момент. Пятьсот хорошо вооруженных нукеров ждали его сигнала, чтобы всей своей мощью обрушится на врага и помочь туркменским лучникам в их бесспорно нелегком деле. Поначалу все вроде складывалось как нельзя лучше для сельджуков. Туркмены набросились на пикинеров словно коршуны на перепуганных мышей. Увы, мыши попались с характером. Пикинеры, ощетинившиеся длинным копьями, хоть и попятились под натиском лихих наездников, но устояли. Франки пустили в ход свои смертоносные арбалеты, которые пусть и уступали лукам в скорости стрельбы, зато превосходили их в точности. А в данном случае туркмены, ломившие гурьбой, представляли для искусных франкских стрелков отличную мишень. Топтание перед пешей фалангой могло дорого обойтись лихим наездникам эмира Дамасского, ибо на помощь пехоте уже спешили сержанты и оруженосцы, не успевшие увязнуть в схватке с основными силами визиря аль-Афдаля. Видимо, франки очень хорошо понимали, чем может закончиться для них маневр отважного Тугтекина. Туркмены, атаковавшие пикинеров по центру, встретив упорное сопротивление, разорвали строй и попытались обойти фалангу сразу с двух сторон. Тугтекин бросил своих закованных в железо всадников именно в этот просвет, рассчитывая на быструю и легкую победу. К сожалению, эмир не сразу понял, что дело ему придется иметь отнюдь не с туркополами. Более всего эти люди, как снаряжением, так и умением, напоминали спешенных рыцарей. Их плотно сомкнутые прямоугольные щиты не позволяли сельджукам продвинуться вперед, а длинные копья разили всадников без промаха. Сельджуки, встретив неожиданный отпор, растерялись. Сам эмир получил столь чувствительный удар в бок копьем, что едва не вылетел из седла. К счастью, верные нукеры не дали ему упасть под ноги озверевшим пикинерам, которые неожиданно перешли в атаку, опрокидывая сельджуков на землю вместе с конями. Арбалетчики усилили стрельбу. В тыл сельджукам уже заходили конные сержанты и оруженосцы. Тугтекин понял, что его атака захлебнулась, и первым поворотил коня. Франки не преследовали сельджуков, стремительно уходивших под прикрытие холма. Впрочем, ушли далеко не все, более половины туркмен и три сотни отборных нукеров эмира Дамасского так и остались лежать на испепеленной зноем земле близ города Ромалы. Повторять атаку Тугтекин не рискнул, с его стороны это было бы чистым безумием. Сельджуки обогнули холм и оказались в тылу у фатимидской армии медленно оседающей назад.

– Почему ты здесь? – бросил на эмира бешеный взгляд визирь аль-Афдаль.

– Я не сумел прорваться, – скрипнул зубами Тугтекин. – Мне противостояли не туркополы, а спешенные рыцари, закованные в броню до самых пят.

– Какие еще рыцари? – взъярился визирь.

– Сейчас увидишь, – криво усмехнулся эмир.

Железная стена крестоносцев не сумела с ходу опрокинуть упорных мамелюков, рыцари стали выходить из боя один за другим, дабы сменить коней для нового натиска, им навстречу уже спешили оруженосцы. Время для стремительной атаки было подходящим, и аль-Афдаль бросил против франков свой последний резерв – легкую курдскую конницу. По расчетам визиря курды легко должны были опрокинуть пикинеров и тем самым расчистить путь для мамелюков, которым требовалась передышка перед последним решительным наступлением. Но курдам повезло еще меньше, чем сельджукам эмира Дамасского. Аль-Афдаль, уверенный в победе, не сразу понял из-за поднявшейся пыли, что происходит. Вроде бы курдам удалось разорвать фалангу на несколько частей, во всяком случае они далеко продвинулись в ее ряды, но очень скоро их успех стал оборачиваться сокрушительным поражением. Пикинеры взяли конников в тиски и стали методично их истреблять. Когда пыль, наконец, рассеялась, изумленный визирь узрел перед собой пешую фалангу, ощетинившуюся копьями, и жалкие остатки своей бегущей легкой конницы. К счастью, беглецы, свернувшие вправо, не помешали мамелюкам построиться для атаки.

