Текст книги "Старец Горы"

– Как здоровье благородного Этьена? – спросил Годемар у Бернара, протягивая озябшие руки к огню.

Гранье был тяжело ранен в битве при Аскалоне и, наверное, давно бы отдал богу душу, если бы не искусство Марьицы, буквально вытащившей Этьена с того света.

– Шевалье тоскует о жене, – вздохнул Бернар. – Венцелин ищет подходящее судно, чтобы морем перевезти Гранье в Антиохию, ибо путешествия по суши тот, скорее всего, не переживет.

– А что вообще удерживает твоего руса в Иерусалиме? – нахмурился Годемар. – Золота у него, по слухам, столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

– Скорее всего – Марьица, ей путь домой заказан.

– Почему? – удивился Картенель.

– Откуда же мне знать, – развел руками Бернар и тут же одарил гостя ослепительной улыбкой: – А ведь у меня для тебя есть сюрприз, Годемар.

И не успел Картенель глазом моргнуть, как на пороге возник сержант с целым ворохом драгоценных соболиных и горностаевых шкурок. От их вида у шевалье даже дух перехватило.

– Сам выбирал, – усмехнулся Бернар. – Мех качественный, можешь не сомневаться. Аж из самой Мангазеи. Я буквально ноги отбил, уговаривая Синягу, уступить мне товар подешевле. Сам понимаешь, у биармца недостатка в покупателях не будет. А Венцелин выторговал у него коч за очень большие деньги.

– Какой еще коч? – не понял Картенель, не отводивший глаз от драгоценных шкурок.

– Галера, способная плавать даже во льдах, – пояснил словоохотливый Бернар. – Этот Синяга истинный гипербореец.

– А зачем Венцелину понадобилась галера?

– Я же тебе сказал, рус хочет переправить Этьена к жене, а кочи биармцев самые быстроходные суда в мире, они легко оставляют за кормой даже боевые нурманские кнорры.

Картенель не без оснований считал Бернара полным профаном в морском деле, себя в знатоках он тоже не числил, а вот что касается Венцелина фон Рюстова, то, вероятно, этот человек знал, что и у кого он покупает. Рус успел прославиться среди крестоносцев не только доблестью, но и расчетливостью. В отличие от многих своих соратников по походу он не бросал деньги на ветер. Его дружина насчитывала уже более сотни хорошо вооруженных и обученных людей. Какие цели преследует этот человек, Годемар мог только догадываться, ибо обычно говорливый Бернар сразу же умолкал, как дело заходило о планах Венцелина.

– Есть у меня на примете один мастер, – сказал Сен-Валье, – его Андроником зовут. Он то ли армянин, то ли сириец. Пелиссон он тебе сошьет всем на загляденье. Его дом в ста шагах отсюда.

Расторопный Андроник, круглый и жирный как головка сыра, встретил благородных шевалье в дверях собственного дома. Судя по насмешливым глазам, этот человек отличался не только расторопностью, но и умом. А также умением угождать сильным мира сего.

– Это правда, – подтвердил догадку Картенеля Бернар. – Андроник сумел войти в доверие ко многим влиятельным людям, включая даже патриарха Арнульфа.

Дом портного Андроника был куда как хорош, и вероятно сирийцу пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить его за собой. Причем Андроник, к удивлению Картенеля, не скрывал своего богатства, наоборот выставлял его напоказ, вводя в соблазн людей, склонных к насилию.

– Формально домом владеет Гундомар фон Майнц, – пояснил Бернар, – но несчастный рыцарь нуждается в уходе, и Андроник взвалил заботы о нем на свои плечи.

Сириец так долго расхваливал меха, принесенные Картенелем, словно собирался их продать благородным гостям.

– Какую материю выберет, шевалье, – сукно, лен, бархат или шелк?

– Шелк, – не очень любезно буркнул Годемар.

– В таком случае, прелагаю каирский, – склонился в поклоне Андроник.

