Текст книги "АССА и 2-АССА-2"

– Разламываем, – говорил он и разламывал ружье.

– Разламываем, – говорила Алика.

– Пистончик сюда.

– Сюда.

– Прицеливаемся.

– Прицеливаемся.

– Ты куда целишься? – спросил Бананан, не отрываясь от своего прицела.

– Я? Я в белый свет, как в копеечку. Я сроду никогда ни во что попасть не могла…

Алика выстрелила и не попала.

– А я в мельницу, – сказал Бананан и нажал спуск. Крылья мельницы завертелись.

– Тогда я в качели, – сказала Алика и тут же выстрелила: – Оп-па, опять мимо.

– А я опять попал. Все дело в том, что ты без очков…

Бананан снял с себя очки, протянул Алике:

– Надень.

– Так они же без стекол, – удивилась Алика.

– Главное – не стекла, главное – ощущать себя зрячим человеком. Ну, давай, прицеливайся… возьми чуть выше, правее…

– Оп-па, – Алика нажала курок, – смотри-ка ты, попала.

– Ну, а теперь я в зайчика.

Бананан выстрелил в зайчика, зайчик опрокинулся лапками в небеса.

Потом решили проехаться по старой канатной дороге. В кабинку вскакивали на ходу.

– И шоб кабину не качать, – напутствовал вслед служитель.

Кабина слегка болталась в воздухе, потихоньку успокаивалась.

– Да, юг, а не жарко, – оглядевшись, сказала Алика, и Бананан протянул ей свой плащ.

– А что тут удивительного, все-таки зима. Держи.

Кабинка плыла над тихим пустынным городом.

 
Под небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой,
А в городе том сад, все травы да цветы,
Гуляют там животные невиданной красы,
Одно, как желтый огнегривый лев,
Другое – вол, исполненный очей,
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
 

Алика глядела по сторонам и вниз, но всюду было пусто, а дома казались нежилыми. Бананан головой не вертел, глядел на Алику.

 
А в небе голубом горит одна звезда.
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят,
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.
Тебя там встретит огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей,
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый…
 

Крымов, не снимая плаща и в кроссовках, лежал на постели в их номере. В номере было темно, и только одна лампочка горела над головой Крымова. Крымов продолжал читать «Грань веков».

«За этим столом скоро сойдутся те, кто знает либо подозревает, и те, кто будет схвачен заговорщиками, кто еще не ведает, что станет важным действующим лицом предстоящей страшной ночи».

Крымов, как бы слыша голос автора, хорошо представлял себе и огромный зал Михайловского замка, и тот роковой ужин, где во главе стола должен был вот-вот появиться император Павел I.

«К девяти часам Павел I выйдет к ужину. За вечерним столом накрыты девятнадцать кувертов, приглашены великие князья Александр и Константин с женами, великая княгиня Мария Павловна, жена главного заговорщика статс-дама Пален. Здесь Кутузов, Строганов, Нарышкин, обер-камергер граф Шереметев, шталмейстер Муханов, сенатор князь Юсупов…»

И вот все перечисленные уже за столом, звон вилок, стаканов, негромкие голоса, обменивающиеся ничего не значащими репликами по-французски.

– Сударь, что с вами сегодня? – учтиво спросил сидящего рядом великого князя Александра император.

– Государь, я не очень хорошо себя чувствую.

– Ну, в таком случае обратитесь к врачу и полечитесь, нельзя запускать болезнь. За исполнение всех ваших желаний, сын мой.

Государь поднял бокал, великий князь поклонился:

– Благодарю, государь!

– Сегодня очень странный день. С самого утра мне не хватает воздуху. Кажется, что меня кто-то душит, – не повышая голоса, поделился с присутствующими государь.

– Вероятно, это действие оттепели, государь, – ласково предположил кто-то, и Павел охотно согласился.

– Вероятно, вероятно…

Государь встал из-за стола, бросил салфетку, оглядел ужинающих:

– На тот свет иттить – не котомки шить…

Государь поклонился, повернулся и неспешными шагами удалился к себе в покои.

Шел 1801 год, было второе марта, девять часов пополудни, город тогда назывался Санктъ-Петербургъ.

Крымов продолжал читать, но услышав тихий скрип входной двери, немедленно бросил книгу и потушил свет над кроватью. Алика прошла сквозь комнаты темного номера, света нигде не включая. В спальне в темноте спросила:

– Андрей, ты спишь?

