Текст книги "Веление души"

Веление души
Сергей Смирнов

© Сергей Смирнов, 2024

ISBN 978-5-0062-1841-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещённых действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

Аннотация

Амелия работает поваром в ресторане, мечтает об открытии своего кафе и занимается волонтёрством, ухаживая за одинокими стариками. Отправившись во время летнего отпуска в путешествие по Карелии в качестве помощницы парализованного ниже шеи Льва, Амелия надеется, что её забота и красоты Русского Севера вдохнут в пребывающего в депрессии мужчину новую жизнь.

Глава 1. Тёмный шоколад

Большинство детей испытывают страх перед созданными их богатым воображением монстрами, скрывающимися в непроглядной темноте. Я же с юных лет находилась во власти наиболее реального и неотвратимого объекта страха, свойственного каждому из нас. Этот страх пустил во мне незримые корни, когда мне было пять лет, и я ехала с мамой в троллейбусе, увидев на одной из остановок, как под автобус забежал игривый котёнок. Когда автобус уехал, моё внимание приковала находящаяся на остановке бабушка, которая схватилась руками за голову. Я не видела того, что случилось с котёнком, однако одного взгляда на сокрушённо качающую головой бабушку оказалось вполне достаточно, чтобы я прочувствовала весь ужас произошедшего.

В тот день я впервые осознала хрупкость жизни и поняла, что живые существа не вечны и могут внезапно умереть в любой момент, задолго до наступления глубокой старости. Проникшая в меня мысль о том, что рано или поздно все, кого я знаю, включая меня, умрут, приводила меня в ужас и уныние. В свои пять лет я ощущала себя настолько живой и полной сил, что искренне недоумевала, зачем вообще кому-то нужно умирать, словно смерть являлась самой несправедливой вещью на свете.

В то время как мои сверстники мечтали о новой кукле и красивом платье, я думала лишь о том, чтобы стать врачом-биологом, когда вырасту, чтобы изобрести эликсир вечной молодости и подарить его миру, дабы живые существа жили вечно и никогда не умирали. Ведь когда ты есть, то перестать быть, словно тебя никогда не существовало, кажется абсолютным злом, противодействию которому ты желаешь посвятить всю свою жизнь. При этом ты не понимаешь, почему другие люди не стремятся к тому же, растрачивая отведённое им время на глупые мечты о новой кукле и красивом платье, словно подобные вещи могут хоть как-то помочь людям пережить неотвратимое наступление в их жизни часа икс.

Шли годы, и страх смерти стал моим постоянным спутником, от которого я не могла избавиться и делала вид, что не замечаю его дыхания за спиной. Я была уверена в том, что моё детское знакомство со смертью выльется однажды в новую встречу с ней, однако не подозревала, что эта встреча окажется для меня настолько сокрушающей, насильно поставив меня лицом к лицу с заклятым страхом.

Четвёртая стадия рака желудка с метастазами в лёгкие, печень, почки, селезёнку и поджелудочную железу. Полгода жизни на химиотерапии или два месяца на паллиативном лечении. Именно такой страшный диагноз, не оставляющий ни тени надежды на лучшее, услышала от хирурга-онколога моя мама после проведённой ей гастроскопии и компьютерной томографии.

В свои сорок пять моя мама ни разу не брала больничный и обладала железным характером, работая шеф-поваром в ресторане итальянской кухни и вырастив меня в одиночку после ухода от моего непутёвого отца-алкоголика, которого я совсем не помню. Будучи гордой женщиной, мама отказалась от алиментов и содержала меня сама, решив навсегда избавить меня от неприглядного лицезрения папиных запоев и его пагубного присутствия в моей жизни.

С детства мама постоянно твердила мне, что она не вечна, и я могу рассчитывать в жизни только на себя, поэтому обязана получить профессию, которая позволит мне себя содержать. Следуя маминым наставлениям, я выучилась после школы в кулинарном техникуме на повара и получила работу в столичном ресторане домашней кухни. Мама исполнила передо мной свой родительский долг и добилась того, чтобы я встала на ноги, обретя независимость и самостоятельность.