У Картенеля разбежались глаза. Шелка таких ярких расцветок ему видеть не доводилось. А эти расшитые золотой нитью куски материи слепили непривычные к подобной роскоши глаза. Пелиссон считался парадной одеждой, благородные рыцари носили его по торжественным случаям, а потому всегда предпочитали облачаться в цвета собственного стяга. Картенелю приглянулся кусок зеленого шелка, расшитый золотыми птицами и причудливыми узорами, которые Андроник назвал арабскими буквами.

– У тебя хороший вкус, шевалье, – похвалил его портной. – Не изволь сомневаться, пелиссон будет готов в ближайшие дни. Во всяком случае, тебе будет чем удивить нурманов Боэмунда и пизанцев архиепископа Даимберта.

– А причем здесь Боэмунд? – удивился Картенель.

– Разве шевалье не знает, что папский легат и князь Антиохии с многочисленной свитой прибудут в Иерусалим через несколько дней?

– Зачем? – тупо удивился ошалевший от впечатлений Годемар.

– Дабы поклониться Гробу Господню.

Для королевской мантии Картенель выбрал бархат благородного багрового цвета. Причем сразу же предупредил осведомленного портного, что простит ему задержку с пелиссоном, но снимет с него три шкуры, если он опоздает с королевской мантией.

– Я выполню оба заказа точно в срок, шевалье. Для этого у меня хватит и сил и помощников.

– Хотел бы я знать, кто поставляет этому проходимцу столь ценные сведения, – задумчиво проговорил Картенель, выходя из гостеприимного дома. – В окружении Готфрида о приезде Болдуина еще не знают.

– Почтенный Андроник оказывает людям услуги разного рода, – криво усмехнулся Бернар. – В том числе и те, о которых не принято распространятся вслух.

– А что, благородные шевалье не могут сами добыть себе девок? – удивился Картенель.

– Речь идет не о рыцарях и сержантах, – пояснил Сен-Валье, – а о клириках самого высокого ранга. У высоких особ, принявших монашеский обет, бывают весьма своеобразные вкусы.

– Ты кого, собственно, имеешь в виду? – Картенель даже остановился, потрясенный откровениями старого приятеля.

– А ты не догадываешься?

До сих пор Годемар считал шевалье де Сен-Валье человеком легкомысленным и недалеким, но то ли он ошибся на его счет, то ли за Бернаром стояли очень умные и расчетливые люди, которые решили использовать Картенеля в своих целях.

– Тебе ведь нужен замок, благородный Годемар?

– Мне его уже обещали, – буркнул почти зло Картенель.

– А мне нужно и того меньше, – вздохнул благородный Бернар. – Часть пристани в порту Яффы и несколько домов в придачу.

От такой ничем не прикрытой наглости Годемар даже икнул. Вот вам и простодушный Сен-Валье. Пристань в порту Яффы – это же золотое дно, не говоря уже о хранилищах для товаров. Через год-два византийские и европейские купцы будут платить бешеные деньги, чтобы пристать к благословенной земле. А паломники! Они уже сейчас потянулись в Иерусалим, готовые щедро отблагодарить за гостеприимство.

– Замок проси между Яффой и Иерусалимом, – продолжал наставлять ошеломленного друга Сен-Валье. – Паломникам и купцам потребуется защита от местных разбойников.

– А если Готфрид мне откажет?

– Даимберт даст, – неожиданно жестко произнес Бернар. – В обмен на патриарший престол, который мы с тобой поднесем ему на блюдечке.

Картенеля даже пот прошиб от перспектив, открывшихся его взору. Конечно, архиепископ Пизы приезжает в Иерусалим неспроста. Видимо, он уже успел заручиться поддержкой папы Пасхалия и графа Боэмунда. Что, между прочим, отнюдь не гарантирует ему успех. У Арнульфа де Роола среди крестоносцев немало сторонников. Кроме того, Роола почти наверняка поддержит Готфрид Бульонский, которому не нужен сильный человек на патриаршем престоле. А с Арнульфом Защитник Гроба Господня уже нашел общий язык. Если лотарингцы узнают, что шевалье де Картенель предал их интересы, Годемару не поздоровится. Убьют еще, пожалуй. Речь-то идет не о замке, а о королевстве, пусть и существующем пока что в зачаточном состоянии, но вокруг которого уже развернулась нешуточная борьба.