– Это не рыцари, – сказал вдруг бек Джекермиш, правая рука эмира Дамасского. – Это варанги.

– Откуда они здесь взялись? – удивился Тугтекин. – Неужели басилевс прислал королю Иерусалимскому подмогу?

– Кем бы они ни были, – надменно бросил аль-Афдаль, кося на сельджуков злыми глазами, – но их смертный час пробил.

Мамелюки уже разогнали коней, и остановить их могла теперь только смерть. Все беки из свиты аль-Афдаля привстали на стременах, дабы собственными глазами увидеть торжество воинов Аллаха. Никто не сомневался, что тяжелая фатимидская конница сметет упрямых пехотинцев, но, к изумлению наблюдателей, строй пикинеров, казавшийся несокрушимым, вдруг рухнул на землю задолго до того, как мамелюки приблизились к фаланге. Зато навстречу воинственным рабам вдруг ринулись облаченные в кольчуги конные рыцари, успевшие перестроится для решительного броска. Никто не ожидал от франков столь хитроумного маневра. Включая великого полководца аль-Афдаля. А менее всего его ждали мамелюки, которые стали осаживать коней, дабы уйти из-под удара. В этот раз крестоносцы без труда смяли их ряды и ринулись к холму, где возвышался роскошный шатер, подаренный аль-Афдалю самим халифом. Дабы отступить с достоинством, визирю пришлось бросить навстречу франкам своих гвардейцев. Эмир Дамасский не стал понапрасну рисковать своими людьми, и быстрые кони унесли сельджуков от неминуемой смерти. Визиря Тугтекин больше не видел, да и не жаждал с ним встречи. Его путь лежал к родному Дамаску, которому еще предстояло выдержать гнев короля Болдуина. Эмир нисколько не сомневался, что правитель Иерусалима рано или поздно припомнит ему неуместное рвение в защите веры и выместит на его несчастных подданных ярость, накопленную за время кровавой битвы. Дамаск много ближе к Иерусалиму, чем Каир. Жаль только, что Тугтекин осознал этот известный всем факт слишком поздно.

Годемару де Картенелю повезло в битве при Ромале. Он не только вышиб из седла знатного арабского бека, но и сумел захватить его в плен живым с помощью расторопных сержантов. Мало того, что на благородном аль-Бирузи было навешано куча золотых и серебряных побрякушек, стоивших целое состояние, так он еще пообещал выплатить благородному шевалье выкуп за свою свободу. К сожалению Годемар практически не понимал по-арабски, а потому никак не мог взять в толк, какую сумму предлагает ему щедрый бек. Дабы не попасть впросак и не продешевить в столь выгодном деле, Картенель решил отправиться к Венцелину фон Рюстову, задержавшемуся на его счастье в Иерусалиме. Благородный Венцелин одним из первых откликнулся на зов короля Болдуина и успел добраться до Яффы морем еще до того, как арабы блокировали порт. Лошадьми для своих людей он рассчитывал разжиться в Иерусалиме, но просчитался. Кони с торга были расхватаны в мгновение ока, как только крестоносцам стало известно о приближении фатимидской армии. Вот почему сержантам фон Рюстова пришлось выступать в поход пешими. Кто тогда мог подумать, что эта незадача, приключившаяся с доблестным рыцарем, обернется для крестоносцев оглушительной победой под Ромалой. Пятьсот пехотинцев Венцелина стали ядром пешей фаланги, которая с таким блеском проявила себя на поле битвы. Всех туркополов, принимавших участие в сражении, благородный Болдуин щедро наградил из казны визиря аль-Афдаля, взятой в покинутом шатре, а семьи павших освободил на пять лет от налогов. Этим широким жестом король сразу же завоевал симпатии местного христианского населения, обиженного на притеснения, чинимые патриархом Даимбертом. В Палестине проживали не только христиане, но и мусульмане. И те, и другие платили налоги в казну, но кроме этих выплат, не вызывавших протестов, на христиан пришелся еще один налог – в пользу церкви. Здесь-то и крылась главная несправедливость. Вышло так, что христиане не только не получили никаких выгод после освобождения Иерусалима от гнета неверных, но оказались даже в худшем положении, чем их соседи-мусульмане. В свите благородного Боэмунда даже разгорелся спор по поводу столь очевидной всем несуразности.