Однако каким бы сильным ни был человек, пережитый развод, двадцать лет тяжёлого труда на кухне и необходимость в одиночку растить ребёнка не прошли для моей мамы даром и сказались на её здоровье самым драматичным образом. Когда стало известно, что обнаруженная у мамы опухоль желудка неоперабельная, я едва не сошла с ума, почувствовав себя тем самым маленьким котёнком, раздавленным, словно грецкий орех, колесом многотонного автобуса. Мама же стоически приняла озвученный ей врачом приговор и отказалась от химиотерапии, предпочтя ей паллиативный уход на обезболивающих препаратах.

Я знала, что при таком раскладе дни моей мамы были сочтены, но отказывалась верить в реальность происходящего, убеждая себя в том, что вскоре обязательно проснусь и обнаружу, что весь этот кошмар окажется лишь жутким сном. Однако реальность порой превосходит даже самые худшие из наших кошмаров, заставляя проживать наяву то, что мы никогда бы не осмелились увидеть во сне. И пусть неумолимой судьбою детям уготована свыше тяжкая ноша пережить своих родителей, отпустив их в лучший из миров, не каждому ребёнку доводиться стать свидетелем того, как всего за пару месяцев смертельная болезнь обращает цветущего жизнью человека в обтянутого кожей живого мертвеца.

Первые две недели паллиативного ухода на дому мама пила выписанные ей онкологом обезболивающие таблетки и раз в день ела приготовленную мной для неё еду, сохраняя хоть какой-то аппетит. На третью неделю мама полностью отказалась от твёрдой пищи и перешла на употребление жидких белковых коктейлей. Мама сильно ослабла, но, опираясь на меня, всё ещё могла дойти до туалета и относительно связно говорить, хотя её когнитивные способности заметно угасали с каждым днём.

Через месяц с начала паллиативного ухода мама более не имела сил подняться с постели, перестала пить белковые коктейли и была способна лишь с трудом ворочать во рту непослушным языком. Я ежедневно меняла маме памперсы для взрослых, поила водой из детской бутылочки и начала колоть сильнодействующие обезболивающие, поскольку выписанные онкологом таблетки и пластыри уже не помогали. После опиоидных уколов большую часть дня мама беспробудно спала, а я сидела у её кровати и горько плакала, будучи не в силах ничего изменить. Моя мама была слишком молода, чтобы умереть, и должна была прожить в два раза дольше, нянча внуков, однако страшная болезнь лишила маму радости становления счастливой бабушкой.

Через шесть недель изрядно исхудавшая без приёма пищи мама стала похожа на высохший скелет с острыми скулами, впавшими щеками, запавшими глазами и свисающими с костей мышцами. В редкие часы бодрствования, когда мама приходила в себя по окончанию действия очередного укола, я давала ей немного попить из бутылочки, меняла памперс и ставила витаминную капельницу, стараясь поддержать ускользающие из мамы остатки жизни.

Я понимала, что конец близок, поэтому неоднократно пыталась поговорить с мамой по душам, чтобы сказать ей, как сильно я её люблю, будучи безгранично благодарна за то, что она вырастила меня человеком и в одиночку поставила на ноги. Но каждый раз, когда я начинала говорить, моё горло сжимал невидимый комок, а глаза предательски застилали слёзы, поток которых я была не в силах остановить. Лёжа на подушке, измождённая болезнью мама из последних сил поднимала свою испещрённую венами руку, напоминающую сухую ветвь дерева, и клала её на мою ладонь, едва членораздельно произнося всего несколько слов: – Сильные девочки не плачут.