– Сколько я тебе должен за меха, – спросил Картенель севшим от волнения голосом.

– Это подарок от меня и моих щедрых друзей, – усмехнулся Бернар. – Бери, Годемар, – не прогадаешь!

– А имена этих друзей ты можешь назвать, шевалье?

– Одного, пожалуй, назову, – неуверенно отозвался Бернар.

– Неужели Венцелин? – опередил его новым вопросом Картенель.

– Ролан де Бове.

Благородный Годемар удивился. Он видел благородного Ролана несколько раз в доме фон Рюстова. Шевалье де Бове слыл среди крестоносцев искусным бойцом, но это, пожалуй, и все, что Картенель о нем знал. Неужели этот юнец, которому еще и двадцати пяти лет не исполнилось, держит в своих руках нить интриги, способной на долгие годы определить судьбу Иерусалимского королевства? Или за ним стоит кто-то еще, неизвестный не только Картенелю, но и Бернару де Сен-Валье? В любом случае следует крепко подумать, прежде чем пускаться в авантюру, чреватую большими неприятностями, а возможно и смертью.

Горностаевая мантия, поднесенная благородным Годемаром Защитнику Гроба Господня, вызвала большой переполох среди лотарингцев. Растерялся даже Готфрид Бульонский, никогда не питавший склонности к роскоши ни в одежде, ни в быту. Ел он обычно то, что готовили его не слишком даровитые повара, спал в походной постели, и если кольчугу он время от времени снимал, то гамбезон, одевавшийся под нее, практически никогда. Словом, выглядел благородный Готфрид совсем не по-королевски, чем отличался в невыгодную сторону даже от своих баронов. Не говоря уже о красавчике Танкреде, не упускавшего случая пустить пыль в глаза и ближним и дальним. Конечно, три года войны не могли не наложить своего отпечатка на многих крестоносцев, и Готфрид не был в этом ряду исключением, но война подходила к концу, и правителю Иерусалима следовало подумать о впечатлении, которое он производит на окружающих. Так, во всяком случае, полагал шевалье де Водемон, и этим своим мнением он не замедлил поделиться с сюзереном.

– Завтра в Иерусалим приезжают Боэмунд Антиохийский и архиепископ Даимберт, – напомнил присутствующим благородный Андре. – Думаю, нам следует сразу же дать понять этим бесспорно влиятельным людям, что в Палестине уже есть власть, как светская, так и духовная.

Водемона тут же поддержали молодой барон Рауль де Музон и старый граф Рено де Туле, к мнению которых Готфрид прислушивался. Благородный Андре собственноручно набросил на широкие плечи Бульонского горностаевую мантию. Эффект превзошел все ожидания. Готфрид хоть слыл доблестным воителем, представительной внешностью не отличался. Он был невысок ростом, сутуловат, длиннорук и коротконог. Но мантия скрыла его недостатки, и перед изумленными лотарингцами вдруг предстал истинный государь, поражающий взгляд неподдельным величием.

– Хоть сейчас под венец! – усмехнулся Картенель, довольный произведенным эффектом.

Готфрид слегка смутился и вяло махнул рукой в сторону любезного шевалье. Этот жест можно было расценивать по-разному – и как протест, и как знак согласия. Водемона больше устроил второй вариант, о чем он и сообщил Картенелю.

– Я рассчитываю на твою помощь, благородный Годемар.

– Больно уж дама попалась капризная, – поморщился провансалец. – Но я делаю все, что могу. Рано или поздно, мы сломим ее упрямство. Время терпит, благородный Андре.