Но никто ей не ответил. Крымов при ее приближении почему-то бесшумно поднялся с постели и скользнул в прихожую. Уже оттуда, не выдавая себя, наблюдал сквозь приоткрытые двери. Алика подошла к телефону в гостиной, набрала номер, немного подождала, а потом тихим голосом сказала в трубку:

– Я! Шесть! Женский! А ты почему серьгу не носишь?

Был вечер, но Бананан тоже не спал. Говорил с Аликой, нацепив на голову разноцветный парик. За окном, весь в праздничных огнях, стоял у причала огромный пароход. На пароходе играла музыка.

Алика повесила трубку и опять спросила в никуда:

– Андрей, спишь?

Крымов бесшумно открыл входную дверь, вышел в коридор и прикрыл дверь за собой.

Он спустился по гостиничной лестнице и черным ходом вышел в гостиничный двор. Пройдя сквозь него, хотел открыть какую-то дверь, но дверь была заперта. Тогда он ударил по стеклу кулаком, стекло рассыпалось, он аккуратно засунул руку и попытался открыть дверь с другой стороны. Но и это ему не удалось. Тогда, оглядевшись по сторонам, он обнаружил пожарную лестницу, ведущую на крышу. Подтянувшись на руках, он легко забросил тело на лестничные перила. Ловко перебирая руками и ногами, вскарабкался по лестнице на крышу и там исчез. Начинало светать.

Крымов быстрыми шагами, как будто бы зная, куда идет, двигался по рассветному переулку. Свернул за угол и затих там у груды проволочных ящиков из-под молока. Из-за другого угла переулка вывернуло и тут же со свистом затормозило такси. Из него вылез Вадим, тот самый парень в плаще, который плыл с Крымовым на пароходе, а потом поселился у Бананана. Вадим бросился сначала в одну сторону переулка, потом в другую. Когда тот проходил мимо угла, за которым прятался Крымов, Крымов схватил Вадима за плащ, другой рукой за горло, прижал к кирпичной стене. Вадим задыхался:

– Погодите, Крымов, умоляю, Крымов, клянусь, Крымов, проверьте, я человек Карлоева. Но я не могу, я не хочу с ним. Он обречен.

Я хочу с вами. Крымов, я пригожусь. У меня есть доказательства.

Крымов рук с горла не отпускал, наоборот, сжимал все крепче. Вадим едва слышно пытался продолжать:

– Карлоев женат на Елене Гуль, вы ее знаете, позвоните.

– Кто баба? – спросил Крымов, рук с горла не отпуская.

– Дура приблудная, пусто-пусто! Крыша!

Крымов отпустил руки, хотел уйти, но вернулся, а возвращаясь, зачем-то ударил кулаком по водосточной трубе:

– И не вздумай ходить за мной, убью! Жди! Я тебя сам найду, завтра вечером. Где пацан живет?..

Крымов стоял в комнате Бананана. Бананан спал, безмятежно сложив ладошки у себя под щекой. Крымов рассматривал его, стоя рядом, опять не снимая плаща и засунув руки в карманы. Не будил.

 
Мы стояли на плоскости,
с переменным углом отраженья,
наблюдая закон,
приводящий пейзажи в движенье,
повторяя слова, лишенные всякого смысла,
но без напряженья, без напряженья.
 

Бананан безмятежно продолжал спать.

Сон № 1

Снилось Бананану нечто сильно неопределенное. Какие-то цветные точечки, бегая друг против друга, вдруг сливались в цветные же пятна, но уже другие, меняясь – синие на красные, желтые на зеленые… Потом пятна рассыпались, образовывая бегущие друг за другом длинные линии. А линии эти, в свою очередь, опять рассыпались на бегущие точки, и все начиналось сначала.

Алика проснулась у себя в номере, удивилась отсутствию Крымова. Рассвет только начинался, но Алике спать не хотелось. Она вышла на балкон. Зимнее море продолжало шуметь.

Крымов медленно, как в музее, обходил комнату Бананана. Он внимательно рассмотрел и Юрия Гагарина, и Ника Кейва, и всякое другое, и даже свинью с оттягивающимся носом. Бананана он по-прежнему не будил. О чем-то думал.

 
Их несколько здесь,
измеряющих время звучаньем,
На хороший вопрос готовых ответить мычаньем.
И глядя вокруг, я вижу, что их появленье
Весьма не случайно, весьма не случайно.
 