На этом наша беседа по душам заканчивалась и, нежно целуя мамину ладонь, я мысленно возвращалась в детство, когда в ответ на мои слёзы по тому или иному поводу мама никогда не жалела меня и говорила, что слезами делу не поможешь. За все минувшие годы я так ни разу и не увидела маминых слёз, которой пришлось стать очень сильной, чтобы позаботиться о нас обеих. Отказывая мне в утешении, когда я его искала, мама хотела, чтобы я стала такой же крепкой, как она, и двигалась только вперёд, преодолевая любые испытания. Ей удалось вырастить меня приспособленной к выживанию в этом мире, однако всю жизнь мне не хватало маминого тепла, её заботливых объятий и искреннего разговора по душам, в котором мама отказала мне даже перед своей смертью, не желая предстать в моих глазах слабой.

На седьмую неделю паллиативного ухода у мамы стали синеть ноги на фоне отказа надпочечников. Даже сильнодействующих уколов перестало хватать маме на сутки, и она мучительно стонала по ночам от боли, умоляя вколоть ей очередную дозу. Выписанный онкологом анальгетик разрешалось колоть не чаще раза в сутки, поэтому я давала маме дополнительно обезболивающие таблетки, чтобы облегчить мамины страдания, и делала на утро новый укол, помещающий маму в милосердное беспамятство.

На опиоидных уколах и витаминных капельницах мама продержалась ещё две недели, приходя в себя на несколько часов в сутки, чтобы немигающе смотреть сквозь меня взглядом человека, жаждущего освобождения от своего уничтоженного болезнью тела. До сих пор, закрывая глаза, я то и дело вижу этот не поддающийся описанию взгляд находящегося между жизнью и смертью человека, и не могу сдержать слёз от переполняющей меня боли.

За несколько часов до смерти мама попросила дать ей кусочек шоколада. Моему удивлению не было предела, ведь к тому времени мама ничего не ела уже полтора месяца, и я с радостью положила ей в рот дольку тёмного шоколада. Мама принялась жадно рассасывать губами и языком горький шоколад, поскольку не могла откусить его зубами, и на секунду я поверила, что всё ещё может сложиться хорошо, если мама вновь начнёт есть и наберётся сил для противостояния убивающей её болезни.

Однако внезапно мама стала задыхаться и едва не захлебнулась заполнившей её рот слюной, поэтому мне пришлось спешно вытащить из её рта влажный кусочек шоколада, вкусом которого мама ненадолго сумела насладиться, прежде чем спустя несколько часов её не стало. Я какое-то время неотрывно смотрела в мамины погасшие глаза, пытаясь осознать произошедшее, после чего закрыла дрожащей ладонью мамины веки и расплакалась от овладевших мной эмоций.

Только я знала, насколько тяжёлый груз, который я носила в себе с раннего детства на протяжении почти двух десятилетий, в одночасье свалился с моих плеч. Испытывая облегчение от того, что мама больше не страдает, я одновременно радовалась внезапно открывшемуся мне осознанию того, что смерти нет. Все эти годы со дня гибели котёнка под колёсами автобуса я ужасно боялась смерти, а когда вновь заглянула ей в глаза, то от моего страха не осталась и следа. Тело моей мамы неподвижно лежало передо мной, но я точно знала, что то, что делало мою маму ею, оставило её бренную оболочку и продолжило жить дальше, отправившись в место, именуемое людьми раем.

В тот день, ровно год назад, я впервые осознала, что все мы вечны и не можем умереть, на время приходя в этот мир, чтобы попытаться сделать его чуточку лучше и оставить после себя немного больше света и добра, чем было в этом мире до нас, после чего наша бессмертная душа возвращается в свою небесную обитель. Впервые взглянув на смерть не как на неизбежное зло, а как на бережно переводящего нас за руку из одного мира в другой проводника, я оставила свой страх позади и обрела в душе утраченный в детстве мир и покой.