Водемон был настроен куда менее оптимистично. Приезд папского легата мог многое изменить в Иерусалиме, и в окружении Готфрида Бульонского это хорошо понимали. Хотя сама встреча высоких особ прошла в обстановке теплой и дружеской. Защитник Гроба Господня, облаченный в горностаевую мантию, смотрелся истинным королем. Да и патриарх Арнульф тоже не ударил в грязь лицом, и встретил посланца папы Пасхалия во всем блеске обретенной патриаршей славы. Даимберту и Боэмунду уже при первой встрече указали место, которое впредь им надлежит занимать в Иерусалиме, а пизанец и нурман были слишком искушенными людьми, чтобы этого не понять. Впрочем, холодный прием отнюдь не отрезвил опьяненного призраком власти Даимберта, о чем он не замедлил сообщить своему неискреннему союзнику. Благородный Боэмунд оказался в довольно сложном положении, поскольку в его планы не входила ссора с Готфридом Бульонским. И уж тем более ему не хотелось огорчать своего племянника Танкреда, который наотрез отказался поддерживать Даимберта. Граф Галилейский не без оснований считал себя вторым человеком в Палестине, а потому намерение Даимберта, превратить Иерусалим и прилегающие к нему земли в церковную вотчину, не вызвали в нем ни малейшего энтузиазма.

– Готфрид уже показал себя опытным полководцем, за него горой встанут все бароны и рыцари, прошедшие с ним кровавый путь от Константинополя до Иерусалима. Воля твоя дядя, но затевать междоусобную войну в нынешней ситуации – чистое безумие.

– О войне никто даже не помышляет, – упокоил племянника граф Антиохийский, с интересом разглядывая стены дворца украшенные причудливой арабской вязью. – Это письмена?

– Строки из «Корана», – подтвердил Танкред, – священной книги мусульман.

– Ты читаешь по-арабски? – удивился Боэмунд.

– Мне их перевел Венцелин фон Рюстов, ты его должен помнить, дядя.

– Даровитый человек, – задумчиво проговорил Боэмунд.

В сущности, графу Антиохийскому было все равно, кто будет править Иерусалимом. Пусть Годфрид и Даимберт сами решают вопрос о власти. Однако он обещал архиепископу патриарший престол в обмен на еще не оказанную услугу и не собирался отказываться от своих намерений.

– Мне мешает не Готфрид, а Арнульф, – сказал он племяннику. – Надеюсь, ты не собираешься вставлять мне палки в колеса?

– Старый развратник, – процедил сквозь зубы Танкред.

Именно Танкред свел благородного Боэмунда с шевалье де Картенелем, ловким малым лет тридцати, с холодными синими глазами и худым лицом аскета. Впрочем, внешность очень часто бывает обманчивой. Благородный Годемар оказался человеком охочим до почестей и материальных благ. Во всяком случае, плату с графа Антиохийского он запросил немалую.

– Замок, положим, ты заслужил своею доблестью, благородный Годемар, но пристань в Яффе, это уж слишком, – осудил жадного провансальца прижимистый нурман.

– Так ведь я прошу не всю пристань, а только ее часть, – резонно возразил Картенель. – Благородный Танкред вполне мог бы поделиться с товарищами по походу захваченной добычей. Пойми меня правильно, граф, я ведь не один, а мои союзники не склонны работать на чужой интерес даром.

– И как ты собираешься устранить Арнульфа? – нахмурился Боэмунд. – Мне не хотелось бы прибегать к насилию.

– Никто не собирается убивать патриарха, – ухмыльнулся Годемар. – Зачем же нам брать лишний грех на душу. Арнульф добровольно откажется от сана и уйдет в монастырь, дабы там, вдали от мирской суеты, выпросить у Бога прощение за все свои многочисленные прегрешения.

– Ты прямо маг и волшебник, шевалье, – покачал головой недоверчивый Боэмунд.

– В данном случае волшебник не я, а почтенный Андроник. Это он расставил для Арнульфа де Роола ловушку.

– Ну что же, благородный Годемар, я согласен с твоими условиями, – веско произнес князь Антиохийский. – Познакомь меня с даровитым магом.

Пухленький человечек с хитрыми как у лисенка глазками произвел на Боэмунда благоприятное впечатление. Ему даже показалось, что он видел этого пройдоху, но, к сожалению, память в этот раз подвела нурмана. Однако почтенный Андроник напомнил графу о не такой уж давней встрече:

– Это я принес тебе письмо от кузнеца Фируза, благородный Боэмунд.

– Ты служишь Самвелу! – хлопнул ладонью по колену нурман.