Алика продолжала стоять на балконе их номера в «Ореанде». Смутное предчувствие какой-то неясной беды не давало ей уйти внутрь, лечь и снова заснуть.

 
Мы стояли на плоскости,
с переменным углом отраженья,
наблюдая закон, приводящий пейзажи в движенье.
Повторяя слова, лишенные всякого смысла,
но без напряженья, без напряженья.
 

Крымов взял сифон, подошел к постели Бананана, еще подумал и все-таки нажал сифонный крючок. Пенная струйка холодной воды ударила в шею Бананана. Он ошалело вскочил, закричав.

– Серьгу-то на ночь снимаешь? – спросил Крымов.

– Снимаю, – пробормотал Бананан, не понимая со сна, как здесь оказался Крымов, чего он от него хочет.

– Пойдем, искупаемся, – предложил Крымов.

На городском пляже не было ни души. Волны болтали кусочки льда. Крымов и Бананан раздевались, не глядя друг на друга. Крымов был в фирменных плавках, Бананан в семейных трусах в цветочек. Продолжая молчать, подошли к морю, прыгнули в ледяную воду. Плыли рядом, довольно долго.

– Не страшно? – наконец спросил Бананана Крымов, не переставая плыть.

– Чего? – не понял вопроса Бананан.

– Далеко отплыли. Берега не видно, – уточнил Крымов, – ногу сведет – и каюк…

– Нет, не страшно, – ответил Бананан.

– Ну хорошо, поплыли дальше, – решил Крымов.

Плыли дальше. Бананан отставал, а потом, задыхаясь, даже хлебнул воды.

– Ладно, поплыли назад, – пожалел его Крымов, – давай, цепляйся за плечо.

Бананан с усилием помотал головой:

– Нет.

– Да цепляйся, утонешь!

Бананан уже молча продолжал мотать головой. Тогда Крымов вдруг накрыл его ладонью – и нажал. Бананан тут же скрылся под водой. Крымов нырнул и вытащил пацана назад.

– Вы что? – обалдело спросил его Бананан, пуская воду изо рта и из носа.

– Ничего. Так. Показал тебе кое-что на память.

Бананан, ничего не соображая, вертел головой, отплевывался, время от времени погружаясь под воду теперь уже сам по себе.

– Поплыли назад, давай! – приказал Крымов и, не дожидаясь ответа, развернулся и поплыл к берегу. Бананан, сильно отставая, за ним. Наконец вылезли. Крымов как ни в чем не бывало, Бананан – еле живой, тяжело дыша, отфыркивался. Оба присели на холодный парапет.

– Лошадей любишь? – вдруг спросил Крымов Бананана, и тот, не понимая вопроса, ответил:

– Люблю.

– Ну хорошо. Тогда продолжим на ипподроме…

Крымов стянул с себя свитер, положил руку на стол. Алика надела на руку ему манжетку. Алика с профессиональной уверенностью мерила Крымову давление.

– Ну, сколько там? – спросил Крымов с довольно равнодушной интонацией.

– Нормальное. Сто двадцать на восемьдесят. А что все-таки случилось? – отвечала Алика, снимая манжет.

– Да ничего, просто мы решили поплавать. – Крымов раздраженно прошел в соседнюю комнату гостиничного люкса, на ходу закинув свитер в угол.

– С кем?

– Да с этим твоим Банананом.

– Что с ним? – Алика поняла, что утреннее предчувствие ее не обмануло.

– Да ничего. Просто поплавали. На море штиль. Вода уже холодная. А чего ты так волнуешься?

– Ничего, – отвечала Алика, пытаясь сохранить интонации спокойными, – я просто спрашиваю, что с ним.

– Да ничего с ним. Я его вытащил. Хотел бросить, но потом вытащил. Сохнет дома…

А Бананан, пошатываясь, все в тех же семейных трусах в цветочек, босым брел по лужам с талым снегом домой. По лестнице он еле поднялся. С трудом толкнул дверь в коридор. Шатаясь от стенки к стенке, прошел к себе в комнату, стукнув головой в «железный занавес», прошел внутрь и, не добредя до кровати, без сил рухнул на пол.

Алика из гостиной, где только что мерила давление Крымову, набрала номер телефона Бананана. Загудели длинные гудки.