После маминых похорон я продолжила мысленно общаться с её душой, чувствуя, что у моей мамы всё хорошо, и она, наконец, может позволить себе больше не быть всё время сильной. Затем я вернулась на работу и проводила по пятьдесят часов в неделю за плитой, готовя для многочисленных посетителей ресторана домашней кухни. Моя жизнь стала возвращаться в привычное русло, равномерно распределяясь между отдыхом и работой, однако вскоре я поняла, что болезненный уход мамы из жизни оставил в моём сердце зияющую пустоту, которую я была не в силах заполнить работой. Я более не испытывала прежней радости и удовлетворения от того, что готовила для людей еду, и чувствовала, что в моей жизни не хватает чего-то очень важного, без наличия чего я не могла двигаться дальше и быть собой.

Я не знала, что мне делать и стала медленно, но верно впадать в уныние, пока судьба не подала мне важный знак. Через пару месяцев после маминых похорон в ресторан, где я работаю, пришла пожилая женщина, страдающая болезнью Паркинсона. Я видела, как седая голова бабушки мерно раскачивалась взад-вперёд, а её скрюченные узловатые пальцы дрожали, словно пересчитывали незримые глазу монеты. Бабушке было трудно есть самой, поскольку ложка в её непослушной руке непрерывно выплясывала в воздухе, отказываясь помещать пищу в раскрытый рот.

Поскольку у меня начался обеденный перерыв, я подошла к пожилой женщине и предложила ей свою помощь. Бабушка согласилась, и я покормила её с ложки, пока тарелка пожилой женщины не опустела, и она расцвела передо мной в благодарной улыбке, назвав меня своим спасителем. В тот момент я испытала непередаваемое счастье, растёкшееся в моей груди приятным теплом, и снова почувствовала себя живой и полноценной.

Когда бабушка ушла, я поняла, что хочу заботиться о людях, которые в силу состояния своего здоровья не способны ухаживать за собой сами. Получив опыт паллиативного ухода за мамой, я осознала, что после её смерти мне не хватает заботы о тяжелобольных людях, оказание которой наполняет мою жизнь особым смыслом. Так, я стала внештатным сотрудником социальной службы, ухаживая на протяжении последних десяти месяцев на волонтёрской основе за парой немощных стариков, проживающих в моём районе. Раз в неделю, по субботам, я прихожу к своим лежачим подопечным на дом и, как могу, облегчаю их жизнь, пытаясь привнести в далёкую от счастья жизнь угасающих стариков немного радости и душевного тепла.

Глава 2. Ментоловая мазь

Сегодня суббота, и я стою на лестничной клетке жилой пятиэтажки с двумя пакетами в руках. В одном из них набор сухих продуктов, предоставляемых социальной службой малоимущим людям при государственном финансировании, а в другом – упаковка памперсов для женщин и влажные салфетки для новорождённых. Поставив увесистые пакеты на пол, я достаю из кармана тюбик с ментоловой мазью и щедро наношу её себе под нос, дабы не чувствовать никакие другие запахи. Затем я открываю предоставленным мне социальной службой ключом видавшую виды деревянную дверь и захожу в небольшую квартиру моей первой подопечной.

Тёте Лене за семьдесят и после смерти мужа и единственной дочери пожилая женщина доживает свои дни в четырёх стенах своей ветхой однушки. У тёти Лены диабет, приведший её к слепоте и ампутации обеих стоп, по причине чего бабушка не способна заботиться о себе сама и находится под присмотром соседки и социальной службы, работники которой навещают тётю Лену дважды в неделю. Сегодня моя очередь и, оказавшись в тёмной прихожей, я первым делом громко приветствую лежащую в кровати бабушку, дабы известить её о своём приходе.

Затем я захожу на крохотную кухню и, положив на стол принесённые мной пакеты, выкладываю из одного из них в кухонный шкаф макароны, рис, гречку, овсяные хлопья, манную и кукурузную крупу. Затем я грею на плите чайник и заливаю в кружке кипятком пакетик чая для диабетиков, после чего отвариваю в сотейнике порцию гречки и перемешиваю готовую крупу с найденным в холодильнике творогом.