Сержанты Венцелина, хорошо знавшие шевалье де Картенеля, не стали чинить гостю никаких препятствий. Благородный Годемар вошел во дворец с парадного входа и поздоровался с каноником Фрумольдом, стоявшим в глубокой задумчивости посреди пустующей прихожей. Фрумольд, прошедший тернистый и полный невзгод путь, от Константинополя до Иерусалима, был старым соратником рыцаря фон Рюстова, а потому и стал управляющим роскошного дворца, захваченного удалым шевалье де Сен-Валье. Благородный Бернар, не признававший никакой власти, в том числе и королевской, прижился в свите Венцелина и участвовал во всех его авантюрах. Байку об освобождении Боэмунда и убийстве атабека Мосульского Годемар услышал от Бернара одним из первых. И, разумеется, не поверил. Каково же было его изумление, когда он узнал, что шевалье де Сен-Валье рассказал ему чистую правду. А подтвердил слова Бернара не кто иной, как Ричард Ле Гуин, один из ближайших сподвижников Боэмунда Антиохийского и его племянника Танкреда. Благородный Ричард возглавлял вместе с бароном де Руси нурманское ополчение, присланное нынешним правителем Антиохии на помощь королю Иерусалимскому. В свите Болдуина шевалье Ле Гуина встретили как родного. Не исключено, что король пытался таким образом загладить давнюю ссору между лотарингцами и нурманами, которая до сих пор отравляла их отношения.

– Благородный Венцелин принимает гостя, – пояснил Фрумольд Картенелю. – Аж из самой Руси. А ты у нас человек свой, благородный Годемар, так что не обессудь за недостаток внимания.

Речь шла о паломниках из далекой северной страны, появление которых вызвало переполох в Иерусалиме. И дело было даже не в том, что русы редко появлялись в Святой Земле. Просто считалось, что Яффа до сих пор блокирована фатимидским флотом, а потому приезд игумена Даниила сочли едва ли не чудом. Однако русы заверили благородного Болдуина, что блокада снята, и никто не чинил им при входе в порт никаких помех. Обрадованный король тут же повелел своим вассалам, оказывать всяческое содействие игумену из далекой страны в совершении богоугодного дела, чем, кажется, вызвал неудовольствие у злопамятного патриарха Даимберта. Впрочем, Даниил, опытный переговорщик, сумел поладить и с упрямым пизанцем, не раз демонстрировавшим свое плохое отношение к византийцам. Картенель уже собрался покидать чужой дом, дабы не мешать хозяевам в важном для них деле, но его перехватил благородный Бернар, выскочивший из-за соседней двери с видом заговорщика. Картенель не успел даже слова вымолвить, как Сен-Валье затащил его в какое-то помещение, скорее всего подсобное, и жестом приказал молчать. Годемар уже собрался выразить протест по поводу столь бесцеремонного обращения, но его остановили голоса, вдруг зазвучавшие над головой.

– Я не Христа отрицаю, игумен, а претензию твоей церкви на единственно правильное толкование воли неба.

Говорил Венцелин, Картенель сразу опознал его по голосу, а потому перестал сопротивляться Сен-Валье и приготовился слушать. Благо слова рыцаря не остались без ответа.

– Твои боги разобщают людей, Венцелин, делая их врагами, а мой обещает им равенство и вечный мир.

– Ты в этом уверен, игумен? – насмешливо переспросил фон Рюстов. – Разве не твои единоверцы воюют сейчас на Востоке? И разве не твой князь Владимир пытался утеснить моих родовичей в Полесье.

– Владимир помирился и с братом Олегом, и с его боярами, как христианами, так и язычниками. Ты это знаешь, Венцелин. А что до Иерусалима, то франки пришли сюда с благой целью – освободить от неверных землю, где пролилась кровь Христа.