Укрепленный на стенке в коридоре квартиры Бананана, звонил телефон. Бананан, по-прежнему не двигаясь, обессилено лежал на полу.

Алика продолжала держать трубку у уха, безнадежно уже слушая длинные гудки. Положив наконец трубку на рычаг, Алика прошла в спальню. Крымов валялся лицом вниз посередине постели.

– Возьми одеколон. Потри мне виски. Голова болит, – сказал Крымов, не поднимая лица.

Алика сомнамбулически прошла в ванную, взяла на полке флакончик с одеколоном. Опять зашла в спальню, села к Крымову на постель. Брызнула одеколоном себе в ладонь. Тронула ему виски.

– Хорошо, – довольно пробормотал Крымов. И тут Алика, совсем не понимая, что делает, плеснула ему из горлышка одеколоном прямо в глаза.

– А-а-а!.. – заорал Крымов от нечеловеческой боли и жжения. – Ты что? С ума сошла? – Он размахнулся, не открывая глаз, и ударил Алику по лицу. Она слетела с кровати и, перекувырнувшись через голову, упала у балконной двери. Крымов с трудом разлепил глаза. Встал, прошел к Алике, помог ей подняться. Алика бессильно привалилась к нему. Он погладил ей голову:

– Ну что ты? Ну прекрати. Что? Я тебе сделал больно? Ну извини. Ну прости меня…

Алика плакала, вздрагивая, не отрывая головы от крымовского плеча.

– Это ты прости меня, прости…

На набережной Ялты засинели сумерки. Бананан болтался по набережной, ел пирожок с повидлом. Издалека видел, как из какого-то кафе вышли Крымов и Алика. Разумеется, ему даже в голову не пришло подойти к ним. Глядел издалека, как Крымов кормил чаек, чайки галдели, а Алика молча стояла рядом. Тут к Бананану неспешно подошел милиционер.

– Что у тебя в ухе? – поинтересовался милиционер.

– Это? – спросил Бананан и тронул пальцами обернутую в полиэтилен их фотографию с Аликой. – Это серьга.

– Нужно снять, – сказал милиционер.

– Зачем?

– Не положено. Надо снять.

Чайки продолжали галдеть. Крымов бросал им хлеб.

– Смотри, смотри, – говорил он Алике и кивал на птиц, – погляди, какие мерзавки! Ах, красавицы!

Алика безучастно глядела в море.

Милиционер привел Бананана к местному отделению милиции.

– Проходи, не стесняйся. Вперед.

Прошли через мотоциклы, попали внутрь. Дежурный кричал кому-то в трубку:

– 345,345, Зубкова-четыре на связь. 345,345, Зубкова-четыре на связь.

– Опять они на набережной с серьгами, – пожаловался милиционер дежурному, кивнув головой на серьгу Бананана. – Когда это кончится?

Дежурный равнодушно глядел.

– Сними серьгу, – сказал он ненастойчиво.

– Зачем? – тоже ненастойчиво отвечал Бананан.

– Некрасиво… Сними! Не хочешь?

Бананан отрицательно покачал головой.

– Ну, тогда… – продолжал дежурный и показал милиционеру на дверь в «обезьяннике», – тогда снимай с него ремень и шнурки. Красиков, проведи его…

Бананана затолкали в тесный «обезьянник», где уже сидел какой-то тип с сизым фингалом под левым глазом. Дежурному он опять попался на глаза.

– Теща утверждает, что вы, Баранов, систематически ее избиваете, – устало обратился к нему дежурный. – Это на вас уже какое заявление, Баранов, а?..

– Систематически? – удивился Баранов.

– Ты, Баранов, кончай здесь дурочку валять, мы будем оформлять тебя, Баранов.

– За что? – будто бы удивился Баранов.

– За хулиганство.

– Ну это уж дудки, капитан. У тебя ничего не выйдет. Я рабочий человек. Я весь в мозолях.

Баранова вывели из «обезьянника», повели по крашеному коридору в КПЗ. По пути сопровождающий его милиционер стал что-то шептать Баранову на ухо.

– Ну давай, – согласился Баранов не очень уверенно. – А не надуете, братки?

– Вперед! Во вторую, – продолжал милиционер, звеня ключами и отворяя двери в камеру. – Проходи. Вперед!

Баранов прошел в камеру, и дверь за ним захлопнулась. Длинным железным ключом милиционер закрыл дверь.