За покупку тёте Лене молочных продуктов, мяса и овощей отвечает соседка бабушки – тётя Аня, которой я еженедельно выделяю некоторую сумму из своей зарплаты, дабы прикованная к кровати тётя Лена могла полноценно питаться, не ограничивая свой рацион скудным набором из бесплатных каш и круп. Пенсия бабушки, поступающая на счёт социальной службы, уходит на оплату коммунальных платежей, поэтому мы с тётей Аней добровольно взяли на себя обязанность по покупке и приготовлению еды, а также кормлению беспомощной тёти Лены.

Оставив на кухонном столе остывающую кашу и чай, я взяла из второго пакета влажные салфетки и памперсы, после чего зашла в единственную комнату квартиры и подошла к смотрящей в потолок бабушке. От вида потерянной тёти Лены мне тут же вспомнилась мама, которая так же неподвижно лежала в своей постели перед смертью и неотрывно смотрела в никуда, дожидаясь освобождения из своего тела. Сглотнув образовавшийся в горле комок, я заметила, что одеяло пожилой женщины лежало на полу, а её полный памперс съехал с бёдер и повис мёртвым грузом между ног тёти Лены, напоминая с виду коровье вымя.

Простыня на кровати бабушки была пропитана мочой и перепачкана фекалиями, от едкого запаха которых меня тут же вырвало, когда я впервые пришла к своей подопечной десять месяцев назад. Тогда я ещё не знала, что лучшим другом социального работника является ментоловая мазь, позволяющая перебивать даже самый тяжёлый смрад различных нечистот. Будучи на паллиативном уходе, моя мама не могла есть и лишь немного пила, поэтому её памперс никогда не был полным, а простынь всегда оставалась чистой вплоть до последнего дня маминой жизни.

– Мила? – с надеждой обратилась ко мне тётя Лена, приняв меня за свою давно умершую дочь, о чём бабушка не помнила по причине болезни Альцгеймера.

– Это я, Амелия, – напомнила я о своём присутствии пожилой женщине. – Подождите, я поменяю вам памперс и застелю новую простыню.

– Амелия, детка, я тебя не узнала, – рассеянно ответила мне тётя Лена, позволив стащить с себя тяжёлый памперс, снять с кровати грязную простынь и обтереть себя влажными салфетками для младенцев.

Когда свежая простынь и новый памперс вернули спальному месту бабушки и ей самой благопристойный вид, я бережно накрыла тётю Лену поднятым с пола одеялом, поставила грязное белье в стирку и измерила пожилой женщине сахар, дабы определить необходимую ей дозировку инсулина.

– Ваша соседка делала вам вчера вечером укол? – тревожно обратилась я к тёте Лене, увидев, что анализатор крови показал результат значительно выше 10 ммоль/л.

– Аня колит мне инсулин каждый вечер, когда приходит покормить после своей работы дворником, на которую недавно устроилась ради прибавки к пенсии, – ответила мне бабушка.

– А по утрам она делает вам укол?

– Больше нет. Аня уходит на работу в шесть утра, когда я ещё сплю.

– Это плохо, – бросила я напряжённый взгляд на чернеющие под лёгким одеялом обрубки ног пожилой женщины и сделала ей укол инсулина, понимая, что по причине отсутствия регулярных уколов растущая гангрена грозила вскоре лишить тётю Лену не только стоп, но и оставшейся части ног.

– Будь добра, детка, дай мне попить, – обратилась ко мне бабушка и указала рукой на стоящую рядом, на тумбочке, бутылочку с водой, от вида которой я снова невольно вспомнила маму и то, как поила её из похожей бутылочки для младенцев в последние недели маминой жизни.

– Я напою вас тёплым чаем и наполню вашу бутылочку водой, – ответила я пожилой женщине, заметив, что её бутылочка была пуста.