– А почему ты называешь его Христом, игумен? Не потому ли, что его истинное имя Крест будет резать ухо русам? Крест на кресте, это уж слишком, согласись. Но ты знаешь и другое, Данил, – Крест происходил из жреческого рода Давида и Коломана, а следовательно был потомком того самого Япета, которого даже вы, греки, признаете предком всех европейцев. Города Иерусалим и Иерихон были основаны русами, что видно из их названия. Ярь – рус – алим и Ярь – кона. Вот как эти названия звучали тысячи лет назад. Наш гость, вероятно, слышал об Арконе на море Варяжском, но, видимо, только плохое. Палестина была захвачена семитами, много тысяч лет тому назад. Это были дикие племена, занимавшиеся скотоводством. Они частично смешались с потомками Япета, а частично вытеснили их в Сурью или Сирию, где жили их кровные братья. Но своих жрецов и царей они брали из родов русов, ибо те во много раз превосходили их вождей знаниями. Но ведь Сурь – это Русь, если читать слово наоборот.

– У тебя нет доказательств, Венцелин, – успел вставить свое слово игумен.

– Я видел древний храм богини Лады в Сирии, – возразил рус. – Точно такие же изображения, высеченные из камня, находятся в Арконе и Румове. А тем статуям тысячи и тысячи лет. Я остался здесь, на Востоке, чтобы найти и сохранить наши святыни.

– Боюсь, что твоему гостю это не интересно, боярин Гаст, – вновь не удержался от замечания Даниил.

– Еще во времена владычества Рима эти земли были завоеваны русами Гусирекса. Но удержать Палестину и Сурью они не сумели. Константинополь восстановил здесь господство ромеев. Впрочем, ненадолго. Арабы, призванные на священную войну пророкам Мухаммедом выбили отсюда и греков, и потомков Япета. Греки ушли в свои земли, а здешние русы, ставшие к тому времени христианами, переселились в Европу. Именно из их среды вышел человек, которого ты считаешь своим предком, благородный Болдуин.

– Карл Великий?!

– Его матерью была ободритка, из почитаемого русами рода Рериков. Ведь выходцев из Сурьи русы считали своими братьями. Мы видели в них потомков наших пророков-ярманов и полагали, что вера пращуров дорога им меньше, чем нам. Но мы ошиблись и заплатили за свою ошибку. В пришельцах оказалось слишком много чужой крови, и она пересилила нашу кровь.

– Уж не хочешь ли ты сказать, благородный Венцелин, что в моих жилах течет кровь иудеев? – прозвучал голос полный скрытой угрозы.

– Я хочу лишь сказать, благородный Болдуин, что ты, сам того не подозревая, вернулся на землю своих предков, потомков Япета. И что развалины их городов, храмов и селений ты можешь увидеть в Палестине, Ливане, Сирии.

– Положим, развалено далеко не все, – прозвучал голос Глеба де Руси. – И города стоят, и храмы. Я тоже видел древние статуи, игумен. Я видел изображение женщины, которою Венцелин называет Великой Матерью. Она производит очень сильное впечатление.

– Не поддавайся соблазнам, сын мой, – остерег Лузарша Даниил. – Я бы назвал боярина Гаста еретиком, но он язычник, способный смутить любую даже самую праведную душу. Тем не менее, я вынужден признать, что многое из им сказанного – правда. Потомки Япета жили здесь задолго до того, как сюда пришли семиты. Что же касается Христа, то нет нужды искать в нем следы той или иной крови, ибо божественного в нем куда больше чем человеческого. Недаром же Спаситель сказал, что не будет ни эллина, ни иудея. И призывал он нас возлюбить друг друга, а не множить кровавые распри пустыми разговорами.

– Тогда почему мы пришли сюда не с оливковой ветвью, а с мечами? – негромко спросил Глеб.

– А разве Христос должен отвечать за неразумие людей?! – вскричал Даниил.

– Выходит, ты предлагаешь нам, игумен, отдать Иерусалим арабам и сказать «простите»? – полюбопытствовал ехидно Лузарш.