Через какое-то время этим же коридором к той же камере провели Бананана.

– Стой! – скомандовал милиционер и толкнул Бананана в спину. – Заходи!

Бананан зашел в камеру, где на настиле уже сидел Баранов.

Бананан сел у окна, как бы Баранова не замечая.

– За что сидишь? – спросил его Баранов.

– За серьгу, – отвечал Бананан.

– За серьгу – это правильно, – подумав, одобрил Баранов, – тут я власть поддерживаю, а ты ее сними…

– Зачем?

– Понимаешь, – задумчиво сказал Баранов и продолжал, истерически накачивая тон, – мне по хрену, что ты там носишь. Хоть засунь себе в задницу два пера и можешь выбрыкиваться…

Бананан глядел на него, как на умалишенного.

– Можете все выбрыкиваться, – заорал Баранов совсем по-сумасшедшему и повалился на пол, дергая руками и нога ми. – Ты изменил народу. Ты державу позоришь, вы все, все…

Милиционер с удовольствием наблюдал истерику, стоя в коридоре у глазка камеры. Тут Баранов ловко поднялся на ноги, схватил Бананана за горло и повалил на пол, душа.

– Ты против державы, гад! Ты гад, гад, гад!.. – Баранов колотил в пол головой Бананана: – Тебя народ кормит, поит, а ты? Сволочь! Сволочь! Ненавижу вас, гады! Гады!

Да, я рабочий! Посмотри, вот мои трудовые руки.

Милиционер с удовольствием топтался у глазка камеры.

– А-а! Ты на меня не смотришь? – продолжал орать Баранов, и изо рта его повалила пена. – Ты ненавидишь народ, гад! Сволочь! Тебе по фигу народ! А может быть, ты пидор? Ну скажи, ты пидор?

– Сам ты пидор! – ответил Бананан и вырвался из барановских объятий.

– Это я пидор? – совсем уже обезумев, проорал Баранов. – Ах ты же сука!

И Баранов снова навалился на Бананана. По-прежнему топчась у дверей камеры, не отрывая глаза от глазка, милиционер щелкнул электрическим выключателем. Свет внутри камеры потух, и еще долго в темноте раздавались звуки ударов, стук головы о доски и о стены и крики.

Избитый Бананан стоял перед зеркалом у себя дома, едва прикасаясь, трогал пальцами свой свежий фингал. Серьга по-прежнему висела в ухе. Бананан прошелся по собственной комнате, взял за горло резиновую змею, растянул:

– Не для денег родившийся футурист Владимир Маяковский!

В комнате у матери работал телевизор. Бабушка парила ноги, опустив их в таз. Бананан сидел на соседнем стуле, тихонько наигрывая на балалайке. Теледиктор из телевизора сообщал:

– За личный вклад в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне. В декабре 1976 года, в день своего семидесятилетия, председатель Совета обороны СССР, Маршал Советского Союза Леонид Ильич Брежнев был награжден также почетным оружием…

Бананан, мать и бабушка наблюдали, как Брежнев, прослезясь, целует клинок только что подаренной ему шашки.

– Почетным оружием с золотым изображением герба СССР!..

Играть на балалайке Бананан не прекращал.

Крымов и Вадим сидели на алюминиевых стульях дешевенькой забегаловки. Вадим тыкал алюминиевой вилкой в темные пельмени. Крымов пельменей не ел.

– Я проверил, – говорил Крымов Вадиму, – Гуль вас знает. Но по телефону ведь не видно. Надо повидаться, посмотреть друг на друга. Глазами посмотреть. Но это послезавтра. А сейчас возьмешь вот этот пакет… – Крымов протянул Вадиму объемный тяжелый сверток, где что-то было завернуто в старую, почерневшую от времени газету.

Вадим сверток взял. Тогда Крымов кивнул головой за окно.

– Вот видишь этот подъезд? Войдешь туда, поднимешься по лестнице на последний этаж. Дверь направо, отдашь пакет, скажешь, от Свана.

– От Свана? – переспросил Вадим.

– От Свана, – подтвердил Крымов.

Вадим, озираясь, поднимался по крутой старенькой лестнице. В руках у него был пакет. На третьем этаже Вадим постучался в какую-то квартиру. Открыла чистенькая старушка.

– Простите, от вас можно позвонить по телефону? – спросил ее Вадим.

– Да нас уже давно от телефонов отрезали, мы на слом идем…

– Извините.