Спустя какое-то время я вернулась обратно из кухни к тёте Лене с заполненной отфильтрованной водой бутылочкой, кружкой травяного чая и тарелкой гречки с творогом, напоив бабушку и накормив её завтраком.

– Спасибо, детка, – поблагодарила меня незрячая пожилая женщина и обняла мою руку. – Что бы я без тебя делала.

– Я прихожу всего раз в неделю, а основная часть заботы о вас лежит на плечах тёти Ани, – скромно заметила я, погладив тётю Лену по руке.

– Да, Аня мне очень помогает. Дай Бог ей здоровья и тебе за то, что навещаешь меня и даешь Ане деньги на продукты. Я очень благодарна за твою доброту.

– Мне не сложно.

– Я каждый день молюсь, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты, кстати, ещё не вышла замуж? Семья очень важна для женщины, а время летит так незаметно, поэтому не затягивай с замужеством и ребёнком, пока ещё молода, – посоветовала мне бабушка и дружески похлопала по ноге.

– Спасибо, я подумаю, – ответила я тёте Лене, после чего оставила её в комнате, вымыла тарелку, поставила сушиться выстиранную простынь и в течение нескольких часов прибралась в квартире, приготовив пожилой женщине обед из имевшихся в её холодильнике продуктов. – Мне пора, тётя Лена. Была рада вас повидать.

– Мила? – заставила меня невольно вздрогнуть бабушка, снова спутав со своей дочерью. – Почему ты так редко заходишь? Побудь со мной ещё немного и дождись папу. Он скоро вернётся из магазина и обрадуется твоему приходу.

Заметив, что на незрячих глазах тёти Лены выступили слёзы, я не нашла в себе сил ответить ей отказом и решила подыграть пожилой женщине, дабы её успокоить.

– Конечно, я посижу с тобой, мама, – промолвила я и, присев рядом с бабушкой в потрёпанное временем кресло, ласково погладила её по седым волосам. – Прости, что редко заглядываю. Постараюсь навещать тебя чаще.

– И Антошку с собой приводи, – попросила меня тётя Лена. – Он, наверное, уже совсем большой.

– Да. Он постоянно тебя вспоминает, спрашивая, как там его любимая баба.

Заметив, что блестящие в глазах пожилой женщины слёзы сменились озарившей её лицо улыбкой, я неожиданно поймала себя на мысли, что Альцгеймер – не самая худшая болезнь, если позволяет человеку забыть худшие события его жизни.

Беременная дочь тёти Лены погибла много лет назад на пешеходном переходе, когда её сбил пьяный водитель, в то время как скончавшийся от инсульта муж бабушки был похоронен вместе с её дочерью и не рождённым внуком в общей семейной могиле. Однако в повреждённой болезнью памяти тёти Лены её дочь была по-прежнему жива, единственный внук успешно рос, а муж вот-вот должен вернуться из магазина с продуктами.

– Отдыхай мама, – сказала я тёте Лене и поцеловала её в лоб. – Всё будет хорошо.

Спустя полчаса, когда бабушка заснула, я оставила её одну в квартире и вышла на лестничную клетку пообщаться с живущей по соседству тётей Аней.

– Здравствуй, Амелия! – поприветствовала меня усеянная морщинами женщина лет шестидесяти семи с крашеными волосами и усталым видом. – Как твои дела?

– Доброе утро! Я в порядке, а вот тётя Лена не очень, – ответила я женщине. – У неё высокий сахар из-за того, что вы перестали колоть ей инсулин каждые двенадцать часов, и гангрена продолжает расти. Я очень прошу вас возобновить утренние уколы, чтобы ваша соседка полностью не лишилась ног, не умерла от инсульта или не впала в диабетическую кому от недостатка инсулина.

С этими словами я вытащила из кошелька купюру в сто евро и протянула её тёте Ане.

– Здесь в два раза больше, чем вы обычно мне даёте, – удивилась бабушка.