– Служил, – вздохнул печально Андроник. – Почтенный Самвел погиб в мечети Аль-Акса во время штурма. Мир его праху, это был истинный христианин. Его смерть сделала меня сиротой.

Андроник даже уронил слезу в кубок, поднесенный ему слугой. Боэмунд в его скорбь не поверил, но оценил умение лицемера пускать пыль в глаза. Такой действительно может быть полезен и своими знаниями, и абсолютной беспринципностью.

– А кому ты служишь сейчас, портной?

– Тебе, благородный Боэмунд, – склонился в поклоне Андроник. – Мне кажется, я могу быть тебе полезен не только здесь в Иерусалиме, но и в Антиохии.

Этот человек уже однажды помог Боэмунду овладеть богатым городом, и со стороны графа было бы не по-хозяйски отказываться от расторопного и осведомленного слуги. А иного хитроумный Самвел не стал бы держать в подручных.

– Я возьму тебя с собой, Андроник, если ты выполнишь взятые на себя обязательства.

– Можешь не сомневаться в моей преданности, благородный Боэмунд, – прижал ладонь к груди армянин. – Твой успех – это мой успех.

– Ты взял с меня большую плату, портной, – строго произнес граф. – И я очень надеюсь, что сшитое тобой патриаршее облачение придется впору моему другу Даимберту.

– На тебя, благородный Боэмунд, я готов работать почти даром, но мои союзники куда более корыстолюбивы, а я слишком мелкая сошка, чтобы перечить благородным шевалье.

Сумма, названная графом Антиохийским, показалась папскому легату чрезмерной. Как успел заметить Боэмунд, пизанцы вообще жадноваты, и Даимберт не был в ряду своих земляков исключением.

– Воля твоя, архиепископ, – пожал плечами нурман. – Видимо, не каждый клирик способен стать патриархом.

– А если Арнульф заупрямится, – поморщился Даимберт.

– Ты отлучишь его от церкви. Ибо содомия один из самых страшных грехов, порицаемых Создателем.

– Но ведь нужны свидетели?

– Если тебе мало меня, благородных Танкреда, Картенеля, Бове и Музона, то мы можем пригласить на ночную прогулку Готфрида Бульонского.

– Обойдемся без Защитника Гроба Господня, – криво усмехнулся Даимберт. – Ты получишь деньги благородный Боэмунд после того, как я отслужу первую службу в качестве патриарха Иерусалимского.

Арнульфа де Роола сгубила страсть к юному монаху и излишняя доверчивость. Люди оказались подлее, чем это мог себе представить бывший капеллан Роберта Нормандского, заплативший портному Андронику за скромность и молчание умопомрачительную сумму. Арнульф это понял в тот самый миг, когда открылась дверь в убежище, которое он считал надежным, и шесть пар глаз с интересом уставились на священнослужителя застывшего в позе малопочтенной и не оставляющий никаких сомнений в его греховности. Монашек что-то испуганно пискнул, пытаясь выразить протест, но сам Арнульф даже в этом неловком положении сохранил самообладание. Он не сразу опознал Даимберта и поначалу решил, что с него потребуют отступные. Увы, свидетелям его позора деньги были не нужны. Оправданий Арнульфа тоже никто слушать не стал. Да и какие могут быть в такой ситуации оправдания.

– Ваши условия? – выдохнул грешник, присаживаясь на край ложа, которое еще недавно сулило ему блаженство, а ныне жгло как раскаленная сковорода.

– Ты ведь человек разумный, Арнульф, – неожиданно мягко произнес Боэмунд, – а потому поймешь, что лучше быть аббатом в отдаленном монастыре, чем грешником, отлученным от церкви за деяние, противное человеческой природе.

Де Роол понял, что сопротивление бесполезно. Шесть свидетелей благородных кровей, это слишком много даже для патриарха. Арнульф вздохнул и вопросительно глянул на Даимберта:

– Будем считать, что меня подвело здоровье?

– Климат Палестины не для тебя, падре, – с готовностью подтвердил архиепископ. – Прискорбно, но это так.

Глава 3 Ловушка для нурмана.