– Пожалуйста.

Вадим понял, что деваться ему некуда и ничего никому сообщить нельзя. Нужно идти туда, куда велел Крымов. Поднявшись на самый верх, Вадим позвонил в дверь. Открыл здоровенный амбал с почти лысой головой.

– Я от Свана, – сказал амбалу Вадим.

– Я знаю, – дружелюбно ответил амбал, – проходите, вот у меня чайничек свистит.

Вошли в длинный коридор со множеством дверей по сторонам. Свернули в одну. Это была коммунальная кухня. В кухне у плиты едва колготилась какая-то божья старушенция.

– Как живешь, Гошенька? – ласково спросила амбала старушенция.

– Согласно здоровью и полученному образованию, – отвечал амбал и выключил в кухне свет. – Идемте.

– А зачем вы свет выключили? – удивился Вадим, показывая в сторону старушки.

– А бабке все равно. Она слепая, – отвечал амбал, и они вместе проследовали вдаль по коридору.

У какой-то из дверей остановились. Амбал открыл дверь и пропустил Вадима внутрь комнаты.

– Заходите, пожалуйста.

Вадим огляделся. Комната была довольно странной, мебель в ней стояла не вдоль стен, как обычно, а внутри, деля ее на неравные клетушки. Работал телевизор. Передавали что-то про подводный мир. Вадим сел на предложенный стул.

– Вот. Сван просил передать, – сказал Вадим и протянул амбалу пакет. Амбал пакет осторожно взял.

– Пожалуйста, повернитесь ко мне спиной, – попросил Вадима амбал, начав развязывать пакет.

Вадим сел на стуле в обратную сторону.

– Пожалуйста. Так хорошо? – спросил Вадим.

– Хорошо, – похвалил амбал.

Развернув сверток, амбал вынул завернутый в газету кирпич.

– Вы уж извините, пожалуйста, – сказал амбал и, размахнувшись, ударил кирпичом Вадима по голове. Тот мешком свалился со стула, даже не дернувшись. Амбал выскочил в коридор.

– Чир! Шар! – крикнул амбал в глубь коридора, и из разных комнат на помощь ему выскочили двое. Один из них был совершенно лысым и голым по пояс.

– Помогите быстрее!

Вбежали в комнату. Стали переворачивать бездыханное тело.

– Только аккуратней, пожалуйста, – попросил амбал.

– Хорошо все сделаем, как конвой в зоне вяжет, – пообещал Чир. Шея его была перевязана несвежей белой тряпкой.

Амбал намочил марлю эфиром. Прижал мокрую марлю к лицу Вадима:

– Дыши, дыши, голубь! Сейчас мы тебе аппендицит вырежем.

Вадим по-прежнему не двигался.

– Надо воздуху ему напустить. А то, не дай бог, задохнется, – заботливо попросил Чира амбал, а тот влез на подоконник и открыл форточку.

На центральной улице Ялты, на троллейбусной остановке ожидали троллейбуса Крымов и Бананан. Вместо троллейбуса сначала на мотоцикле подъехал милиционер.

– Это что там у тебя в ухе? – строго спросил милиционер Бананана.

– Серьга, – отвечал Бананан.

– А ну сними сейчас же, – распорядился милиционер.

– Спокойно, лейтенант, – сказал милиционеру Крымов, – парнишка со мной.

– Виноват! – ответил милиционер и отдал Крымову честь.

В Симферополь Крымов и Бананан ехали в троллейбусе. Сидели на заднем сиденье. Крымов продолжал читать «Грань веков», а Бананан в очках без стекол пялился по сторонам.

– Я же тебя просил одеться поприличнее, – сказал Бананану Крымов, покосившись на него.

– А я и оделся поприличнее. Во всяком случае, я старался.

Крымов опять уткнулся в книгу.

А у Михайловского замка тем временем наступила ночь. В ночи куда-то скакали всадники, бежали солдаты с зажженными факелами.

Казалось, Крымов слышал голос автора:

«Солдаты бегут по дворцу. Граф Пален приводит в давно задуманное движение несколько десятков офицеров. Это грозная, сокрушающая сила, которая должна вторгнуться во дворец, окруженный безмолвно повинующимися солдатами».

А ничего не подозревающий Павел I перед сном купался в огромном дощатом чане, похожем на гигантскую бочку.