– Половина денег на продукты для вашей соседки, а половина вам за то, что вы будете вновь колоть тёте Лене инсулин дважды в день. Я буду давать вам эту сумму каждую неделю, если вы оставите свою подработку дворником и будете делать тёте Лене уколы вечером и утром.

– Но зачем вам это?! Лена вам чужой человек. Зачем вы даёте мне личные деньги, когда другие работники социальной службы не дали бы и одного евро, спокойно дождавшись смерти моей соседки?

Уместные вопросы пожилой женщины не застигли меня врасплох, ведь я и сама не раз задавала их себе, понимая, что было бы гораздо проще отпустить тётю Лену с миром к её родным на небеса, нежели пытаться отсрочивать неизбежное. Большинство моих коллег так бы и поступили, но в отличие от них я не могла себе этого позволить.

Год назад беспощадная болезнь отняла у меня мать, заставив меня расписаться в собственном бессилии. Я оказалась в состоянии лишь обеспечить маме достойный уход, но не смогла вырвать её из цепких лап смерти, поскольку было уже слишком поздно. Всё это время я корила себя за то, что не сумела сделать для мамы больше и, став волонтёром социальной службы, захотела избавиться от этого неприятного ощущения бессилия, будучи готова бороться за моих подопечных до конца.

Я знала, что в войне с неумолимым временем мне ни за что не одержать победу, однако была не готова сдаться без боя и вновь признать своё поражение. Психологически я нуждалась хотя бы в символичной победе жизни над смертью, даже если эта виктория носила бы лишь краткосрочный характер и была обречена вскоре обернуться для меня безоговорочной капитуляцией. Мне было жизненно необходимо вновь почувствовать себя сильной и доказать самой себе, что я способна на большее, чем мне удалось сделать в отношении собственной матери.

– Каждый из нас может однажды оказаться на месте тёте Лены, утратив дееспособность. Если это случится со мной, я хочу заслужить моральное право на то, чтобы обо мне кто-то заботился так же, как о тёте Лене, а не одиноко умирать в муках и забвении, – ответила я тёте Ане и вручила ей деньги. – Вы сделаете, как я прошу?

Взяв зелёную купюру, бабушка пообещала мне оставить свою подработку, чтобы вновь делать соседке необходимые той уколы инсулина дважды в день. Простившись с тётей Аней, я вышла из дома на улицу, села в свой подержанный седан и отправилась ко второму подопечному, проживающему всего в пяти минутах езды от тёти Лены.

Дядя Ваня был одиноким стариком, умирающим от рака лёгких, и являл собой воплощение несгибаемого упрямства, направленного на саморазрушение. После постановки смертельного диагноза дедушка не только не завязал с вредной привычкой, но и принялся курить в два раза усерднее назло нерадивой болезни. Подобное отношение дяди Вани к здоровью ожидаемо привело к прогрессированию мелкоклетчатого рака лёгких, сделав упрямого старика неразлучным с ворохом хлопчатобумажных полотенец, в которые дядя Ваня отхаркивал кровь из лёгких, отказавшись от химиотерапии, которая вызывала у дедушки постоянную тошноту, диарею и потерю аппетита.

Другие работники социальной службы не особо жаловали дядю Ваню из-за его стремления к приближению собственной кончины и бесконечной критики всех и каждого. Почти не встающий с постели старик, превращённый болезнью в жилистый скелет, неизменно находил в себе силы, чтобы поносить домоуправление, которое ежемесячно взимало с жильцов дома дяди Вани плату в накопительный фонд, собрав на своих счетах не один десяток тысяч евро. При этом домоуправление который год не могло привести в порядок испещрённое многочисленное ямами асфальтированное полотно у дома дедушки, постоянно засыпая его галькой вместо того, чтобы направить часть накоплений дома на укладку нового асфальта.