– Я ничего подобного не говорил? – возмутился Даниил. – Здесь находятся христианские святыни, и, думаю, что со временем арабы нас поймут. К тому же Иерусалим долгие столетия принадлежал сначала Римской, а потом Византийской империи, а мусульмане здесь были только гостями, к тому же незваными. Так вы поможете паломникам из Руси, благородные шевалье?

– Поможем, – спокойно отозвался Венцелин. – Раз люди верят, что Спаситель похоронен здесь, я не собираюсь их разочаровывать.

– Почему? – спросил барон.

– Истину всегда ищут только избранные, Глеб, все остальные довольствуются верой.

– Наверное, я устроен иначе, чем ты, Венцелин, а потому скромно доживу остаток дней своих среди остальных. Мы сделаем все возможное, игумен Даниил, чтобы облегчить участь паломников, жаждущих поклониться Гробу Господню, и порукой тому будет честь барона де Руси.

Картенелю показалось, что вслед за Глебом в разговор вступил еще один человек, скорее всего благородный Болдуин, но, к сожалению, он не успел дослушать его речь.

– Главное, мы узнали, а остальное не для наших ушей, – пояснил Сен-Валье, выталкивая Годемара из комнаты.

– Ты уверен, что король был там?

– А почему, по-твоему, трое русов говорили на латыни? – усмехнулся Бернар. – Наверное, сумели бы объясниться на родном языке. Впрочем, это уже неважно.

– А что важно? – удивился Картенель.

– Око Соломона! – поднял палец к потолку Сен-Валье. – Перед битвой с арабами к благородному Болдуину явился безумный рыцарь фон Майнц, на которого нашло просветление. Он посулил королю Иерусалима господство над миром, если тот отыщет философский камень. Однако у Болдуина хватило ума, не соваться в воду, не зная броду. А брод, похоже, знает только один человек – Венцелин фон Рюстов. И рыцарь посоветовал королю, оставить затею с поисками таинственного камня. Ибо знания жрецов Артании лягут тяжким грузом на его душу.

– Все равно будут искать, – с сомнением покачал головой Картенель.

– Будут, – согласился с ним Сен-Валье. – Но не король Болдуин, и не я. Надеюсь, Годемар, что и ты откажешься от этой затеи, дабы не нажить беды.

– А почему ты решил, что я вообще к этому причастен?

– Потому что видел тебя в компании безумного Майнца и Андрэ де Водемона. – Сен-Валье остановился и пристально глянул в глаза Картенелю: – Я считаю тебя своим другом, Годемар, а потому предостерегаю. Ты теперь знаешь, кто такой благородный Венцелин фон Рюстов, и я очень надеюсь, что это знание убережет тебя от опрометчивого поступка. Не нами спрятано, не нам и искать.

Благородный Бернар в очередной раз удивил своего приятеля. Кто бы мог подумать, что под личиной этого простака кроется столько проницательности. А ведь Сен-Валье попал в самую точку. Это именно Картенель свел Майнца с Водемоном, просто ради забавы, но благородный Андрэ неожиданно поверил откровениям безумца.

– Ты кому служишь, Бернар? – глухо спросил потрясенный Картенель.

– Христу, мой добрый самаритянин, – усмехнулся Сен-Валье. – Но, как ты сегодня убедился, каждый понимает Бога по-своему.

– Ты еретик, шевалье?

– С точки зрения Венцелина мы все еретики, благородный Годемар. И, очень может быть, он прав.

– Вот тебе и воины христовы! – с досадой вымолвил Картенель. – Знал бы папа Урбан, кого он посылает в Святую Землю, наверняка бы отлучил бы от церкви и тебя и меня.

– Сдается мне, что папам не нужен Иерусалим, – вздохнул Бернар, – ни Урбану, ни Пасхалию.

– А что им нужно?

– Константинополь, – охотно пояснил Сен-Валье. – И первым это понял благородный Боэмунд Антиохийский.

– Выдумываешь, Бернар.