«Петербуржская полночь. Стремительно движутся две колонны офицеров и несколько гвардейских батальонов. Две колонны должны сомкнуться во дворце».

Тогда шел 1801 год, было 12 марта, один час пополуночи, город тогда назывался Санктъ-Петербургъ.

А солдаты с горящими факелами все бежали бесконечными переходами, лестницами и залами Михайловского замка.

«Вскоре после полуночи заговор был обеспечен. Спящий Павел находился уже в двойном окружении. Колонна Беннигсена, Зубова вошла во дворец через Рождественские ворота… итак, царь находится в двойном кольце убийц. Не уйти».

А в круглый зал, где только что принимал ванну Павел, уже вломились заговорщики. Но Павла они не нашли. Увидели лишь разбросанную там и сям царскую одежду.

– Гнездо тепло, – сказал Беннигсен, – птица близко. Птица близко, господа.

Заговорщики метались по круглому залу, и один из них вдруг обнаружил императора, спрятавшегося в камине.

– О-ля-ля! – обрадовались заговорщики. – Выходите, государь!

Официальную речь начал Платон Зубов:

– Государь, вы мой пленник. И вашему царствованию пришел конец, откажитесь от престола и немедленно подпишите акт отречения в пользу великого князя Александра.

– Опомнитесь, Платон Александрович! – негромко возражал ему Павел.

– Пишите, государь, пишите! – раздраженно продолжал Зубов и совал государю бумагу.

– Я ничего не подпишу, – слабо продолжал возражать Павел, – я ничего не подпишу.

– Ты больше не император! – вдруг заорал на него Беннигсен, обращаясь и вовсе на «ты». – Александр наш государь.

– Я ничего не подпишу, – продолжал бормотать Павел и качал головой.

– Полно с ним разговаривать, князь, – крикнул Зубов, – сегодня он подпишет все, что мы захотим, а уже завтра мы будем болтаться в петлях.

– Я ничего не подпишу, господа! Я ничего не подпишу!

– Чего ты так кричишь? – почти хулигански спросил императора Зубов. – И прекрати размахивать руками!

– Ох, ох, нет, не могу видеть, – вдруг по-бабьи запричитал кто-то из заговорщиков. – Не могу видеть, не могу видеть!..

– Как? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Жребий брошен.

Кто-то из офицеров снял с крюка форменный шарф императора:

– Шарф, господа, шарф. Держите шарф!

Уже через секунду Павла душили его же шарфом, тот стонал, задыхался, сопротивляясь. И тогда императора ударили тяжелой табакеркой в висок. Это решило исход дела. Император замертво упал к их ногам.

Троллейбус не торопясь продолжал двигаться к Симферополю. Крымов читал, Бананан глядел по сторонам, время от времени – на Крымова.

– Нравится книга? – спросил он без интереса.

– Ну, временами скучно, но поучительно, – отвечал Крымов тоже вяло. – А ты что, действительно сам эти песни сочиняешь?

– Да нет, что вы! – удивился Бананан. – Только такой необразованный мурзик, как вы, может не знать песен Гребенщикова.

– А кто это?

– Бог! От него сияние исходит.

Крымов помолчал, но возражать не стал.

– У тебя что, в очках стекол нет? – спросил Крымов Бананана.

– Угу, – сказал Бананан и ткнул растопыренными пальцами в дырки, где должны были быть стекла.

– Взрослый человек, – пожалел его Крымов, – мешок на ухе, в очках стекол нет…

Примечания:

Мурзик – то же, что Папик.

Гребенщиков Борис Борисович – родился 27/ХII 1953 года, русский советский поэт, композитор, руководитель группы «Аквариум».

Когда пришли на симферопольский ипподром, Крымов почти сразу встретил Аркадия.

– Жуков пойдет в тройку, – сообщил Аркадий Крымову, – Белов подтвердит. Четыре-девять-два в систему. Понял? Четыре-девять-два.

– Четыре-девять-два, – повторил Крымов, запоминая.

– Шестью шесть тридцать шесть, – продолжал Аркадий. – В пяти кассах. Дураков ставить на Тараскина нету…

– А Жуков?

– А Жукову все равно. Он все сделает. Так сколько же это будет?

– Все твои, сумму можешь проверить в кассе.

– Хорошо. Я проверю, – сказал Аркадий с недоброй интонацией и приподнял, прощаясь, над лысой головой кепку.

Крымов двинулся к выходу конюшни, а Аркадий в другую сторону, в каптерку жокеев.