Боэмунд сдержал слово и прихватил расторопного портного с собой. У графа Антиохийского были на армянина свои виды, и он не замедлил их обнародовать, бросив мимоходом, что не позволит столь даровитому человеку зарывать в землю свой талант.

– В конце концов, что такое барон для хитреца недавно спихнувшего с престола патриарха.

– Ты себя имеешь в виду, благородный Боэмунд?

– Нет, Андроник, – тебя, – усмехнулся граф. – Мне кажется, что прелюбодеяние грех не менее тяжелый, чем содомия.

– Найдется немало людей, благородный Боэмунд, которые оспорят твои слова, но среди них не будет скромного портного Андроника. Моя недостойная супруга сбежала с византийским лохагом десять лет тому назад, и с тех самых пор меня не оставляет надежда, что эта парочка рано или поздно будет гореть в аду.

– Ты злопамятный человек, армянин.

– Мой папа был сирийцем, а у сирийцев очень горячая кровь.

– К счастью, я никогда не был женат, – усмехнулся граф. – Но власть порой бывает не менее ревнива, чем любовь.

– И как зовут человека, к которому благородный Боэмунд ревнует красавицу Антиохию?

– Браво, Андроник, – засмеялся нурман. – Ты схватываешь мои мысли на лету. Его зовут барон Глеб де Руси. Ты с ним знаком?

– Серьезный соперник, – согласился Андроник. – Я видел благородного Глеба в Иерусалиме и даже был вхож в его дом. С черного входа, естественно. Портных не сажают за стол с благородными людьми.

– В рыцари я тебя посвящать не буду, армянин, но каноником при храме Святого Петра сделаю. Если, конечно, ты сумеешь мне угодить.

– Я выполню любой твой приказ, благородный Боэмунд. Однако моих скромных сил вряд ли хватит, чтобы одолеть могущественного барона.

– Не волнуйся, Андроник, – успокоил преданного слугу нурман. – Я не собираюсь убивать Глеба. Достаточно будет и того, что патриарх Даимберт отлучит его от церкви.

– Ты снял камень с моей души, граф. Я готов служить тебе верой и правдой.

– Мне нужен виконт Леон де Менг, – сказал негромко Боэмунд, склоняясь к портному. – По слухам, он скрывается в Константинополе. Виконта преследуют кредиторы. И защитить его кроме меня некому. Церковь отвернулась от человека, нарушившего обет, данный Богу, и бежавшего из Антиохии в трудный для воинов Христа час.

– Я найду виконта, – с готовностью кивнул Андроник. – Я много лет прожил в Константинополе, и для меня в этом городе нет тайн.

Антиохия тяжело перенесла две осады и штурм, число ее жителей сократилось на четверть, но жизнь брала свое, и город постепенно залечивал раны, нанесенные войной. Нурманы хоть и прибрали город к рукам, отобрав у законных хозяев лучшие дворцы и дома, однако не смогли изменить образ жизни, складывающийся веками. Справедливости ради надо сказать, что благородный Боэмунд покровительствовал ремесленникам и торговцам, железной рукой пресекая насилия, чинимые пришлыми франками. Да и сами крестоносцы потихоньку осознавали, что война уже закончилась и теперь им неизбежно придется встраиваться в мирную жизнь и находить общий язык со своими соседями. В городе, возведенном еще во времена Римской империи, царила атмосфера, чем-то неуловимо напоминавшая константинопольскую. Византийцы хоть и потеряли город несколько десятилетий тому назад, но оставили здесь неизгладимый след в виде храмов, общественных зданий и роскошных дворцов, принадлежавших некогда гордым патрикиям. Трактиры в Антиохии тоже были. И хотя сельджуки, принявшие ислам, осуждали потребление вина, это не мешало не только нукерам, но и знатным бекам время от времени посещать злачные места. Возможно, в силу этой причины вино в антиохийских трактирах продавали даже по ночам, чего никогда не делали в Константинополе. В столице Византии действовал строгий закон, запрещавший трактирщикам продавать горячительные напитки после восьми часов вечера. Конечно, закон обходили, но в случае оплошки виновнику грозило суровое наказание.