– У тебя будет возможность, извиниться передо мной, Годемар, когда мы услышим о новом походе неугомонного крестоносца, обласканного папой.

– Ты мне лучше скажи, зачем игумен Даниил приехал в Иерусалим?

– Чтобы поклониться Гробу Господню, – пожал плечами Сен-Валье.

– И только?

– Чтобы передать благородной Марьице благословение отца, герцога Владимира, на брак с Венцелином Гастом.

– С язычником? – ужаснулся Картенель.

– С крестоносцем, первым поднявшимся на стены Иерусалима. С доблестным защитником Гроба Господня, решившим исход битвы при Ромале в нашу пользу. С человеком, вырвавшим благородного Боэмунда из рук нечестивых сарацин. Мне перечислять дальше заслуги Венцелина перед христианским миром или вышеназванного будет достаточно. Обвенчает их сам Даниил. Представь себе, он так и сказал благородной христианке – «твой грех, княгиня, церковь берет на себя в моем лице, а для тебя сей брак обернется благостью».

– Он это сказал по латыни?

– Нет, – спохватился Сен-Валье. – Русы всегда переходят на греческий язык, когда речь идет о христианской вере.

Картенель не поверил благородному Бернару, но промолчал. Этот проныра, этот бабник, этот болтун, а по мнению многих просто глупец, оказался далеко не так прост, как совсем еще недавно казалось Картенелю. Узнать бы еще, откуда провансалец так хорошо знает язык русов? Или он не провансалец?

– Подожди, – остановился посреди иерусалимской улицы Картенель, – ты куда меня привел?

– К дому благородного рыцаря фон Майнца, кажется, именно здесь остановился твой старый друг Ги де Санлис?

До Картенеля вдруг дошло, что весь вечер, жизнь его висела на волоске. Его могли убить в доме Венцелина, могли убить на улицах Иерусалима, тихих и безлюдных в эту позднюю пору. Это мог сделать сам благородный Бернар, а мог поручить кому-то другому. Сунули бы кинжал под ребра и бросили в сточную канаву как падаль. Но, видимо, Сен-Валье решил, что Годемар просто пешка, которую используют в чужой игре, и, между прочим, был прав. Картенель понятия не имел, кому понадобился этот чертов камень, но поддался на уговоры красноречивого Ги, который убедил-таки своего приятеля сунуть голову в пасть льва, воспользовавшись благовидным предлогом. За содействие благому делу Санлис обещал Картенелю кругленькую сумму, но забыл предупредить, что тот рискует жизнью.

В доме фон Майнца кроме самого хозяина и опекавших его людей находились еще два человека, терпеливо поджидавшие возвращения Годемара и успевшие между делом осушить ни один кубок. Санлис выпил, похоже, гораздо больше сдержанного Водемона и выглядел почти пьяным. Тем не менее, он сумел взять себя в руки и вопросительно уставился на Картенеля.

– Благородный Болдуин встречался с Венцелином фон Рюстовым и игуменом Даниилом. Но о чем они говорили, я не знаю. Меня дальше порога не пустили. Пришлось весь вечер слушать байки шевалье де Сен-Валье.

– Это он тебя провожал? – холодно спросил Водемон.

– Никак не мог от него отвязаться, – вздохнул Картенель. – О камне Соломона он слышал, но считает его поиски пустой затеей.

– Почему?

– Я не рискнул, спрашивать впрямую. Бернар не такой уж дурак, каким порой кажется, он умеет хранить чужие тайны.

– А ты, благородный Годемар, умеешь? – Красные с перепоя глаза Санлиса уставились на Картенеля.

– Око Соломона – не такой уж секрет в Иерусалиме. Его ищут многие, но, думаю, не найдут. Сдается мне, что камень прибрал к рукам тот, кто долгие три года шел по следу благородного Аршамбо.

– Иными словами, око Соломона находится сейчас у Венцелина? – прямо спросил Водемон.

– Боюсь, гораздо дальше, благородный Андрэ. Чтобы его найти тебе придется отправиться в заснеженную Русь или на берег Варяжского моря. А это далеко, Водемон, очень далеко.