– Да-да! Войдите, – ответил на его стук в дверь жокей, уже облаченный в форму.

– О-о-о! Мишаня! – обрадовался ему Аркадий.

– Аркадий Петрович!

– Сколько лет, сколько зим?

Аркадий и жокей обнялись.

Потом все вместе обнаружились на переполненной трибуне ипподрома: Аркадий, Крымов и Бананан.

– На втором месте второй номер, Плот. Две минуты, двадцать шесть и одна десятая секунды… – сказал диктор в ипподромное радио.

– Все будет нормально, – успокоил Крымова Аркадий, – он уже дал маяк подтверждения. Жуков тоже сольет езду…

– Я могу идти в кассу? – спросил Аркадия Крымов.

– Да, – определенно ответил ему Аркадий.

– Две минуты двадцать восемь и семь десятых секунды, – продолжал бубнить по радио диктор, а трибуны время от времени орали.

– Играешь? – спросил Бананана Крымов.

– Ага, я уже восемь раз сыграл… – отвечал раскрасневшийся от возбуждения Бананан.

– Выиграл?

– Нет! А вы?

– Я в азартные игры не играю…

– Сейчас пойду в кассу, на пятый поставлю…

– Поставь четыре-девять-два, в систему. Тройной экспресс. На, – Крымов протянул Бананану пачку денег, – потом отдашь, постарайся сыграть всех…

– А не прогорим? – поинтересовался Бананан, косясь на деньги в своих руках.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское…

Побежали лошади. Начался новый заезд. Кто кого побеждал, долго понять невозможно было. Потом ударил колокол, и на трибунах опять раздался вой, не то радости, не то печали.

Крымов и Бананан вошли в кассы ипподрома. Зимний ветер носил по полу бумажки. У касс народу почти не было.

– Поздравляю, выигрыш редкий, – сказала Бананану кассир из-за решетки и протянула пачку денег раз в пять больше, чем та, которую он получил от Крымова, – три тысячи шестьсот восемьдесят семь рублей как одна копеечка…

– Спасибо! – поблагодарил Бананан и взял деньги.

– Спрячь деньги, – сказал ему Крымов, и Бананан засунул деньги во внутренний карман.

– Слушай, угости меня чем-нибудь. Там – вода… бутерброды…

Бананан подошел к буфету.

– Две бутылки воды, пожалуйста, и два бутерброда…

Бананан взял воду и бутерброды, подошел к бетонному столику на железной стойке, у которого уже стоял Крымов.

– Кстати, мне надо поговорить с тобой, – сказал Крымов, разливая воду.

– И для этого нужно было так далеко ехать? – поинтересовался Бананан.

– В Ялте же нет ипподрома, – возразил Крымов.

– При чем тут ипподром? – спросил Бананан.

– Какое у нас везде свинство, – посетовал Крымов, сметая салфеткой мусор со стола. – И потом, я хотел, чтобы ты заработал деньги.

– А зачем вам это нужно, Андрей Валентинович?

– Чтобы ты понял, что я кое-что могу. А точнее сказать, я могу все. Теперь о главном. Я хочу, чтобы ты сегодня же, не заезжая домой, сел в любой самолет, ну какой тебе понравится и…

– Сюда можно? – перебил Крымова какой-то приблудный парень, собираясь пристроиться за их столиком.

– Занято, – рявкнул Крымов.

Парень исчез, а Крымов продолжил, снова обращаясь к Бананану:

– Ты не должен появляться здесь всего две недели. За это время мы уедем. Кто-то из нас должен уехать, разница между нами в том, что я могу тебе за это хорошо заплатить. Ты должен понять меня правильно: ты молодой, жить тебе, если будешь умным, долго. Я прошу тебя, не заставляй меня делать отвратительные и страшные глупости. А если ты не поймешь меня и останешься здесь, я буду вынужден их сделать…

– А почему я должен уезжать из своего собственного города? – удивился Бананан. – Если вам хочется, вы и уезжайте. А мне и здесь хорошо. Возьмите свои деньги. Здесь все за вычетом воды…

– Ну, оставь, – поморщился Крымов.

– И бутербродов, – добавил Бананан.

– Оставь, – повторил Крымов, – потом рассчитаемся. Когда поедем домой.

– На перевале снег, троллейбусы не ходят, – предупредил Бананан, – на чем поедем?