Этот трактир, расположенный в сотне шагов от храма Святого Петра, был едва ли не самым любимым местом отдохновения почтенного Андроника еще в ту пору, когда он был учеником портного Велизария, сурового фракийца, умевшего однако ладить с сильными мира сего. Именно от Велизария Андроник получил свои первые уроки и не только в портняжном мастерстве.

Андронику недолго пришлось скучать в одиночестве. Не успел он еще осушить первой кружки, как к нему подсел худощавый человек небольшого роста и малого достатка, если судить по одежке, изношенной до неприличия. Простодушный обыватель счел бы почтенного Никодима бродягой, но Андроник был на его счет куда более лестного мнения.

– Рад, что дождался тебя, рафик, – проговорил неожиданно низким голосом Никодим. – По-моему, ты слишком задержался в Иерусалиме.

– К сожалению, человек не всегда волен в своих поступках, – вздохнул Андроник. – Со смертью даиса Хусейна оборвались многие связи, и их следовало восстановить.

– Шейх Гассан, надо полагать, оценит твои старания, рафик, но протовестиарий Михаил тобою недоволен.

– Сожалею, что не смог угодить сиятельному мужу и приложу все усилия, чтобы заслужить его прощение.

Андроник знал Никодима вот уже около десятка лет. Этот невзрачный по виду человек был одним из самых даровитых сотрудников высокородного Афрания, комита схолы агентов достославного императора Алексея Комнина. За Никодимом числилось много сомнительных дел, но в его преданности басилевсу и протовестиарию Михаилу можно было не сомневаться.

– Константинополю мешает Боэмунд, – холодно произнес Никодим, – пока этот человек правит Антиохией, власть империи не сможет утвердиться не только в Северной Сирии, но и в Киликии.

Дело было, конечно, не только в благородном Боэмунде, но и в такаворе Малой Армении Татуле, человеке хитром и удачливом. Этот достойный представитель династии Рубекидов, изгнанных с Кавказа турками, сумел не только утвердиться в Сизе и Тарсе, но и прибрать к рукам значительную часть Киликии и Кападокии, некогда процветающих провинций Византийской империи, позднее попавших в руки сельджуков. Естественно в Константинополе спали и видели, как бы вернуть под императорскую длань если не Каппадокию, то хотя бы Киликию, благо главные враги басилевса, сельджуки, были уже изгнаны оттуда стараниями крестоносцев и такавора Татула. К сожалению, ни сам Татул, ни армянские князья отнюдь не торопились в объятия Алексея Комнина, предпочитая независимость отеческой заботе византийцев.

– По моим сведениям, такавор Армении уже успел установить дружеские отношения с бароном де Руси, чей замок находится на границе Северной Сирии и Киликии.

– Хороший замок? – полюбопытствовал Андроник.

– Арабы умеют строить, – криво усмехнулся Никодим. – К сожалению, сельджукский бек не проявил твердости и сдал приграничную твердыню крестоносцам, убоявшись голода и осады. Теперь этот замок называется Раш-Русильон, а его гарнизон составляют, по меньшей мере, полторы сотни человек.

– Скала льва русов, – перевел название замка Андроник. – Звучит многообещающе.

– Барон де Руси прибрал к рукам еще несколько замков и подчинил себе окрестные городки.

– Я это знаю, Никодим, – кивнул Андроник. – Успехи барона де Руси беспокоят не только Византию, но и нурмана Боэмунда. Он собирается устранить его руками иерусалимского патриарха Даимберта, обвинив в прелюбодеянии. Граф поручил мне найти Леона де Менга, который скрывается где-то в Константинополе, и я очень надеюсь на твою помощь, дорогой друг.

– Если Леон де Менг находится в Византии, то мы его найдем, – уверенно отозвался Никодим, – но это не решит всех наших проблем, Андроник.

– Боюсь, что их не решит и смерть Боэмунда, если ты на это намекаешь, нотарий. У нурманов появится новый вождь, который продолжит дело предшественника. Танкред ничем не лучше своего дяди.

– Императору Алексею Боэмунд нужен живым. Ты должен заманить графа Антиохийского в ловушку, и тогда у нурмана не останется иного выхода, как принять условия, продиктованные ему басилевсом.