Помимо домоуправления, ни разу за время эксплуатации дома дяди Вани не осуществившего в нём косметический ремонт, старик любил предавать критике деятельность правительства, по вине которого, согласно мнению дяди Вани, ежегодно росли коммунальные тарифы и цены на продукты питания. Основная часть пенсии дедушки уходила на оплату коммунальных услуг и контрафактные сигареты, поэтому дядя Ваня числился малоимущим и питался в основном бесплатным набором сухих продуктов, предоставляемых социальной службой.

Каждую неделю я навещала по субботам расположенное в панельной девятиэтажке скромное жилище старика и первым делом открывала настежь окна в комнате дяди Вани, чтобы хоть немного выветрить запах крепких сигарет, от которого меня не спасала даже ментоловая мазь. Затем, слушая привычную критику из уст лежащего в постели дедушки, я меняла ему памперс, ставила на стирку дюжину окровавленных полотенец, убиралась в квартире и готовила обед.

Дядя Ваня тем временем эмоционально выражал мне свои замечания относительно стремительного сокращения численности населения Латвии по причине ежегодного превышения уровня смертности в стране над рождаемостью и повального отъезда трудоспособного населения в страны Западной Европы и Скандинавии. По подсчётам старика, если демографическая ситуация в стране кардинально не изменится в лучшую сторону, уже к концу текущего столетия Латвия будет представлять собой безлюдную территорию, свободную от населения. Особенно, если правительство вместо улучшения благосостояния жителей страны и принятия решительных мер по повышению рождаемости продолжит устраивать в Риге содомитские, по убеждению консервативного дяди Вани, прайды и открывать в столице новые гей клубы.

Терпеливо выслушивая критику всего, что так злило и огорчало доживающего свой век старика, я понимала, что, стоя на пороге смерти, люди часто смотрят на мир преимущественно в тёмных тонах, видя вокруг всё плохое и не замечая ничего хорошего. Когда же дядя Ваня наконец успокаивался, убедившись в том, что я теперь в курсе того, насколько ужасен катящийся в бездну мир, я кормила дедушку отваренной на воде овсянкой или сдобренной сахарным песком рисовой кашей. Сопротивляясь унизительному, по его представлениям, кормлению с ложечки, дядя Ваня утверждал, что подобное питание предназначено для маленьких детей и немощных стариков, а он ещё полон сил и готов дать фору молодым.

Неизменным завершением моего субботнего визита к старику являлось преподнесение ему купленного мной в магазине медовика. Как мне удалось выяснить, сладкий медовик являлся любимым десертом дядя Вани, который ему готовила в детстве мама. Поэтому стоило мне поместить в беззубый рот дедушки первую ложку многослойного десерта, как гротескная маска критика волшебным образом спадала с морщинистого лица дяди Вани и преображала его до неузнаваемости. Жуя голыми дёснами медовик, старик, казалось, достигал божественного просветления и дарил мне в ответ свою добрую улыбку и благодарность выцветших с годами голубых глаз.

В эти светлые мгновения дядя Ваня смотрел на меня, словно на родную мать, которая некогда баловала его любимым угощением, и мысленно возвращался в безоблачное детство. Та минута просветления, когда я становилась свидетелем настоящего дяди Вани и прикасалась к его не омрачённой тяготами земного бытия душе, была для меня совершенно бесценна и стоила того, чтобы закрывать глаза на прокуренное жилище дедушки и его критическое отношение к миру.

Забота об умирающих людях, чьи дни сочтены, а прожитая жизнь осталась лишь в поблекших воспоминаниях – далеко не праздник, которого с нетерпением ждёшь с наступлением выходных после тяжёлой рабочей недели. Тошнотворный запах мочи, фекалий и табака, стирка грязного белья, уборка и готовка для тех, кто прикован к постели – работа не для каждого. Однако она позволяет облегчить жизнь никому ненужных людей, ненадолго избавив их от пребывания в беспросветном одиночестве и давая возможность увидеть радужную тень их счастливого прошлого, в котором эти люди были молоды и исполнены надежд.