– И как ты себе это представляешь?! – всплеснул руками Андроник. – У Боэмунда четыре сотни рыцарей и пять тысяч пеших и конных сержантов. Или император Алексей собирается направить в Северную Сирию целую армию?

– К сожалению, у нас нет под рукой достаточно сил, чтобы одолеть нурманов в битве, – вздохнул Никодим. – А из Европы в Константинополь хлынули тысячи новых авантюристов, узнавших об удаче первых крестоносцев. Открытое столкновение с франками в такой ситуации чревато гибелью.

– У империи, выходит, нет сил, чтобы одолеть Боэмунда, а у меня они есть, – горько усмехнулся Андроник. – Я что, по-твоему, командую армией?

– Протовестиарий Михаил полагал, что после смерти Хусейна Кахини именно ты станешь даисом Сирии.

– Шанс у меня есть, – не стал скрывать Андроник, – но мне предстоит сделать нелегкий выбор между халифом аль-Мустали и шейхом Гассаном, ибо былого единства среди исмаилитов уже нет.

– Зато ты всегда можешь рассчитывать на покровительство императора Алексея и его протовестиария, – заверил хитроумного рафика Никодим.

– Спасибо на добром слове, друг, – отсалютовал нотарию полной кружкой Андроник. – Передай сиятельному Михаилу, что я приложу все свои скромные силы для торжества правого дела.

– Я передам, рафик, можешь не сомневаться, – кивнул Никодим. – И помни – твои заслуги перед империей будут по достоинству оценены.

В щедрости византийского императора Андроник не сомневался. Но в данной ситуации его куда больше заботило мнение шейха Гассана о своей скромной персоне. Ибо если бывшему портному и суждено было назваться даисом, то только по слову Старца Горы, ставшего фактическим главой исмаилитов. Пока Гассан ибн Сулейман не заявлял о своем окончательном разрыве с каирским халифом, но все понимали, что рано или поздно это случится. Бузург-Умид не рискнул свидеться с Андроником в Антиохии, где хозяйничали нурманы. Латтакия, контролируемая провансальцами и византийцами, показалась ему более подходящим местом для тайного свидания. В последние годы бывший федави, руки которого были в крови по самые локти, стал побаиваться за свою жизнь. И к этому у него имелись серьезные основания. Впрочем, исмаилиты давно и прочно обосновались в портовом городе и имели здесь целую сеть своих агентов и просто доброжелателей. Во всяком случае, Бузург-Умид пригласил Андроника не в таверну, а в довольно приличный по местным меркам дом, принадлежавший сирийскому купцу, числившемуся пока что лазиком исмаилитов, но в будущем рассчитывающим, видимо, на куда более солидное положение. Иначе с чего бы это он окружил воистину царской заботой почтенного Бузург-Умида. Стол, к которому пригласили Андроника, ломился от блюд, хотя перс никогда не слыл обжорой.

– Шейх Гассан поручил мне духовное руководство орденом в Сирии, Палестине и Ливане, – начал с главного Бузург-Умид. – Он назначил меня кади этих земель.

– Да продлятся вечно дни сиятельного сына Сулеймана, – молитвенно сложил руки на груди Андроник, – он сделал правильный выбор.

Бузург-Умид был недоволен положением дел в Палестине и не скрыл этого от рафика. По его мнению, Андроник проводил время в постыдной праздности и не сумел объединить вокруг себя растерявшихся после оглушительного поражения исмаилитов.

– Воля твоя, кади, – обиженно проговорил рафик, – но наши дела в Палестине не так уж плохи. Нам с Русланом удалось прибрать к рукам часть пристани в порту Яффы и почти целый квартал в городе. Кроме того, мы контролируем замок, расположенный между портом и Иерусалимом. По-твоему, этого мало?

– Тогда почему ты не продолжил столь удачно начатое дело? – нахмурился Бузург-Умид.

– Во-первых, у меня появилась твердая уверенность, что Ролан де Бове справиться в Палестине и без меня, а во-вторых, я не мог упустить возможности поправить наши дела здесь, в Северной Сирии.